Текст книги "Макиавелли"

Автор книги: Никколо Каппони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Будто в подтверждение слов Макиавелли о том, что ощущение безопасности обманчиво, 28 апреля испанские войска в Южной Италии нанесли сокрушительное поражение французам в битве при Чериньоле, обозначив один из поворотных моментов в военной истории, и спустя две недели вошли в Неаполь. Поначалу эти события, похоже, не слишком обеспокоили Флоренцию, которая поздней весной начала кампанию против Пизы, по обыкновению захватив несколько вражеских крепостей. Но были и те, кто еще раньше понял, что баланс сил в Италии изменился. Папа римский и его сын Чезаре обрадовались поражению французов, поскольку их уже давно раздражало, что королевское покровительство Флоренции не позволяет им претворить в жизнь последовательную политику аннексий. Александр VI тут же попытался заключить союз с Испанией и склонить к нему же страдавших от безденежья флорентийцев, предложив им право взимать на своих землях налоги с льготных доходов церкви. Кроме того, в конце мая понтифик назначил Франческо Содерини кардиналом, надеясь тем самым укрепить свои позиции в правительстве Флоренции (не говоря уже о 20 тысячах дукатов, которые, как поговаривали, Франческо заплатил за получение этой привилегии). Однако республика не расторгла союз с Людовиком XII, хотя ей пришлось отпустить французских солдат, находившихся у нее на службе, и дать обещание отправить наемников воевать в Южную Италию, хотя многие флорентийцы открыто обвиняли французов в том, что те саботировали осаду Пизы, чтобы и впредь вымогать деньги у города.

Большую часть времени, не считая краткой поездки в Сиену на переговоры с Пандольфо Петруччи, Макиавелли проводил во Флоренции. В январе предыдущего года Петруччи бежал от Борджиа в Лукку, но вскоре вернулся, к великому недовольству Чезаре. Никколо было поручено осторожно выспросить у него о возможном союзе Флоренции и папы. Поездка не увенчалась успехом, и задуманное соглашение так и не заключили. Между тем Борджиа не стал прибегать к своим обычным уловкам: в апреле он стал перемещать часть своих войск в опасной близости от флорентийских границ. В июле на юго-восточном рубеже Флоренции появились мятежники из Ареццо и других городов Вальдикьяны, и народ решил, что Чезаре собирается выступить на стороне Пизы.

Однако Борджиа ничего конкретного не предпринимал. «Герцог Романьи, – писал Макиавелли 14 июля флорентийскому наместнику в Ареццо Джованни Ридольфи, – платит в Риме своим солдатам, и никому не ведомо, на стороне ли он французов или испанцев». К счастью для Флоренции, огромная французская армия двинулась через Италию на Неаполь, и 31 июля ликующий Никколо сообщил одному из послов в Вальдикьяне, что эти «войска чрезвычайно многочисленны и вскоре должны прибыть сюда, а посему герцог не дерзнет напасть на нас». Фортуна вновь спасла республику от порабощения.

«Госпожа удача» и дальше благоволила Флоренции, но к другим она оказалась не столь расположена. 18 августа после непродолжительной болезни скончался папа Александр VI – как прокомментировал это событие в своих «Десятилетиях» (Decennali) [36]36
  Хроники о «трудах Италии за десять лет», написанные Никколо за пятнадцать дней. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Макиавелли, в результате «благочестивых пинков под зад» понтифик присоединился к «блаженным душам», благодаря «верным своим рабыням: похоти, святокупству и жестокости», [37]37
  Сатира Макиавелли, обличающая Александра VI, становится еще язвительнее, если вспомнить отрывок из Евангелия от Луки, в котором Мария соглашается стать матерью Христа со словами: «Се, Раба Господня» (ессе ancilla Domini). (Примеч. авт.)


[Закрыть]– лишив сына как политической, так и финансовой поддержки. Занемог и сам Чезаре, причем настолько серьезно, что флорентийцы решили: дни герцога сочтены. Недуг не позволял Борджиа перемещаться с былой стремительностью, но спустя день после смерти отца он занял несколько стратегических зданий в Риме, а среди них – папскую сокровищницу и жизненно важный замок Святого Ангела, расположенный на берегу Тибра в окрестностях Ватикана. Тут же восстали и враги герцога, и в течение недели несколько недавно захваченных им городов вновь перешли к бывшим правителям.

Стараясь сохранить остальные владения, Борджиа бросился в объятия Людовика XII и взамен добился монаршего согласия на то, чтобы удержать за собой Романью. Что более важно, Чезаре хотел убедиться, что следующий понтифик не станет его врагом, но его новый союз с Францией означал, что герцогу нечего было теперь рассчитывать на одиннадцать кардинальских голосов, которые могли собрать испанцы. К тому же несмотря на то, что его войска находились в Риме, Борджиа не смел надеяться на то, что ему удастся угрозами повлиять на решение конклава, поскольку в городе нашлось немало сторонников Колонна, Орсини и Савелли – семейств, в разное время пострадавших по папского отпрыска. Так, вскоре после того, как 16 сентября собрались члены папского конклава, стало ясно, что кардинал д’Амбуаз, которого поддерживали и король Франции, и Борджиа (несмотря на взаимную неприязнь Чезаре и церковника), не имел никаких шансов быть избранным папой. И компромиссным решением 22 сентября выбор пал на старого и немощного Франческо Тодескини-Пикколомини, который взял папское имя Пия III.

Новый понтифик издал несколько декреталий в пользу Чезаре, но помогать войсками отказался, а в это время враги герцога жаждали его крови. Между тем венецианцы, завершив войну с Османской империей, начали совершать набеги в Романью. Чтобы спасти Борджиа, брошенного друзьями и солдатами, от возможной расправы, папа римский позволил ему вместе с несколькими слугами укрыться в замке Святого Ангела. Очевидно, безрадостное положение Чезаре ничуть не улучшилось и 18 октября, когда понтифик менее месяца спустя после своего избрания скончался. Едва вести о смерти Пия III достигли Флоренции, республика решила назначить наблюдателя за грядущим конклавом, и выбор вновь пал на Никколо Макиавелли. Это решение было продиктовано прежде всего желанием правительства, чтобы кардинал д’Амбуаз убедил Людовика XII снять с Флоренции обязательство предоставить около 400 тяжелых всадников для королевской кампании в Неаполе. Никколо также поручили усмирить кардинала Раффаэле Риарио, обвинившего Флоренцию в том, что она поддержала возвращение Антонио Мария Орделаффи на трон Форли, а не детей Катарины Сфорца (между прочим, племянников кардинала). [38]38
  Форли жаловал семейству Риариро папа римский Сикст IV в 1480 году, сместив правивший ранее клан Орделаффи. (Примеч. авт.)


[Закрыть]Как весьма противоречиво утверждали флорентийцы, Орделаффи вернулись к власти по требованию своих подданных, и республика опасалась, как бы в противном случае Форли не оказался в лапах венецианцев.

Крайне авантюристическая политика Флоренции ввела в заблуждение лишь отдельных граждан, но разозлила многих, как 28 октября сообщал из Рима Макиавелли. Французов в особенности раздражали неудачи Борджиа в Романье, и те решили официально опротестовать события в Форли. Кардинал Риарио без обиняков заявил Никколо, что люди всегда судят по результатам, а не по средствам. И поскольку в результате вмешательства Флоренции его племянники лишились прав на трон, Риарио примет условия любого, кто согласится ему помочь, в том числе венецианцев. Что же касается военной поддержки Людовика XII, Макиавелли не сумел добиться от д’Амбуаза однозначного ответа, потому что кардинал был слишком поглощен переговорами с конклавом, чтобы отвлекаться на его расспросы. А Борджиа, все еще находившийся в замке Святого Ангела, искренне надеялся, что новый понтифик станет его другом.

И на то были основания. Чезаре сумел помириться с испанцами и даже убедил их поддержать кандидатуру Джулиано делла Ровере, известного как кардинал Сан-Пьеро-ин-Винколи, в пользу церкви в Риме, где он служил кардиналом-священником. Борджиа отважился на смелый шаг (как выяснилось позже, даже отчаянный), поскольку делла Ровере был одним из ярых противников его отца, за что и поплатился многолетним изгнанием. Более того, кардинала поддерживали многие враги герцога. Тем не менее, поскольку его считали главным кандидатом на папский престол, Чезаре решил, что выгоднее будет заключить с ним сделку. Джулиано очень хотел заручиться поддержкой Борджиа, пообещав, что после своего избрания назначит Чезаре капитан-генералом папских войск и посодействует его территориальной политике. Но за спиной Борджиа кардинал тут же признался венецианскому послу, что люди зачастую в силу необходимости поступают определенным образом, но, едва освободившись от оков, «действуют иначе». Как отмечал Макиавелли, если герцог полагал, что делла Ровере готов простить его и забыть все те унижения, которые перенес от рук Борджиа, то глубоко заблуждался.

Утром 1 ноября объявили об избрании папой Джулиано делла Ровере, отныне он станет известен под именем Юлия II. Уведомляя об этом флорентийские власти, Макиавелли написал, что Юлий II едва ли исполнит свои прежние обещания, ибо «многие из них противоречили друг другу». Однако папа Юлий II мог с легкостью пренебречь подобной щепетильностью, и хотя на следующий день после избрания понтифик и подтвердил свое обещание Борджиа, уже несколько дней спустя он без тени раскаяния заявил венецианскому послу, что нет нужды напоминать ему о том, чтобы отказаться от поддержки честолюбивых замыслов Борджиа касательно Романьи. Эта провинция принадлежала церкви, и все местные землевладельцы являлись наместниками или вассалами Святейшего Престола.

Сообщение предназначалось как для герцога, так и для венецианцев, которые, атаковав Фаэнцу, раскрыли свое намерение захватить эту область. Чезаре почувствовал, что почва уходит из-под ног, а 6 ноября, когда с ним встретился Макиавелли, герцог набросился на посла и его правительство с упреками, «полными яда и огня». Своим истинным врагом Борджиа назвал Флоренцию, а не Венецию, добавив, что вскоре посмеется, глядя на руины слабого флорентийского государства, захваченного венецианцами, а относительно французов заметил, что те потеряют Неаполь и в любом случае помочь республике не смогут. Кардинал д’Амбуаз, также присутствовавший при этом разговоре, осудил Чезаре, напомнив ему: «Господь карает за все грехи, не говоря уже о тех, что лежат на этом человеке». Оглядываясь на прошлое – или, как сказали бы флорентийцы, уподобляясь «астрологу из Броцци», [39]39
  Это выражение относится к некоему Сесто Кайо Баччелли, который родился спустя несколько лет после смерти Макиавелли и прославился тем, что предсказывал очевидное. Тех, кто крепок задним умом, флорентийцы сравнивают с «астрологом из Броцци, который определял рога на ощупь, а дерьмо по запаху» (far соте lo Strolago di Brozzi, che riconosceva I pruni al tatto e la merda dal puzzo). (Примеч. авт.)


[Закрыть]– слова Борджиа оказались пророческими, особенно в отношении французов. Хотя, учитывая хитросплетения итальянской политики и непредсказуемость войн, Чезаре не мог предвидеть поражение французов в Неаполе, случившееся несколько недель спустя.

Гнев Борджиа оказался не единственным обстоятельством, с которым пришлось смириться Макиавелли. К тому времени Мариетта уже покорилась тому, что муж не балует ее письмами, но подобным терпением обладали далеко не все. «Мы удивлены тем, что вы не сообщаете нам свежих новостей», – напишет ему Десятка 2 ноября, и во время работы в канцелярии Никколо не раз выскажут эти претензии. Но поскольку по причине скупости правительства Макиавелли не мог себе позволить услуги срочных курьеров, как ему того хотелось, [40]40
  До возникновения современной почтовой службы отправка писем была делом весьма затратным. Зачастую люди скорее доверяли свою корреспонденцию тем, кто направлялся в город адресата, нежели – как заметил некто – «этим убийцам почтовой службы» (questi assassini delleposte). ASF, MP, 3901, nnf (Кристофоро Бронзини, Рим – Демиурго Ламбарди, Флоренция, 10 мая, 1624 г.) (Примеч. авт.)


[Закрыть]он, по-видимому, и вправду ленился составлять официальные письма.

Правительство ожидало, что Никколо хотя бы формально посчитается с бюрократическими условностями и станет регулярно высылать сообщения (независимо от их содержания), но, похоже, у Макиавелли просто не находилось на это времени. Несколько лет спустя, во время рабочей поездки в Верону, он признается одному из друзей: «Я сижу на мели, никто ничего не знает, но ради одной лишь видимости я занят тем, что сижу и воображаю, какие бы словеса написать Десятке». Однажды он уже заявил своим руководителям в довольно бестактной форме: «Я возмущен любыми обвинениями в лености, тогда как я подвергаюсь опасности, изнемогаю от усталости, терплю лишения и множество расходов, кои значительно превосходят те, которые позволяет и жалованье Вашей Светлости, и мое собственное».

Макиавелли уже выработал привычку раздражать людей, что, мягко говоря, было не совсем разумно и в сочетании с плохо скрываемой заносчивостью смертельно опасно. В Риме Никколо получил письмо от Аньоло Туччи, книготорговца и одного из тогдашних приоров, просившего напомнить кардиналу Содерини о сане епископа, который Туччи наметил для одного из своих родственников, со словами: «Если тебе удастся обойтись без каких-либо расходов, ты заслужишь благодарность гонфалоньера». Возможно, упомянув Пьеро Содерини, Туччи пытался повлиять на Макиавелли, но, вопреки просьбе ответить как можно скорее, письма от Никколо он так и не получил. В действительности, кроме забот о семейных амбициях некоего приора, у гонфалоньера были и другие дела, и, отвечая Никколо, Содерини просил его сообщить новости о событиях в Неаполитанском королевстве. Кроме прочего, республика была озабочена беспорядками в Романье, и Макиавелли следил за ситуацией из Рима и отправлял подробные сводки, едва что-либо разузнав. Но 22 ноября Туччи прислал Никколо еще одно письмо, в котором ругал французов за то, что те пренебрегли советами Флоренции и «не взяли наших солдат». К тому же он просил Макиавелли сообщить папскому правительству, что флорентийцы не намерены сидеть и смотреть, как венецианцы захватывают Романью, «ибо мы верим, что сие не может происходить без участия и одобрения папы».

И на это послание Макиавелли не обратил ни малейшего внимания, в результате чего обеспокоенный Бьяджо Буонаккорси буквально умолял его ответить. «Туччи вне себя от ярости», – напишет он 4 декабря, рассказывая, как приор злобно раскритиковал Никколо перед правительством. Хотя Туччи не пользовался особым расположением коллег, Буонаккорси предупредил Макиавелли, чтобы тот поостерегся, потому что кое-кому его положительные отзывы о кардинале Содерини пришлись не по нраву. Туччи начал действовать Никколо на нервы, и, кроме его высокомерного тона, Макиавелли возмущало и то, что этот человек вел себя так, будто он верховный властитель флорентийской политики, а не простой приор, избранный всего-то на пару месяцев. Недовольство Макиавелли объяснялось тем, что его публично осуждал тот, кто, вероятно, считал его ниже себя по положению, и, что еще хуже, Туччи обращался к Макиавелли на «ты» (tu) вместо формального «вы» (voi). [41]41
  Макиавелли обращался на «ты» только к своим детям и в других случаях, даже в отношении ближайших друзей, неизменно употреблял форму «вы». Тем не менее с помощью формы «ты» можно было подчеркнуть разницу в социальном положении, например, обращаясь к человеку ниже рангом, или в случае, когда правительственный орган обращался к чиновнику. Туччи, хотя он и был одним из приоров, писал не от имени правительства (даже если ему так хотелось) и потому стал легкой мишенью для насмешек тех, кто, подобно Макиавелли, открыто пренебрегая условностями, все же трепетно относился к своему социальному и должностному положению. (Примеч. авт.)


[Закрыть]Обмакнув красноречивое перо в едкие чернила, Никколо накатал самовлюбленному приору ответ, всякий раз обращаясь к нему на «вы»:

«Я получил Ваше письмо от 22-го числа сего месяца и, не сумев различить подписи, полагаю, все же узнал почерк и стиль. Однако даже в случае ошибки, думаю, мне следует Вам ответить. Вы говорите об угрожающем положении Романьи, теперь, когда потеряна Фаэнца; Вы ссылаетесь на то, что Вам надлежит уделить внимание собственным неотложным делам, ибо те, кому следует принимать решения, бездействуют; Вы полагаете, что в деле замешан папа римский; Вы тревожитесь о положении французов; Вы напоминаете мне быть вдумчивым и добросовестным, и так далее. Все указанные дела рассматривались мной в официальной корреспонденции, и мои исчерпывающие ответы находятся в Вашем распоряжении, однако, не желая вновь разочаровывать Вас, я снова изложу все обстоятельства в соответствии с Вашими требованиями и напишу на местном диалекте на тот случай, если мои письма канцелярии были написаны по-латыни, в чем я, однако, сомневаюсь».

Макиавелли проявил самый едкий сарказм, на которой только был способен. В официальной переписке он всегда писал по-итальянски, этим письмом Никколо объявил Туччи вздорным неотесанным болваном. Остальная часть письма лишь это подчеркивает, поскольку Макиавелли съязвил по всем пунктам, затронутым приором в своем послании, и завершил письмо ехидным прощанием: «Верю, что всякий, кто должен был бы сказать правду, не написал бы иначе». «Осторожный и рассудительный» Макиавелли – как называл его Никколо Валори во времена беспорядков в Пистойе – превратился в человека, нередко снедаемого самодовольством и самоуверенностью, ибо покровители его занимали высокие посты. Так что недоброжелателям Макиавелли оставалось лишь ждать стиснув зубы.

Однако время Чезаре Борджиа подходило к концу. Видя, как герцога покинули все и даже слабая Флорентийская республика отказала ему в поддержке, и папа Юлий II довольно быстро позабыл о своих обещаниях Чезаре под предлогом, что тот стал отступником, отказавшись вернуть часть принадлежавшего ему имущества Святейшему Престолу. Борджиа доставили в Рим якобы под арестом, а затем препроводили в Остию, откуда он сумел бежать в захваченный испанцами Неаполь. Фердинанд Арагонский с супругой Изабеллой Кастильской, которая не могла простить Борджиа за то, что он поддержал французов – не говоря уже о его преступлениях, – отправили герцога в испанскую тюрьму, а Людовик XII в свою очередь лишил его всех французских титулов и владений. Вновь бежав, Чезаре укрылся у своего зятя, Жана д’Альбре, короля Наварры, а позже, сражаясь на его стороне, он погибнет в одной из мелких стычек. Все с облегчением наблюдали за падением Борджиа, радуясь тому, что удалось избавиться от этого чудовища, «василиска», как назовет его Макиавелли в своих «Десятилетиях», который «сладкозвучным свистом завлекает врагов». Лишь позже, когда удача отвернулась от Никколо, он по-новому оценит прагматичный, если не жестокий подход Чезаре к политике, ясно заявив: «Будь я новым государем, я бы подражал деяниям герцога при каждом удобном случае».

Глава 7
Самое прекрасное зрелище

И все соглашались, что не бывало еще во Флоренции столь прекрасного зрелища.

Лука Ландуччи, о первом параде флорентийского ополчения 2 мая 1505 года

Политическое и военное положение Флоренции резко изменилось 28 декабря 1503 года, когда испанцы под командованием Гонсало де Кордовы, победившего в сражении при Чериньоле, форсировали реку Гарильяно к югу от Гаэты и нанесли укрепившимся там французским войскам сокрушительное поражение. При попытке переправить артиллерию обратно в Гаэту в реке утонул Пьеро де Медичи, но едва ли это событие могло утешить республику; когда же остатки войск Людовика XII отступили на север, к Милану, Макиавелли, вероятно, припомнил слова Борджиа, сказанные несколькими неделями ранее: французы не только потеряли Неаполитанское королевство, но и оказались не в силах помочь флорентийским союзникам.

Флорентийское правительство было в полном замешательстве: война в Пизе пробуксовывала, все более угрожающим становилось присутствие венецианцев в Романье, и ходило множество слухов об испанских набегах на Тоскану. И все же Флоренция спешно собрала войско, но, прежде чем предпринимать какие-либо меры, предпочла выяснить намерения французского короля. Макиавелли только что вернулся из Рима, но 19 января Синьория решила отправить его ко двору французского монарха, чтобы там он помог флорентийскому послу Никколо Валори. Вероятно, это решение было продиктовано тем, что Макиавелли уже имел опыт работы при дворе короля, а также завязал там отношения с некоторыми видными фигурами, хотя официально его миссия заключалась в том, чтобы провести очередные переговоры о долгах Флоренции перед Францией за оказанную ранее военную помощь.

Согласно наставлениям, дипломатам надлежало предельно откровенно рассказать Людовику о положении республики, указав на то, что, помогая ей, король обрел возможность сохранить собственные владения в Ломбардии, ибо в противном случае Флоренции придется задуматься о союзе с Испанией (пустая угроза, поскольку все понимали, что это означало реставрацию Медичи). Проезжая Милан на пути в Лион, Макиавелли должен был встретиться с французским губернатором и просить его защитить Тоскану до завершения королем перегруппировки своих войск. Возможно, памятуя о свойственной Никколо небрежности в обращении с корреспонденцией, ему поручили «писать тотчас же, добавляя ко всему собственные соображения и суждения», хотя в срочности дела и так никто не сомневался.

Встреча в Милане оказалась безрезультатной. Французские власти не сомневались, что испанцы, увидев в Ломбардии французскую армию и флот Людовика, напасть не решатся. Более того, по их мнению, Сиена так просто не сдастся, папа римский поведет себя как «добрый француз», швейцарцы останутся дома, а венецианцы «вернутся к своему рыболовству». На Макиавелли эти слова не произвели никакого впечатления, и он напрямик возразил, что, дескать, корабли в море и войска в Северной Италии не защитят Тоскану, а что до папы и Сиены, то они прежде захотят узнать, на какую помощь раскошелится король, и лишь затем будут действовать. Один из миланских друзей – в действительности солдат на службе Людовика – поведал Никколо куда более тревожные вести: король сидел без денег, тяжелой кавалерии у него почти не осталось, а пехоты – и того меньше, и вообще не было уверенности, что ему удастся наскрести достаточно сил на защиту Ломбардию – не говоря уже о союзниках, – тогда как враги его уже собрались с силами и стоят наготове.

Добравшись до Франции, Макиавелли готов был позабыть о всяких наставлениях – что вполне соответствовало его характеру – и с радостью передоверил бы Валори написать все доклады за него. К тому же, учитывая должность второго дипломата, никто не стал бы протестовать против такого формально безукоризненного решения. Более того, оба посла симпатизировали и доверяли друг другу, так как несколькими годами ранее уже работали вместе в Пистойе. Валори искренне восхищался способностями Макиавелли и был неизменным его сторонником, причем одним из самых преданных и искренних, однако и он, превознося работу Никколо, напоминал ему о том, как важно соблюдать формальности.

«Ваши доклады высоко ценимы, – писал Валори 28 октября 1502 года, в период пребывания Макиавелли при дворе Борджиа, – но чтобы все окончательно прояснить, просим вас писать чаще». Впоследствии пренебрежение Макиавелли деловой перепиской разозлило Валори, несмотря на то что он стал крестным отцом одного из детей Никколо. «Похоже, мы превратили нашу дружбу во вражду», – позже напишет Валори, сетуя на то, что он не получил от Макиавелли ни единого ответа. В будущем, когда Никколо понадобится дружеская поддержка, он не раз пожалеет о подобном безучастии.

Прибыв в Лион 27 января, Макиавелли сразу же отправился к Валори, а на следующий день они встретились с кардиналом д’Амбуазом, поскольку король занемог. Макиавелли рассказал о грозящих республике опасностях, ее нуждах, подчеркнув, что флорентийцы полностью доверяют королю, и поинтересовался, на какую помощь от него они могли бы рассчитывать. Никколо «с живостью» добавил: мол, если друзья подведут республику, ей придется договариваться с недругами. Кардинал этих слов не одобрил. Побагровев от возмущения, он гневно воскликнул: дескать, как Флоренция вообще помышляет о таком, в столь тяжкие для Франции времена! «Призвав на выручку весь свой талант», Макиавелли подчеркнул, что для спасения Тосканы французам необходимо защитить ее окружение: папские земли, Сиену и Перуджу. Д’Амбуаз резко возразил, заявив, что может рассчитывать на понтифика и Сиену, что же касается Перуджи, то она принадлежит папе.

На следующий день кардинал упомянул о мирных переговорах между Францией и Испанией, но, по его словам, независимо от их исхода Флоренции нечего тревожиться о своей безопасности. То же самое послы услышали и от короля, и от его придворных чиновников, а получив 11 февраля весть о подписанном перемирии, Макиавелли заявил, что собирается домой. Единственное, чего они с Валори сумели добиться, – довольно расплывчатое обещание, что республику также включат в договор. Было ясно, что в случае опасности на помощь Франции можно было больше не рассчитывать.

Тем временем сама Флоренция, лишенная прочной обороны, превратилась в идеальную мишень для шантажа.

Склонность флорентийцев разделяться на множество фракций не спасала положения. К этому времени фигура Пьеро Содерини, став источником раздоров, уже не объединяла различные кланы. На выборах его поддержали аристократы (arrabbiati), но сам Содерини рассчитывал и на содействие умеренных республиканцев, а среди его друзей было немало бывших сторонников Савонаролы, в том числе Бернардо Наси и Антонио Каниджани. Однако очень многие флорентийцы были недовольны его правлением: одни – по личным причинам, другие – по политическим; горожане, выступавшие за представительскую власть, не одобряли того, что Содерини прибегал к помощи крупных совещательных комитетов (pratiche). Разочаровались в гонфалоньере и многие бывшие адепты Савонаролы, видя, что он не собирался возвратить городу былую моральную чистоту. А кое-кто из фанатично настроенных республиканцев ждал от Содерини усиления борьбы с теми, кто тайно или явно выступал за реставрацию Медичи.

К числу наиболее заметных противников Содерини принадлежали Аламанно и Джакопо Сальвиати – могущественные и состоятельные кузены, имевшие обширные связи и множество сторонников в правительстве Флоренции. Их недовольство Содерини росло по мере того, как он все реже прислушался к их советам, предпочитая мнение «людей дурных и недалеких», легче уступавших его воле. Кроме того, гонфалоньер, пожизненно находящийся у власти, вызывал недовольство многих из тех, кто в иных обстоятельствах мог сам рассчитывать на эту должность. Также Содерини приложил руку к тому, чтобы удалить сера Джакопо да Мартино, друга Сальвиати, из купеческого трибунала (Tribunale di Mercatanzia) по обвинению в пособничестве Сальвиати, который якобы пытался добиться установления контроля над флорентийскими торговцами.

Наконец, гонфалоньер мог подозревать кузенов в том, что они тайно поддерживали Медичи, поскольку Джакопо был женат на Лукреции, сестре покойного Пьеро и кардинала Джованни, а сестра Аламанно, Корнелия, вышла замуж за Джованбаттисту Ридольфи, чей племянник Пьеро являлся мужем Контессины де Медичи, сестры Лукреции. Нет никаких свидетельств того, что клан Сальвиати когда-либо ратовал за возвращение Медичи, однако Содерини не мог рисковать и помогать тем, кого считал потенциальными предателями. Примечательно, что, пока кузены Сальвиати занимали ряд важных государственных постов, их ни разу не выбрали в Синьорию.

Конфликт Содерини и Медичи имел и личную подоплеку, если учесть, что в Риме его брат Франческо и кардинал Джованни де Медичи пытался перетянуть на свою сторону как можно больше флорентийцев из числа тех, кто находился в Вечном городе. После смерти брата Пьеро Джованни Медичи стал главой изгнанного клана, проявив себя способным политиком, близким к папе Юлию И. Джованни и Франческо Содерини недолюбливали друг друга, и кардинал Медичи использовал свое влияние среди соотечественников в Риме для формирования оппозиции режиму гонфалоньера во Флоренции. Также, учитывая связи Сальвиати и Медичи, действия последних за границей можно было расценить как попытку организовать в республике пятую колонну.

Однако в общем и целом враги Пьеро Содерини предпочитали действовать в рамках республиканской политической системы – по крайней мере, из осторожности. Те же, кто не разделял подобного отношения, предпочитали оставаться в тени, и лишь немногие группировались вокруг давнего врага гонфалоньера Бернардо Ручеллаи, который в своих садах (Orti Oricellari) основал своего рода дискуссионный клуб, где обсуждали философию неоплатоников и политические реформы. Эти люди вспоминали благополучные, по их мнению, времена флорентийской конституции XV века и правления Медичи. Вместе со многими флорентийцами они восхищались государственным устройством Венеции, однако отдавали большее предпочтение аристократическому составу правительства, нежели сторонники Большого Совета.

Борьба между кузенами Сальвиати и Содерини разгорелась в начале 1504 года из-за кандидатур на пост командующего флорентийской армией. Сальвиати поддерживали Джампаоло Бальони, но он оказался другом семейства Орсини (сумевшего вернуть себе власть после смерти папы Александра VI), в свою очередь тесно связанного с Медичи. Содерини и его последователи отдавали предпочтение Фабрицио Колонне, семья которого веками враждовала с Орсини. Однако Колонна, как оказалось, уже находился на службе испанской короны, и флорентийцы изумлялись, неужели профранцузское правительство позволит себе принять его кандидатуру. Власти запротестовали, мотивируя свою позицию тем, что, дескать, найм Колонны никоим образом не повредит их непростым отношениям с Людовиком XII и так или иначе помешает испанцам напасть на город. В итоге требования Колонны сочли чрезмерными, а его связь с Испанией – слишком тесной. В качестве компромисса было решено нанять Бальони при поддержке других кондотьеров по выбору Содерини, хотя многие из кандидатов оказались не только политическими противниками, но и личными врагами.

Содерини все же убедил флорентийцев одобрить новый налоговый закон, позволявший правительству оплатить продолжение войны против Пизы. К тому же в обход протестов Сальвиати гонфалоньер ухитрился назначить одного из своих друзей, практичного и опытного Антонио Джакомини, старшим уполномоченным по военным делам. Джакомини с характерным для него рвением захватил несколько крепостей и принялся донимать правительство просьбами отдать ему приказ о наступлении на Пизу. Город держался до конца благодаря припасам, доставляемым из Лукки, Сиены и Генуи (хотя Генуя являлась французским протекторатом) через устье Арно. Флорентийцы старались отомстить пизанцам всеми возможными способами: приказывали совершать набеги на территорию Лукки, чтобы местные жители – как писал Джакомини Макиавелли – уже «не смогли бы переправить пизанцам и стакана воды; и поскольку вам известно, что жители Лукки поддерживают их, вы ясно дали понять, что сие следует прекратить, иначе и стены города их не спасут».

Однако осада Пизы приостановилась, стоило осажденным заявить, что их город защищают свыше 2,5 тысячи солдат, но пизанцы все же опасались, что флорентийцы повернут русло Арно и таким образом перекроют им выход к морю. Вероятно, жители Пизы заранее придумали все это, чтобы сбить флорентийцев с толку и тем самым остановить их. Но Содерини им поверил и решил действовать соответственно. Расспросили инженеров, и те с уверенностью заявили, что, располагая 2 тысячами рабочих и достаточным количеством бревен, можно за пятнадцать – двадцать дней возвести дамбу выше по течению и перевести воды Арно в два заранее прорытых канала. Совещательный комитет, специально созванный для обсуждения этого плана, назвал его «если не фантазией, то пустой затеей», но Содерини сумел добиться широкой поддержки предприятия, которое, как казалось, позволяло малыми средствами завершить весьма разорительную войну. Впоследствии оказалось, что флорентийцы, желавшие побеждать, ничем не жертвуя, добились обратного.

20 августа Макиавелли в письме Джакомини распорядился начать работы по изменению русла реки, однако уполномоченный посол был далеко не уверен в разумности этого решения. «Ваша Светлость убедится, – ответил он пять дней спустя, – как ежедневно умножаются трудности, поскольку полагать, что данная цель легко достижима, есть заблуждение». Существуют доказательства, согласно которым сам Макиавелли сомневался в проекте Содерини: найденный среди бумаг Никколо доклад Бьяджо Буонаккорси содержал неодобрительные отзывы о кондотьере Эрколе Бентивольо, который сорвал план, основанный на точных инженерных расчетах. «Тем не менее, – добавлял Буонаккорси, – даже столь ясные и безукоризненные обоснования были упущены из виду. Результаты показали, кто заблуждался в действительности».