Текст книги "Макиавелли"

Автор книги: Никколо Каппони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Кардиналу Джулио правитель сказал: «Ведь вам известно, сколь трудны и обременительны попытки выудить деньги у этого народа, особенно если ему ничего не угрожает».

Ничуть не меньше флорентийцы сопротивлялись его попыткам навязать им выгодную Медичи стратегию семейных связей. В частности, против перспективной женитьбы одного из Сальвиати на девушке из семейства Аламанни выступил сам Джакопо Сальвиати, который всем говорил: «Если Лоренцо попытается заставить меня дать согласие, я обращусь к папе и Джулиано, которые никогда мне не отказывали». Очевидно, часть тех, кто снискал добрую репутацию (uomini dabbene), считала Лоренцо мелкой сошкой в сравнении с другими Медичи, к тому же его собственная казна иссякла. Мать Лоренцо донимала понтифика просьбами увеличить ежемесячное содержание сына, насчитывавшее 400 дукатов, и в итоге с помощью папского датария Сильвио Пассерини ей удалось вытянуть из папы увеличение расходов на содержание четырех коррумпированных ведомств до 10 тысяч дукатов в год.

Гораздо меньшего Альфонсина Орсини добилась, убеждая сына сдерживать свои траты: Лоренцо открыто заявил, что намерен радоваться жизни, пока это позволяют молодость и понтифик. Его дед (и тезка) пришел к власти примерно том же в возрасте, но благодаря уму, образованию и энергичности стал искусным интриганом, тогда как его внук оказался весьма неловким во всем, что касалось политики, и вместо того, чтобы приманивать нужных людей, напротив, отпугивал их.

В феврале 1514 года Альфонсина напишет сыну о расколе в многочисленном клане Медичи: одни объединились вокруг Джакопо и Лукреции Сальвиати, другие стали на сторону Лоренцо. Джакопо был в ярости, потому что, несмотря на его возражения, женитьба Сальвиати – Аламанни состоялась. Более того, папа не сдержал своего обещания сестре передать ее новым родственникам несколько прибыльных земель. Лукреция умоляла Льва, чтобы тот позволил Джакопо скрыться в Риме от дальнейших унижений. Лоренцо лишь пожал плечами, заявив, что был бы рад избавиться от столь надоедливого паразита. Кроме того, что Лоренцо без тени дипломатичности относился к Сальвиати, он сумел вызвать негодование и своих сторонников, подолгу задерживаясь в Риме и зачастую никого не предупреждая об отъезде и тем самым лишая их возможности принять то или иное решение без его ведома.

Поначалу поведение Лоренцо вызывало всеобщее восхищение. Он рано вставал, давал аудиенции и живо интересовался городской политикой и попытками властей реформировать государство. Видимо, первоначально и Макиавелли не оставила равнодушным честность и скромность Лоренцо, и он писал Веттори: «Он внушает скорее симпатию и почтение, нежели страх; что труднодостижимо и потому весьма похвально». Примерно в то же время Никколо задумал посвятить свою книгу не Джулиано, а Лоренцо, полагая, что тот скорее предоставит ему пост. Кроме того, Макиавелли мог не сомневаться в том, что Веттори не раз называл его имя в Риме и, вероятно, мог убедить понтифика Джулиано в его преданности. Никколо, возможно, и не знал о семейных распрях Медичи и потому не понимал, что, приняв одну сторону, он автоматически становился врагом другой. Вне зависимости от исхода этого противостояния, такой мелкой сошкой, как Макиавелли, можно было с легкостью пожертвовать.

Однако Никколо все еще надеялся, что его памфлет поможет завоевать благосклонность Медичи. Он уговорил Веттори помочь ему и убедить фискальный комитет Флоренции снизить его налоговые вычеты: Франческо написал компетентным чиновникам, что Никколо «лишился доходов, оставшись без гроша и с детьми на шее». В какой-то момент Макиавелли наверняка требовал от Веттори дать ответ о своем трудоустройстве и судьбе своего сочинения, но, судя по его горестному посланию Франческо от 10 июня, ответ он получил негативный:

«Поскольку я вместе с семьей нахожусь в имении, Донато передал мне ваши письма через Бранкаччо. Я ответил вам надлежащим образом о своих личных делах, ваших любовных похождениях и прочем. Но, вернувшись во Флоренцию два дня спустя, я забыл о них, и, учитывая, сколь затруднительно будет их переписать, я вышлю их позже. И теперь пишу вам, чтобы вы знали, что письмо ваше благополучно дошло. Я кратко поясню мотивы, не позволившие мне приехать в Рим, поскольку меня удерживали причины, которые вы теперь пытаетесь разъяснить и которые я уже постиг самостоятельно.

Как и ныне я останусь среди моих вшивых крестьян, не имея возможности отыскать никого, кто бы помнил о моих заслугах или верил бы, что я хоть на что-то еще гожусь. Но я не в силах долго пребывать в таком положении, ибо я чахну, и если Бог мне не поможет, я буду вынужден уехать домой и, если не найдется ничего лучше, стану учителем или секретарем у какого-нибудь военачальника или забреду в какую-нибудь глушь и возьмусь обучать детей чтению; семью же оставлю здесь – пусть считают меня умершим, что, в самом деле, лучше, ибо от меня, привыкшего тратить и неспособного избавиться от этой привычки, одни убытки. Я пишу вам не для того, чтобы пробудить в вас беспокойство или заставить за меня тревожиться. Я лишь изливаю свою досаду, дабы никому более не писать о своем ужасном положении».

В ответном письме Веттори, разделяя несчастье своего друга, мог утешить его лишь добрым словом. Самому Франческо с трудом удавалось угодить политическим амбициям Донато даль Карно. Он все же убедил кардинала Джулиано отдать соответствующие распоряжения чиновникам, а также уговорил Донато подкупить за сотню дукатов папского секретаря Пьеро Ардиньелли – которого насмешливо называл «приятелем», – однако дело так и не сдвинулось с мертвой точки, потому что Ардиньелли хотел получить все деньги сразу. Веттори пытался объяснить Макиавелли, как трудно оказывать давление на влиятельных людей в Риме и если даже зажиточному Донато пришлось сдерживать свои амбиции, то бедному Никколо уж точно не стоило надеяться на лучшее обхождение. Очередное приглашение Франческо вновь побывать в Риме было не более чем дружеским жестом. Он понимал, что если Никколо не приедет и не завяжет дружеские отношения с приближенными Медичи, ему ни за что не получить столь необходимую ему должность.

Но как бы ни стремился Макиавелли в Рим, в ту же пору его сразил недуг, от которого не было лекарства, – он влюбился. В следующем письме Веттори он расскажет, что воспылал страстью к одной даме, живущей по соседству. Никколо начал навещать ее в различное время дня и ночи. «Я оставил помыслы о серьезных и великих делах, – писал Макиавелли, – мне больше не доставляет удовольствия читать о событиях древности или рассуждать о современных; весь мой ум занят галантными похождениями». Захваченный вихрем страсти, Никколо ответил Веттори только 4 декабря: еще раз посетовав на свою незавидную участь, он просил Франческо связаться с церковными властями, чтобы помочь сестре Никколо Тафани разрешить семейный спор с мужем, который, бросив ее, жил теперь в Риме.

Франческо, рассерженный молчанием Макиавелли, уже обратился к нему с превосходным предложением: понтифик искал совета о том, какую внешнюю политику следует вести, «дабы сохранить духовный, светский и политический авторитет церкви или его приумножить». Веттори предупредил Никколо, что передаст его мнение папе, и дал пару советов насчет того, в каких выражениях лучше составить ответ: «Взвесьте все, и поскольку мне известна утонченность вашего ума, я не верю, что после двух лет отлучки вы позабыли свое ремесло».

В действительности Лев X решил объединиться с врагами Франции, но одновременно вел с французами переговоры и даже подписал с ними договор. Знали ли друзья, что в сентябре понтифик заключил тайный союз против Франции с Фердинандом Арагонским? В ноябре во Флоренции поползли слухи о таком соглашении, но, так или иначе, Никколо благоразумнее было бы уйти от прямого ответа. Макиавелли, может, и не забыл свое «ремесло», но обязан был помнить, как из-за своей манеры вести дела он оказался в нынешнем положении.

10 декабря Макиавелли отправил письмо, написанное грубее некуда. Детально изложив все возможные сценарии, он заключил, что папе следует объединиться с Людовиком XII, если только союз с Францией не расторгнут венецианцы. И папа, и кардинал Джулио, просивший Веттори узнать мнение Макиавелли, с пониманием отнеслись бы к подобному замечанию, не будь в послании Никколо следующей фразы: «Независимо от того, кто одержит победу, я предвижу, что Церковь непременно окажется на милости победителя, и посему заключаю, что лучше быть на милости тех, кто разумен и известен издавна, чем тех, чьи намерения нельзя предугадать».

Очевидно, Никколо понял, что высказался слишком резко, и 20 декабря вновь написал Веттори, стараясь разъяснить некоторые аспекты, упомянутые в предыдущем письме. Макиавелли перечислил возможные угрозы для папы в случае сохранения им нейтралитета или выбора не тех союзников. Затем взялся страстно отстаивать свое мнение относительно альянса с Францией, альянса, который, по убеждению Никколо, возник не в силу «привязанности» (affectione), но по «разумному суждению» (guidizio saldo). Веттори ответил десять дней спустя, рассказав, что папа вместе с кардиналами Джулио и Довицци прочли оба письма, «подивились вашему уму и похвалили ваши выводы». Но тут же Франческо добавил: «Хоть кроме слов я ничего от них не добился, ибо я невезуч и не умею помогать друзьям, все же дружба столь высоких персон однажды может оказаться для вас полезной». Однако из последующей фразы становится ясно, что в действительности ни понтифик, ни кардинал Джулиано выводов Макиавелли не оценили: «Я хотел опровергнуть некоторые ваши аргументы, протянуть время и дать вам тему для рассуждений, но в силу занятости, о чем уже говорил, я отложил начатую работу; вероятно, закончив ее, я как-нибудь вышлю ее вам».

Вполне возможно, Никколо высказался правдиво, но ему уже пора было уразуметь суть флорентийской поговорки: «Правдолюбцев бьют камнями» (Le Verita attirano le sassate). Медичи не хотели объединяться с Францией и не желали слышать ничего, что хоть отдаленно попахивало республиканизмом, а страстный призыв Никколо стать на сторону французов отчасти напомнил им о «привязанности», которую испытывали многие во Флоренции. Более того, как мы убедимся позже, Лоренцо де Медичи изъявил желание освободиться от опеки понтифика и стал проводить собственную профранцузскую политику; таким образом, записка Макиавелли угодила как раз в эпицентр семейного конфликта. Никколо имел все основания винить в своих неудачах злой рок.

Макиавелли вновь упустил открывшиеся было ему возможности. В прошлый раз Веттори упомянул о возвращении во Флоренцию своего брата Паоло, который был весьма высокого мнения о Никколо, тем самым намекнув Никколо, что и для него занятие найдется. Все знали, что Паоло Веттори был близок Джулиано де Медичи, и, возможно, именно он в первые месяцы 1515 года написал «Размышления об устройстве армии» (I Ghiribizzi d'Ordinanza), краткое сочинение о реорганизации ополчения. Более того, папа решил сформировать государство, объединив земли Пармы, Пьяченцы и Модены (с любезного согласия императора в обмен на крупную сумму). Все предрекали Паоло важную роль в новой политике, и Макиавелли надеялся воспользоваться этим поворотом событий.

В письме Никколо, отправленном Франческо 31 января 1515 года, доминирует сплошной оптимизм, если не откровенное ликование: Макиавелли перечислил все советы (о том, как надлежит управлять владениями), которые Паоло по его просьбе передал Джулиано. Будучи по уши влюблен, он начал письмо с сонета, посвященного власти Купидона. Затем Никколо пошутил насчет своей переписки с Веттори, едко заметив, что те, кому в будущем суждено читать их письма, могут счесть их людьми «серьезными, целиком обращенными к вещам великим» и в то же время «легковесными, распутными и обращенными к вещам суетным». А затем добавил: «Мы лишь подражаем природе, которая столь разнообразна» (одно это раскрывает характер Макиавелли лучше любого его сочинения). Однако отнюдь не все разделяли восторги Никколо и не желали мириться с его недостатками.

15 февраля кардинал Джулио велел Пьеро Ардиньелли написать письмо Джулиано, чтобы развеять слухи о том, что он якобы собирается взять на службу Макиавелли, и напрямик заявил, что это не «послужит ни его [Джулиано], ни нашим нуждам». Кардинал решил, что подобные слухи распускал Паоло Веттори, и посоветовал Джулиано «не связываться с Никколо». Благодаря своему докладу Макиавелли стал главной политической обузой, а Паоло Веттори – персоной нон грата как для Джулио, так и для Лоренцо де Медичи. Но что еще хуже, Ардиньелли оказался дружен с давним врагом Никколо – Джакопо Сальвиати.

Надежды Макиавелли вновь рухнули, и ему оставалось только одно. В мае в сопровождении Франческо Веттори во Флоренцию вернулся Лоренцо, решивший силой высвободиться из душивших его объятий папы. Никколо ухватился за возможность втереться в доверие к правителю города: он написал вступительное письмо и, приложив его к написанной двумя годами ранее книге, исправил посвящение с Джулиано на Лоренцо. Чтобы лично вручить Лоренцо свою книжицу (opuscolo), он добился аудиенции, вероятно, с помощью Франческо (хотя мог и действовать самостоятельно, вопреки советам друга и собственным убеждениям).

Но фатум все еще преследовал Макиавелли. Он представил свое сочинение Лоренцо, но тот не проявил ни малейшего интереса, увлеченный сворой собак, преподнесенной ему в дар другим просителем. Никколо просто рассвирепел и позднее якобы говорил друзьям, что «он был из тех, кто сам мог замышлять заговоры против государя, и все же если бы [Медичи] взглянули на методы [изложенные в книге], то сподобились бы уразуметь причины всех заговоров, будто давая тем самым понять, что этой книгой он и поквитается». Раньше Макиавелли боялся, что сочинение его останется без внимания, а теперь «госпожа удача» отвела ему роль завистника.

Небольшой трактат, на который Макиавелли возложил последнюю надежду заслужить благосклонность Медичи, в грядущие века станет самым знаменитым его произведением и обеспечит автору ярлык злодея. Рассуждавшие о «Государе» уже пролили целые моря чернил, и потому заниматься очередным разбором этой книги было бы излишне. Однако, учитывая широкую популярность этого труда, некоторые комментарии к нему все же необходимы, для чего будем иметь в виду следующие моменты: 1) происхождение книги в контексте биографии Макиавелли и цели, ради которых он ее писал; 2) характер Никколо, сочетавший в себе серьезность и легкомыслие; 3) его вера в свой многолетний опыт и интеллектуальные способности; 4) убежденность автора в том, что история, в особенности античная, способна ответить на любые вопросы современности; 5) ополчение как навязчивая идея Макиавелли; 6) его привычка указывать другим, как поступать, и нередко самым бестактным образом.

Многие идеи, высказанные Никколо в «Государе», прослеживаются в его переписке с Веттори лета 1513 года, а также во многих других источниках. В частности, вопрос о том, должен ли правитель добиваться народной любви или страха, еще за шестьдесят лет до «Государя» поднимал Микеле Савонарола (дядя куда более знаменитого Джироламо) в трактате «О благополучии Борсо д’Эсте» (Del Felice Progresso di Bor so d’Este). Но в отличие от Савонаролы, предпочитавшего любовь, Никколо выбрал страх, поскольку люди (лишь за некоторым исключением) отягощены пороками и обещают сделать все ради правителя, когда угроза далека, и восстают против него, когда она близка.

Памятуя об исторических примерах, государь мог избежать ловушек, подкарауливающих всякого властителя, и посему ждет его стезя жестокости и одиночества. В словах этих слышны отголоски личного опыта Никколо, напоминающие о былом отношении флорентийцев к собственным правителям. И все же приведенные Макиавелли примеры настолько исключительны и запутанны, что остается лишь гадать, писал ли автор всерьез или насмехался над читателем, причем до такой степени, что часть толкователей склонялась к тому, что «Государь» – произведением не более чем сатирическое. Подчеркивая важность обмана, Никколо высмеивает высокопарные и зачастую морализаторские рассуждения о добром правителе. С присущим флорентийцам умением он ядовито и подчас жестоко высмеивает людей и различные ситуации, и его ухмылка проглядывает сквозь самые бесчеловечные рассуждения в трактате.

И все же нет никаких сомнений в том, что в 12–14-й главах, посвященных организации армии, Никколо говорил всерьез. Государственное войско (armi proprie) стало его навязчивой идеей, тем более во времена, когда казалось, что правительство Флоренции хотело избавиться от ополчения, а Макиавелли настолько им дорожил, что якобы, давая советы сначала Джулиано, а потом Лоренцо де Медичи, он на самом деле защищал плоды своих трудов. Действительно, можно сказать, что весь «Государь» выстроен вокруг вышеуказанных глав. В сущности, трактат Никколо представляет собой искусное и прекрасно изложенное собрание разрозненных идей, наспех слепленных воедино и зачастую противоречащих друг другу. В частности, Макиавелли утверждает, что выживание режима зависит от «хороших законов и хорошего войска», но во имя политического оппортунизма оправдывает Чезаре Борджиа, без суда казнившего Рамиро де Лорку. Если 15-я глава прославляет богиню Фортуну, то уже в следующей присутствует довольно много рассуждений о Боге в его христианском понимании. Благодаря бессистемной структуре «Государь» легко поддается неверной трактовке, что доказывают бесчисленные попытки подогнать книгу под ту или иную канву в соответствии с некоей идеологией, миропониманием или прихотью толкователя. Кроме того, весьма надменный и безапелляционный тон Макиавелли в сочетании с юношеским стремлением произвести впечатление отталкивали определенную аудиторию, что отнюдь не облегчало автору поиски должности, ради чего, по словам самого автора, книга и писалась. Никколо можно приписать многое, но только не умение быть политиком.

Впоследствии выяснится, что после официального издания «Государя» по рукам стали ходить его копии, возможно, распространявшиеся без ведома или содействия самого Макиавелли. Между 1515–1516 годами Бьяджо Буонаккорси отправил один экземпляр сочинения «нашего Никколо Макиавелли» своему другу Пандольфо Беллачи, заметив, что книга «недавно написана». Буонаккорси описывал и восхвалял работу, предупреждая Белаччи: «Будь готов всецело защитить ее от тех, кто из злобы или зависти может пожелать, как бывает в наши дни, изорвать ее в клочья».

Пауза в переписке Макиавелли и Буонаккорси, возникшая после 1512 года, побудила некоторых исследователей предположить, что друзья поссорились. Однако Буонаккорси оказался одним из первых, кто получил новые сочинения Макиавелли, как и в случае с трактатом «О военном искусстве», потому что он работал переписчиком. Посему логично предположить, что «наш» Никколо посылал Бьяджо то, что хотел тиражировать и распространить. Просьба Буонаккорси защитить «Государя» от тех, кто был готов изорвать его в клочья, вполне убедительно указывает на то, что подобное уже случалось ранее, когда люди судили о книге, сосредоточившись лишь на самых шокирующих высказываниях.

В июле 1517 года старший уполномоченный посол Флоренции в Ареццо Луиджи Гвиччардини получил письмо от сына Никколо, который в шутку предлагал ему отнестись к местным инакомыслящим «так же, как отнесся к ним описанный Макиавелли в его книге «О государствах» Иуриотто да Фермо, решивший стать правителем Фермо; но даже в этом случае нельзя всецело доверять тем, кому должно выжить». Ливеротто («Иуриотто», как называл его молодой Гвиччардини) стал правителем родного города, перебив всю свою семью, и нескрываемое восхищение этим поступком еще не раз припомнят Никколо в дальнейшем. Хотя Гвиччардини, как флорентийский интеллектуал, похоже, понимал, сколь циничный юмор скроется за описанием этих событий.

Более чем вероятно, Никколо не ожидал ни успеха книги, ни той шумихи, что она вызовет. Зимой 1438 года, спустя 11 лет после смерти Макиавелли, кардинал Реджинальд Поул отправился во Флоренцию с целью выяснить истинные причины возникновения столь нечестивой книги. Именно на «Государя» Поул возложил вину за все беды, выпавшие на долю Англии, когда в 1534 году парламент принял «Акт о супрематии» Генриха VIII, а также за преследование английских католиков, отказавшихся подчиниться королю, тайно спланированное лорд-канцлером Томасом Кромвелем. Именно он и рассказал кардиналу о сочинении Макиавелли. Поул побеседовал с теми, кто знал Макиавелли:

«Эти флорентийцы отвечали мне тем же, чем, по их словам, ответил и Макиавелли, когда они возразили ему: в своей книге он и вправду высказал не только собственное суждение, но и мнение человека, для которого писал. И поскольку Макиавелли знал, что он [Лоренцо де Медичи] был человеком натуры тиранической, то включил в сочинение идеи, способные наилучшим образом угодить такой натуре. Однако же, подобно иным сочинителям, писавшим о том, как сделать человека королем или владыкой, и в соответствии с уроками опыта, [Макиавелли] рассудил, что правление такого государя не будет долгим, если он последует его советам. На это он весьма рассчитывал, ибо к правителю, для которого писал, воспылал ненавистью. Равно как не ожидал от книги ничего иного, кроме как, написав для деспота то, что ублажило бы деспота, направить его поступки так, чтобы привести его к полнейшему краху».

Судя по этим словам (если их и вправду произносили таким тоном), может показаться, что Макиавелли пытался, как гласит флорентийская максима, «сберечь вино, когда уж бочка пуста» (chiudere la stalia dopo che sonfuggiti I bovi). [74]74
  Дословно «закрывать хлев, когда бык уж сбежал». (Примеч. перев.)


[Закрыть]По мнению многих читателей «Государя», одна из грубейших ошибок автора состоит в том, что он сводил роль религии всего лишь к орудию власти (instrumentum regnt), тогда как особое значение придавал человеческой способности подчинять судьбу своей воле, что попахивало пелагинством (убеждением в том, что человек может спастись сам, без Божественной Благодати). Обычному читателю может показаться, что «Государь» сводит все к человеческой воле, даже сам Никколо высказывался на этот счет не совсем ясно: Моисей поставлен на ту же ступень, что и другие великие деятели древности, обладавшие «личной доблестью» и удачливостью, хотя Моисей в то же время был лишь проводником Божьей воли.

В итоге Макиавелли удалось рассердить почти всех, причем разрозненность его рассуждений давала повод для различных придирок и позволяла людям принимать на свой счет задевавшие их негативные отрывки. Как писал по этому поводу Джованни Баттиста Бузини, «богачам казалось, что этот его «Государь» наставлял герцога [Лоренцо де Медичи] отобрать у них все их имущество, а беднякам – всю их свободу. Поборники Савонаролы сочли его еретиком, а люди благонамеренные – подлецом; самим же подлецам он представлялся негодяем еще большим, чем они сами, и к тому же удачливым; и посему его ненавидел каждый». Бузини написал эту изобличающую эпитафию спустя много лет после смерти Макиавелли, сочинение которого к тому времени уже не раз переиздавалось. Однако большая часть критики в его адрес прозвучала еще при жизни Никколо.

Быть может, забота о репутации вынудила Макиавелли согласиться с тем, чтобы философ Агостино Нифо переписал его книгу в более приглаженном варианте, вероятно, благодаря содействию кардинала Джулио де Медичи. В переработанном виде сочинение было издано под заголовком «Об искусстве правления» (De Regnandi Perita) в 1523 году и, что любопытно, в тот же период, когда и Нифо, и Макиавелли, все-таки добившийся благосклонности Медичи, работали при Пизанском университете. Хотя это могло быть всего лишь совпадением, Никколо всегда крайне ревностно относился к своей интеллектуальной собственности и к тому же пользовался поддержкой могущественных покровителей, которые могли с легкостью пресечь плагиат Нифо, случись подобное.

В целом Нифо проделал великолепную работу. Он сохранил большинство примеров Макиавелли и прибавил несколько своих, но расположил их по-иному, дабы придать сочинению пристойный вид. Он также убрал некоторые слишком уж рискованные комментарии, касавшиеся политики и религии, например восхищение Чезаре Борджиа. Более того, трактат «Об искусстве правления» вышел в свет на латыни, что придавало сочинению академический дух, отсутствовавший у «Государя». По сути, Нифо попытался представить «корректный» вариант «Государя», но, поскольку истинные шедевры переживают свое время, впоследствии его труд окажется безрезультатным в сравнении с выдающимся трактатом Макиавелли. Вероятно, Макиавелли, сам того не осознавая, раскрыл правила политических игр, вовсю проводимых на практике, но в существовании которых редко признаются. Попытки Никколо заполучить таким образом должность для себя привела к непредвиденным и совершенно нежелательным для него последствиям.