Текст книги "Макиавелли"
Автор книги: Никколо Каппони
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
Каким бы шокирующим это ни казалось, Макиавелли в очередной раз продемонстрировал характерное для флорентийцев парадоксальное чувство юмора, прибегнув к каламбуру, ранее использованному в «Мандрагоре», и высмеяв собственную привычку писать трактаты, обрядившись в мантию. И все же в последние годы жизни Макиавелли проявлял немалое уважение к религии, даже оставаясь закоренелым антиклерикалом, и вполне вероятно, что он все же позвал исповедника, почувствовав неминуемое приближение смерти. [95]95
Об этом мы узнаем из письма предположительно его сына Пьеро, адресованного его родственнику Франческо Нелли. Подлинность этого послания все еще вызывает сомнения некоторых ученых – главным образом по графологическим причинам. Даже если его написал не Пьеро Макиавелли, письмо кажется честным, судя по последнему параграфу, где сказано, что Никколо оставил семью в «крайней нужде». Следует добавить, что те, кто усматривает несоответствие между непочтительностью Макиавелли к религии и его крайней религиозностью, упускают из виду то, что такое отношение широко распространено во Флоренции до сих пор. (Примеч. авт.)
[Закрыть]Никколо Макиавелли скончался между 21 и 22 июня 1527 года и похоронен в фамильном склепе в церкви Санта-Кроче, не дожив до испытаний, выпавших на долю его возлюбленной Флоренции.
Эпилог
Не стесняясь в словах
Имя его выше всех похвал.
Надпись на гробнице Макиавелли в церкви Санта-Кроче у Флоренция
Флорентийская республика, которую Макиавелли застал незадолго до смерти, просуществовала три года, острой политической борьбой воспользовались сторонники радикальных мер. Умеренных политиков, желавших мирно договориться с императором, оттеснили республиканские консерваторы, сохранявшие полумифическую веру в альянс с Франциском I и противившиеся любому союзу с папой. После разгрома французов у Неаполя и заключения Климентом соглашения с Карлом V оставалось лишь дожидаться, пока объединенные силы империи и папства не явятся поквитаться с Флоренцией. Город героически оборонялся во время десятимесячной осады, продлившейся с октября 1529 по август 1530 года, благодаря усиленным оборонительным укреплениям – в чем есть заслуга и Макиавелли – и возрожденному ополчению, хоть и при существенной поддержке наемников. В итоге Флоренция сдалась на оговоренных условиях, после того как ее основные силы были разбиты в сражении при Гавинане (3 августа 1530 года), а главнокомандующий Малатеста Бальони перешел на сторону врага, тем самым избавив Флоренцию от ужасов разграбленного Рима. К тому времени многие горожане утратили иллюзии насчет ярых сторонников республики, правление которых привело лишь к войне, голоду, эпидемиям и непомерным налогам. После снятия осады сторонники Медичи, вопреки условиям перемирия, отдали многих своих противников под суд и предприняли шаги к тому, чтобы республика уже больше не возродилась.
Таким образом, созванная два года спустя после осады балья приступила к радикальным конституционным реформам. Прежние органы исполнительной власти были упразднены, все кроме Совета Двенадцати Добрых Мужей (Dodici Buonomini), та же участь постигла и законодательные органы. Учредили новый совет из двухсот членов и Сенат из сорока восьми членов, избиравшихся пожизненно (в числе сенаторов оказались старые друзья Макиавелли, такие как Франческо Веттори и Франческо Гвиччардини). Наконец, балья избрала Алессандро де Медичи главой исполнительной власти и нарекла титулом герцога Флорентийской республики. Годы конституционных дебатов, политических разногласий, войны и тягот привели к тому, что флорентийцы получили куда более закрытое правительство, чем можно было себе представить и которому суждено было продержаться двести лет.
Приход к власти Козимо I де Медичи в 1537 году еще больше укрепил единоличную власть во Флоренции после того, как отгремел последний бунт республиканцев, среди которых оказались бывшие сторонники Медичи, такие как Филиппо Строцци. Козимо сосредоточил в своих руках огромную власть. Действуя при поддержке Габсбургов и реформированного ополчения, он существенно урезал полномочия и влияние двух новых советов. Медичи оставались у власти, и долгие годы флорентийские герцоги – а позднее великие герцоги Тосканские – сумели разработать систему согласия и подчинения, впоследствии снискавшую уважение их подданных и позволившую мирно править до самого угасания рода в 1737 году.
Можно лишь предполагать, какого мнения был бы Макиавелли о подобных изменениях, проживи он дольше, скажем до возвращения Медичи. Как бы он повел себя? Стал бы на сторону республики или же затаился, полностью отойдя от политической жизни? Его повышенное внимание к почестям и выгоде (honore et utile) заставляет нас подумать о том, что Никколо писал бы сочинения о том, как лучше защищать Флоренцию от врагов, и трактаты в честь республики. В конце концов, многие его друзья из числа поборников Медичи приняли новый режим. Хотя благодаря связям с Климентом VII Макиавелли имел все шансы стать подозрительной фигурой в глазах радикальных республиканцев и вполне мог закончить свои дни, подобно Франческо Гвиччардини, в добровольном изгнании в своем имении, составляя, подобно ему, адресованные самому себе «Обвинение» (Accusatoria) и «Защиту» (Difensoria).
Перебежал бы Никколо во время осады в лагерь имперских войск или остался бы в городе, чтобы разделить с жителями все тяготы войны? Стал бы он избираться в Сенат после конституционных реформ 1530–1532 годов? Дать даже умозрительный ответ весьма непросто, учитывая противоречивую натуру Никколо Макиавелли. Во-первых, отчасти по неудачному стечению обстоятельств он всю жизнь демонстрировал необъяснимую способность вставать на сторону тех, кому в конечном итоге суждено было оказаться в проигрыше. И вероятно, его безвременная кончина избавила его от дальнейших унижений. Действительно, то, что он умер, пользуясь благосклонностью Медичи, впоследствии пойдет на пользу его потомству – за исключением Лодовико, погибшего во время осады.
Бернардо избрал для себя путь чиновника и в итоге стал папским казначеем в Умбрии, Козимо I ценил его, но однажды отказал ему в должности профессора Пизанского университета лишь потому, что его прошение прибыло незадолго до начала академического года.
Гвидо, этот книгочей, вел скромную жизнь клирика. Четвертый сын Никколо, Пьеро, оказался куда более склонным ко всякого рода авантюрам и после 1530 года вступил в ряды имперской армии сражаться с османами и с тех пор в роли наемника обошел всю Европу, не раз попадая в плен к мусульманам. В 1556 году он поступил на службу к герцогу Козимо I, сделал головокружительную карьеру во флоте, став под конец жизни генерал-лейтенантом галерной флотилии. Пьеро стал одним из первых рыцарей Военно-морского Ордена Святого Стефана, Папы Римского и священномученика, основанного Козимо в 1561 году. Ранее он представил герцогу свою программу будущей военно-морской стратегии Флоренции, трактат, написанный в 1559 году, под названием «Проект герцогу Козимо де Медичи изгнания французов и испанцев из Тосканы и создания Тосканского флота» (Di segno al Duc a Cosimo de’ Medici per Cacciar di Toscana Francesi e Spagnuoli e per Instituire una Armata Toscana). Пьеро, унаследовав от отца склонность к составлению всякого рода планов, в отличие от него, отличался куда более выраженной практичностью.
Последняя дань памяти Макиавелли, во многом способствующая его очернению, связана с его друзьями и родственниками, которые пожертвовали средства на посмертное издание «Государя». Печатник Антонио Бладо издал трактат в 1532 году с дозволения понтифика, добавив им самим сочиненное посвящение. В нем Бладо восхвалял политическую прозорливость Макиавелли, выразившуюся в умении изложить методы правления, которыми должен руководствоваться «новый государь». Позже в тот же год во Флоренции вышло в свет и второе издание книги.
Публикация «Государя» позволила широкой публике ознакомиться с этим трактатом во времена, когда многие образованные европейцы говорили по-итальянски. Тем не менее, поскольку большинство не имело представления об обстоятельствах, в которых эта книга создавалась, нескрываемое презрение Макиавелли к морали, пренебрежение ею ради достижения политических целей довольно быстро превратили его в зловещую фигуру, виновную во всех гнусностях, творимых правителями. Французский кальвинист Иннокентий Жентилле в своем труде «Рассуждения о способах доброго правления против Макиавелли» (Discours contre Machiavel), изданном в 1576 году, открыто обвинял «Государя» в том, что этот трактат вдохновил монархов династии Валуа в том числе и на резню, устроенную ими в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 года в Париже: ведь королева Екатерина де Медичи была не кем-нибудь, а флорентийкой. Досталось Макиавелли и от католиков: иезуит Антонио Поссевино (всецело основываясь на работе Жентилле) вместе с Педро де Рибаденейра вовсю сочиняли ядовитые опровержения трудов Макиавелли.
Ныне всякий хитрый и коварный человек или поступок удостаивается определения «макиавеллианский», что подразумевает некое собирательное зло. «Ну, кто из вас посмеет сказать, что я не политик, не хитрец, не Макиавелль?» – произносит один из персонажей пьесы Шекспира «Виндзорские насмешницы». Бен Джонсон в пьесе «Притягательная леди» описывает главного интригана Бианта как «вылепленного из того же теста, что и Макиавелли». В пьесе Кристофера Марло «Мальтийский еврей» пролог произносит злой дух Макиавелли, который кроме прочего говорит: «Религию считаю я игрушкой / И утверждаю: нет греха, есть глупость». [97]97
Перевод В. Рождественского.
[Закрыть]В англоязычном мире Никколо превратился в «старого Ника» – так именуют самого дьявола. Несколько лет назад компания Avalon Hill издала настольную игру о политиках итальянского Возрождения, и, что характерно, называлась она «Макиавелли» В этой игре, чтобы победить, приходилось постоянно мошенничать.
Макиавелли вряд ли привела бы в восторг слава, которую принес ему «Государь» (хотя он, несомненно, оценил бы суммы отчислений за авторские права), и, как уже было сказано, даже при жизни он пытался выступить с критическими замечаниями, сочиняя истории, которые, по его собственным словам, были не чем иным, как наставлением по борьбе против тиранов. В свое время, когда его поругивали за то, какими деспоты представали в той или иной его книге, он язвительно отвечал: «Я учил государей становиться тиранами, а подданных – от них избавляться». Однако в действительности, вероятнее всего, подобная мысль никогда не приходила в голову Никколо во время написания очередного «памфлета». Скорее всего, Макиавелли занимала «искушенность в событиях нынешних и знание событий древних», и он не размышлял о последствиях того, что в вышедшей из-под его пера книге блистает своим отсутствием некий моральный посыл – в конце концов, итальянские правители с давних пор вели себя «по-макиавеллиански», причем задолго до появления Макиавелли на свет.
Очевидным фактом является и усилившаяся религиозность Никколо в последние годы его жизни, в то время как при написании «Государя» в нем все еще превалирует глубокий скептицизм к метафизике, вскормленный трактатами древних классиков – в особенности Лукреция. Как оказалось, ему удалось распространить мнение о том, что его самая знаменитая книга в завуалированной форме поддерживала республиканизм, и эта выдумка благополучно просуществовала до тех пор, пока в конце XVIII века не было опубликовано его письмо к Франческо Веттори от 10 декабря 1513 года. Сложность понимания истинных мотивов Макиавелли – как и понимания его самого – коренилась и в том, что после 1558 года его труды были занесены папством в проскрипционные списки (Index Librorum Prohibit огит), доступ к которым был возможен лишь с особой санкции церковных властей. Недобрая слава Никколо была столь распространена, что нелегко было получить разрешение ознакомиться с его «Историей Флоренции». Все попытки внука Макиавелли Джулиано де Риччи реабилитировать предка оказались безрезультатными, и до самой середины XVIII века, то есть до снятия запретов, труды Макиавелли можно было найти только среди изданных за пределами католической Европы книг. Тем не менее благодаря бытовавшему тогда мнению о том, что своей книгой Никколо стремился изобличить деспотов, Макиавелли обзаводился все новыми и новыми читателями и поклонниками, большей частью в протестантских странах. Генрих, принц Уэльский и сын английского короля Якова I, однажды заявил флорентийскому послу, что признает Макиавелли одним из непререкаемых авторитетов в политике.
Вопрос о том, считать Никколо истинным республиканцем или нет, до сих пор остается открытым. Безусловно, большая часть его сочинений на первый взгляд подсказывает положительный ответ, однако при ближайшем рассмотрении напрашивается обратный вывод. Занимая должность секретаря Десятки, Макиавелли проявил себя верным слугой своего правительства, а его желание служить Медичи после возвращения их к власти в 1512 году свидетельствует о том, что Макиавелли грезил о почестях и выгоде (honore et utile), которые мог даровать ему новый режим. И все же Макиавелли – а вместе с ним и Франческо Гвиччардини – полагал, что республиканская конституция окажется для Флоренции куда полезнее единоличной власти, хоть и последняя имеет куда более глубокие корни в этом городе.
Мировосприятие Никколо во многом определялось историей, и нет сомнений в том, что он пал жертвой античных текстов, проникнувшись убежденностью в том, что уроки прошлого можно и нужно безо всяких изменений экстраполировать в настоящее. Вот пример: при всей безусловной разумности его проекта ополчения Макиавелли потерпел фиаско, уверовав в то, что безвозмездная служба сама по себе способна привить людям гражданскую добродетель. Правители из рода Медичи после 1530 года разовьют идеи Никколо и сформируют надежную призывную армию, гарантировавшую всем желающим вступить в нее налоговые, юридические и политические льготы и привилегии и руководимую посредством эффективной системы гражданского контроля. И то, что Повязки (Bande), как стали называть Тосканское ополчение, просуществовали до второй половины XVIII века, доказывает в целом правоту идей Макиавелли при условии, что они будут избавлены от налета архаичности. Примечательно, что Никколо, считавший, что люди действуют из сугубо эгоистических интересов, непоколебимо верил в то, что патриотизм возможно насадить даже в не получающих ни гроша ломаного за службу ополченцах. Но, как мы уже не раз убеждались, Макиавелли был весьма противоречивым человеком.
Тенденция заново открывать Макиавелли, появившаяся в середине XVIII века, позволила обнаружить многоликость этого человека, хотя многие, кто изучал его биографию – как ненавистники, так и апологеты, – пытались усмотреть в его сочинениях некую логическую последовательность, которая позволила бы оправдать любое предвзятое мнение о нем. С одной стороны, король Пруссии Фридрих II – чья антимакиавеллианская позиция во многом пробудила интерес к самому Никколо, – считавший «Государя» книгой тлетворной, хотя местами, к несчастью, весьма верной. С другой стороны, Жан-Жак Руссо, повторявший избитую нелепость о том, что книга эта якобы направлена против деспотов (и при этом оба нахваливали антипатию Никколо к католической церкви).
Первая попытка издать полное собрание сочинений Макиавелли – и в то же время восстановить его доброе имя – была предпринята во Флоренции в 1782–1783 годах. Среди тех, кто пожертвовал необходимые денежные средства, были такие фигуры, как папа Пий VI и реформатор Великий герцог Тосканский Петер Леопольд Габсбург-Лотарингский. Макиавелли превратили в представителя эпохи Просвещения, а следующее столетие наденет на него маску опередившего свое время позитивиста и итальянского националиста.
Таким его изображали ученые, среди них Оресте Томмазини и Паскуале Виллари – два фундаментальных биографа Макиавелли. Хотя мы должны быть благодарны им за то, что они, перерыв архивы, извлекли из них и опубликовали неимоверное количество сведений, пусть даже снабженных зачастую совершенно нелепыми комментариями (причем Томмазини проявил себя как исследователь, а Виллари – как историк), отчего их попытки истолковать работы Никколо в соответствии с их контекстом отдавали анахронизмом.
Эта тенденция продолжилась, невзирая на то что со второй половины XVIII века из-за недоступности полного собрания сочинений Никколо, включая частную и служебную переписку, дипломатические документы и литературные сочинения, любые попытки подвергнуть работы Макиавелли объективному анализу были сравнимы разве что с черпанием воды решетом. В XX веке Никколо превратили в предтечу гегельянских политических систем.
Бенедетто Кроче полагал, что в «Государе» Макиавелли первым отделил политику от этики, несмотря на то что Никколо вновь и вновь заявлял о необходимости «гражданской религии» [98]98
Понятие американской социологии, выдвинутое в 1966 году социологом Р. Беллой [Bellah, Robert N.]. Это понятие охватывает веру в «американский образ жизни» [American way of life], преклонение перед его «иконами» (например, флагом), ритуалами (например, клятвой верности [pledge of allegiance]) и «святыми» (Джордж Вашингтон [Washington, George], Авраам Линкольн [Lincoln, Abraham] и др.). По мнению автора, «гражданская религия» вполне гармонирует с религиозными убеждениями как таковыми, дает обществу объединяющие идеалы и формирует политическую культуру. Эта концепция, восходящая к трудам французских просветителей, получила поддержку некоторых философов, однако другими подвергалась резкой критике. (Примеч. перев.)
[Закрыть]и свода традиций – может быть, древнеримских и языческих, но отнюдь не аморальных.
Итальянский диктатор Бенито Муссолини и вождь итальянских коммунистов Антонио Грамши основывались на постулате Кроче: первый воспринял идею Макиавелли о правителе как живом воплощении «Государства», а второй считал его предтечей коммунистической партии. Тот факт, что «Государя» можно использовать как руководство для тоталитаризма, вызвало критику ученых, таких как Лео Штраус и некоторые его последователи. И до сих пор маятник продолжает раскачиваться между различными политологами, пытающимися интерпретировать труды Макиавелли. Надо отдать «старине Нику» должное: нельзя не восхищаться макиавеллизмом подобных авторов, в том смысле, что они используют сочинения Никколо, в особенности его «Государя», для оправдания устаревших представлений о прошлом в точности так же, как когда-то Макиавелли считал античных классиков мерилом текущих событий. Ученики превзошли учителей.
Самая заметная попытка отвести Никколо надлежащее место была предпринята Роберто Ридольфи. Флорентиец, аристократ, потомок Макиавелли и кропотливый ученый лучше других разбирался в психодинамике развития личности, которая помогла точнее понять жизнь и творчество Никколо. Главная проблема состояла не в том, что ему лично импонировал Никколо – он обожал его и потому организовал едва ли не крестовый поход во имя реабилитации его имени, вступая в полемику со своим предшественником (главным объектом ненависти Роберто Ридольфи был Томмазини), а также современниками. Защищая собственное видение «подлинного» Макиавелли, Ридольфи нередко предпочитал в упор не замечать факты, которые он считал порочащими репутацию Никколо. Кроме того, будучи человеком верующим, Ридольфи яростно доказывал, что флорентийский секретарь – далеко не атеист – в действительности всю жизнь оставался добрым христианином, несмотря на множество пороков (неприятие Савонаролы, другого героя Ридольфи, во внимание не принималось, потому что в те годы Никколо еще не достиг интеллектуальной зрелости).
Сила трудов Ридольфи, не считая множества впервые обнаруженных доказательств, заключается в его понимании того, что Макиавелли обладал особым флорентийским характером, встречающимся и по сей день, и что его улыбка отражала не столько присущий ему цинизм, сколько цинизм его родного города. Теперь Макиавелли хотя бы стали воспринимать как человека, даже если Ридольфи продолжал видеть в нем гения, хотя мифы отличаются завидным долгожительством и так просто не исчезают – периодически появляются издания «Государя» с допотопными и набившими оскомину комментариями. И авторы и издатели не прочь чуть заработать за счет «старины Ника», причем без особых усилий.
Несмотря на известность – куда более широкую, чем самого Макиавелли, – «Государь» ни в коем случае не является главным трудом Никколо, поскольку это место по праву занимают его пьесы. «Мандрагору» и «Клицию» также можно рассматривать как пример развития его идей и житейских воззрений и представлений о человечестве, менявшихся с течением лет от весьма пессимистичных до несколько более обнадеживающих. Однако не следует забывать, что изначально обе пьесы были написаны для флорентийской публики и все сочинения Макиавелли, в сущности, связаны с Флоренцией.
Действительно, Никколо временами мог быть неистовым патриотом, хотя это не всегда относилось к Италии в целом, о чем свидетельствует его работа «Рассуждение, или Диалог о нашем языке» (Discorso о dialogo sulla nostra lingua), датировка которой не установлена, на страницах которой разворачивается воображаемый диалог Никколо с флорентийским поэтом XIII века Данте Алигьери, в котором Макиавелли обвиняет автора «Божественной комедии» в дурном обращении со своими согражданами. Диалог задуман с целью вновь подтвердить верховенство флорентийского языка, в особенности изюминку повседневной речи, в отличие от более формальной тосканской речи литераторов. С той же целью однажды на вопрос одного венецианца о попытках ученого Пьетро Бембо обучать тосканцев флорентийскому языку Никколо саркастически заметил: «Я отвечу вам так же, как вы ответили бы флорентийцу, которые пытается учить венецианцев венецианскому».
Флорентийское происхождение и знакомство с трудами классических авторов означало бесспорное умение Макиавелли разбираться в людях и житейских ситуациях, зачастую замутнявшееся свойственным ему провинциализмом и в то же время некоторой склонностью отвлеченно воспринимать действительность. К тому же его высокое мнение о собственных талантах вкупе с довольно резкой манерой высказывать свое мнение доставили ему немало неприятностей. После отставки в 1512 году убежденность Никколо в том, что его знаний и опыта вполне достаточно, чтобы положительно зарекомендовать себя в глазах нового правительства, подвигло его принять сначала деспотическое, а затем так называемое демократическое решение политических проблем Флоренции. В действительности «Государь» и «Рассуждения» писались для весьма своеобразного правителя, чем никак нельзя пренебречь, объясняя противоречивость мышления Макиавелли. В особенности после возвращения Никколо выработал в себе склонность подстраивать свои мысли и сочинения под желания людей или то, что он принимал за их желания, неизменно ради почестей и выгоды (honore et utile). Увы, но Макиавелли оказался не слишком удачлив в этой игре и сумел вернуться в политику лишь благодаря содействию могущественных покровителей, не только наслаждавшихся его обществом и остроумием, но и ценившим его таланты. Куда лучше более поздних авторов они понимали все присущие Макиавелли слабости и огрехи, зачастую их шокировавшие или даже задевавшие за живое; они мирились с ними, временами хохотали над его эскападами, считая его прежде всего не гением в политике или литературе, а попросту умным, образованным, веселым и занятным человеком, флорентийцем до мозга костей.
