Текст книги "Макиавелли"

Автор книги: Никколо Каппони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 9
Мир и согласие

Пусть Ваша Светлость не сомневается, как не усомнится в Святом Евангелии: в случае войны между папой и этим королем обоим соперникам придется избирать союзников, какие бы отношения Вас с ними ни связывали.

Из письма Никколо Макиавелли правительству, 9 августа 1510 года

В апреле громадная армия Камбрейской Лиги сдвинулась с места: французы вторглись в материковые владения Венеции. Вскоре Юлий II издал буллу, в которой отлучил Венецию от церкви и наложил на нее интердикт. [54]54
  Временный запрет на богослужения по всей стране; одна из форм церковного наказания, налагавшегося папой римским или епископом. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Тем самым понтифик пытался изолировать город как политически, так и духовно, пока его войска без всякого сопротивления двигались по территории Романьи. Почуяв, что запахло жареным, правители Феррары и Мантуи присоединились к интервентам, и армия Лиги, находившаяся в той местности, возросла почти до 50 тысяч человек. Против столь грозной силы венецианцы могли собрать около 35 тысяч солдат, причем половину пехоты составляло ополчение, к тому же враждебность понтифика не позволяла набирать рекрутов на папских землях.

Командование войском венецианцы доверили пожилому, но крепкому Никколо Орсини, графу Питильяно, однако его заместителем, к несчастью, назначили дерзкого Бартоломео д’Альвиано. Орсини разработал стратегию войны на изнурение: он надеялся выиграть время и измотать противника, не вступая с ними в открытый бой. Но д’Альвиано имел другие намерения, 14 мая арьергард венецианцев под его командование столкнулся с французами близ Аньяделло, потерпев сокрушительное поражение. Половина войска разбежалась, и солдаты продолжали дезертировать, Орсини ничего не осталось, как отступить к Венеции, оставив большую часть материковых земель на милость захватчиков.

Вскоре один за другим пали Бергамо, Бреша, Верона, Виченца, Падуя и Тревизо, и всем казалось, что еще немного и за ними последует сама Венеция. В 12-й главе «Государя» Макиавелли объяснит поражение Венеции при Аньяделло ее зависимостью от наемников, упустив (возможно, намеренно) тот факт, что венецианские наемники сражались с невероятной отвагой: некоторые отряды предпочли погибнуть все до одного, но не сдаться. Но к тому времени городское ополчение стало для Никколо своего рода навязчивой идеей, и в книге он хотел оправдать недавний провал флорентийских ополченцев, который, по сути, и помог отстранить Макиавелли от власти.

Имперские войска под командованием вассалов Максимилиана I захватили большую часть Венето, но в этот момент Людовик XII уже добился своего и предпочел укрепить свои недавние завоевания, оставив в армии Лиги только горстку солдат. Венецианцы поняли, что противник ослаб, и провели серию решительных дипломатических маневров с целью расколоть Камбрейскую Лигу. И первой их целью стал Юлий II. Понтифик всегда относился к Людовику XII с подозрением и однажды заявил, что «не желал быть капелланом французов». Более того, он был обеспокоен стремлением кардинала д’Амбуаза занять его место и однажды вступил в жаркую полемику с монархом по поводу французских бенефициев – король объявил себя единственным, кто с середины XV века имеет право их назначать.

Тем временем венецианцы перегруппировались и 16 июля, сконцентрировав значительные силы под командованием Орсини и раздражительного проведитора (provveditore) [55]55
  Проведитор – официальное лицо, надзиравшее за действиями кондотьеров на службе Венецианской республики. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Андреа Гритти, провели блестящую тайную операцию и отбили Падую. Спустя три недели они, по счастливой случайности, захватил в плен Франческо Гонзагу, маркиза Мантуи, а узнавший об этом папа римский в ярости швырнув наземь свою биретту (biretta). [56]56
  Биретта – традиционный головной убор католических священнослужителей. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Однако венецианцам еще предстояло одолеть армию императора, усиленную французскими и папскими войсками и направлявшуюся к Падуе. К счастью, Орсини хоть и не был грозой на поле боя, но все же обладал всеми способностями и упрямством, необходимым для упорного сопротивления. 15 сентября 1509 года началась осада Падуи, и за несколько дней имперская артиллерия обрушила крупные участки городских стен, но венецианцы так и не позволили противнику ворваться в бреши.

Спустя две недели покинутый союзниками Максимилиан, так ничего и не добившись, больше не мог платить жалованье солдатам и снял осаду. Вскоре венецианцы отправили ко двору императора агента, который, подкупив крупными суммами главных советников монарха, доставил предложение республики. Он осторожно напомнил Максимилиану о том, что истинными его врагами были французы, но император, все еще переживавший по поводу своего поражения, предложение Венеции отклонил. Однако венецианцы все же сумели посеять раздор среди оставшихся врагов.

Макиавелли из Флоренции следил за событиями, которые разворачивались в Северной Италии, и 28 сентября написал о них Аламанно Сальвиати в Пизу. Почему Никколо решился на такой шаг, до сих пор неясно. Можно предположить, что он хотел втереться в доверие к противникам Содерини, поскольку, вероятно, понимал, какой ущерб может нанести ему дружба с гонфалоньером. По другой версии, Никколо хотел, как сказали бы флорентийцы, «говорить с тещей так, чтобы и сноха понимала» (parlare a suocera perche nuora Intenda), то есть с помощью искусного пера Макиавелли Содерини мог попытаться убедить Сальвиати согласиться с международной политикой гонфалоньера. Что любопытно, хотя на письме и стоит подпись Макиавелли, написано оно другим почерком.

Главный мотив этого послания состоял в том, что Флоренции ни при каких обстоятельствах не нужно бояться Максимилиана I. И это весьма показательно, если учесть, что в то время, когда было отправлено письмо, Синьория решила заключить союз с императором. Людовик XII настаивал на альянсе с республикой, потому что был встревожен тем, что Венеции удалось воспрянуть после поражения при Аньяделло. Король знал, что его разногласия с Юлием II вскоре вынудят папу выйти из Лиги. Французскому монарху требовалось как можно больше союзников, чтобы противостоять растущей враждебности понтифика, и флорентийцы решили исполнить его требование. Но несмотря на то, что оппоненты Содерини договорились заключить с Максимилианом сделку, они не хотели лишиться благосклонности французов. Если учесть стойкую приверженность Содерини союзу с Францией, Макиавелли (или его неизвестный вдохновитель), вероятно, счел, что ему подвернулся удобный случай, чтобы на фоне всеобщего согласия (касательно альянса с Людовиком XII) помириться с врагами.

Но Никколо, похоже, не обладал умением учиться на собственных ошибках, поскольку его письмо, с одной стороны, казалось проявлением благоразумия, с другой – бесстыдным хамством. Он обращался к Сальвиати вычурными фразами, но затем высказался тоном, не допускавшим возражений: «Я понимаю, что так складываются обстоятельства, и, будучи знакомым с этими правителями лично, не боюсь действовать наперекор привычным представлениям». Перечислив все, что знал об осаде Падуи, Макиавелли не стал высказываться о возможностях Максимилиана овладеть городом, «ибо я не в силах отыскать никого, кто был бы сведущ в этом деле, а все вокруг придерживаются своих убеждений».

Однако, продолжал Никколо, победа императора ничего бы не изменила, потому что вскоре ему бы пришлось столкнуться с двумя серьезными проблемами: нехваткой денег и ненастьем. Более того, Максимилиану не стоило даже надеяться на окончательный разгром венецианцев, равно как и на финансово выгодное соглашение с врагами. В заключение Макиавелли написал, что императору ничего не оставалось, как отступить. «Не вижу причин искать союза с императором, который не способен захватить Падую, дабы затем удвоить расходы и продолжить войну», – писал Никколо. Его точка зрения была предельно ясна: Флоренции не стоило бояться Максимилиана, а попытки завоевать его расположение означали бы пустую трату денег.

^{Никколо Макиавелли. Художник Санти ди Тито}

^{Вид на собор Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции}

^{Башня Палаццо Веккьо во Флоренции}

^{Зал Пятисот в Палаццо Веккьо}

^{Скульптура Н. Макиавелли в Палаццо Веккьо}

^{Джироламо Савонарола. Художник Б. Делла Порта}

^{Мост Понто Веккьо}

^{Замок Святого Ангела и мост Адриана}

^{Вид виллы Медичи. Художник Д. Веласкес}

^{Ф. Гвиччардини. Статуя на фасаде галереи Уффици}

^{Осада Флоренции. Художник Дж. Вазари}

^{Римский папа Александр VI (Борджиа). Художник Б. Пинтуриккио}

^{Римский папа Юлий II (Джулиано делла Ровере). Копия портрета Рафаэля 1512 г.}

^{Портрет мужчины (Кондотьер). Художник А. да Мессина}

^{Кондотьер. Художник Леонардо да Винчи}

^{Папа Лев X с кардиналами Джулио Медичи и Луиджи Росси. Художник Рафаэль}

^{Римский папа Климент VII. Гравюра XVI в.}

^{Королевская резиденция в Блуа. Фасад Франциска I. Старинная гравюра}

^{Пленение Франциска I при Павии. Старинная гравюра}

^{Французский король Людовик XII. Гравюра XVI в.}

^{Император Священной Римской империи германской нации Карл V. Художник Тициан}

^{Никколо Макиавелли. Статуя на фасаде галереи Уффици}

Ответ Сальвиати пришел 4 октября и представлял собой шедевр человеческой злобы, достойный старой поговорки о флорентийцах, у которых «в глазах небеса, а в устах геенна». Аламанно всюду обращался к Макиавелли фамильярно, на «ты», тогда как сам Никколо писал ему официальным тоном, чтобы подчеркнуть разницу в политическом и социальном положении. Аламанно поблагодарил Макиавелли за любезное напоминание о себе и радостные вести, «ибо здесь мы ни о чем не ведаем, кроме того, что сообщают случайные бродяги, кои заглядывают к нам не чаще двух раз в месяц» (укол первый: Сальвиати получал правительственные депеши и, конечно, собирал информацию иными способами). Затем он заявил, что, по мнению профессиональных солдат из Пизы, Падую невозможно было взять силой (укол второй: Никколостоило проверять свои источники). Тем не менее Сальвиати добавил, что относится к этому делу с монашеским (fratesco) долготерпением и сомневается в успехе венецианцев, поскольку они, похоже, столкнулись с противниками скорее божественной, нежели естественной природы, «и посему мы должны молить Господа о наилучшем исходе».

Насмешка в словах Сальвиати была очевидна: упомянув «монашеское долготерпение», он подшучивал над известной неприязнью Макиавелли к служителям церкви и последователям Савонаролы, а выразив надежду на чудо и божественное вмешательство, посмеялся над верой Никколо в естественные причины. К тому же в своем письме Макиавелли упомянул, что вести из Падуи во Флоренцию доставлены монахом, вот Сальвиати и решил высмеять достоверность этих сведений. Аламанно призвал Никколо сделать все возможное, чтобы сохранить союз папы римского с королями Испании и Франции, «дабы ни один из них не решился от отчаяния разорить всю Италию, дабы французская армия не оставалась во власти иных людей, ибо сие будет весьма тревожно».

Завершалось письмо ехидным пассажем: «Если я что-либо упустил, пусть сие разгадывает мой доктор права». Но Макиавелли, в отличие от большинства коллег по канцелярии, насколько известно, никаких ученых степеней не удостаивался, и потому вкратце послание Сальвиати выглядит так: знай свое место, ты, заносчивый, невежественный и зловерный лизоблюд! Неискусная попытка Никколо достичь примирения с треском провалились, потому что ответственность за все, что могло случиться с Флоренцией, в случае неудачи Аламанно возложил на Макиавелли и Содерини.

24 октября Флоренция подписала союз с Максимилианом I, согласившись в обмен на протекцию выплатить 40 тысяч дукатов. Первый из четырех платежей должен был поступить немедленно, а второй – в середине ноября. Доставить вторую часть денег в Мантую Десятка поручила Макиавелли, велев затем отправиться в Верону «или иное место, более подходящее для добычи сведений». Но среди флорентийцев, как всегда, нашлись те, кто остался недоволен выбранной кандидатурой. 3 ноября Франческо Гвиччардини написал брату Луиджи в Мантую: «Пока не решили, кого отправить ко двору императора; и притом что одни предпочли бы настоящего посла, я же полагаю, что, в конце концов, выберут кого-то из канцелярии, возможно, Макиавелли». Некоторые, по понятным причинам, избрали бы человека более авторитетного, но, поскольку решение принимала Десятка, ничего уже нельзя было изменить.

15 ноября Никколо прибыл в Мантую и узнал, что благодаря народному восстанию венецианцы отвоевали Виченцу. Вскоре за ней могла последовать Верона. Передав республиканские деньги представителям императора, Никколо засвидетельствовал почтение маркизе Мантуи, знаменитой Изабелле д’Эсте, которая в то время была регентом и ждала освобождения мужа из венецианского плена. Все документы, касавшиеся перевода денег, Макиавелли оставил Луиджи Гвиччардини и отбыл в Верону. Ему повезло отыскать Гвиччардини в Мантуе – встретились двое старинных приятелей, друживших, несмотря на разницу в восемнадцать лет. Что еще важнее, брат Луиджи, Франческо, женился на представительнице рода Сальвиати, и потому Макиавелли имел все основания сохранить с Гвиччардини хорошие отношения. «Когда соберетесь писать домой, шлите мои приветствия мессеру Франческо и его шайке», – попросит Макиавелли в письме от 29 ноября.

Когда хотел, Никколо умел быть дружелюбным; кроме того, как и с Веттори, они и с Луиджи тоже обожали литературное творчество, женщин и скабрезные истории. И письмо с рассказом о связи с безобразной проституткой Макиавелли отправит именно Гвиччардини. Ему же Никколо посвятил поэтическое сочинение «О тщеславии» (Capitolo dell' Ambizione) – описание несчастий, случавшихся в ходе истории в силу пагубных пристрастий, причем львиная доля отводилась недавним событиям в Италии. Заканчивалась поэма предупреждением: тщеславие уже витало над Тосканой, разбрасывая над народом огненные искры, «раздутые от жгучей зависти, способной / дома и виллы в пепел обратить, / коль не унять ее иным порядком иль благодатью горней». Произведение сдержит явные аллюзии на «Божественную комедию» Данте Алигьери, которую Никколо очень любил, и его сочинение предупреждает флорентийцев о том, что разобщенность, порожденная гордыней, неизменно влечет за собой несчастья.

Противники Макиавелли тоже не сидели сложа руки. Так, 20 ноября Бьяджо Буонаккорси советовал Никколо прилежно отправлять доклады, чтобы «заткнуть рты тем, кто протирает штаны» в правительстве. Когда пришло это письмо, Макиавелли уже прибыл в Верону, где увидел, с каким трудом захватчики пытались обуздать местное население. Среди прочего он описал, как одного крестьянина повесили за то, что он упорно хранил верность Венецианской республике. «Похоже, правители [Людовик XII и Максимилиан I] сумеют удержать эти земли, лишь перебив всех жителей», – заметил Никколо. Кроме того, он обратил внимание на усиливавшееся напряжение между французами и войсками империи, кратко записав: «Из этих двух монархов один способен вести войну, но не желает, а другой желает, но не способен». К тому времени Макиавелли хотел только одного – вернуться домой, но Десятка требовала, чтобы он оставался в Вероне и ждал дальнейших распоряжений, если только ему не угрожает опасность. В конце концов, правительство решило, что миссия Никколо выполнена, и 16 декабря приказало ему возвращаться, но по дороге смотреть в оба. Едва ли секретарь мог предположить, что по пути узнает весьма тревожные вести.

Макиавелли неспешно ехал назад во Флоренцию, но в дороге его настигло письмо от верного друга Буонаккорси. «Не пренебрегай и не смейся над моим посланием, – писал обеспокоенный Бьяджо, – и ни за что на свете никому не рассказывай». Далее он изложил причины своей нервозности:

«Неделю тому назад в дом нотариуса Хранителей Закона [57]57
  Служба Хранителей Закона, созданная в 1429 году, не допускала на государственные посты граждан, не имевших права избираться, и преследовала тех, кто злоупотреблял властными полномочиями. (Примеч. перев.)


[Закрыть](Conservatori delle Leggi) в сопровождении двух свидетелей вошел неизвестный в маске и вручил законоведу некий документ, предупредив, что в случае отказа принять бумагу, он обратится в суд, et cetera. В документе говорилось, что, поскольку ваш отец et cetera, вы не имеете ни малейшего права занимать данную должность, et cetera. И хотя судебные прецеденты и закон на вашей стороне, обстоятельства таковы, что многие уж раскричались, угрожая ужасными последствиями, если ничего не изменится, et cetera, дело приняло дурной оборот, и нам требуется немалое содействие и осторожность. Узнав обо всем от наших друзей, я прикладываю все силы, тружусь днем и ночью, дабы утихомирить некоторых. И хотя мы угомонили ваших злопыхателей, что пытались склонить на свою сторону правосудие, коварно толкуя закон, у вас еще много врагов, коих ничто не остановит. Об этом деле болтают повсюду, даже в борделях, и мы можем действовать открыто, даже преодолевая множество преград. Поверьте, Никколо: я не сообщаю вам и половины здешних слухов, и прежде чем мне удалось обратиться к помощи закона, дело уже сочли признанным судом. Я не жалею сил, а также Пьеро дель Неро, которому я сообщаю обо всем, хотя моему примеру уже последовали те, кто не желает нам пропасть».

По совету некоего человека, которого Макиавелли уважал, Буонаккорси рекомендовал Никколо затаиться и не показываться во Флоренции. Но Бьяджо умолчал о многом. Что же произвело такой фурор? Проще говоря, поскольку отец Макиавелли оказался в списке налоговых должников (a specchio), его сын теоретически не имел права занимать государственный пост. Однако закон от 14 февраля 1498 года позволял нанимать в канцелярию граждан, не прошедших проверку на наличие ограничений (divieto), то есть формально Макиавелли работал на совершенно законных основаниях. В любом случае он был слишком уверен в себе и 2 января 1510 года, проигнорировав просьбу Буонаккорси, вернулся в город. Никколо продолжил работать в канцелярии и вскоре вновь отправился в путешествие на ту сторону Альп.

Довольно скоро Юлий II изменил свое мнение о захватнической политике Франции, поскольку прекрасно понимал, что после победы над Венецией французы начнут захватывать и папские территории. Но отказываться от честолюбивых планов, заставивших его присоединиться к Камбрейской Лиге, понтифик не собирался. И в мирном договоре от 15 февраля 1510 года между Венецией и Священным Престолом он сумел добиться от венецианцев всех возможных уступок, и только потому, что те изо всех сил стремились избавиться хотя бы от одного врага. Совет Десяти – орган, ответственный за военные дела Венецианской республики, – тайно расторг этот договор, решив повременить с оглаской до подходящего случая.

Более того, папа римский и венецианцы теперь объединились против бывших союзников понтифика. Юлий II спровоцировал конфликт по поводу соляных копей в Полезине с герцогом Феррары Альфонсо д’Эсте, которого считал своим вассалом, и пришел в ярость, когда герцог отказался выйти из союза с Францией (то, что Альфонсо был женат на Лукреции Борджиа, сестре Чезаре, делу не помогло). Также папу вывел из себя захват Генуи, поскольку семья его была родом из Савоны, входившей в то время в Генуэзское государство. Понтифику и вправду с трудом удавалось поддерживать неплохие отношения с кем бы то ни было, и теперь он был одержим идеей изгнать французов из Италии. Ему приписывается фраза «Варваров вон!» (Fuori I barbari), и хотя, вероятно, ошибочно, но само выражение тем не менее весьма точно характеризует отношение папы к иноземцам, превратившим Италию в извечное яблоко раздора.

Едва стало известно о соглашении между Венецией и Юлием И, французы и немцы пришли в ярость и были решительно настроены навсегда уничтожить Венецию. Очередным ударом для Людовика XII стало известие о смерти (25 мая) кардинала д’Амбуаза, непрестанно досаждавшего понтифику и являвшегося доверенным лицом и опытным советником короля. Людовик был знаменит тем, что многие заботы предпочитал оставлять без внимания, перепоручая их другим, и как только кардинала не стало, все заметили это. Советникам, занявшим место покойного, не хватало настойчивости и изворотливости кардинала. Спустя несколько месяцев, беседуя с французским казначеем Флоримоном Роберте, Макиавелли заметил художника с портретом д’Амбуаза в руках, а Роберте сказал: будь кардинал еще жив, французская армия уже входила бы в Рим. Теперь, когда Максимилиан – из-за хронической нехватки средств – фактически выбыл из игры, а Людовик пребывал в нерешительности, Юлий II и венецианцы смогли, наконец, вздохнуть с облегчением и готовиться дальше к новой кампании.

Флорентийцы, узнав о союзе папы и Венеции, оказались в полной растерянности, потому что теперь потенциальный враг уже стоял у ворот, а им приходилось рассчитывать на далекого союзника. Кроме того, большинство флорентийских кондотьеров были выходцами из папских земель, и в случае войны с Юлием II этот источник военной силы значительно оскудел бы. Республике необходимо было отыскать нового союзника, но правительство решило придерживаться привычной тактики, то есть переждать, пытаясь балансировать между двумя враждующими сторонами. В июле Флоренция отказала папской армии, возвращавшейся в Геную, в праве прохода через ее территории и в то же время отклонила просьбу французов прислать войска на север, чтобы помочь захватить герцогство Урбино.

Власти Флоренции понимали, что лучшим решением стало бы перемирие между Юлием и Людовиком, но его нужно было добиться до того, как вспыхнут вооруженные столкновения. Решив разыграть французскую карту, правительство постановило отправить посла к Людовику, и Десятка доверила эту миссию Макиавелли. 2 июня Никколо получил письмо от гонфалоньера, который поручил ему заверить французского монарха в том, что Флоренция настроена дружественно, и предложить монарху продолжать теснить венецианцев, действовавших при поддержке Максимилиана и, возможно, венгерского короля. Однако, добавлял Содерини, крайне важно, чтобы французы не порвали с понтификом, «поскольку дружба с папой, вероятно, больших выгод не сулит, но зато вражда с ним крайне опасна».

Несмотря на срочность поручения, Макиавелли задержался во Флоренции и выехал только 24 июня. Причины такой заминки нам неизвестны, хотя они, возможно, связаны с тем, что в предместьях Лукки находилась папская армия под командованием Марко Антонио Колонны: кондотьер более не служил республике, и Десятка не знала наверняка, станет ли он атаковать Геную или же отправится на север в долину реки По. 17 июля Никколо прибыл в Блуа, ко двору французского короля, и на следующий день встретился с Людовиком.

Король, поначалу обрадовавшись прибытию флорентийского посла, явно не собирался тратить время на дипломатические тонкости. «Секретарь, – недвусмысленным тоном заявил он Макиавелли, – я не враждую ни с папой, ни с кем бы то ни было еще. Но поскольку союзы, похоже, меняются ежедневно, я желаю знать наверняка, как ваша Синьория намерена мне помочь, если понтифик или кто-либо иной решится посягнуть на мои итальянские владения. Вы должны немедленно отправить кого-нибудь во Флоренцию и как можно скорее доставить мне ответ, потому что я хочу знать, кто мне друг, а кто враг». Выслушав эту тираду, Макиавелли ничего не оставалось, как заявить, что Флоренция всегда готова помочь королю на разумных условиях. «В этом я уверен, – бросил в ответ Людовик, – но моя уверенность нуждается в подтверждении». Теперь войну с Юлием II Макиавелли называл «худшей из бед, которые когда-либо постигали наш город», и французы считали ее практически неизбежной.

Испугавшись войны, которая едва ли минует его город, Макиавелли пошел на риск и предложил урегулировать спор между двумя державами при посредничестве республики. Никколо, побуждаемый Роберте, вышел далеко за рамки своей компетенции, но решился на это ради безопасности своей страны. Макиавелли действовал, не дожидаясь ответа правительства, а в письме Десятке от 8 апреля оправдал себя, логично объяснив свой поступок: «Если наши попытки привести обоих к соглашению окажутся удачными, перемирие станет нашей заслугой; в противном случае за попытку никто не сможет нас обвинить». Переманив на свою сторону одного из приближенных короля («персону весьма влиятельную»), Никколо убедил его поговорить с Людовиком об опасностях возможной войны, которая, вполне вероятно, могла заставить короля Испании и императора объединиться с папой – хотя бы из боязни перед мощью Франции. В ответ Людовик заявил, что, даже если это и так, на карту поставлена честь короны и отступить он не может. Но затем добавил: «Обещаю вам, если папа явит ко мне любовь хотя бы с ноготь, в ответ я отдам руку». Король также согласился с тем, чтобы флорентийцы выступили в качестве посредников, и ликующий Никколо сообщил обо всем правительству. В депеше он подробно рассказал о военных приготовлениях Людовика, а также передал грозную весть о том, что монарх намерен созвать собор французских прелатов.

Ответ из Флоренции Макиавелли получил лишь спустя три недели, в течение которых политическая ситуация в Италии значительно осложнилась. В июле папские войска были разбиты в Генуе, однако этот поворот событий компенсировался тем, что венецианцы все же возвратили свои материковые владения. В середине августа объединенные силы заняли феррарский город Модену, за которым наверняка последует и Реджио, если французские подкрепления не прибудут вовремя. Юлий II решил преподать Альфонсо д’Эсте урок и отлучил герцога от церкви [58]58
  К тому времени отлучение от церкви стало неэффективной мерой, поскольку большинство итальянцев считали его всего лишь политическим рычагом в руках папы (знаменитый кондотьер Никколо Пиччинино сравнил отлучение со щекоткой). Некоторые знатные семейства даже несколько щеголевато гордились тем, что когда-то стали жертвами церковной цензуры. Один флорентийский аристократ как-то сказал мне: «Если бы за отлучение от церкви давали колокольню, владения нашей семьи были бы больше самого Рима». (Примеч. авт.)


[Закрыть]за нарушение верности сюзерену. Затем понтифик отправился в Болонью приготовиться к триумфальному въезду в Феррару, чье падение ожидалось совсем скоро.

Французы не сидели сложа руки, однако на активные действия не решались, тем самым позволив противникам добиться превосходства. Как никогда, давало о себе знать отсутствие д’Амбуаза: планы Людовика вязли в бесчисленных мелочах, о которых в иное время позаботился бы кардинал. «Частности короля не интересуют, его советники ими пренебрегают, и больной умирает», – мрачно прокомментировал Макиавелли. Однако Людовик уже сумел – через подкуп – убедить нанятую папой швейцарскую армию вернуться домой. Но теперь король нуждался в каждом солдате, способном воевать в Ломбардии, причем желательно задарма.

Флоренция всегда служила для Франции источником денег, и Людовик вновь решил им воспользоваться. 13 августа он позвал Макиавелли и заявил: пусть Флоренция подготовит свои войска к возможной отправке на север Италии. В то же время сложности, связанные с выполнением такого требования, Никколо обсудил с Роберте, полагая, что в случае нападения папских войск на Флоренцию королю придется оказать республике военную помощь, что не так просто, учитывая множество прочих обязательств, обременявших монарха. Макиавелли был недалек от истины, упомянув о возможном нападении понтифика: Юлий, рассерженный флорентийским нейтралитетом, предупредил венецианского посла, что, разделавшись с д’Эсте, его армия вполне может двинуться в Тоскану и восстановить во Флоренции власть Медичи.

К этому времени Людовик продолжил контрнаступление на понтифика и на духовном фронте. В 1438 году его предшественник Карл VII утвердил так называемую «Буржскую прагматическую санкцию», согласно которой и в соответствии с положениями внутрицерковного движения концели-аристов [59]59
  Концелиаризм – богословская концепция в католицизме, основная идея которой состоит в приоритете собора над решениями папы римского. (Примеч. перев.)


[Закрыть]король Франции получал право управлять делами церкви в своих владениях. Французская корона не только заявила о своих полномочиях касательно церковных доходов и назначения епископов, но и поддерживала верховенство Собора над папой. Созвав Собор французского духовенства, а также пригласив нескольких инакомыслящих из других частей Европы, Людовик хотел как минимум свергнуть Юлия и вместо него избрать нового понтифика, «заставив этих святош проглотить горькую пилюлю». Церковная политика Людовика и вправду породит немало горьких плодов, но достанутся они совсем не тем, кому были уготованы.

Республика решила выступить посредником между Францией и папой, избрав для этой миссии подходящего посла. В начале сентября Макиавелли получил уведомление о скором прибытии его старинного друга Роберто Акциайоли. С его приездом у Макиавелли будто гора с плеч свалилась, и он почти без денег отправился домой. Донимая руководителей просьбами выслать денег, Никколо в шутку предупреждал их: «Могу вернуться и пешком, потому что мне придется продать лошадь». Но, по крайней мере, на этот раз Десятка проявила большую снисходительность и 13 сентября выслала ему 100 флоринов.

Макиавелли тосковал по Флоренции, почти не получая вестей из дома, кроме тех, что содержались в официальной корреспонденции. Мало писем приходило и от верного друга Буонаккорси, который теперь не находил себе места от горя в связи со смертельным недугом жены и нес непосильные расходы на докторов и снадобья. «В конце концов, я останусь без жены и без денег», – писал он. Единственное письмо другу за этот период Бьяджо завершит горькими словами: «Молю Господа даровать Вам лучшую участь, чем та, что досталась мне, даже если я, быть может, заслужил ее больше, чем Вы».

Удрученный Буонаккорси упомянул также о некоей особе, которую, по дошедшим до него слухам, Макиавелли встретил при дворе французского короля. В то время Никколо влюбился в даму по имени Жанна, и в итоге их, очевидно, связывала довольно сильная страсть, отчего Джованни Гиролами как-то сказал Никколо: «Жанна вся твоя». Тем не менее несдержанность Макиавелли тревожила некоторых его друзей, в связи с чем Роберто Акциайоли иронично заметил: «Полагаю, благодаря Господу и Жанне Вы прибыли во Флоренцию целым и невредимым и, вероятно, уже успели навестить Кудряшку». Возможно, он косвенно намекал на опасность заразиться «французской болезнью», как называли сифилис, и тем самым просил Макиавелли быть поосторожней с волокитством.

К счастью, Никколо не привез домой непотребных хвороб и, вероятно, причислял знакомство с Жанной к немногим счастливым минутам, пережитым во Франции. По крайней мере, именно такое впечатление складывается после прочтения его путевых заметок, из которых он позже составил очерк «Положение дел во Франции» (Ritratti della Cose di Francia). Согласно его описанию, Франция представляла собой богатую и могущественную державу, обладавшую сильной централизованной властью, но и имевшую серьезные недостатки в организации армии и правительства, а также неспособную поддерживать свое благосостояние. Несмотря на то что Содерини твердо отстаивал союз с Людовиком XII, Макиавелли, очевидно, имел на этот счет определенные опасения. Горький опыт предыдущих лет научил его не доверять Франции, и Никколо считал ее союзником абсолютно ненадежным и недальновидным. Иногда его недоверие граничило с презрением. В разрозненных записях, которые Макиавелли не включил в упомянутый выше очерк, читаем:

«Если они [французы] не в силах помочь, то отделываются обещаниями; а если помощь им по плечу, они помогут с великим трудом или не помогут никогда… Они скорее скаредны, чем осторожны… Они скромны в худые времена и заносчивы во времена благополучные… Они усиленно плетут злобные интриги… Они тщеславны и поверхностны, всегда уверены в успехе, эти враги римской с лавы и римского языка… Если попросить их об услуге, они прежде обдумают, какую выгоду можно для себя извлечь».