Текст книги "Рассказы о Розе. Side A"
Автор книги: Никки Каллен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Тео проснулся среди ночи; и не понял, где он находится; балочный средневековый низкий потолок с отблесками огня в камине; я в раю, подумал он; привстал; халат, одеяло, плед; ему было жарко; волосы прилипли к вискам; комната была маленькой, с каменными стенами, с квадратным окном в старинном переплете; маленьким, как фламандский пейзаж; в глубине был камин, и в нем мерцал огонь, который кто-то развел на славу, и теперь он тлел, живя своей сложной метафизической жизнью; потрескивал, пощелкивал; камин, кровать, – в нише, большая, тяжелая, с деревянной полукруглой спинкой, распятие над ней, статуэтка Девы Марии из темного дерева на каминной полке, простой стол у окна и два небольших кресла, с резными ножками; и несколько пустых полочек; и крючки для одежды – вот и вся обстановка. Я в Братстве Розы, вспомнил Тео – самолет, поезд, Грина под зонтом, драку мочалками в душевой, Седрика, меч, боль от разбитого носа, шею и плечо Йорика, который нес его по темным коридорам замка; он снял халат, бросил на край постели, замотался в одеяло; и смотрел на огонь в камине – рядом с камином лежали аккуратно сложенные в башенку дрова, на стену опиралась маленькая кочерга; за окном шумел дождь, ветер, деревья; капли сверкали на стекле; хорошо, подумал Тео, боже, как хорошо; Бог будто сел рядом с ним на край кровати; юный и красивый; сам святой Каролюс; когда Тео ехал в поезде, он придумывал, что заблудится – почему-то он представлял, что пойдет сквозь лес, полный солнца, и заблудится, и встретит красивого темноволосого парня, который покажет ему дорогу; а потом он, Тео, поймет, что это был сам святой Каролюс; Тео чувствовал тепло и свет, и такой покой в душе; я нашел себя, сказал он Ему, спасибо Тебе… Потом он опять заснул, и спал, спал; утром было солнечное, свет скользил по комнате, влажный сверкающий сад стучался в окно; но Тео ничего не услышал; и проснулся сам по себе; от чего-то быстрого во сне; и понял, что его никто не разбудил, как обещали, и что теперь делать; от ночного покоя и счастья ничего не осталось, его охватила паника и стыд. Что он проспал? Мессу? Завтрак? Собрание какое-нибудь? он посмотрел на часы, охнул, рядом с кроватью стояла его сумка; открыл ее – и пахнуло ванилью, корицей, яблочной начинкой – запахом дома; Тео вздохнул коротко; некогда грустить, сентиментальничать; нашарил одежду – что-нибудь самое любимое, в чем комфортно, в чем можно пережить ужас; полосатая футболка-поло, черно-белая, классный пиджак, вельветовый, черный, приталенный, с крупными круглыми металлическим пуговицами по три, с нарочито короткими рукавами; джинсы узкие, тоже короткие – английские, по щиколотку; белые носки и ботинки с квадратными носами, легкие, кожаные, черные, винтажные; и выскочил в коридор – свежесть от ночного дождя и травы, солнце пронизывало старинный каменный коридор насквозь из окна в конце – огромного, с широким подоконником, с множеством форточек и планок; несколько открытых, и с улицы Тео услышал голоса. Он пошел вдоль дверей – таких же, как его – тяжелых, деревянных, резных, маленьких, с медными ручками, пластинами и замками; абсолютная сказка; будто за каждой была комната принцессы, маленькой, но отважной, отстоявшей однажды замок от гоблинов с помощью друга – прекрасного папиного – королевского – пажа; возле окна была открытая дверь в сад – тонкая тропинка, выложенная камнем, заросли малины, ежевики, смородины; по тропинке Тео вышел на площадку, так же уложенную камнем; и вздохнул от восторга – с площадки открывался чудесный вид – на море, все еще серое от ночной непогоды, но вдалеке уже синее, темно-темно, будто кто-то кисточкой провел, и водой не стал разбавлять, размазывать, тушевать; замок стоял на вершине – со стороны городка Шинейд, из которого они приехали, дорога была в горку, но плавная, как сцена в больших театрах, оптическая иллюзия, так что Тео не заметил подъема, а здесь – практически обрыв – деревья цеплялись за камни; узкий белый пляж внизу, полный раковин; к нему вело множество лестниц, естественных, протоптанных, и плющ, как веревочные; и горы, там где не море – горы, нежные, тающие в тумане, как на японском пейзаже на шелке.
– Привет, Тео, – услышал он, вздрогнул, обернулся, это был Роб, его красота при дневном свете казалась почти языческой; яркие губы, волосы, глаза – будто факел; Роб был в узких черных кожаных штанах, вправленных в высокие облегающие сапоги, отчего его ноги казались просто черными, и в белой рубашке, на старинный манер – без пуговиц, через верх, широкие рукава, широкий ворот, рукава подвернуты до локтя, а запястья перебинтованы; в руке Роб держал меч, очень похожий на тот, что Тео видел в кабинете Седрика – легкий, изящный, средней длины; продолжение руки.
– Роб, почему меня никто не разбудил?
– А кто должен был тебя будить? Ты кому-то дал такое поручение?
– Но разве… не знаю… вы не встаете в шесть утра, не идете на мессу? Какие-нибудь стояния? Молитвы?
– Ну, если кому-то надо вставать в шесть, он встает. Если кто-то хочет молиться в это время, то идет в часовню или договаривается накануне с отцом Дереком, если не хочет быть один; или еще с кем-нибудь… Здесь так принято – ты делаешь только то, что нужно тебе. Есть одна обязательная месса – перед ужином, которая служится для всех нас, причем ее время меняется – надо чтобы были все – как вчера – мы ждали вас с Грином.
– Так что мне делать? Извини за вопрос, я просто так испугался, что проспал все на свете…
– Ну, это нормально – ты же устал. Для начала можешь позавтракать. Идешь в столовую, там всегда до самого обеда стоят на плите кастрюльки с сосисками, вареными яйцами и беконом, и тарелки с паштетом и маслом, и джем, и молоко.
– Спасибо. Безумно красиво здесь.
– Да. Всё для полета, – Роб улыбнулся, воткнул меч в щель между камнями, в землю, оперся на него картинно; Тео начал искать в кармане блокнот и карандаш, но забыл их в комнате – пожалуй, впервые в жизни; из кустов появился взъерошенный Женя – вернее, он поднялся по «лестнице» – плющу, жимолости и хмелю, сросшихся в толстую косу; он был как плюшевый медвежонок Тедди – очарователен.
– О, привет, Тео, первое утро в Братстве Розы, и без похмелья – это что-то… исключительное.
– Я провалился?
– Нууу… – Женя засмеялся; он был одет также, и запястья у него тоже были в бинтах, а меч у него был за спиной, удобно пристроен, в «кобуру» – в легкие кожаные ножны на ремнях, тонкие, черные, издалека – подтяжки. – Идешь завтракать? Роб, а мы есть не хотим?
– А вы не завтракали? – Тео подумал, что если они пойдут с ним, то будет легче перенести встречу с Ричи, который наверняка скорчит рожу. Или с Изерли, которому надо что-то сказать – Изерли, я люблю розы, карандаши, путешествия и спать без пижам, а ты что… и почему, и как мы должны дружить?
– Ты отлыниваешь, Даркин. Ты сожрал три кусочка бекона и пять сосисок. Двойную порцию омлета. И три тоста с маслом и джемом. И выпил две чашки какао – это не какой-то там «Несквик», а настоящее домашнее какао – от Изерли – топленый шоколад с молоком и сливками.
– Я не отлыниваю. Что для рыцаря две чашки какао, правда, Тео?
– А какао там еще есть? – спросил Тео, он понял, что и вправду очень хочет есть.
– Попроси Изерли, он тебе сварит.
– Изерли, наверное, занят.
Роб посмотрел на него внимательнее; будто у него звякнуло что-то в кармане – улика.
– Вот кто отлынивает… Изерли назначили тебе в наставники?
– Нуу… да.
– Забавно. Бедный Изерли теперь еще больше забьется в свою скорлупу. Его и так Ричи донимает душеспасительными беседами, так еще и маленький Тео будет преследовать в поисках истины, – развеселился Роб. Женя нахмурился, а Тео вспыхнул.
– Никого я не буду преследовать, – и решительно направился обратно в замок, искать столовую. Поблуждав в нескольких коридорах – в одном увидел потрясающий витраж – перерисовать – этот замок, осаждаемый сарацинами, и защищаемый крылатыми ангелами в доспехах; другой коридор неожиданно оказался развалинами – провалившаяся крыша, разбитые стены, хотя в некоторых комнатах всё еще стояла мебель; почерневшая, распухшая, со следами тонкой работы; стены заросли плющом и дикими розами, Тео опять подумал о замке Спящей Красавицы, и понял, что заблудился, как и хотел. Он вернулся и встал посреди родного коридора – с дверьми в комнаты принцесс – и тихонько позвал: «эй, кто-нибудь…» – но никто не отозвался, конечно; тогда он стал стучаться во все двери; и та, что рядом с его комнатой – стена к стене – открылась – открыл ему Ричи; при свете дня он был не столь суров – очки он надвинул на лоб, как старый профессор, и его юное красивое лицо, идеальное, точеное, во всех подробностях – и глаза – почти васильковые. Разве человек с такими глазами может быть злым… У Тео упало сердце.
– Привет, стажер, что тебе? – сказал он весело и нетерпеливо, будто за спиной у него чего-то взрывалось. Руки у него в чем-то синем, правый рукав рубашки тоже; светло-голубая рубашка, невероятная, подчеркивающая синь глаз, приталенная, галстук черный в синюю полоску, темно-синие джинсы, босиком; Ричи знал, чем брать.
– Я заблудился.
– А куда тебе надо, в туалет?
– Нет, в столовую.
– Вот блин… – Ричи оглянулся; похоже, у него и вправду там шел эксперимент – по выведению гомункулуса, подумал Тео, – ладно, только очень быстро… заодно кекс захвачу…
Он схватил Тео под локоть и поволок.
– У Дэмьена есть восхитительная карта замка – кстати, у замка есть имя – Рози Кин – замок Розы – это имя возлюбленной одного из ван Хельсингов; «карта мародеров»; он сам нарисовал; попроси, он тебе даст; там все развалины с пометками «здесь могут водиться тигры» – это про обваливающиеся крыши и лестницы, – Тео пытался запомнить, коридор, арка, еще коридор, тоже с витражами – опять замок, опять сражение, опять сарацины, но другие, и ангелы – ангелы те же; видимо, все витражи были сделаны по истории Рози Кин; бесконечные повороты, и как они вышли на столовую, Тео так и не понял, будто его нарочно вели окольными путями; пахло кофе и сосисками, свежим хлебом; солнце заливало комнату, играло на стекле и металле; уютно, как в книжке Беатрис Поттер. «Изерли» позвал Ричи; Изерли был в кухне, выглянул – он был в темно-зеленой рубашке с закатанными рукавами, в вельветовых коричневых брюках, зеленых кедах, парень Робина Гуда; в своем роскошном коричневом фартуке с кучей карманов, взъерошенный, безумно привлекательный, до порочности, сладкий почти, как пирог с малиной и сахарной пудрой; на кухне у него играл приемник – маленький, красный, ретро, годов шестидесятых, песенка Keane «Is it any wonder»; Изерли вытирал бумажным полотенцем огромную сковородку; и вовсе не казался таким олицетворением скорби и печали, Русалочкой при женатом принце, каким был вчера; он напевал, кивнул им обоим, поставил чайник; легкий, изящный, как будто полжизни занимался танцами, бросил, закурил, но навыки не ушли.
– Можно нам какао? – спросил Ричи, встал в проеме кухонной двери, оперся о косяк, картинно, будто для рекламы часов позировал, хотел понравиться Изерли, как девчонке; фу, сказал сам себе Тео, бери сосиски, перестань думать, что Ричи хочет всех съесть; сосиски и вправду были хороши – не магазинные, розовые, картонные, а как в немецких пивных заведениях – коричневые, брызжущие, с перцем, грибами, салом; свежий хлеб – белый, пышный, с тмином на корочке, овсяный с сыром, черный с изюмом и кориандром; вареные яйца в идеальную всмятку, масло бледно-желтое, лунное, сыры – целая тарелка: мягкие, почти кашеобразные, твердые с красной корочкой, все в дырочках, с оранжевыми прожилками, со специями; джемы – апельсиновый и малиновый; хлопья, молоко, сливки, бекон. Тео ел и смотрел на Ричи, который, в свою очередь, смотрел на Изерли; а Изерли будто не замечал никого – будто он всегда один, в солнечное утро у себя в кухне, где все так, как ему нужно и удобно; свободный, по-настоящему; влюбленный сам в себя, в свои движения, и жизнь для него – богатство ощущений; корзина фруктов; Тео позавидовал Изерли, его грации и умениям, что они защищают его от всех бурь и комет.
– Так что насчет какао? – повторил Ричи.
– Тео или тебе? или вам обоим?
– И себе чашечку.
Изерли кивнул, полез за молоком и кастрюльками; Ричи сел за стол и стал задумчиво щипать хлеб; Тео вспомнил о своих обязанностях послушника, расстался со слезами с беконом, пошел на помощь.
– Я помогу.
Изерли покосился на него в ужасе.
– Нет, спасибо.
– Изерли, ну, пожалуйста… Приперлись два бугая и требуют какао… покажи, как надо, и я сам сварю, что тебя не беспокоить, я быстро учусь.
– Тео, – сказал Ричи из-за стола, улыбка таилась в уголках рта, – Тео, не надо.
– Мне не трудно, – настаивал Тео. – Объем же работ не такой, как в «Старбакс»?
Ричи улыбался, так насмешливо и тепло одновременно, откинувшись на спинку кресла, скрестив ноги, будто всё знал про жизнь, окончательно сбив Тео с толку; сначала Изерли, не потерянный в лесах ребенок, а наследный принц; а теперь еще и Ричи; не Нерон, а Марк Аврелий; как он крепко навесил вчера на всех ярлыки.
– Это не сложно, но Изерли не трудно это сделать, понимаешь? Это то, что ему нравится. Это то, что он умеет, и это наполняет его жизнь смыслом; это и есть его жизнь – кухня, какао, завтраки, порядок; представляешь, если бы ты сидел и рисовал, а кто-то лез к тебе и говорил: «Тео, я тоже умею рисовать, давай я тебе подсоблю…»
Тео вздрогнул от этой фразы – формулы – то, что тебе нравится – и все понял; сел и стал смотреть на Изерли. Тот разогрел молоко в маленькой блестящей кастрюльке, натер туда шоколада – Тео вспомнил «Щелкунчика» – карамельки в ступке – да, он бы так не смог. Потом Изерли разлил какао по трем глиняным кружкам, кинул еще по кусочку шоколада в каждую и поставил перед Тео и Ричи, и сел рядом со своей, напротив Ричи, достал из кармана фартука, одного из бездонных, Тео не сомневался, что там порталы в другие миры, как шкаф из «Хроник Нарнии», ридикюль из Келли Линк – в этих карманах – пачку изящных женских сигарет – длинных, тонких, легких, с легким запахом розы, и с темно-розовым фильтром, будто кто-то испачкал их помадой; и закурил, вызывающе глядя на Ричи. Тео понял, что он здесь лишний, у этих двоих были свои секреты. Но доесть и допить хотелось, поэтому он остался. Да и его никто не прогонял, просто все молчали, и пили какао. Ричи достал из пачки Изерли сигарету, Изерли щелкнул зажигалкой – самой обычной, «Крикетс», темно-синей, фиолетовой почти; Ричи наклонился и прикурил, так близко, что почти коснулся челкой руки Изерли; жестокий и влюбленный. Тео это всё напомнило нуаровые фильмы.
– Тео не сказал тебе, что ты его наставник? – наконец, произнес Ричи, выпуская дым. Тео вздрогнул – откуда этот гад знает? У него сеть стаканов по всем стенам? Жучков, как в сериале «Равновесие»? Изерли моргнул, посмотрел на Тео.
– Нет, я еще не говорил, – неохотно ответил Тео, он жевал, и получилось невнятно и неприлично.
– Откажешься? – Ричи смотрел на Изерли, будто играл в плохого полицейского. Тот пожал плечами. Ричи повернулся к Тео, объяснил свое коварство. – Наставничество – дело добровольное – если кто чувствует, что не готов, может отказаться. Правда, надо объяснить ван Хельсингу и своему послушнику, и всем – перед мессой, почему. Не думаю, что Изерли готов брать на себя ответственность за чью-то душу и жизнь, он за свои-то поручиться не может. Придет дьявол – и цап-царап – и нет Изерли, – будто дьявол был его собственностью, прирученным зверем в клетке; и Ричи управлялся с ним плеткой и кормом, как с питбулем.
Изерли не реагировал, он смотрел на Тео своими темными зелеными глазами, в глубине которых шел дождь, по верхушкам хвойных деревьев, будущих грот-мачт, и молча курил, какао в его чашке покрылся шоколадной пленкой. Тео занервничал – он понял, что надо было сразу найти Изерли, и сказать, и спросить, согласен ли он, потому что это не Тео выбирать, а Изерли; а не играть в мочалкобол, и не «Титаник» смотреть.
– Прости, Изерли, – тихо попросил он. Тот пожал плечами, погасил сигарету в пепельнице, которую достал из еще одного кармана, – самой простой, из толстого стекла, которые во всех барах и гостиницах стоят, бьются, воруются.
– Я бы не согласился на твоем месте, – провоцировал, следил за ними, как рыжая кошка, Ричи, сгорбился, подобрался, вот-вот напрыгнет. – Братство Розы не приют, хватит с нас незаконных сыновей и отлученных… Брать на перевоспитание малолетних геев – это уже слишком…И на третий день Бог создал ремингтон, чтобы мы могли стрелять в динозавров и гомосексуалистов. Это из «Дрянных девчонок», это цитата, ты псих.
Сам Тео не помнил точной раскладки кадров – так кровь ударила в голову; Изерли рассказал потом в подробностях: он перелетел через стол, так стремительно, человек-паук, преодолев все законы гравитации, вся посуда, еда полетели на пол, и вцепился Ричи в горло; Ричи был его выше, старше, сильнее, но Тео смог его повалить, и ударить несколько раз в лицо; как в фильмах Тарантино, кулаком, безжалостно; пока Изерли не обхватил его сзади и не оттащил – за руки и шею, как-то всего сразу, не шевельнуться, будто скотчем облепил.
– Прекрати, – шепнул он ему в ухо. – Оставь его. Он просто мразь.
– Я хочу его убить, – Тео вырывался; Изерли держал крепко, Тео и не подозревал в нем такой силы, в мальчике-балерине, и еще Тео чувствовал сердце Изерли, ровное, будто и не случилось ничего, будто у него порок, и он бережет себя от всех волнений, как герой Тоби Магуайра в «Правилах виноделов».
– Не надо. Просто забудь. Тебе не все равно? – и голос у Изерли был ровный, будто он по-прежнему сидел и курил, и не пил свой шедевральный, как да Винчи, какао.
– Нет. Убью, суку. Какого черта…
В кухню на грохот вбежали все, кто услышал – отец Дерек, ван Хельсинг, Йорик, Грин – отец Дерек с четками, белыми жемчужными, в безумно-красивой бархатисто-черной сутане, ван Хельсинг с газетой, в джинсах, черном пиджаке приталенном, шарфе и высоких сапогах, грязных и мокрых, будто он только зашел в кабинет откуда-то с конюшни; Йорик в пунцовом свитере, темно-серых в синюю и зеленую клетку брюках, с цепочками, настоящий рок-музыкант, еще более ослепительный, чем вчера, букет махровых роз, закат на все небо, корабль с алыми парусами; и Грин, в белой рубашке, сером жилете, тонком черном галстуке, в своих откровенных обтягивающих джинсах; с бело-золотой гитарой, на гитаре была нарисована пинаповская девочка – в чулках и с книгой; в розовом платье; здорово, подумал Тео в сторону, я видел эту гитару во всех клипах.
– Что вы здесь, блять, устроили? – спросил гневно отец Дерек. Зрелище и вправду было странное – Ричи на полу, из носа кровь, неподалеку сверкающий глазами, как Зорро, Тео и сжимающий его Изерли; посуда разбитая, лужи какао; Ричи, к его чести, не кряхтел, не стонал, просто сел, вытащил из кармана голубоватую бумажную салфетку, пропитанную лавандой, и прижал к лицу. Она сразу же окрасилась кровью. Вот черт, подумал Тео, вот черт… Изерли ослабил хватку, просто обнял Тео. И тут Тео увидел его руки – рукава у зеленой рубашки закатаны – изящные, загорелые, с пикантными ямочками, вдохновляющими изгибами, еще пара лет – и настоящие красивые мужские, с ума сводящие – и в шрамах, ни одного живого места – толстых, белых, жутких; будто человек себе не просто не раз-два резал вены, а пилил их, как веревки, стремясь к свободе, как в греческом мифе – наказанный за непокорность богам.
– Я обозвал Тео гомосексуалистом, а он за это дал мне по морде, – сказал Ричи сквозь платок; а Тео не мог оторвать глаз от рук Изерли, они были как дневник, найденный в нижнем ящике стола; потому-то до него не сразу дошел смысл признания.
– Ну и идиот, – отозвался Грин. – В споре, кто здесь педик, я бы поставил на тебя.
– Визано, ты отвратителен, – сказал отец Дерек; на лице его такая неприязнь, будто он открыл ящик с чем-то мерзким, с гнилыми апельсинами. Ван Хельсинг все это время молчал, постукивая себя по бедру газетой, лицо непроницаемое, будто он учитель, который смотрит на доску с неправильно решенной заносчивым отличником математической задачей и думает, что сказать. Йорик стал собирать битую посуду; какао был повсюду. Ужасно, подумал Тео, теперь я точно никогда не смогу попросить Изерли сделать мне какао.
– Извини, Тео, не надо, Йорик, – Ричи, убрал платок, выглядел он ужасно, весь в крови. – Принесите мне лед, кто-нибудь. Я сейчас приду в себя и уберу.
– Я уберу, – сказал Тео, – я виноват, я уберу. Отпусти, Изерли.
Изерли разжал руки, Тео все равно не ожидал и выскользнул, будто ваза; чуть не упал; «где тут швабра?»; Изерли повел его в закрома; вручил швабру, ведро – вода в ведро набиралась из колонки во дворе – дверь кухни выходила в сад, где была колонка, шланг и тот самый маленький огородик, и скамейка – старинная, с изогнутыми ножками; видимо, Изерли поставил ее для себя; сидеть, отдыхать после трудов праведных, курить и читать книжку Джейми Оливера, например; Тео увидел на кухне у него стопку книг по кулинарии, причем не просто рецептов, а путешествий, описаний, эссе, мемуаров поварских; «Моя серебряная башня» Клода Террайля, «Французская кухня пяти президентов. Воспоминания повара Елисейского дворца» Жоэля Нормана, собрание Питера Мейла; когда Тео вошел с ведром, осколки уже убрали – Грин и Йорик; отец Дерек и ван Хельсинг сели за стол, отец Дерек требовал у Тео и Ричи отчета о случившемся; Ричи стоял и прижимал лед к носу и скуле, они уже наливались синим; ему пойдет, синий же, подумал про себя Тео; блин, какой же козел; его обидело даже не то, что Ричи посчитал его гомосексуалистом, а то, что он обидел всех – Йорика, Изерли; что он все время про всех думает говно какое-то; «ко мне оба, на исповедь, – сказал отец Дерек, он был в ярости, – сегодня до мессы; и Розарий со мной после мессы; и утром – молитва в шесть»; потом все ушли, и Ричи тоже – и его пошатывало; «ему, наверное, нужен врач» виновато сказал Тео, «он сам себе врач; он только что эксперименты на себе не ставит» ответил Изерли; Тео помыл пол – от шоколада он был жирный; Изерли добавил в воду жидкость для мытья полов; все заблестело; потом они помыли стол; осколки все сложили в отдельный пакет; Изерли спросил, включить ли радио, Тео кивнул; сначала была песенка Пола Маккартни, а потом поставили «L&M»; «вау!» сказал Тео, Изерли улыбнулся; «тебе нравится их музыка?» «ну как тебе сказать… мы-то здесь слышим только черновики и репетиции, и это терзает душу; но по радио нравится»; Тео засмеялся; его отпустило, наконец-то, руки дрожали, ноги тоже; но рядом с Изерли было удивительно спокойно, будто после тяжелого дня; все неприятности сбылись, но позади, и можно пить чай, и не терзаться, а просто забыть; Изерли будто был бабушкой; надо уже готовить обед, сказал Изерли, я с тобой, ладно, черт с тобой. Тео чувствовал себя на кухне в безопасности и понял, что Изерли тоже; как в книжке Бананы Есимото; на обед Изерли придумал тыквенный суп с копченостями, белую фасоль с лесными грибами, сладкий перец в маринаде и гигантские оливки – Изерли писал меню на листочке – блокнотик он тоже выудил откуда-то из карманов; у тебя там бакалейный магазин, игрушечный и пара вселенных на случай, пошутил Тео; ага, ответил Изерли, я Мэри Поппинс; и еще смотри, что у меня есть – погреб – моя часовня, да простит меня Господь – незаметная дверца в полу – Изерли спустился, а Тео лег на пол и смотрел, как он ходит там; погреб был не пыльный или сырой, с мышами и тенями по углам, это была комната, уютная, обжитая; куча полок с банками, ряды бочек, мешков с овощами; бутылки с вином и маслом; картины на стенах, старинные лампы. «Изерли, это просто фантастика; у меня ощущение, будто я болен и читаю какую-то дивную книжку, помесь Гофмана с Сервантесом» «рад, что тебе нравится – не музыка, конечно, как у Грина и Йорика, не книги, как у Дэмьена, но тоже произведение искусства в своем роде – я его нашел, он был весь в паутине и крысах; я навел тут порядок; это мой корабль – я плыву на нем в бесконечность» Изерли подал Тео миску с оливками – «можно я съем парочку?» «конечно» «такие большие; мутанты?» «нет, сорт такой; покупаю у одного местного фермера по демпинговой совершенно цене и мариную; ничего так, да?» «Изерли, да я бы ими век питался; а знаешь, у меня есть друг, он ест только салат «Цезарь» и оливки всякие, фаршированные» «звучит ужасно» «не, он забавный; гомосексуалист, кстати» Изерли скорчил рожу; подал перец и фасоль, тоже из банок, в глиняных мисках; «значит, Ричи был прав?» «про гомосексуализм?» «нет; про то, что ты мой послушник?» «ну, если хочешь…» «о, Бог мой, Тео, это ведь не на кухне помогать» Изерли смотрел на него снизу вверх, из подвала, лицо его было тонким и бледным, будто он был под водой; точь-в-точь ДиКаприо вчерашний, недосмотренный; Тео вздрогнул, протянул ему руку – «мне нравится быть на кухне; я еще ничего не сделал, а ты уже прогоняешь меня». Изерли вздохнул, выключил свет и взял его руку, поднялся рывком по лесенке, закрыл дверцу. Подумать только, Тео аж мурашки пробрали, под моими ногами целый мир; будто в сказке братьев Гримм: в подземелье – три леса – из серебра, золота и бриллиантов, озеро, дворец посредине на островке, и принцессы уходят туда по ночам танцевать, а утром ничего не помнят, а королю не то чтобы жалко бальных туфель, порванных в таком количестве, но все-таки странно, почему они обуви переводят, надо нанять кого-нибудь разузнать-проследить; «у тебя есть свои обязанности, – сказал Изерли, – ты должен смотреть за садом; а ты еще его не видел – там не сад, там заросли… берешь Грина и Йорика, Женю и Роба, даешь им секаторы и тяпки… нет, лучше не давай, они поубивают друг друга…» «после обеда можно?» «хорошо, после обеда»…
Ричи на обед не вышел, Дэмьен Оуэн – как послушник Ричи – отнес ему на подносе обед; Изерли очень красиво его сервировал, салфетки, ветка дерева изящная в маленькой синей вазочке, никаких пауков, плевков и мышьяка – Тео поражался этому человеку; после обеда Тео пошел в «сад» – он же обещал; хотя хотелось завалиться на кровать и рисовать; всё, что случилось за день; но сад… розовый сад, решал Тео, основной цвет – красный и розовый, и чуть-чуть белого по краям, никаких сложных сортов, штамбовые и плетистые; и в самом центре – огромный куст «Каролюса»; как самая красивая девушка на вечеринке; они же не знают, что есть такой сорт, а он их поразит… Где-то через час блужданий по каким-то зарослям вокруг Рози Кин он вдруг понял, что это и есть тот сад, который ему нужно привести в порядок – и можно начинать хоть откуда – да хоть отсюда: вот несколько арок, на которых уже и без его помощи шикарно вьется плющ; вот дорожки, которые просто идеальны и для гуляния, и для ухода за кустами – разбитая плитка – не проблема – можно так и оставить, просто разровнять, подстричь траву; из-за развалин и горной местности здесь естественные террасы; насадить розовых кусты разной высоты, пусть идут переливы цвета – от красного к ярко-красному, к темно-красному, к розовому – медленно, постепенно, чтобы можно было сидеть на лавочке, курить и смотреть, какой фантазер был Бог; а наверху протянуть сетку из новогодних гирлянд… твою ж мать, думал он, с такими планами мне придется задержаться здесь лет на двадцать. Он вернулся, сказал, что ему нужно, Изерли выдал инструмент, перчатки из ткани, клетчатые, – сам шил? – пошутил Тео, ну да, ответил серьезно Изерли; Тео заткнулся и до самого вечера провозился в саду, разгребая камни и выдергивая траву; плечи и спину ломило; принял душ, переоделся – по пути забредая всё еще не в те коридоры; тонкий черный свитер в обтяг, очень теплый, с белыми полосками на рукавах; черные вельветовые штаны с классным ремнем – серебристым; кеды; пошел на исповедь к отцу Дереку; и, наконец-то, не заблудился, нашел часовню; там сидел Дэмьен, улыбнулся ему – в руках у него были красивые четки – из красного стекла; и сам он был весь в красном – бордовом, вишневом, цвета спелой малины – бархатные штаны, протертые уже чуть-чуть на коленях и попе, рубашка, галстук с розовыми полосками, пуловер; «извини, Дэмьен, но где…?» «отец Дерек в своем кабинете, это соседняя дверь; но ты подожди, там сейчас Ричи пинают» – шепотом; Тео встал у окна, за которым было уже темно, и он видел только свое отражение да пару веток, касавшихся стекла; руки горели от работы; ужас, второй день, а уже подрался с Ричи; и идет на исповедь; он на исповеди лет сто не был, с прошлой Пасхи, на это Рождество не успел; и в приход не зашел, сказать отцу Матфею, что уезжает – в Братство Розы; тут дверь, вся в фантастических узорах – виноградных лозах, фавнах, как шкаф у Андерсена – открылась, и вышел Ричи – отек у него не прошел, но и хуже не стало; «эээ… привет» сказал Тео; «привет» спокойно отозвался Ричи; опять весь в синем-голубом, рубашка, пуловер, джинсы; сделал пригласительный жест рукой; Тео вошел осторожно, оглядываясь, вдруг цапнет, клеща за шкирку бросит; но Ричи сразу пошел по коридору к себе. Кабинет у отца Дерека был в том же духе – Макфадьенов, Талботов, ван Хельсингов – три окна – днем, наверное, здесь очень светло, насквозь; старинный стол, весь в бумагах, и с ноутбуком, «маком», черным; огромный резной стул, с золотом и какими-то почти черными камнями; и два современных круглых мягких золотистых кресла у окна в центре; а между окнами – книжные полки; и на столе – аквариум в форме бокала для вина, и в нем – две золотые рыбки; золотистые и красные лампы повсюду, круглые, будто отец Дерек пришел в магазин и скупил всю партию, все вариации; сам отец Дерек сидел в одном из золотистых кресел и указал на соседнее; «садись, Тео» – это была не совсем исповедь, как привык Тео – скорее, разговор; отец Дерек спросил, гомосексуалист ли он; Тео подпрыгнул.
– Можно, я скажу как есть?
– Уже не радует, – ответил отец Дерек.
– Мне это вообще не важно – секс, прикосновения, понимаете, девушки, парни. Я понимаю, почему это важно, я знаю, что еще пара лет, и меня тоже начнет кидать по стенкам от каких-то пока неведомых мне страстей и измышлений, но я уверен – с этим я справлюсь; на самом деле, меня куда больше возбуждают произведения искусства – кино, музыка, какая-нибудь восхитительная картина – «Свобода на Баррикадах», комикс Рэя Макфлая, фотография рекламная хорошая; все мои эрогенные зоны – в мозгу, понимаете?
– Понимаю, – самое поразительное было, что отец Дерек действительно все понял, будто не раз уже слышал подобное.