Текст книги "13-й Император. «Мятеж не может кончиться удачей»"

Автор книги: Никита Сомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

  Глава 3. День первый. Вечер

  17 февраля с 14 часов до 16 часов

  Действующие лица

  ГГ

  Неизвестный офицер-карьерист – командует солдатами под окном Гг. Солдаты приветствуют императора.

  Охранник казак-Миша – Гг разговаривает с Мишаней. Тот опять стоит в карауле так как в батальоне Дворцовой охраны много раненных и убитых. Гг дарит ему золоченый портсигар за службу

  Николай Александрович Шестов – врач лечащий Лизу. Занимается лечением один, чтобы много врачей не вредили здоровью Лизы. Отчитывается перед врачами на консилиуме.

  Вдовствующая императрица – занимает жесткую позицию по польскому вопросу подогретая придворными. Выступает за жестокое наказание поляков.

  Сабуров, секретарь Гг – короткий разговор с Гг. Охранник случайно проговаривается о кличке Сабурова 'Нюхач'. Гг восхищается умением владеть собой своего секретаря.

  Рейтерн Михаил Христофорович, министр финансов – выражает сочувствие Гг. Слушает доклад Игнатьева.

  Бунге Николай Христианович, помощник министра финансов – выражает сочувствие Гг, несколько бестактно расспрашивает о Лизе. Слушает доклад Игнатьева.

  Рихтер – просит Гг успокоить толпу.

  Круглая мертвенно-бледная луна заливала мой кабинет жестким, призрачным светом. Кажется, такие ночи называют 'волчьими'. Не зря, наверное. Мне и самому сейчас больше всего хотелось завыть на луну. Высвободить всю накопившуюся ярость, боль и злобу в одном длинном, протяжном вое. Однако я молчал, лежал на диване и смотрел в окно. Да и что тут говорить.

  Как это ни жестоко звучало, в попытке переворота виноват был я и только я. Дал послабления крестьянам и серьёзно прижал аристократию, а вместе с ней и чиновничество и не смог удержать ситуацию под контролем – вот мои ошибки. Причем всё, всё же кричало, что будет кровь, БУДЕТ КРОВЬ! Но я с какой-то невероятной, свойственной только имбецилам, твердолобостью отказывался от предложений Игнатьева арестовать блудовцев. Не слушал Рихтера, давно настаивавшего на переезде в загородную резиденцию, для обеспечения лучшей охраны. Боже, я даже от Лиз отмахивался, когда она начала в последнее время говорить о своих дурных предчувствиях. Списал на предродовые женские глупости.

  От всего этого хотелось взвыть, напиться и набить самому себе морду. Каким же надо было быть тупоголовым, самодовольным идиотом, погруженным в собственное эго, чтобы не делать выводов из того, что творится вокруг?!

  И ведь что самое обидное – все же видел! Знал, что в обществе, особенно в верхних его слоях зреет недовольство – еще бы, в последние полтора годы, по мнению дворянства, количество 'ущемляющих и разорительных' законов, росло по экспоненте. Отказ от перевода на выкупные платежи удельных и государственных крестьян, перераспределение помещичьих земель в пользу общин. И что вызвало больше всего протестов – запрет на вывоз крупных сумм за рубеж. От последней меры всех наши князья и графы просто кипятком писали. Еще бы, в Париж, Баден, Лондон и без денег? Без игры в казино, без тотальной скупки предметов роскоши, без шика и показушничества? Не хотим!

  'Не хотите? А куда вы денетесь? Всем тяжело и вы терпите!' – думал тогда я. 'Вот и додумался, урод', – разобрала меня злость на самого себя.

  На этой мысли мой разум, видимо решив, что итак уже достаточно натерпелся за этот день, отключился, погрузив меня в темное небытие сна без сновидений.

* * *

  Утром я проснулся поздно. Шторы были задернуты и с трудом пробивающийся сквозь них свет едва-едва освещал комнату. От ночи на диване тело немилосердно ломило и, встав, первым делом я решил немного размяться.

  'А ну-ка... Смиррррн-а!', – скомандовал я себе, и вскочил с софы.– 'К выполнению физических упражнений приступить! Есть приступить! Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре.'

  Поотжимавшись, поприседав и сделав несколько упражнений на растяжку, я почувствовал себя намного лучше. Ноющая боль в спине ушла, да и настроение стало не таким удручающим. Подойдя к окну, я раздернул шторы и зажмурился от яркого света, бьющего в глаза. Поморгав, чтобы избавиться от черных пятен в глазах, я с интресом оглядел окрестности.

  Внизу, на плацу, шла муштра какого-то полка. Солдаты синхронно маршировали, ровных рядов проходя под моими окнами. Офицер, гарцевавший перед строем на кауром жеребце, как будто только и ждал моего появления у окна.

  – Рота, круууу-гом! – зычно скомандовал он и что-то добавил солдатам вполголоса.

  – Здра-ви-я же-ла-ем ва-ше Им-пе-ра-тор-ско-е Ве-ли-чест-во! – во всю мощь своих легких гаркнула рота.

  Я, не удержавшись, улыбнулся и помахал солдатам рукой. 'Вот ведь карьерист, мать его раз этак!' – подумал я про офицера. – 'Небось, целый бой выдержал за право стать именно под этими окнами. Но все равно приятно, черт побери!'

  Полюбовавшись на четкие действия гвардейцев еще пару минут, я отошел вглубь кабинета, дабы не провоцировать своим силуэтом в окне новых выражений верноподданнических чувств. Мысли мои вновь вернулись ко вчерашней ночи: я очень переживал за Лизу и мне хотелось как можно быстрее её увидеть.

  Наскоро накинув мундир, я высунулся в коридор, чтобы справиться у охраны, не поступало ли новых известий о ней. Увы, но стража лишь смущенно покачала головой, чем еще больше подогрела мое желание немедленно отправиться к супруге. Одевшись я уже собрался выходить из комнаты, но, на мгновенье взглянув в зеркало, остановился. Из отражения на меня смотрело изрядно помятое, с черными кругами под глазами и впечатавшимся в щеку сложным узором дивана, лицо, никак не соответствующее царской персоне. 'Нельзя показываться на людях в таком виде!' – мелькнула мысль. Сделал попытку поправить измятый мундир, я в придачу обнаружил пропажу верхней пуговицы и небольшую дырку от пепла на брюках (когда только успел!). После чего плюнул на все попытки справиться с внешним видом своими силами и позвал прислугу.

  – Умыться и переодеться! – приказал я явившемуся по моему зову слуге.

  Пятнадцать минут спустя я выходил из своего кабинета в приличествующем императору виде, но со все также висящим на сердце тяжелым грузом предстоящей встречи.

  Быстрым шагом ступая по коридорам дворца, я время от времени останавливался, кивая встречающимся мне по пути караулам. Солдаты при моем приближении подтягивались, стараясь продемонстрировать боеготовность, но было видно, что они очень устали. Несмотря на спешку, около одного караула я все же задержался – не смог пройти мимо казака сражавшегося за меня у дверей спальни.

  – Почему не отдыхаешь после дежурства, Миша, – обратился я к коренастому казаку. Тому самому который не получил и царапинки в ожесточенной драке.

  – Так ведь почти половина наших из строю выбыло, Ваш Велчство! А я целехонек, – из последних сил скрывая усталость, ответил караульный.

  – Да. Я знаю, – помрачнел я. – Табачком балуешься?

  – Есть немного, Ваш Велчство!

  – Угощайся, – протянул я ему позолоченный портсигар.

  – Не положено, – не задумываясь, ответил тот.

  – С собой возьми, потом выкуришь, – настоял я.

  – Не положено, Ваш Велчство! – все так же, ни на мгновение не задумываясь, отвечал караульный.

  – Предписание? – не преминул уточнить я.

  – Оно самое, – со вздохом ответил Мишаня.

  – Благодарю за службу! – я хлопнул своего охранника по плечу, и как некогда Екатерина Великая Суворову положил портсигар на паркет у ног часового, после чего продолжил путь.

  Несмотря на уже довольно позднее утро, по дороге в спальню Лизы мне не попалось ни одной праздно шатающейся души. Как будто во всем дворце остались только караульные, истопники и я.

  На подходе к нашим спальням мной внезапно овладела робость, сердце отчаянно забилось в груди. Как я смогу помочь её пережить это горе? Что я скажу ей? Почему не уберег?

  Я остановился в комнате, где этой ночью разыгралась решающая битва против заговорщиков. Луж крови нигде не было видно, сломанную мебель уже вынесли, но отвратительный запах крови и горелого пороха никуда не делся. Я посмотрел на дверь – на уровне мой головы светилась проделанная мной дырка пулевого отверстия. 'Хорошо что промахнулся, – подумалось мне. – Повезло. А мог ведь лейтенантика-то и угробить'.

  Глубоко вздохнув, я вошел в свою спальню...

  – Императрица спит, – громко зашептал поднявшийся мне навстречу Шестов

  – Как она? – шепотом спросил я.

  – Горячки нет, дыхание спокойное, ровное. Это хорошо, здоровый сон быстро лечит, – отрапортовал он.

  Неожиданно этот ужасно строгий и ученый врач, перед которым я даже немного робел, смягчился. Судя по всему, выглядел я, несмотря на все мои ухищрения неважно.

  – Ваше Величество, не волнуйтесь. Физическому здоровью императрицы больше ничего не угрожает, – проникновенным шепотом принялся успокаивать меня Шестов, взяв за локоть.

  – Что значит физическому? – мигом вычленил я главное.

  – Ваше Величество, как показывает моя врачебная практика, а она весьма богата, смею вас уверить, – снова одел неприступную маску Николай Александрович. – Я не исключаю повторный срыв...

  – Какой ещё срыв? Почему мне не доложили? – начал повышать голос я.

  – Тише прошу вас, – едва заметно поморщился доктор. Я тут же умолк и знаками показал ему, что буду тише воды ниже травы. – Ваше Величество, без всякого колебания могу заявить, что утрата едва рожденного ребенка это весьма и весьма тяжелая травма для женской психики. Положение, несомненно, усугубляется тем, что это был первенец... – видя, как заиграли желваки у меня на лице, врач тут же свернул в сторону, – и, конечно, несколько чуждая обстановка, отсутствие привычного окружения и вообще, – он сделал неопределенный жест рукой. – Как врач я прошу вас быть с императрицей как можно мягче и обходительней, – он замолк, дожидаясь моей реакции.

  – Я понял вас, Николай Александрович. Но почему здесь нет других врачей? Вам не нужна помощь? Вы так в себе уверены? – громким шепотом поинтересовался у него я.

  – Не горячитесь, Ваше Величество, не горячитесь. Ситуация совершенно ясная, а другим врачам потребуется делать осмотр, для этого придется будить больную, что, знаете ли, чревато. Так что я взял на себя смелость распорядиться никого не пускать, тем более все, что можно я уже рассказал на консилиуме...

  – Быть может, вы хотите пройти в зал, где пробуждения императрицы ожидает ваша глубокочтимая матушка? – после небольшой заминки в разговоре, решил сплавить меня от греха подальше доктор.

  – Конечно. Проводите меня к ней, – распорядился я.

  Прогулка была недолгой, как оказалась родственники и просто сочувствующие расположились в одной из соседних комнат.

  – Коленька, – бросилась ко мне через весь зал мать, едва я вошел внутрь. – Да как они могли! Как они только посмели? – она остановилась в двух шагах от меня взволнованно дыша, разговор с придворными явно разгорячил её. – Твой Лизочке очень плохо. Она совсем ослабела бедняжка, – сочувственно глядя мне в глаза, взяла меня за руку мать. – Когда она проснулась, у неё случилась истерика. Насилу отпоили. Вот теперь спит, – вывалила на меня ворох информации императрица.

  Я молчал, переваривая сказанное, незаметно разглядывая придворных. У всех было, самое что ни на есть, воинственное выражение лица. Вкинь в комнату мятежника – тотчас же в клочья порвут. Вот бы посмотреть на их лица вчера ночью, со злорадством подумал я и тут же себя одернул. Нечего! Я вчера сам был не лучше.

  – Хорошо, что Лиза спит. Она действительно натерпелась, – я снова помолчал. – А с заговорщиками я разберусь. Что заслужили – то и получат!

  Обступившие нас с матерью, дворцовые шаркуны тут же закивали. Со всех сторон до меня доносились возгласы 'какое им отделение?!', 'не будем цацкаться!', 'они у нас получат!'. Возгласы были порой излишне громкими – многим явно хотелось быть услышанными.

   – Все будет хорошо, – склонившись к уху матери и крепко обняв, эту разом так постаревшую за ночь женщину, прошептал я. – Не сомневайся. Просто верь мне, – отстранился и посмотрел ей в глаза. – Просто верь.

   – Ты так изменился после смерти отца, Николай, – заглядывая мне в лицо, сказала мать. – Возмужал, стал тверже, резче. Совсем уже взрослый. Только глаза стали чужими, как будто это и не ты вовсе.

  Я внутренне напрягся. Ответить на это мне было совершенно нечего, да моего ответа никто и не ждал. Постояв с матерью ещё пару минут, в окружении почтительно смолкших придворных, я отправился на поиски Игнатьева, попросив послать за мной, как только Лиза проснется.

  – Ваше Величество, – перехватил меня в коридоре Рихтер. – Перед Дворцом собралась огромная толпа горожан, – напористо излагал он. – Среди них бродят порой самые безумные слухи. Ваше появление и всего несколько слов здорово охладили бы пыл толпы.

   – Сейчас выйду к ним, Оттон Борисович, – быстро отреагировал я. – Готовьтесь.

  Рихтер тотчас откланялся и умчался в сторону ворот, а я, не торопясь, направился к лестнице, ведущей к выходу на Дворцовую площадь. Проходя мимо окон выходящих на неё, я глянул на улицу – людское море затопило все пространство, докуда только хватало глаз. Вот ведь! А с другой стороны дворца, куда выходили окна моего кабинета, все казалось так спокойно...

  Когда я достиг указанного выхода, то обнаружил там небольшое вавилонское столпотворение. В центре его был начальник моей охраны осипшим голосам втолковывая обступившим его офицерам, то как должны встать войска. Наконец, Рихтер отпустил офицеров и они, козырнув, умчались на площадь.

  – Ваше Величество, нужно немного подождать пока мы проведем перегруппировку войск, – завидев меня, принялся объяснять Оттон. – Между вами и толпой встанет Смоленский полк. Удержит толпу в случае чего. Покушение маловероятно, но всякое может случиться. Не стоит сбрасывать со счетов и саму толпу. Опасность несет не только её гнев, но и любовь.

  – Хорошо, – покладисто согласился я. Желание рисковать своей шкурой за сегодня мне отшибло напрочь.

  Наконец все необходимые приготовления были завершены, и я получил добро от начальника своей охраны. В сопровождении десятка телохранителей я вышел из дворца, прошел к ровным рядам выстроившихся солдат Смоленского полка, поднялся на приготовленный для меня постамент и оглядел площадь. Людское море, разлившееся передо мной за барьером солдатских спин, замерло в ожидании.

  – Подданные Российской Империи, к вам обращаюсь я! – Насколько позволил голос, громко начал свое выступление я. – Сегодня ночью мятежные поляки хитростью проникли во дворец и сделали попытку убить меня. Им это не удалось! – сделав отрицающий жест, констатировал я очевидное. – Но им удалось нанести тяжелую рану прямо мне в сердце! Мой сын, мой едва родившийся первенец умер сегодня ночью, – я замолчал, переводя дыхание. Людское море гневно зашумело. – Оставьте мысли о каре мятежников. Их покараю я и закон! – Постарался снизить градус настроений я. – Прошу всех разойтись по домам, – закончил я и спрыгнул с постамента.

* * *

  – Андрей Александрович! – Обратился я к своему секретарю едва войдя в приемную. – Узнайте где, черт побери, Игнатьев?!

  – В Петропавловской крепости, Ваше Императорское Величество. Непременно обещает быть к пяти часам, – тут же отозвался Сабуров. Его до того всегда безупречный костюм был слегка помят, а на лице явно выделялись раскрасневшиеся глаза. 'Тоже не спал эту ночь' – подумалось мне. Еще бы, вчера, в день покушения, моя приемная стала своеобразным штабом подавления мятежа. Сюда стекалась вся информация, и я, и Рихтер с Игнатьевым, и министры – все мы обменивались записками через вестовых, которых в такой суматох, когда никто не знает где находится адресат послания, некуда было отправить, кроме как в приемную. На долю Андрея выпала нелегкая доля – отслеживать все перемещения Кабинета по городу и организовать обмен информацией между нами. Надо сказать, справился он с ней весьма достойно.

   – Позволю себе напомнить, Ваше Величество, что его превосходительство министр финансов и с товарищем все еще ожидают вас в кабинете, – прервал мои мысли секретарь.

  – Знаю! – рявкнул я в ответ так, что заставил Сабурова вздрогнуть. С прошлой ночи я никак не мог успокоиться. Нервы плясали, словно струны на гитаре, опустив руку на твердую поверхность, я то и дело начинал выбивать пальцами какие-то сложные ритмы, чего за мной отродясь не водилось.

  – Прости Андрей, – искренне извинился я за невольный срыв. – Ты всю ночь во дворце? Пойди, поспи часок, я разрешаю.

  – Простите Ваше Величество, но я вынужден вам отказать, – бесстрастно ответил Сабуров.

  – Что? – непонимающе переспросил я.

  – Я остаюсь, – спокойно ответил мне Андрей, – здесь еще много работы и кроме меня её выполнить некому.

  – Но ты вовсе не обязан...

  – Обязан. Это мой долг, – отрезал Сабуров, не поднимая взгляда.

  – Ну что ж, делай как знаешь, – махнул я рукой, и нерешительно остановился на пороге кабинет. – Андрей скажи, вчера тебе было страшно? – неожиданно для самого себя спросил я.

  – Конечно, было, – не отрываясь от работы, спокойно признался мой секретарь. – Не боятся только последние дураки и самые отчаянные смельчаки. Впрочем, одних от других порой ничем не отличить, – добавить он.

  Как ни странно, ответ Сабурова меня удовлетворил. Кивнув, я прошел в кабинет, кинув за спину:

  – Андрей Александрович, сообщите Игнатьеву, как только он появится во дворце, что я жду его у себя.

  – Всенепременнейше, Ваше Императорское Величество! – донеслось мне в ответ.

  Отворившись, дверь в кабинет открыла мне Рейтерна и Бунге сидевших на диване, слева от стола, с самыми мрачными лицами, которые мне когда-либо доводилось у них видеть. Даже многочасовое обсуждение внешних долгов Империи не могло настолько вогнать их в депрессию. Едва завидев меня, они вскочили и рассыпались в соболезнованиях.

  – Я всем сердцем скорблю о Вашей потере, – поклонившись ниже обычного, печально сказал Бунге.

  – Примите мои искренние соболезнования, Ваше Величество, – подавленным голосом вторил ему Рейтерн. – Это великая утрата для всех нас, – мне показалось, что у этого старого циника в глазах блеснули слезы.

  – Благодарю за сочувствие, – сдержанно поблагодарил я их.

  – Как императрица? Шестов ничего не говорит! Её здоровью ничего не угрожает? -начал расспрашивать меня Бунге.

  – Её душевному здоровью нанесена тяжелая травма, – выдавил я из себя. – Но врач заверил меня, что она поправится.

  – Господи, Николай Александрович! – Воскликнул Бунге. – Да на вас лица нет! Вам нехорошо?

  – Просто усталость, Николай Христианович. Просто усталость, – я прошел к своему креслу. – Прошу вас, присаживайтесь, – располагаясь на своем месте за столом, сказал я.

  Дождавшись, когда ближайшие сподвижники, немного успокоенные моими словами, рассядутся, я продолжил.

  – К сожалению, Игнатьев запаздывает. Давайте, чтобы не терять времени даром я введу вас в курс дела, – финансисты подавлено кивнули.

  Не успел я закончить эту фразу, как в кабинет, без доклада, практически ворвался начальник разведки.

  – Вечер, господа, – поприветствовал присутствующих Игнатьев, – не могу сказать, что добрый, но я рад видеть всех вас в здравии.

  – Взаимно, граф. Докладывайте, уверен у вас есть новости, – поторопил я Николая Павловича.

  Игнатьев прошел на середину кабинета и остановился в трех шагах от моего стола. Немного развернувшись корпусом в сторону, расположившихся на диване, Рейтерна и Бунге он начал доклад.

  – Судя по всему покушение было выполнено силами весьма узкой и закрытой группы заговорщиков. На данный момент в Польше неизвестно даже о факте покушения, и обстановка весьма спокойная. Однако, – здесь Игнатьев сделал паузу, – возможно уже завтра Царство взорвется. В таком случае мы ожидаем масштабных выступлений в Варшаве, Лодзи, Плоцке и других крупных городах. Но есть шанс сделать удар на опережение. Если мы плотно возьмем под колпак газеты и будем очень дозировано выдавать информацию. Циркулирующие в обществе слухи вряд ли смогут сколь-нибудь сильно насторожить польских магнатов и шляхту.

  В комнате воцарилось молчание.

  – Идея, как мне кажется, разумная, – решил высказаться Рейтерн.

  – Я тоже поддерживаю, – закивал Бунге.

  – Что вы конкретно предлагаете, Николай Павлович? – спросил я.

  – Уже сейчас наши войска расположенные в Царстве Польском приведены в повышенную боевую готовность, тут же вынул из планшета Игнатьев карту расчерченную стрелками и раскинул её на столе, – 1-й Невский, 14-й Олонецкий и 28-ой Полоцкий пехотные полки в полном составе аврально грузятся, и отбывают в Польшу по Петербуржско-Варшавской железной дороге. Но это только пожарные меры. Для удержания в покорности польских территорий требуется усилить наше военное присутствие в ряде городов и местечек. Распорядитесь, Ваше Величество, – достал он бумагу со списком полков и протянул мне.

  – Граф, но ведь мы оставим наши южные границы почти голыми! – воскликнул я, – Хотя турки и увлечены своими внутренними проблемами, но мимо такого подарка могут и не пройти.

   – Придется рискнуть, – жестко заявил Игнатьев. – Османская империя совершенно не готова к серьезной войне и до лета приготовиться уже не успеет. К тому же сомнительно, что Порта успела забыть Крымскую кампанию.

  – Хорошо, граф. Но все же возьмите разведку планов Османской империи под свой личный контроль, – кивнул я и размашисто расписался на приказе о переводе южных полков.

  – Также, Ваше Величество, практически весь четвертый отдел Архива Его Императорского Величества Канцелярии уже отбыл на новое место службы. На деле интендантов руку набили – должны и с поляками справиться, – граф ненадолго замолчал переводя дух. – Но четвертому отделу потребуется помощь. Не могу предложить ничего лучше кроме как провести частичную мобилизацию донских и кубанских казаков. Усилив, таким образом, четвертый отдел казачьими полками, – он снова протянул мне бумагу для подписи.

  – Хорошо бы проконтролировать, чтобы не сильно увлекались, – буркнул я, ставя подпись.

  – Вы знаете, Ваше Величество, – ловким движением свернув карту и пряча подписанный указ в планшет, бросил Игнатьев, – мне и самому-то нелегко сдерживаться, так что за казаков тем более ничего обещать не могу.