Текст книги "Моя судьба"

Автор книги: Ники Лауда

Соавторы: Герберт Фелькер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Вилли считает, что у меня вообще неплохие нервы, а все остальное можно натренировать, как только возникнет необходимость. Если же его спросить об обычном безумии гоночного вождения, то есть возбуждения пилотов, то Вилли Дунгль ответит следующее:

«Поскольку я тренировал не только Ники, но и других гонщиков, мне есть с чем сравнить. Когда гонщик приходит утром перед гонкой ко мне в комнату, чтобы получить массаж и приличный завтрак, то, как правило, у него пульс между 90 и 100, у Ники же между 80 и 85. Есть такой прибор, похожий на наручные часы, который постоянно измеряет пульс и запоминает самое высокое число. Таким образом, и на тренировках и в гонке мы имеем возможность измерить самый высокий пульс гонщика. У Ники это число достигает 190 ударов в минуту, у других пилотов 220 или даже 230. При таких экстремальных показателях может произойти „отключка“, что вполне могло стать причиной той или иной „необъяснимой“ аварии: пилот просто на долю секунды терял сознание».

Если уж мы заговорили об этом, то вот еще несколько соображений друга Вилли о работе со мной:

«Ники удалось убедить в важности экономного обращения с нервными силами. Этого можно добиться двумя путями: во-первых, соответствующим питанием, во-вторых, избеганием нагрузок. Достаточно дать себе убедительный приказ: Я НЕ ЗОЛ. Кроме того, помогает: глубоко вздохнуть, подтянуть плечи до ушей, глубоко выдохнуть и при этом убеждать себя не злиться. Все это следует повторять длительный промежуток времени, пока подсознание не усвоит этот рычаг против адреналинового удара и повышения пульса. Для Ники достаточно, если его рассудок уверен в том, что злиться вредно для здоровья. Только благодаря этому ему удалось пережить самые глупые и обидные ситуации в McLaren. Постоянно возникали моменты, когда что-то не получалось на тренировке, драгоценное время уходило зря, починка поломки длилась вечность – в подобных ситуациях другие гонщики чувствовали себя спровоцированными и давали волю гневу. Ники же спокойно сидел в машине и, казалось, его совершенно не волновала ситуация. Это не так, каждая потерянная минута уязвляла до глубины души, но он понял, что дав волю чувствам, ослабил бы себя еще больше».

Вернемся от Вилли Дунгла к первым дням моего возвращения. Я получил австрийскую гоночную лицензию, однако, затем выяснилось, что я не соответствую условиям новосозданной суперлицензии. Ее ввели затем, чтобы любой псих не мог сесть в машину Формулы 1 только потому, что выклянчил у папы миллион. Неопытные, плохие пилоты, которые путались под ногами и неправильно реагировали, в последнее время стали причиной множества опасных ситуаций. Поэтому теперь, чтобы попасть в Формулу 1, следовало в прошлом году выиграть столько-то гонок Формулы 3 или Формулы 2.

Для меня сделали исключение (точно так же, как четыре года спустя для возвращения Алана Джонса) и прислали странный формуляр. В нем я должен был указать, сколько действовал мой договор с McLaren и подтвердить, что не имею права менять команду. Суперлицензия была выписана на Лауду/McLaren.

Этого я не понял: либо ты достаточно хорош, чтобы получить лицензию, либо нет. За кого ты ездишь, не важно. Я позвонил Дидье Пирони, который тогда был президентом обьединения гонщиков Гран-при (GPDA).

«Что это за странный абзац?»

«Не беспокойся, мы так решили на совете, можешь спокойно подписать».

Вероятно, я был более недоверчив, чем все мои коллеги, в любом случае мне единственному пришла в голову мысль, что нас собирались продать с потрохами командам. Если суперлицензия действует на Лауду/McLaren, то я становлюсь зависим от других людей, если захочу в следующем году ездить за Ferrari. Тогда появятся трансферы как в футболе, с работорговлей и отступными суммами – грандиозное поле деятельности для Берни Экклстоуна, чьи таланты тогда откроются во всей красе. Сделки будут заключаться напрямую между командами, мы же останемся идиотами и будем получать что-то вроде карманных денег.

Такой формуляр я не был готов подписать и убедил Пирони, что мы должны что-то против этого предпринять. Он обзвонил всех и успел перехватить большинство гонщиков до того, как они отправили подписанную бумажку в Париж.

Когда в январе 1982 года мы прибыли на первый Гран-при сезона в Южную Африку, то из 30 гонщиков подписали только пять. От 25 остальных подпись потребовали еще до первой тренировки. Пирони и я изложили нашу позицию и объявили, что согласны только на условия, действительные для обеих сторон: то есть если я не имею права покинуть McLaren, тогда и McLaren не имеет права меня уволить.

Президент FISA Балестр и Экклстоун в качестве представителя шефов команд объединились и собрались показать нам, кто в доме хозяин. Либо мы соглашаемся на их условия, либо можем катиться к черту.

По странному стечению обстоятельств, эта ссора вспыхнула как раз на моей первой гонке. Создалось впечатление, что стоило придти Лауде, и сразу началась драка. Но эта вещь была слишком важной, чтобы я мог остаться в стороне. Молодым гонщикам, неопытным, неуверенным и в слабом положении особенно требовался вожак вроде меня. На собрании гонщиков выяснилось, что все, кроме Жаки Икса и Йохена Масса были за то, чтобы остаться твердыми, и на время тренировки в четверг была объявлена забастовка.

Солидарность между гонщиками Формулы 1 никогда не была впечатляющей, даже во времена Грэма Хилла и Джеки Стюарта – сплошные бойцы-одиночки. В этом же случае решительность была важна как никогда, мы не могли допустить, чтобы стену разломали по кирпичику и должны были поддержать слабых. Мне пришла в голову идея с автобусом. В семь утра он стоял у входа в паддок вместе с черным шофером, Пирони и мной. Всех подъезжающих гонщиков просили припарковать машину и сесть в автобус – мы совершим небольшую экскурсию. Йохен Масс и Жаки Икс отказались, в остальном в автобусе оказался весь пелетон. Конечно, все было очень захватывающе, настроение поднялось, все были счастливы, чувствовали себя едиными и сильными. Объездными путями мы направили автобус в хороший отель Йоханнесбурга, а за нами длинная колонна машин с журналистами, фотографами, телевизионщиками. Пирони остался на трассе проводить переговоры – безрезультатно – и последовал за нами. Передал он нам следующее: если вы немедленно не возобновите тренировку, то всех дисквалифицируют пожизненно. И действительно: днем в Кьялами зачитали список из тридцати имен. Всех выгнали, дисквалифицировали до конца своих дней.

Мы болтались вокруг бассейна, и день прошел отлично. Если кто и боялся, то скрывал это за шутками и смехом. Даже состоявшимся гонщикам следовало опасаться самых тяжелых последствий. Например, Экклстоун в качестве босса Brabham выдвинул своим гонщикам, Пике и Патрезе, ультиматум, срок которого между делом истек. Теоретически оба были уже уволены за нарушение условий контракта.

Но главной проблемой были молодые гонщики. Они еще привыкли видеть в своих шефах команд хозяев и быть полностью в их власти. Страх молодежи перед требованиями по возмещению убытков или утратившими силу контрактами должно быть был еще больше, чем наш. Страх перед спонсорами, чьи с таким трудом добытые деньги были вложены в машины, и которые теперь за простой в боксах могли потребовать проценты. Отказ от старта в первой гонке сезона мог стать для некоторых катастрофой. Но я был уверен, что был только один путь: продемонстрировать силу и добиться своего – всем вместе. Каждого по отдельности наши противники сломили бы без труда.

За ужином было весело, еще больше веселья стало, когда менеджер отеля показал нам нашу комнату – одну большую для всех. Отдельные комнаты нарушили бы ряды нашей фаланги – в этом я не сомневался.

Эта комната была чем-то вроде небольшого зала для банкетов, с пианино, но зато без туалетов. Мы добыли покрывала и расстелили их на полу. Первые неприятности начались, когда появился шеф команды Ensign Мо Нанн. Он хотел поговорить со своим гонщиком Герреро и был достаточно умен, чтобы привести с собой его подружку. Сначала они смотрели друг на друга через стекло, девушка плакала, Герреро плакал, они бы и камни разжалобили. Ладно, сказал я, можешь с ней поговорить, но я пойду с тобой. Мы вышли, и я подождал, пока они достаточно нашептались. Когда я собрался забрать его обратно внутрь, он сказал, что без подруги не уйдет. Так что мы впустили внутрь и девушку тоже.

Когда Вильнев и де Анджелис начали играть на пианино, настроение снова поднялось, но потом пришел шеф Arrows Джеки Оливер с местным громилой и попытался проникнуть к нам силой. Он также привел с собой полицейских, и нам приходилось быть осторожными, не допустить драки и повода им вмешаться. Дверь уже начала поддаваться, и оба уже почти оказались внутри, но нам удалось вытеснить их с помощью пианино, не вступая в прямой физический контакт.

Затем наступил кризис. Молодые гонщики испугались. Большинство подходили ко мне и хотели услышать что-то утешительное, уверен ли я, что мы поступаем правильно? А что если они нас арестуют? А если мы сорвем Гран-при, не посадят нас ли в тюрьму и не потребуют ли возмещения ущерба? Я чувствовал себя сильным, уверенно и поговорил с каждым как мог. Дидье Пирони и Нельсон Пике тоже оказались теми столпами, за которые могла удержаться молодежь.

Мы попытались заснуть. Поскольку туалет был в коридоре, то ключ от дверей должен был оставаться в пределах досягаемости для всех. Мы положили его в тарелку посреди комнаты. Мы также договорились, под честное слово и все, что полагается о том, что каждый, кто идет в туалет, открывает дверь, запирает ее, возвращается и кладет ключ в тарелку. Все торжественно согласились.

Была лунная ночь, что очень подходило к нашим заговорщицким настроениям. Если кто-то вставал, то немедленно поднимались еще десять голов. Утром по-прежнему не было новостей, никаких изменений. Тео Фаби взял ключ, чтобы пойти в туалет, и не вернулся. Он стал единственным дезертиром. Однако его побег наводил на размышления, и мы хотели убедиться в том, что все остались добровольно. Провели голосование – хотим ли мы по-прежнему стоять на своем – результат был единогласным.

Теперь уже оставалось недолго. Пирони договорился на трассе с Балестром. Мы выиграли. Правда, у противников не хватило мужества признать это открыто, все выходные ходили слухи о том, что нас арестуют в аэропорту и тому подобная чепуха. Фактом же явилось то, что нам никогда больше не предлагали таких рабовладельческих договоров.

Мелкой местью после гонки стало помпезное объявление о лишении лицензий всех гонщиков, кроме бравого Йохена Масса. Это было просто смешно и невозможно выполнить, поэтому позже превратилось во что-то вроде предупреждения или угрозы. Спортивные власти приговорили всех к денежному штрафу в 5000 долларов, потому что наша забастовка повредила имиджу автоспорта. Все заплатили, после чего вместе подали апелляцию. Судя по тому, что сегодня я на 5000 долларов беднее, этот процесс мы либо проиграли, либо он застрял в сотой инстанции.

Осталось сказать, что я считаю нашу акцию в Кьялами 1982 года важной для развития профессионального автоспорта. Она показала всем тем, кто управляет нашим спортом, что гонщики не настолько глупы, слабы или разрозненны, чтобы позволить сделать с собой все, что угодно. Больше всего нашим противникам досадило то, что мы действительно оставались солидарны. Они бы никогда не подумали такого о нашей хаотичной кучке.

Сама гонка прошла для меня нормально, ни больше и ни меньше. Я занял четвертое место и получил некоторое представление об огромных физических нагрузках, которым подвергали нас машины-крылья. Красивая победа Алена Проста вызвала подозрения, что Renault наконец-то овладели техникой. Как вскоре выяснилось, необоснованно: для турбо время еще не пришло и уж точно не пришло оно для Renault.

Во второй гонке, в Рио, я столкнулся с Ройтеманном, следующим этапом был Лонг-Бич. Поул взял де Чезарис, и он же лидировал. Я подумал: нужно всего лишь подождать. Он нагнал какого-то обойденного на круг гонщика, который не сразу уступил место и задержал его в шикане. Он тут же захотел обогнать по внешней траектории, что попросту невозможно из-за отсутствия места. Я подумал: пожалуйста, оставайся спокоен, иначе ты вылетишь уже здесь. Потом он обогнал этого медленного и показал ему кулак. Я увидел, как он поднял руку и подумал: теперь ему нужно переключить передачу и тут же услышал вой его ограничителя оборотов на 11000 об/мин. Я обогнал его по очень широкой траектории, потому что когда имеешь дело с людьми, которые грозят кулаком и забывают переключать передачи, надо быть очень осторожным.

Гонка прошла без проблем. К концу я испытывал настоящий кайф, если можно так сказать. На последнем круге я буквально почувствовал, что машина меня не подведет. Она доехала бы до финиша, даже если бы мне пришлось ее нести на себе. Раньше в подобных ситуациях я боялся, что машина заглохнет за два метра до финиша. Но на этот раз нет. Я кричал и насвистывал от радости, но потом сказал себе: «идиот, следи за дорогой, а то еще по собственной глупости вмажешься в стену». Такого со мной еще не бывало. Было прекрасно. Вернуться через два года и победить в третьей гонке – вот это мне нравилось.

Глава 8
Турбо идет

McLaren – хорошая, большая, правильно руководимая команда Формулы 1. Рон Деннис – менеджер, обладающий мужеством и фантазией, Джон Барнард – конструктор с мужеством и фантазией. Если к этому добавить могущественного спонсора Marlboro, разделяющего эти убеждения, то все это дает неплохие базовые условия.

В переходный период развития техники в 1981/82 годах, когда McLaren еще не была так хороша, Рон Деннис вбил себе в голову идею Лауды и со своей настойчивостью облегчил мне возвращение. На меня произвело впечатление, какими категориями он мыслил, чтобы с помощью спонсоров перебросить мостик через период упадка.

В таком же формате он размышлял о следующем большом решении – выборе срочно необходимого турбо-мотора. Воспользоваться уже имеющимся или находившимся в разработке двигателем означало попасть в зависимость от производителя, кроме того, пришлось бы подгонять машину под готовый мотор, а не наоборот.

Porsche была идеей исключительно Рона Денниса. С одной стороны, логичный выбор, поскольку у Porsche уже был опыт с турбо из гонок спортивных машин и серии Кан-Ам, то есть подготовка не заняла бы так много времени, как у другой фирмы. С другой стороны, было достаточно дерзко вообще обратиться к такой фирме, как Porsche – если бы они захотели в Формулу 1, то пришли бы сами.

Деннис устроил обед с Вольфгангом Порше и мною. Речь шла о пяти миллионах долларов на конструирование турбо-мотора для Формулы 1. Мы уговаривали Вольфганга Порше предложить этот проект прочим совладельцам фирмы, то есть семье. Мы представляли себе это так, что немецкая фирма придет в Формулу 1 вместе с нами, то есть с мотором под именем Porsche, чью стоимость (хотя бы частично) штутгарцы возьмут на себя. Все закончилось полным провалом, так как у семьи Порше полностью отсутствовал интерес вкладывать собственные средства в Формулу 1. Конечно, они были в состоянии сконструировать мотор любого типа, но только за счет клиента.

Деннис начал искать партнера, желающего участвовать в заказе для Porsche. Он устроил встречу с Мансуром Ойехом, младшим руководителем Technique d'Avantgarde в Париже и пригласил меня с собой. TAG тогда спонсировала команду Williams. Рон очень искусно подошел к теме разговора, заявив, что быть просто спонсором не соответствует запросам передовой технической фирмы. Следует сделать больше, чем просто написать название на машине. Фирма подобная этой, должна стать частью команды Формулы 1, разумеется, лучшей (Прежде чем предпринять такие усилия, Рон удостоверился в фантастических финансовых возможностях группы Ойеха. В таких делах он ничего не делает просто так.). Моя роль в этом разговоре свелась к тому, чтобы свести к минимуму страх молодого шефа перед неудачей – я с чистой совестью предсказал, что мотор, который сконструирует Porsche, просто обязан стать лучшим, возможность провала можно исключить.

Эти две встречи, с Вольфгангом Порше и Мансуром Ойехом, и стали моим вкладом в проект. Мансур Ойех добился от своего отца благословения этого предприятия, была основана совместная фирма, и со временем отношения между Роном и Мансуром становились все более близкими. В той или иной степени Мансур Ойех сегодня является совладельцем McLaren (вместе с Роном Деннисом). Насколько мне известно, Джон Барнард продал свою долю. Неплохо, если вспомнить что в 1980 году Деннис и Барнард пришли в McLaren исключительно с голыми идеями. Фирмой тогда совместно владели Тедди Майер и Тайлер Александр, однако они во многом зависели от спонсорской поддержки Marlboro. И именно Marlboro добилась того, чтобы пришли Деннис и Барнард, вместе с идеей шасси из углепластика в голове у Джона.

Позже иногда снова прибегали к моим дипломатическим талантам, если между англичанами и немцами начиналась перепалка; будучи нейтральным австрийцем, я три или четыре раза брал на себя роль посредника. Схватки между McLaren, Porsche и Bosch были никак не драматичней, чем между Brabham и Alfa или Brabham и BMW, или между любыми другими партнерами из разных стран, совместно занимающимися созданием машины. Соответственно, Porsche все время думала о моторе, Bosch о компьютерах, и единственным, кто держал в голове всю конструкцию, был Джон Барнард. Чем сложнее с конца 70-х годов становились машины Формулы 1, тем большее значение приобретала общая гармония: каждая отдельно взятая деталь должна была находиться в соответствии с еще десятью другими. Качество современной машины Формулы 1 определяется совместной работой мотора, аэродинамики и ходовых качеств: таким образом, изолированная разработка двигателя была бы неверным путем. Также понятно, что в этой общности разделенного труда кроется зародыш для бесконечных прений.

Факт, что у Барнарда с самого начала было правильное представление о всей машине, и он мог предоставить точное техническое задание. Кроме всего того мастерства и знаний, которые и так предполагаются у этой фирмы, в Porsche нас очень впечатлила та скорость, с которой они реагировали на различные постоянно возникавшие проблемы. Одно из важных решений касалось системы впрыска. Конструктор мотора Мецгер был за испытанную и надежную механическую систему впрыска, Bosch предлагал систему со сложной электроникой. Руководствуясь общей тенденцией проекта, было выбрано более прогрессивное решение, которое позже оправдало себя на все сто процентов.

Летом 1983 года начались испытательные заезды на тестовой трассе Porsche в Вайсзахе, результаты с самого начала были достойны Porsche, и у меня сразу появилось хорошее чувство. В сезоне Гран-при 1983 года уже доминировали турбо (BMW, Ferrari, Renault), а у McLaren не было никаких шансов. Я настаивал на как можно скорейшем вводе в строй нашего нового мотора, чтобы использовать остаток и так уже проваленного сезона в качестве серии тестов. Барнард возражал, он не хотел компромиссов на остаток 1983 года, и хотел начать 1984 с совершенно новой машиной. Это соответствовало его перфекционизму и его желанию добиться всего или ничего, и он упирался изо всех сил, чтобы добиться своего. Это было грандиозное эго технического гения не от мира сего.

Я был зол и в ярости, потому что понимал, что мы совершаем огромную ошибку. Мы, может, и начнем 1984 год с новой, грандиозной машиной, но нам понадобится половина сезона, чтобы избавиться от «детских болезней», и о чемпионате можно будет забыть.

Джон Барнард уперся, как осел, и мне не оставалось иного выбора, кроме как попробовать плести интриги и зайти со стороны Marlboro. Я полетел в Лозанну и описал соответствующему боссу положение, каким я его видел. После этого Marlboro надавила на Рона Денниса, что по условиям контракта было вполне возможно. Речь шла о таких деньгах, что Рону и, что особенно важно, Джону пришлось уступить. Последние четыре гонки сезона 1983 мы стартовали с турбо и тут же получили множество проблем: с тормозами, охлаждением и задним антикрылом. Как и можно было предположить, ни в одной из четырех гонок мы не доехали до финиша. Однако в Кьялами машина была настолько быстрой, что я уже видел перед собой лидирующего Патрезе и настроился побеждать, когда за шесть кругов до конца машина замерла без электричества. Это была та гонка, в которой Пике, Brabham и BMW добыли чемпионский титул. Первый турбо-чемпион в мире.

То высокомерие, с которым Рон и Джон пытались предотвратить эти четыре старта, стоило обеим сторонам множества нервов. Я злился на заносчивость и эго Барнарда, а они, вероятно, злились на то упорство, с которым я добивался своего. При этом нас ожидали еще более тяжелые времена. Первым делом надо было решить вопрос с Уотсоном.

Мой дорогой коллега по команде очередной раз решил, что ему недостаточно хорошо платят, особенно по сравнению со мной, и потребовал неплохую сумму за продление контракта. Я считал, что он сильно переоценил свою рыночную стоимость, а его советник Ник Бриттан загнал его в тупик. Меня все это не касалось, хотя, конечно, мне хотелось оставить в команде Джона, поскольку мы хорошо друг с другом уживались. Уотсон – специалист по затягиванию переговоров и выжиданию, на этот раз он тоже не спешил. Поскольку все остальные стоящие гонщики уже подписали новые договоры, он чувствовал себя уверенно. Он был нужен McLaren и ему хотелось исчерпать свои возможности до последнего.

Но потом неожиданно произошло увольнение Алена Проста из Renault. Там сошлись вместе несколько факторов, в том числе и очень личные (по слухам, ходившим в Формуле 1, у Проста была связь с женой шефа команды Ларусса). Как бы то ни было, расставание произошло в самый неудачный момент. Как правило, в ноябре обычно все договоры уже заключены – и свободных кокпитов обычно уже не остается.

Для Рона Денниса ситуация была идеальной. Он мог выкинуть строптивого Уотсона – «мне очень жаль, но мы не можем себе тебя позволить» и за смешные деньги получить, вероятно, самого быстрого гонщика в мире. Деннис не был бы Деннисом, если бы не воспользовался ситуацией, и Прост по дешевке сменил команду.

Я же, в отличие от Проста, был очень дорогим. Я уже выторговал себе двухгодичный контракт на 1983/84 годы, который снова поставил новый рекорд на бирже гонщиков. Моим партнерам по переговорам я напомнил, что при своем возвращении потребовал только один доллар за езду, остальное за мою рекламную ценность. При заключении второго договора я смог сказать, что гонщик выигравший в прошедшем сезоне две гонки, стоит все же больше, чем один доллар – в то время как рекламная ценность осталась прежней. Таким образом, я еще больше расширил рамки и добился цены, которая действительно выглядела несколько завышенной по сравнению с другими. И особенно по сравнению с уцененным до минимума Простом, и в этом крылась причина для противоречий в будущем сезоне. В глазах Рона Денниса я был человеком, который выжал из него слишком много, зато Ален Прост был его призом, его дешевой покупкой.

Я не был счастлив получить в команду вместо беспроблемного Уотсона супергонщика. Однако приходилось изображать крутость и делать вид, что мне совершенно безразлично, но я знал, что неприятности на подходе. Мое упорство, мои тесты, мои маленькие политические победы создали основательную базу для новой машины. И мысль, что теперь придет новичок и пожнет плоды всего этого, сначала меня огорчала, но потом подстегнула. Ален Прост был у меня на пути.

Об Алене я знал только одно: он был быстр. С человеческой точки зрения я приготовился к сюрпризам, был недоверчив и осторожен. В первое время он только усилил мои чувства. У него был инстинкт к тому, чтобы укрепить свое положение в команде. Он без причин посещал фабрику McLaren в Англии, заставлял играть на себя весь свой шарм и делал себе рекламу. Мне нечего было возразить – профессионал должен уметь создать себе хорошую рабочую атмосферу.

Мне он наговорил много приятных вещей. Что я был его кумиром, когда он только начинал заниматься гоночным спортом. Что он получил водительские права в 1975 году – когда я впервые стал чемпионом мира. Тогда я думал, что он преследует некую цель, хочет понравиться и подлизаться ко мне, но со временем мое недоверие улеглось. Я понял, что он сердечный, приятный, честный человек. Вот только, к сожалению, быстрый, как черт.