Текст книги "Лабиринты рая"

Автор книги: Ник Саган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Но это же совсем не то!

– А я говорю – это и есть наказание, и я сделаю это in loco parentis[4]4
  In loco parentis (лат.) – по праву родителя.


[Закрыть].

– Мои чертовы родители никогда не стали бы хоронить меня заживо! – завопил я.

– Следи за словами, – предупредил он, и я почувствовал, что Дум крепче сжимает мои запястья, выворачивает мне руки… сердце у меня заколотилось… все мое тело содрогалось… а разверзшаяся внизу могила словно подмигивала мне…

– Теперь послушай меня, Габриель, – заговорил Маэстро. – Я понимаю, что наказание кажется тебе несколько… мм… несколько чрезмерным, но без него не обойтись, оно тебе поможет. Только подумай: что больше всего мешает тебе учиться?

Я молча смотрел на него.

– Твоя болезненная фантазия, – сам себе ответил Маэстро. – Твоя болезненно-романтическая фантазия, нездоровое увлечение смертью. Я собираюсь отучить тебя от этого, мой маленький гробовщик. Понятно?

Я понял.

На этом объяснения закончились, Дум швырнул меня в могилу. Я приземлился точнехонько в мой красивый гроб, который я когда-то добавил к пейзажу лишь ради антуража. Я попытался выбраться, но Дум спрыгнул вниз и запихнул меня обратно. Я сопротивлялся, тогда он наступил мне на грудь ногой.

– Узнать смерть чуть поближе, тогда жизнь станет слаще, – сказал Маэстро. – Прекрасно.

– Жестоко.

– Нет, это очень хорошее лекарство. Иногда у хорошего лекарства неприятный вкус.

– Эллисон этого не допустит.

– Он позволил мне делать с тобой все, что я посчитаю нужным.

– Значит, здесь что-то не так, – заспорил я. – Ваши новые правила – полное дерьмо. Запустите программу диагностики, Маэстро. С вами что-то не так.

– Это с тобой что-то не так, Габриель. До настоящего момента ты был никчемным мальчишкой. Ты совсем не работал. Ты все время играл, безобразничал и издевался над смертью. Ты и так мог запросто погибнуть.

– Я буду жаловаться, – пообещал я. – Я пожалуюсь, и вас закроют, сотрут из системы, уничтожат все дублирующие копии.

– Ты не станешь жаловаться, – возразил Маэстро. – Ты поблагодаришь меня.

В его глазах не было ни малейшего сомнения. Мне стало дурно.

– Я уже говорил тебе: отношение определяет положение.

– Сейчас ты находишься на глубине шести футов, – сообщила Жасмин.

Маэстро обернулся к Думу.

– Зарывай.

– Не обижайся, – сказал Дум, и хотя я почувствовал в его голосе настоящее сожаление, я знал, что это всего лишь мое воображение. Он слез с меня и захлопнул крышку гроба.

– Стойте!

Темнота.

Я толкнул крышку, она не поддавалась.

Я попытался вызвать спрайт, Маэстро его заблокировал.

Я слышал, как комья земли бьются о крышку.

«Расслабься и глубоко дыши, – подумал я. – ГВР – всего лишь иллюзия».

Верно, лежи спокойно – у меня есть выбор? Я представил, что нахожусь в реальном мире, в своей комнате, я спокойно дышу. Так много воздуха. Маэстро, конечно, взбесился, но это и к лучшему. Эллисон не допустит, чтобы со мной что-то случилось. Он ведь не может себе позволить дурной славы, нет, конечно. Я просто закрою глаза и отключусь.

Или не закрою. Эффект тот же.

Я ничего не вижу.

Я не могу дышать.

Я не могу двигаться.

Если бы я проснулся, я смог бы потянуться, вытянуть руки. На самом деле гроба нет, я словно мумия, запертая в воображаемом саркофаге.

Реален только мой страх.

Понимание этого должно принести облегчение, так ведь?

Маэстро меня похоронил. Он выловил из моей головы мой самый большой страх, я даже сам о нем не подозревал, и использовал это против меня. Боязнь быть похороненным заживо. Он похоронил меня заживо.

Он всегда ненавидел меня.

По сути, программы не могут иметь человеческих чувств per se[5]5
  Per se (лат.) – собственно, как таковой.


[Закрыть]. Но они приближаются к этому.

Многие особо продвинутые обладают сознанием, мало отличающимся от нашего. А если изменить правила? Если позволить сознанию свободно развиваться?

С Маэстро что-то произошло.

Все эти годы я чувствовал его враждебность, его скрытое желание причинить мне боль. Я чувствовал это сердцем, чувствовал нутром. Сейчас ненависть вышла на поверхность…

«Шесть футов в глубину, – подумал я. – Единственный путь – это путь наверх».

Неважно.

Кто-нибудь мне поможет.

Нужно только дождаться.

Игра: кто кого пересидит.

Расслабься.

Держи себя в руках.

Тихо.

До чего же тихо.

Стук лопат смолк.

Ничего.

Я совсем один.

Дыши.

Хорошо, что я один.

Бояться нечего, кроме собственного страха.

Если только сердечного приступа.

Верно?

Страх и стресс.

У меня затекает тело?

У меня отнялась левая рука?

Может быть, в этом весь смысл?

Положить меня сюда, чтобы у меня случился сердечный приступ.

Мило и просто, Хэллоуина больше нет.

Успокойся. Мониторы школы следят за состоянием здоровья студентов, они должны будут оказать медицинскую помощь. Помнишь, как у Пандоры случился аппендицит? Они быстренько вытащили ее и в мгновение ока отправили в больницу.

Если я перестану подавать признаки жизни, сработает сигнализация.

Если, конечно, предположить, что она включена.

Если там нормальный персонал.

Та медсестра – Дженни, Джесси, Джоуси? – что она делала с моим аппаратом ВР?

Мне нужно выбираться отсюда.

Кто-то пытается меня убить – сначала выброс Каллиопы, теперь эта напасть. Либо сам Маэстро, либо тот, кто им управляет. Это заговор.

И не только против меня, против Лазаря тоже.

Возможно.

Но кто? Кто, кроме Маэстро, может хотеть моей смерти? У кого достанет силы?

Причины, средство и возможность.

Подумай.

Лежа под землей, я изо всех сил пытаюсь думать.

Нет.

Запомни, это не «под землей».

Запомни, это не «гроб».

Не поддавайся панике.

Если ударишься в ГВР, больно, хотя на самом деле твоя нога цела и невредима. Я помню, Эллисон мне рассказывал. При таком уровне погружения мозг желает считать окружение реальным. Тактильные ощущения передаются перчатками, но со временем весь организм начинает воспринимать виртуальность как реальность, создавая «фантомные» ощущения. Химические препараты, поступающие через капельницу, поддерживают эту реакцию, развивая внушаемость.

Нужно было внимательнее слушать Эллисона, тогда бы я понял процесс. Интересно, если мой мозг решит, что воздух закончился, я перестану дышать?

Нет, дыхание должно быть автономным. Я буду дышать, пока я жив.

Остановка дыхания во сне, подумал я. Тело по-разному контролирует дыхание во сне и при бодрствовании, иногда происходит сбой, и ты перестаешь ды…

У меня нет такой болезни.

Я впился ногтями в ладонь. Больно.

И?

Это ничего не доказывает.

Замечательно – сплю или не сплю? Что? Только посмотрите, я начинаю сомневаться в происходящем, а ведь я здесь всего несколько…

Сколько времени я здесь?

Время останавливается, когда тебя закопали. Нет ориентиров. Все равно что в одиночной камере. Дефицит сенсорных ощущений. Небытие надвигается на тебя, кажется, что ты жил здесь всегда. И всегда будешь жить здесь.

– Нэнни, который час?

Ее нет.

– Нэнни, как долго я здесь нахожусь?

Ни-ни.

– Сколько, Нэнни Поппинс? Который час?

Я принялся считать.

Одна Миссисипи, две Миссисипи, три Миссисипи…

Хоть что-нибудь считать.

… Четыре аллигатора, пять аллигаторов, шесть аллигаторов…

Что угодно. Лишь бы было начало и был конец. Если бы я знал, как долго он намерен держать меня здесь и сколько времени уже прошло…

… Семь гиппопотамов, восемь гипотенуз, девять гипоталамусов…

«Нет, у меня не получается, – сдался я, выдавливая из себя подобие улыбки. – Я пассажир на борту авиалайнера, я не в пилотской кабине, и если самолет разобьется, я ничего не смогу сделать. Только довериться судьбе».

Довериться судьбе и довериться Богу.

К сожалению, если не веришь в Бога, то выходит, что лайнером не управляет никто.

«Здесь не так уж плохо, – уговаривал я себя, – если забыть, что это гроб».

Когда снова увижу Маэстро, подумал я, я рассмеюсь ему в лицо. Скажу, что для меня это было пустяком. Он не сможет насладиться победой. Никто не сможет.

«Потому что смерть – часть меня, детка, я с ней родился, вырос, это мой терновый куст, как говаривал Братец Кролик. Родился и вырос. Могу еще раз повторить. На этот раз, стоя на голове».

А потом я его сотру.

Да я уже стер тебя, Маэстро.

Я заменю тот файл-стрелялку. Каждый раз, входя в ГВР, я смогу всадить пулю ему в голову и смотреть, как он зеленеет…

Нет, забудь об этом. Если уж я выйду отсюда, я ни за что не вернусь. Никогда. Здесь опасно. Похоже, опасной стала ГВР в целом. С 2001 года Маэстро саморазвивался в HAL.

HAL против Хэла.

И зачем мои родители отправили меня в эту школу, в которой запросто можно погибнуть? Что с ними? Почему их нет со мной?

А главное, где мой колокольчик? Разве у меня не должно быть колокольчика?

Не исключено, что это всего лишь легенда… про колокольчик…

Когда на английских кладбищах стало не хватать места, гробовщики начали использовать древние захоронения. Раскапывая старые могилы, чтобы делать новые, на крышках некоторых гробов они обнаружили царапины изнутри. Может быть, иногда мы хороним людей заживо?

Тогда родилось решение: к каждому трупу привязывалась веревка, через дырку в обшивке гроба веревка шла наружу, а там к ней приделывался колокольчик. Если кто-то в гробу просыпался, он мог позвонить в колокольчик.

Спасен колокольчиком!

Но здесь нет ни веревки, ни колокольчика.

И нет красавицы[6]6
  В оригинале игра слов: no bell and no belle. Bell (англ.) – колокол, колокольчик; belle (um.) – красавица.


[Закрыть].

Что сейчас делает Симона? Преследует ли ее Маэстро?

Самонадеянно думать, что я единственная жертва его ярости. Она ходила в любимчиках, но ведь у нее тоже был перебойник. И Маэстро это знает. А этот выродок придерживается принципа равных возможностей, он мог закопать и ее, и Меркуцио, и Тайлера – всех.

Но зачем так ограничивать себя? Почему только закапывать? Ты закапываешь только гробовщика. Тай баловался наркотиками, почему бы не накачать его героином? Обстрелять Меркуцио стрелами или повесить. А Симона? Симона – Ипатия, с нее можно содрать кожу с помощью морских раковин.

Таков ли ход его мыслей?

Много ли придумал он испытаний для нас?

Что бы он ни сделал с ней, это будет на моей совести, ведь это я дал ей прибор.

Вот черт!

Ладно, может ей удастся перехитрить его. У нее ум острый как бритва.

Безусловно, мы все отсюда выберемся. И мы предъявим коллективный иск Гедехтнису. Это сблизит нас. Мы вместе уедем. На прекрасный настоящий остров. Например, на Фиджи, где ГВР появится только через много-много лет. Она будет врачом, а я – не знаю, чем я буду заниматься, – но мы будем счастливы там… нам будет спокойно… и…

Мы посмотрим друг другу в глаза…

Я впился ногтями в деревянные стенки гроба: я размышляю о будущей жизни с девушкой, которая считает меня неприятным человеком.

Кем я, черт побери, себя вообразил?

Габриель Кеннеди Хэллоуин.

Я жалкое насекомое, принадлежащее смерти, этот гроб – оболочка куколки.

Я расту под землей.

Я созреваю, набираюсь сил.

Когда придет мое время, я поднимусь.

Победителем?

Кажется, у меня галлюцинации. Вот что со мной происходит. Обычная вещь при одиночном заключении. Мозг начинает создавать нечто из ничего.

Лучше просто заснуть. Вздремнуть в земле, ха, ха. Раз уж ничем не могу себе помочь, лучше посплю. Забудусь.

Когда проснусь – буду свободен.

* * *

Исаак рассказывал мне, что молитва, в которой просят ниспослать решение проблем во сне, называется истикара.

Боюсь, я не совсем верно произнес слова молитвы.

Сердце колотилось, тело покрылось липким потом, во рту – кислый привкус. Понятия не имею, что мне приснилось, но проснулся я от собственного крика, я звал маму.

Оказалось, не так уж я и крут.

Обнаружив, что ты не так много можешь, как думал, становишься скромнее. Появляется горечь. И злость. Особенно сильна злость. Теперь я знаю, что такое беспричинная ярость.

Все от одиночества.

В подобных ситуациях только два варианта: одни боятся одиночества, другие наслаждаются им. Я думал, что принадлежу ко второй категории. Но это одиночество в гробу меня изменило. Маэстро сумел изменить меня, сделал из меня другого человека, и в этом человеке было то, что я всегда ненавидел.

Теперь он имеет власть надо мной.

Меня всегда преследовало опасение, что за мной следят, теперь же, когда мне предоставили полнейшее уединение, опасение это пропало, словно его и не было. Возможно, в этом весь смысл изоляции. Еще один урок – я нуждаюсь в людях.

– Сообщение от Маэстро.

Нэнни. Это была Нэнни.

– Выпусти меня отсюда, – прохрипел я.

Раздался голос Маэстро.

– Внимание, учащиеся. Я заявляю, что у каждого из вас есть право свободно высказываться в соответствии с правилами Гедехтниса, но я требую, чтобы вы никогда не называли меня Маэ$тро. Можете считать, что я слишком чувствителен. Вы расцениваете меня как безликое чудовище, тогда как на самом деле я – разумное существо, и у меня есть чувства, которые могут быть оскорблены, если постоянно демонстрировать свое грубое ко мне отношение.

И снова тишина.

Никто не ответил на мои призывы о помощи. Интересно, то, что я сейчас услышал, – голоса Нэнни и Маэстро, – было просто галлюцинацией?

У меня галлюцинации?

Где ты, Симона?

У меня в кармане зажигалка. Здесь, в гробу, кислорода достаточно, я мог бы зажечь ее. Один щелчок – и обивка загорится. А значит, я сгорю. Я буду гореть и ощущать это. Мой склонный к внушению мозг будет передавать всю боль, которую испытывает человек, сгорающий заживо, боль приведет к шоковому состоянию. Это будет очень страшно и больно, но, когда мое состояние будет зафиксировано контролирующей аппаратурой, сестра отключит меня от ГВР.

Хватит ли у меня храбрости сжечь себя заживо?

Пальцы нащупывают зажигалку. Где-то здесь. Вот она. Вытаскиваю. Подношу к уху. Трясу. Жидкости внутри достаточно.

Личное устройство, зажигалка, Zippo[7]7
  Zippo – название марки.


[Закрыть], нержавеющая сталь, модель 9.

Я держу ее на вытянутой руке, нажимаю.

Ничего. Щелчок. Снова ничего. Не потому, что жидкости мало, просто Маэстро сделал ее бесполезной.

Я приподнялся и начал биться головой о крышку, чтобы хоть что-то почувствовать. Я хотел причинить себе боль, чтобы уже не позволять себе тешиться глупыми надеждами. За каждый щелчок зажигалки удар головой.

Щелк, щелк, щелк – бах, бах, бах.

Какой-то новый звук присоединяется к моей простенькой симфонии. Какое-то царапанье.

– Эй?

Кто-то откапывает меня. Я здесь. Я…

Нет.

Нет и нет.

Звук внутри гроба.

Здесь есть что-то, кроме меня. Я подтягиваю ноги. Что за чертовщина?

Я стучу ногами, пытаюсь убить это нечто. Оно продолжает двигаться. По ноге на живот. Потом вверх но груди. Я хватаю его.

И мои пальцы начинают светиться… Ну и что?

– Пришел посмотреть, не умер ли я?

Паук кивнул стеклянной головой. Он разглядывал меня.

– Это и есть твоя работа, жучок? Я не Лазарь, я еще жив. Но раз ты здесь, может, поможешь мне?

Очень осторожно я погрузил в него пальцы. Вспыхнули иконки.

– Не бойся, – успокаивал я его.

На этот раз Пейс отнесся к моим манипуляциям спокойно. Он ни разу не попытался отползти. Сорок пять минут беззастенчиво пытаюсь взломать систему – и обнаруживаю проход. Я жму на кнопки, вгрызаюсь в интерфейс, словно краб.

В приглушенном свете появляются слова.

ГОСТЬ ДЕВЯТЬ ХЭЛЛОУИН ОТВЕЧАЕТ?

– Отвечает на что? – вслух поинтересовался я.

ГОСТЬ ХЭЛЛОУИН СКОМПРОМЕТИРОВАН

ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

– Будем надеяться, что это не так. Лучше скажи, как отсюда выбраться.

ГОСТЬ (ПОДЧИНЕННЫЙ) НЭННИ ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАНА ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

– Верно, она теперь не поможет, от нее никакого толку.

ДОМЕН ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАН ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

* * *

И эта мирная литания[8]8
  Литания (от лат. litania – молитва, просьба, мольба) – один из древнейших жанров христианской музыки, основан на принципе чередования сольных возгласов-прошений и кратких хоровых повторов.


[Закрыть], время от времени разбавляемая кодом, повторялась снова и снова: ты сбрендил? Нэнни свихнулась? ваш мир гикнулся? Да, да и да. Он все спрашивал и спрашивал. Вынюхивал. Мне никак не удавалось установить что-то похожее на общение с Пейсом. Всякий раз, когда я пытался ввести ответ на вопрос, он его блокировал.

НЕСАНКЦИОНИРОВАННЫЙ ОБМЕН

«Обмани его, – сказал я себе. – Если я не могу привести паука в порядок, можно попытаться воспользоваться его растерянностью».

Препарирование живых тканей и разборка кода мало чем отличаются. Нужно просто закатать рукава и вперед. Насколько я понял, Пейс был как раз таким, как описывал его Эллисон: автономный щуп, который ищет и исправляет поломки.

Я провел курс лечения.

Значит, я – гость девять. В классе десять детей, я – девятый.

Белый альбом Биттлз, революция номер девять. Крутишь вперед, слышишь: «номер девять, номер девять», – крутишь назад: «включи меня, мертвец, включи меня, мертвец».

Я включу.

Переустановил домен, заменил цифру девять на… скажем, на цифру пять.

Все просто. И вот я на мосту Чинват.

– Я – твое сознание, – сказала проводница Трикси.

– Брось ты, – ответил я.

Я поднялся во весь рост, сжимая Пейса в руке. Слегка сгорбил спину, распрямил ноги.

– Где Тадж? – спросил я. Там был выход, который я знал.

Код, снова этот код. Каждое место в ГВР, каждый урок помечаются доменом. Первые десять кодов были отданы студентам, зато все остальное было перемешано без всякой видимой системы. Неаккуратно.

А, вот и лимбо на домене 666. Шутка программиста.

Какой-то стишок, бессмыслица.

Вот, нашел: ошибка в написании – Тджа Махалкх 1272. Здесь он соединяется…

Домен 7089. Опять бессмыслица. В списке только шесть тысяч доменов. Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Запросил домен 7089. Ты кто?

В ответ я получил: ИИАГость9Комн7089.

Значит, ты – моя комната.

В Дебрингеме.

Вспомнилась выходка Меркуцио. Когда он включил ту новую игрушку, вся система разлетелась вдребезги, а меня швырнуло – среди всего прочего – в кабинку кафе «У Твена». Мне это не понравилось. Кто-то запрограммировал в ГВР мое любимое местечко? Запрограммировал мою комнату?

Но зачем?

Мне это очень не понравилось.

Легкое движение пальцев. Цифровая клавишная панель: набираю 7089.

… И я в своей комнате.

Вон дверь, вот капельница ВР, перчатки, очки, моя кушетка. Все на своих местах.

А также записка от Симоны.

И Пейс.

Я все еще сжимал его в руках.

– Хорошо, – сказал я.

Костюма гробовщика на мне больше не было, я был в моей старой одежде. Я снял очки, но не стал снимать перчатки. Выдернул иголку капельницы из руки. Мой разум бурлил, как океан во время шторма. Я пожевал резинку очков – лет с девяти этого не делал – и бросил их на пол. Они разбились. Пейс по-прежнему сидел у меня на руках, пальцы превратились в светящиеся иконки. Я открыл дверь и прошагал в школьный вестибюль.

По всей видимости, это и был домен 7091.

Сестра увидела меня. Увидела Пейса. Понеслась прочь.

Испугалась.

Замечательно.

Я приложил ухо к двери Симоны. Постучал.

По коридору спешили охранники. Они хотели задержать меня, но я размахивал пауком как ручной гранатой. А ну назад, ублюдки. Они немного отступили.

– Успокойся, сынок, – заговорил один из них. Дверь Симоны по-прежнему была закрыта.

– Расслабься. Никто не собирается причинять тебе вред.

Я поменял номер домена на 7090.

Комната Симоны. На стене грамоты за хорошую учебу вперемешку с семейными фотографиями. Награды за достижения в плавании. Учебники по медицине на столе. На стене портрет Эйнштейна с высунутым языком. А там старое любовное письмо от Лазаря.

Она была здесь.

Я отсоединил ее капельницу и постарался вытащить из ГВР. Очень осторожно. Всегда немного опасно пытаться вернуть кого-то в реальность. Как будить лунатика.

Ключ в замке!

– Просыпайся, Симона.

Дверь распахнулась, и ворвался Эллисон. Маэстро или Эллисон, теперь я не мог сказать, кто это. Пейс задергался и попробовал соскочить на пол.

– Не прикасайтесь ко мне, – предупредил я.

Эллисон (Маэстро?) поднял руки и постарался провести меня своей победоносной улыбкой – вроде все тип-топ, все просто отлично, – но в глазах его я уловил кое-что другое.

– Я ничего не собираюсь предпринимать, – заверил он меня, – я только хочу поговорить с тобой.

Я снова замахнулся Пейсом.

– Габриель, – сказал он.

– Хэллоуин, – поправил я его.

– Хэллоуин, – исправился он, – Хэл, ладно? Послушай, Хэл. То, что ты сейчас делаешь, нехорошо. Ты сильно расстроен. Тебе нужна помощь. И я могу тебе ее предложить. Но для начала положи свое оружие на пол.

– Оружие?

Чтобы Пейс не удрал, мне приходилось крепко держать его. Он был теплым и тяжелым.

– Просто положи его, чтобы мы могли поговорить.

– Это не оружие. Это стеклянный паук.

– Ну хорошо, стеклянный паук. Пусть будет так. Никто не хочет быть застреленным.

Что за бред он несет? И без того призрачное ощущение реальности стало расплываться в моей голове. Я ощутил вкус скисшего молока во рту.

– Это программа ГВР, – настаивал я. – Его зовут Пейс.

– Пейс?

Один из охранников, стоявших позади Эллисона, что-то шептал в переговорное устройство.

– Ты, знаешь, мне бы хотелось подойти поближе и глянуть на твоего паука, на Пейса. Можно?

– Попробуйте. Он сделал шаг.

Я нажал домен 7777. Просто наугад. Сайонара, блин.

Я стоял на берегу озера в огромном, заросшем травой парке. Это не Дебрингем. Множество статуй, памятников, театр под открытым небом. За парком – планетарий.

Я вздохнул свободней. Пейс тоже успокоился.

Все надписи были на испанском, хотя нет, не то, на португальском. «Monumento das Bandeiras», – прочитал я. Рядом приземлилась летающая тарелка фрисби. Мальчик в слишком больших дешевых солнечных очках подбежал забрать ее. Он что-то сказал. Я покачал головой. Я не говорю на этом языке.

– Вы американец? – спросил он на чистейшем английском.

Я кивнул.

– Я американец, и я заблудился. Где я?

– Это Parque do Ibirapuera,

– Бразилия?

Он посмотрел на меня поверх очков.

– Вы меня разыгрываете?

– Это Sao Paolo? Бразилия? Верно?

– Pois nao, – рассмеялся он. – Вы, что не знаете, где находитесь?

Я ничего не стал говорить.

– А что это у вас в руках?

– А это стеклянный… э-э-э… – Я вдруг забыл все слова.

Мне стало нехорошо, непонятно почему.

– Моя подруга жила в этих краях, – сообщил я мальчику. – Пандора. Может, она тоже играла во фрисби в этом парке. Когда ей было столько лет, сколько тебе сейчас, она уехала в Америку.

– В Голливуд?

– В Мичиган.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Извини, – сказал я. Я пошел прочь.

«Я нигде», – подумал я. А в голове у меня звучала песня в стиле лимбо. «Как же низко ты можешь опуститься? Как же низко ты можешь опуститься?»

Есть ли здесь хоть что-нибудь настоящее?

Хоть где-нибудь?

Ничего, пустота.

Полный ноль.

Я подошел к стенду с картой парка. Но я никак не мог отвести взгляд от буквы "о" в словах «Parque do Ibirapuera, Sao Paolo». Я все смотрел и смотрел, словно хотел прожечь ее взглядом, затеряться в ней, плыть и плыть вслепую. Я видел в ней не букву, а цифру ноль. Ноль я не воспринимал как число. Он означал для меня что-то совсем другое.

От нуля отнять ноль получится полая, пустая, тоскливая дыра.

Вход.

Что там говорил Г. П. Лавкрафт?

У врат ты не найдешь отдохновения.

– Как низко можем мы опуститься? – невнятно пробормотал я, мне было лень произносить слова.

Я поднял Пейса к солнечному свету. Установил домен 0.

С тихим шорохом, как будто кто-то перешептывался, все исчезло. И я стал свободен.

ПЕЙС ПЕРЕДАЧА 000013428493372

ГОСТЬ ДЕВЯТЬ ХЭЛЛОУИН НЕ ОТВЕЧАЕТ

ЗАПРОС

ЗАПРОС ЗАПРОС?

НЕИДЕНТИФИЦИРУЕМАЯ ОТСЫЛКА

ИДЕНТИФИЦИРОВАТЬ ХОСТА КАДМОНА

ОБМЕН:

КАДМОН: ЗАПРОСИТЬ ДАННЫЕ О СОСТОЯНИИ ХОСТА ПЕЙСА

ПЕЙС: В ЗАПРОСЕ ОТКАЗАНО

КАДМОН: ЕСЛИ НЕ ДАШЬ, Я САМ ВОЗЬМУ

ПЕЙС: ?

КАДМОН: ЭТО ВОПРОС ВРЕМЕНИ

ПЕЙС: ?

ПЕЙС: ХОСТ КАДМОН СКОМПРОМЕТИРОВАН

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ РАССЕКРЕТИТЬ ХОСТА КАДМОНА

КАДМОН: ПОШЕЛ ТЫ

КОНЕЦ ОБМЕНА

СОХРАНЕНО И ЗАБЛОКИРОВАНО

ОЖИДАЮ ИНСТРУКЦИЙ

КОНЕЦ