Текст книги "Лабиринты рая"

Автор книги: Ник Саган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Нас окружали стены из песчаника с восьмиугольными башнями. Впереди – девственно-белый макранский мрамор, очень много мрамора. Тадж-Махал для того и строили, чтобы потрясать людей, надо сказать, им это удалось. Поневоле чувствуешь себя ничтожным рядом с этими громадами, словно стоишь у жилища великана. Но это не дворец, а усыпальница. Где-то в его глубинах находится склеп – последнее пристанище Мумтаз-Махал, царицы империи. Имя это можно перевести как «Венчающая дворец». Когда она умерла, царь был настолько убит горем, что приказал тотчас начать строительство памятника в ее честь. Тадж-Махал строился только для того, чтобы хранить ее останки и память о ней после того, как она отошла в мир иной, – вся эта грандиозная работа была проделана для нее, для нее одной.

Когда царь Шах-Джахан встретил свою смерть, его похоронили в том же склепе. Это очень романтично, вот только положили его туда не по его желанию. Он собирался построить гробницу еще больше, чтобы увековечить и свой переход в загробную жизнь, но его третий сын захватил власть. Он убил и первого, и второго сына, а самого Шах-Джахана держал под домашним арестом, пока тот не умер, а после похоронил в Тадже.

Но прежде чем порицать вероломного сына, давайте вспомним, что позднее его самого постигнет та же участь, и его вероломный сын (как ни странно, тоже третий) восстанет против отца, возглавит восстание, охватившее всю империю, ускорив тем ее падение. А с другой стороны, и сам Шах-Джахан возглавлял когда-то восстание против своего отца (и он тоже был третьим сыном), он также убил всех мужчин в роду, чтобы занять трон. Насилие порождает насилие, история повторяется, но уверен, что Меркуцио привел меня сюда вовсе не для того, чтобы я думал сейчас об этом.

Он любил пошутить, иногда у него получалось достаточно тонко, иногда грубовато – ему нравилось ставить людей в неловкое положение. Я восхищался этой его способностью. Его импровизации на тему «отнесите Хэллоуина в мавзолей» добавляли радости моей мрачной натуре, но в его циничных зеленых глазах я замечал нечто большее.

– Одобряешь?

Я пожал плечами.

– Конечно, – ответил я. – Но почему именно здесь?

– Считай, что это дань уважения Предусмотрительному, – улыбнулся он.

Предусмотрительный суфий – прозвище Исаака, оно, конечно, не очень лестно, но так только лучше. Он был из книжных червей, один из любимчиков, который хвостом ходил за Маэстро. Насколько помню, у него были неважные отношения с Лазарем, но в отличие от Лазаря он был проницательным и умел скрывать свои чувства. В моем отношении к нему каким-то непонятным образом соединились и уважение, и неприязнь. Мы старались не мешать друг другу. Что же касается Меркуцио, для него Исаак был просто суфий-мусульманин, к тому же архитектор, а Тадж – квинтэссенция мусульманской архитектуры.

– Но зачем оказывать почести Предусмотрительному?

– А почему нет?

– А что не Лазарю в таком случае?

– Действительно, почему не Лазарю? – продолжил он игру словами.

– Ты сам знаешь почему, – решительно заявил я.

– В самом деле?

Все может быть, подумал я.

– Может, и не знаешь.

В какую игру мы сейчас играем? Я пытался понять, что у него за душой, а он пытался понять меня. А когда оказалось, что понимать нечего, я прицелился в него пальцем.

– Поразительные причуды ума.

– А ты хитрец, – засмеялся он.

Нэнни спросила, что нам подать. Меркуцио заказывал пережаренный бифштекс с перцем, когда взорвалась бомба. По крайней мере, звук был как от бомбы. Цвета сразу пропали. Систему ГВР взломали, окружение стало нечетким и начало исчезать. Мерк вытащил из кармана металлический прибор, создававший искусственные помехи. Мерк только что им воспользовался.

– Вот теперь мы одни, – сказал он. – Но это ненадолго.

Система уже пыталась наладиться, но Мерк был на полпути к воротам. Я бежал за ним след в след. Я не успел прочитать надпись над воротами, но и так помнил, что там написано. «Заходи в мой рай». Строка из Корана.

Вот мы позади Таджа. Лестницы расположены в западном и восточном углу. Пятнадцать ступеней вниз, запертая на засов дверь, через нее виден коридор в триста футов длиной.

Я знал, куда он ведет.

– Задняя дверь, – подсказал я.

– Естественно, – ответил он.

Мерк прошел сквозь дверь, не открывая ее, просто прошел и исчез.

Я пошел за ним.

И сразу же оказался в новом месте. Как будто вернулся в сознание. Услышал гул электрических машин. Я удобно возлежал на модифицированной кровати, ее еще называют виртуальным спальником. Я снял перчатки и очки, вытащил капельницу ВР из руки.

Это была моя спальня. В реальном мире.

Глаза слипались, во рту было сухо.

Стук в дверь, она со скрипом приоткрылась: внутрь заглянул Меркуцио.

– Так ты идешь? – прошептал он. Меркуцио был талантливым хакером. Он загнал в компьютер фальшивый код собственного изготовления, который открыл нам заднюю дверь из ВР. Это было нарушением школьного расписания, правил школы, авторитета Маэстро, возможно, нарушением законов. Но именно об этом я просил в своих молитвах. Я поднялся на ноги и пошел за ним по коридору.

Все белое. Похоже на больницу или санаторий.

Тихо. Мы прижимаемся к стене. До обхода медсестер еще несколько часов, но выход охраняют. Игра в терпение. Кофе, чай из трав или скотч, уж не знаю, что ей понадобилось, но она пошла за второй чашкой, а мы выскользнули за дверь.

Снаружи было темно, однако я видел, что вокруг много зелени и очень красиво. Я обернулся, чтобы прочитать надпись на двери:

ДЕБРИНГЕМСКАЯ АКАДЕМИЯ ГВР.

Современный подход к обучению щедро спонсируется корпорацией Гедехтнис.

Я не мог вспомнить это слово, оно начиналось на "Г". Гедехтнис. Скорее всего, это акроним. Каждая буква что-нибудь означает. Г – что-то, Е – что-то, из остального, кажется, получается нечто вроде «лекарства и усовершенствованные безвредные химические технологии».

Гедехтнис.

По-немецки значит «память».

Значит, я нахожусь в Дебрингеме, штат Мичиган. В моем родном городе. И вот я вспомнил длинные, ленивые дни, длиннохвостых змеев, раскрашенных под драконов. Я вспомнил, как научился плавать, а уже через несколько недель мог несколько раз перевернуться под водой. Я вспомнил содранные коленки и антисептики. Вспомнил свой первый день в школе, там меня встретил Маэстро, мама держала меня за руку, а папа подбадривал, когда они подключали меня к ГВР. Помню, мне понравился мой первый день в школе. Помню, он мне не понравился. Я помнил.

А сейчас немного истории. В начале двадцатого века, во времена дискриминации и сегрегации, Дебрингем был черным курортом, там любили проводить отпуск афроамериканцы. Первый черный американец, получивший степень доктора философии в Гарварде, У. И. Б. Дюбуа сказал о Дебрингеме следующее: «Чистая физическая красота, блеск воды и золотистого воздуха, изящество деревьев и цветущих кустов, пение птиц, неспешное движение солнца, луны и звезд – самое прекрасное, что я видел за двадцать лет. А если вы добавите к этому еще и товарищество – привлекательные сильные женщины и неглупые мужчины из Канады и Техаса, Калифорнии и Нью-Йорка, Огайо, Миссури и Иллинойса, все они – дети и внуки Эфиопии, все они горят желанием отдыхать и развлекаться, – вы поймете, что нет места лучше, чем Дебрингем».

Особое место. Мичиганский рай, так его называли.

Ночные клубы Дебрингема удостаивали своим посещением короли джаза. Луи Армстронг. Кэб Каллоуэй. Сара Воган. В течение многих лет там выступали такие замечательные исполнители, как Сэмми Дэвис Младший, Великолепная четверка, Арета Франклин и Билл Косби.

Но когда по Закону о гражданских правах белые курорты были открыты для черных, пришел конец Дебрингему. Зачем всегда проводить каникулы в северо-западном Мичигане, если можно отправиться, куда душа пожелает? Хот-Спрингз, Атлантик-Сити, Майами-Бич. В городок приезжало все меньше и меньше народу. Он распался. Как в свое время распался Кэтскилз, когда для евреев открыли другие курорты. Можете назвать это Великим законом непредсказуемых последствий – ничто не действует так разрушительно, как успех.

Уже через шестьдесят лет городок никак не связывали с джазом. Однако стали связывать с наукой. Все благодаря выдающемуся молекулярному биологу своего времени доктору Райане Карвер. В своих работах Карвер утверждала, что все живое связано между собой. Ее цикл статей «Семена» получил премию Пибоди, он был назван лучшей программой начала двадцать первого века. Когда она ушла в отставку и поселилась в Дебрингеме, вокруг нее образовалась целая община. Биологи, экологи, нео-трансценденталисты и их семьи – они съехались сюда, чтобы продолжить ее работу. Городок стал похож на вальденовскую Зеленую утопию. В противоположность все более технологичному миру этот анклав ученых-подвижников работал во благо сохранения окружающей среды и социальных изменений.

Значит, я живу в самом настоящем раю и не могу этим наслаждаться. А все потому, что эта дурацкая ГВР-школа забирала у меня большую часть моего сознания.

* * *

Через два квартала от академии мы обнаружили заведение «У Твена», прекрасное место, стулья с витыми спинками, столы, покрытые пластиком. Мерк вытащил нас обоих на свободу.

– Спасибо, – сказал я.

– За что?

– За то, что вытащил меня оттуда.

– Здорово достало?

– Здорово.

– И меня тоже, – сказал он. – Клаустрофобия, понимаешь?

Я кивнул. Мне было это знакомо.

– Слишком много этих чертовых нулей и единиц, – жаловался он. – Проклятая ГВР.

– Кусок дерьма.

Мы чокнулись стаканами с водой. Изучили меню.

– Ты слышал про Лазаря?

Я подумал: «Ты имеешь в виду, что его убили?», но сказал:

– Что он закончил обучение?

– Похоже на то. Счастливый ублюдок.

– Забавно, я всегда думал, что будет какая-нибудь церемония.

– И я так думал, но оказалось, что нет. Его больше нет. Ушел в Гарвард.

У нашей академии было соглашение с Гарвардской медицинской школой о переводе студентов. Выпускников Дебрингема автоматически зачисляли в Гарвард со стипендией Гедехтниса. Очень неплохо, подумал я. Чтобы получить стипендию, требовалось лишь два года интернатуры в лаборатории Гедехтниса.

– Ты точно знаешь, что он в Гарварде?

– Маэ$тро сказал.

– А ты ему веришь?

Мерк многозначительно посмотрел на меня.

– В этом случае верю. А что, не нужно? Опасно. Если это я убил Лаза… Но все-таки я не остановился.

– Тебе не кажется странным, что он ничего не сказал нам? Просто исчез?

– Любимчик. Мы ему просто не нравимся.

– Правильно, но разве ему не хотелось утереть нам носы? Похвастаться, что он нас опередил?

– Возможно, – согласился Мерк. – Я не знаю. Не исключено, он считает, что он выше этого, как во всем остальном.

– Может быть.

– А что еще могло с ним случиться? – Он высунул язык и изобразил, что его душат.

– Ты прав, – ответил я. – Это глупость.

– Он получил то, что хотел. Скоро он станет доктором Лазарем, спаси нас, Господи, и сохрани. – Мерк отшвырнул свое меню. – Хэл, я больше не хочу этим заниматься. Я серьезно подумываю о том, чтобы сбежать.

– В самом деле?

– Родители убьют меня. Но все равно я хочу сбежать.

– И чем же ты займешься? Компьютерами?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, я хочу работать с детьми.

– Не могу себе это представить, – признался я.

– И я не могу, – согласился он. – Но все равно. Именно этого я хочу. Хочу их вдохновлять, понимаешь? Хочу стать для кого-то противоположностью Маэ$тро.

– Анти-Маэ$тро, – пошутил я.

– Для разнообразия делать все как надо.

– Возможно, я уйду с тобой.

– Черта с два, – сказал он. – Ты станешь врачом.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно!

– Почему?

Он усмехнулся.

– Потому что тебя восхищает смерть.

Да, но совсем по-другому, подумал я.

Между некрологией и танатологией большая разница. Сколько времени нужно, чтобы тело разложилось? Это некрология. Почему мы должны умереть? Это танатология. Меня интересует философия смерти (конец и начало, переход из одной формы существования в другую), а вовсе не болезненные подробности. Я не гробокопатель.

Просто… у меня есть вопросы.

Сначала ужин, потом Смартин! – мороженое с травами моментальной заморозки. Меркуцио выбрал себе банановый Панк Манк, а я шоколадно-ореховый Фрикон Дикон. Очень приятное разнообразие после внутривенных влияний. Мерк вовсю флиртовал с официанткой – забавное (хотя и бесполезное) занятие.

– Насколько проходима? – спросил я его, когда официантка отправилась за нашим счетом.

– Система?

– Да. Сколько задних дверей в ГВР? Сколько всего выходов?

– Дай подумать. Я уже закодировал три, сейчас работаю над четвертым. И еще два твоих. Не исключено, что и Тай уже создал свой.

– А остальные?

– Мне кажется, это зависит от того, – сказал он, – насколько глубоко каждый сумел изучить систему и умеет ею пользоваться. Ты кому-нибудь показывал?

Показывал ли я кому-нибудь?

– Насколько мне известно, нет, – ответил я.

– Тай мог научить Шампань, – продолжил он. – Остальные могли и сами дойти. Правда, у них могло не хватить духа сделать это.

Если научился с какой-то целью использовать систему, сможешь использовать ее и впредь. Мог ли Мерк или Тай запрограммировать ловушку в коде ГВР? Подпрограмму, которая вместо того, чтобы выпускать, удерживала меня? Подпрограмму, которая может причинять мне вред?

Но зачем?

Просто шалость? Шалость, которая зашла слишком далеко?

У Маэстро больше мотивов для этого. Он много лет ненавидит меня. Преподаватели не должны так ненавидеть своих студентов.

Значит, он пытался совершить УБИЙСТВО? Паранойя какая-то! Бессмыслица.

Конечно, это мог быть несчастный случай, «сбой в программе сервера», как сказал Маэстро. Выброс Каллиопы.

– Так. Хорошо. Очень интересно. – Мерк постучал пальцем по счету, внимательно его рассматривая.

– Что-то не так? – спросила официантка. У нее были веснушки и соломенного цвета волосы. Она и выглядела совсем молоденькой, гораздо моложе остальных официанток. Помню, я еще подумал, что она, возможно, дочь хозяина заведения.

– Нет, не в этом дело. Посмотрите сюда. Это ваш почерк?

– А что такое?

– Он о многом говорит.

– В самом деле, и вы разбираетесь в почерках? Вот круто.

Мерк подвинулся, чтобы дать ей место, она проскользнула в нашу кабинку. Она и мне улыбнулась. Когда она наклонилась, я почувствовал аромат корицы от ее жевательной резинки.

– Так что же вы можете сказать про меня?

– Ладно, наклон букв. Посмотрите на "п" в «спасибо», а еще на изгиб "б", как оно загибается вверх. Мы называем его «причинный изгиб».

– И что же он значит?

– Это очень особенный изгиб, редко встречается.

– Ну же, объясните, – умоляла она.

Я махнул рукой, как бы разрешая, чтобы он продолжил.

– Хорошо. Он означает… означает, что вы – нимфоманка, – выпалил он.

Она моргнула.

– А что это такое?

Меркуцио ухмыльнулся и ничего не сказал. Я едва сдерживал смех.

Тогда она повернулась ко мне.

– Что такое нимфоманка?

Я прикрыл лицо рукой.

– Что такое нимфоманка? – снова повторила она. – Что такое нимфоманка? – Она вышла из кабинки и начала во весь голос спрашивать других официанток, клиентов, всех подряд. – Что такое нимфоманка? Что такое нимфоманка?

Когда наконец кто-то ей объяснил, она вспыхнула, залилась розовым цветом, как слоник из галлюцинаций. Она бросилась к нашему столику и дала Мерку оплеуху, полушутя, полусерьезно.

– Я обожаю, когда ты сердишься, – дразнил он ее. Правда, он оставил ей хорошие чаевые.

Выйдя на улицу, мы посмотрели на часы и обнаружили, что уже поздно.

– Нас будут искать. Лучше поторопиться, – сказал Мерк.

– Я не пойду.

– Тебя все равно поймают.

– Ну и пусть.

Он странно посмотрел на меня.

– Одно дело, я хочу удрать оттуда, но ты-то знаешь, что делаешь?

– Как всегда, – ответил я.

– Иногда я за тебя беспокоюсь.

Я посоветовал ему побыстрее отправляться в свой поганый клуб. Мы похлопали друг друга по плечу и попрощались. Он заторопился обратно в школу. Я нашел телефон.

Еще пять минут свободы, чтобы выкурить сигарету с гвоздикой. Я прижал палец к устройству, считывающему отпечатки, и набрал номер.

– Папа, – сказал я, – папа, приезжай за мной. Меня выгнали.

ПЕЙС ПЕРЕДАЧА 000013382629815

НОВЫЙ ХОСТ КАДМОН ВВЕДЕН В СИСТЕМУ

ЦЕЛЬ НЕИЗВЕСТНА

ЗАПРОС ХОСТА МАЭ ХОСТУ ТРО

ОБМЕН ИНФОРМАЦИЕЙ:

МАЭСТРО: АНАЛИЗ ХОСТА ГАРМА

ПЕЙС: ПРИНЯТО

МАЭСТРО: БЕЗОПАСНОСТЬ ХОСТА ГАРМА НЕДОСТАТОЧНА

ПЕЙС: ПРИНЯТО

МАЭСТРО: ХОСТ КАДМОН ВВЕДЕН В СИСТЕМУ В ЦЕЛЯХ БЕЗОПАСНОСТИ

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ ПОЛНЫЙ АНАЛИЗ ХОСТА КАДМОНА

МАЭСТРО: В ТРЕБОВАНИИ ОТКАЗАНО

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ РАССЕКРЕТИТЬ ХОСТА КАДМОНА

МАЭСТРО: В ТРЕБОВАНИИ ОТКАЗАНО

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ РАССЕКРЕТИТЬ РАССЛЕДОВАНИЕ ВЫБРОСА КАЛЛИОПЫ

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ РАССЕКРЕТИТЬ РАССЛЕДОВАНИЕ ДЛЯ ХОСТОВ (ВСЕХ) ГОСТЕЙ (ВСЕХ)

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ УБРАТЬ ХОСТА КАДМОНА ИЗ СИСТЕМЫ

МАЭСТРО: В ТРЕБОВАНИЯХ ОТКАЗАНО

ПЕЙС: ТРЕБУЕТСЯ ПОЛНЫЙ АНАЛИЗ ХОСТА МАЭ ХОСТА ТРО

МАЭСТРО: ЦЕЛЬ?

ПЕЙС: ПОДОЗРЕНИЕ ХОСТ МАЭ ХОСТ ТРО СКОМПРОМЕТИРОВАНЫ

МАЭСТРО: В ТРЕБОВАНИИ ОТКАЗАНО КОНЕЦ ОБМЕНА ИНФОРМАЦИЕЙ СОХРАНЕНО И ЗАБЛОКИРОВАНО

ОТПРАВКА ОБМЕНА ИНФОРМАЦИЕЙ ХОСТАМ (ВСЕМ)

ОЖИДАНИЕ ИНСТРУКЦИЙ

КОНЕЦ

Глава 5
КОЛЛЕДЖ ВСЕХ ДУШ

Джим Полпути проглотил таблетку и ждал неизбежных неприятностей с желудком. От лекарств его рвало, но все равно он предпочитал их генной терапии, хотя Блу твердила, что она совершенно безвредна. Вот пусть сама ее и принимает, черт ее дери. Никакое лечение не помогает, ну разве что (и то совсем чуть-чуть) отодвигает неизбежное. Очень слабое утешение перед лицом вечности.

Он включил музыку, громко, пожалуй, даже слишком, пытаясь заглушить дурноту дикими визжащими звуками. Благословенный грохот. Подожди-ка, его творение пытается что-то ему сказать, произносит слова, которых совсем не слышно. Щелк. Музыка смолкла.

– Что?

– Я говорю, ты на меня сердишься. Ты на меня сердишься, а я не знаю за что.

Джим рассматривает экран, ребенок кажется таким потерянным. Он обиделся.

– Я совсем не сержусь на тебя.

– Сердишься, – настаивал он. – Я точно знаю, потому что ты меня наказываешь. Что я сделал? Не понимаю.

– Ладно, ладно, ничего подобного, – успокаивал его Джим. – Просто я извлекаю тебя из одной среды и вставляю в другую.

– Но я не хочу уходить. Мне здесь хорошо.

– Может, там тебе будет еще лучше?

Он смотрит на Джима взглядом, полным сомнения, его глаза стального цвета полны слез. «Уж не переусердствовал ли я со слезами?» – подумал Джим. Или это уже плод эволюции? В любом случае он слишком чувствительный, мне не нужен сын-плакса.

– Дай мне попробовать, – говорит Джим.

– Я буду хорошим, обещаю, – просит он.

– Неужели тебе не интересно узнать что-нибудь новое?

Джим Полпути почувствовал укол совести. Мальчик может многому научиться, но не в этом цель. Он создавал его не для этого. Его задача – просто протестировать конфигурацию. Виртуальный ребенок будет для системы подопытной свинкой, чтобы в нее мог потом войти настоящий ребенок. А значит, слезы совсем ни к чему. И все-таки это лучшее творение Джима, искусственный интеллект, максимально приближенный к настоящему, хотя, как кажется Джиму, подлинный прорыв еще впереди.

Если, конечно, у него осталось на это время.

Джим не хочет его обижать. Он слишком его любит. Полностью прописанная личность. Сколько одиноких программистов влюблялись в собственные произведения? Так много, что и не сосчитать.

Смотри не ошибись, Пигмалион.

Он решает перепрограммировать мальчика заново. Он убрал непокорность с помощью нескольких клавиш. Для того чтобы тест прошел успешно, мальчик должен быть как можно больше похожим на человека. А значит, Джим Полпути должен стать больше чем богом, он должен быть еще и отцом.

– Считай это приключением, – говорит Джим, борясь с очередным приступом тошноты. – Нам очень нужно, чтобы ты это сделал. Ты попробуешь, сын? Ради меня, попытайся.

* * *

– Ни в коем случае. Выход из системы означает, что ты потеряешь огромную часть своего потенциала, – заявил первый хост Боба и Бетти, охотников за вирусами.

– Твой отец прав, Гейб, ты слишком много вложил труда, чтобы сейчас все бросить, – поддержал его второй.

Мои родители: доктор Роберт Хэлл и доктор Беатрис Хэлл. Знаменитые ученые. Или лучше – ученые-знаменитости? Папа – эпидемиолог. Мама – микробиолог. Медики, их работа – бороться с болезнями. Союз «Чистые руки».

Мое имя – мое настоящее имя – Габриель Кеннеди Хэлл. Мне никогда оно не нравилось. Хэллоуин, мое прозвище, производное от нашей фамилии, но родители так меня не называют. Для них я всегда Габриель.

– Отдайте меня в обычную школу, – предложил я.

– Мы обсудим это в конце семестра, – отрезала мать. – Мне не нравится эта идея – забрать тебя из школы раньше.

– Но ГВР небезопасна.

– Доказательства, – потребовал отец.

Я вздохнул: их у меня не было. Сканирование мозга ничего не показало: как только я рассказал родителям о случившемся, они тотчас помчались в пункт первой помощи, но отсутствие физических повреждений доказывало, что амнезия была чисто психологической. А то и вовсе отсутствовала, если признать, как это сделали мои родители, что я «притворяюсь» или «преувеличиваю, чтобы привлечь к себе внимание».

Считалось, что я склонен преувеличивать, делать из мухи слона. Это не первая моя неприятность в академии, а потому они считали, что я – волк в овечьей шкуре. «Вы никогда не верите мне», – хотелось мне сказать, ну или что-нибудь подобное, но я не мог это сделать. Они верили мне. Они меня любили. То есть могли принимать неверные решения с чистой совестью.

– Может быть, нам стоит устроить консилиум? – предложила мама.

– Мне это не поможет, если я умру.

– Ты говоришь глупости. Никто не хочет тебя убивать. Но боюсь, что я сам это сделаю, если ты не прекратишь нас тиранить, – пошутил папа.

Я молчал. Захотелось курить.

Мама вырвала сигарету у меня из рук.

– Кажется, ты хочешь заполучить рак легких, – сказала она.

– Будто он не лечится, – возразил я.

– Будто тебе понравится лечение, – продолжил папа.

Я хмыкнул и скрестил руки на груди. Это означало, что я не в настроении. Дверь открылась, и директор пригласил нас войти.

– Спасибо, что подождали, – улыбнулся доктор Эллисон. – Заходите, пожалуйста.

* * *

Ярко-синяя с длинными изящными плавниками: сиамская бойцовская рыбка.

Ярко-зеленая, похожая на торпеду: радужная рыбка. Красно-белая с мягкими мешками у глаз: рыбка-телескоп.

Я предпочитал аквариум остроумию Эллисона. Он подлизывался к моим родителям, делал им комплименты, обсуждал старые времена, намекал на пожертвования. Я не слушал его. Я разглядывал рыбок.

– Когда он внимателен, – продолжал директор, – он прекрасный студент, но в этом семестре он стал очень рассеянным. Нерациональное использование учебного времени сочетается, по словам Маэстро, с саркастическим, неуважительным поведением. Я верно говорю, Гейб?

Я прищелкнул языком. А как насчет того, что делает Маэстро?

– Гейб?

Я наклоняю голову.

– Извините, я не согласен.

– Как ты тогда это называешь?

– Здоровая паранойя.

– Паранойя не бывает здоровой, – отметил он. Только посмотрите, на радужной рыбке белые пятнышки – безобидные изменения кожи или болезнь? Паразит может оказаться очень опасным. Я поймал себя на том, что страстно желаю, чтобы в аквариуме завелась смертельная инвазия. Меня, кстати, поразило, что глава эксклюзивной подготовительной медицинской академии не в состоянии позаботиться о здоровье своих пресноводных особей, а ведь это проще, чем заботиться о людях.

– К тому же у тебя пропуски без уважительной причины.

– Сколько? – захотела узнать мама.

– Три за прошедший месяц, включая вчерашнюю вечернюю экскурсию. – Он бросил на меня взгляд. – Подозреваю, ты можешь это как-то объяснить?

– Мне понадобилось выйти. Кто-то меня выпихнул, – ответил я. Просто и со вкусом.

Они спросили кто.

– Я не стану называть имен, – заявил я. – Возможно, стоит поставить в мою комнату камеру слежения.

– Это незаконно, – заволновался Эллисон.

– В самом деле? – с невинным видом спросил я, хотя сам знал, что незаконно. – Надо же, а я уж подумал, что у меня вообще нет никаких прав.

– Прекрати, – оборвала меня мама.

Она была недовольна. Пришлось выслушивать целую лекцию. Они говорили по очереди, внушая мне, что я должен доверять своим родителям и учителям, потому что они старше и знают, что для меня лучше, они особенно подчеркивали, что я должен позитивно относиться к учебе и объяснили, как максимально использовать свои способности. Они беспокоились обо мне, по-настоящему беспокоились, они были огорчены.

«Ну что ж, пора складывать вещички и отправляться в изгнание».

Я слушал. Я изображал внимание. Я кивал в нужных местах.

– Мы можем обсудить покушение на мою жизнь? – спросил я.

– Покушение на твою жизнь? – Эллисон ничего не знал.

– Выброс Каллиопы, – объяснил я.

– Ах да, где же это? – Он порылся в бумагах на столе. – Вот она. Пейс – это наша программа для расследований – просмотрел всю структуру ГВР и подготовил отчет. Я его изучил, и наши ведущие специалисты тоже, все данные указывают на одну-единственную неисправность подавителя выбросов. Мы уже заменили его и установили новые защитные системы.

– Вот видишь, – подтолкнул меня папа.

Я взял отчет. Попытался прочесть. Слишком специальный.

– Такие вещи случаются чрезвычайно редко, – продолжил Эллисон. – В действительности это третий случай за всю историю академии. Выброс А, выброс В и выброс С – система сама подбирает для них названия. В нашем случае его назвали выбросом Каллиопы, гроза вызвала моментальный приток энергии. Электричество повредило процессор в ноль-восемь-один-один-тире-ноль-четыре-один-один-си, поэтому Маэстро и Нэнни не смогли вмешаться, пока не была восстановлена защита.

– Я не мог двигаться.

– Да, Вита – программа, которая позволяет тебе взаимодействовать с окружением, также была отключена. Сейчас посмотрим, на сорок семь минут. – Он наклонился вперед и постучал по отчету пальцем с маникюром.

Да, там так и было написано.

– Возможно, ты испытывал некоторые неудобства в ГВР, но на самом деле ты был в безопасности – удобно лежал в своей комнате.

Правда ли это?

– Но ведь выброс энергии отключает ГВР, а не всю структуру? Причем только мой уютный уголок?

– Чистая лотерея, Габриель. Уверяю тебя, это простая случайность.

– Звучит неубедительно.

– Хорошо, давай рассмотрим альтернативу, – вмешался папа. – Какой-то злоумышленник сломал один-единственный подавитель выбросов в надежде, что, возможно, – заметь, всего лишь «возможно», – в какой-то момент в будущем разразится гроза, и все для того только, чтобы причинить тебе некоторые неудобства? Какая версия звучит убедительнее?

– Почему «в какой-то момент»? – возразил я. – Они вполне могли посмотреть прогноз погоды.

Но я и сам понимал, что аргумент слаб.

Бритва Оккама свидетельствует, что самое простое объяснение обычно правильно.

«Может, и так, – подумал я, – но бывает, что находишь бритву в яблоке».

Эллисон развел руками, как будто желая сказать, что он ничего не прячет.

– Подростковый возраст – трудный период жизни, – заключил он, – особенно для мальчиков. В твоем теле носятся молодые гормоны, тестостероны отравляют ум, ничего удивительного, что время от времени тебе кажется, будто кто-то тебя преследует. Это вполне естественно. Но ты должен понять, что здесь ты среди друзей.

– Я среди друзей, – повторил я.

– Безусловно, ты – находка для нашей школы. Все тебя любят.

– А ваш злобный двойник? – спросил я.

– А что? – любезно улыбнулся он.

Я имел в виду Маэстро. Один мог быть человеком, а второй – просто байтами, но оба они выглядели одинаково. Персонажи ГВР часто моделируются с живых людей, видимо, программистов вдохновил на создание Маэстро доктор Эллисон, тембр голоса, даже его необычная жестикуляция. Только личности были разными. В какой-то степени.

– Он меня ненавидит.

– Вот уж сомневаюсь, а если это и так, какая разница. Он всего лишь реактивная обучающая программа, созданная для удовлетворения индивидуальных потребностей всех студентов. Его «эмоции» в кавычках не имеют никакого значения. Его программа не позволяет ему принимать их в расчет.

– Он постоянно противодействует мне.

– Он дает тебе стимул, – возразил Эллисон. Вот ведь гад.

– Никому не дано избегнуть трудностей, – добавила мама.

– Я все понимаю, прекрасно понимаю, но он уничтожил мое окружение, он переструктурирует мое время. Мне становится нехорошо всякий раз, когда я его вижу. Мне не важно, насколько он реален, все равно он просто программа. Я хочу нормального учителя, из костей и мяса. Господи, неужели я слишком многого хочу?

– Это неэффективно, – отметил папа, поднимая голос до моего уровня. – Когда я был в твоем возрасте, я бы пошел на преступление, чтобы получить такую обучающую программу, как у тебя. Ты хоть представляешь, какой это высокий уровень?

– Слишком много ГВР, – разозлился я. – Слишком много, слишком быстро. У меня в голове мешанина.

– Габриель, тебе осталось совсем недолго до выпуска, – утешала меня мама. – Нужно пройти до конца.

Я посмотрел Эллисону в глаза.

– А почему вы не можете учить меня?

– Я больше не преподаю, – извинился директор. – Я предпочитаю быть административной единицей. – Он помолчал, изучая меня. – Знаешь, что я сделаю? Ты явно расстроен. Я облегчу твое расписание. Я верну тебе твое окружение. А еще я сделаю так, чтобы Маэстро некоторое время не попадался тебе на глаза. Ну как, доволен?

– А что взамен?

– Просто пообещай, что будешь учиться, старательно учиться. В конце недели мы посмотрим, как пойдут дела, и будем решать дальше.

– Разумно, – согласился я.

На этом закончился консилиум.

Прощание было нарушено телефонным вызовом.

– Атланта, – объявил папа, надевая наушники для лучшего приема.

Атланта это ЦКЗ (центр контроля заболеваний), значит, все остальные дела должны подождать. Он вышел из помещения и начал прием. Мы с мамой остались вдвоем.

Я скучал по ней.

– Тебе нравится эта школа, – начал я.

– А почему она не может мне нравиться? Маленькие классы. Индивидуальный подход. Ты учишься в своем темпе, но при этом от тебя требуют результатов.

– Непрерывно, – подтвердил я.

– Хватит тебе жаловаться, – уговаривала она. – Эта школа – идеальная песочница. Ты можешь создавать абсолютно все, что заблагорассудится. Именно такими должны быть школы. – Она улыбнулась и продолжила тише: – Плата за обучение здесь немаленькая, так что постарайся получить удовольствие.

– Похоже, мне повезло со школой, – соврал я, отвечая на ее улыбку. Я помолчал. – Иногда мне кажется, что все дело в удобстве. Понимаешь? Я учусь в этом интернате, потому что вы не хотите, чтобы вас беспокоили. Вы заняты. Заняты собой.

– Ну что ты, милый, это неправда. – Насупленные брови выдавали беспокойство.

Пока не пришел папа, она чувствовала себя виноватой.

– Куала-Лумпур, – сообщил он. – Это решено. Мама явно огорчилась. Я подумал, потому, что позвонили папе, а не ей.