Текст книги "Голая Джульетта"

Автор книги: Ник Хорнби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5

Отправитель:Такер [email protected]

Тема:Re: Re: Ваш обзор

Дорогая Энни, этот я – и вправду я, хотя не вижу надежного способа доказать это. К примеру, так: в туалете миннеаполисского рок-клуба со мной ничего не случилось. Или так: нет у меня «тайного» ребенка от Джули Битти. Или: я прервал все записи после выхода альбома «Джульетта», и поэтому нет в моих подвалах и сараях материалов на две сотни альбомов, и ничего я ни под какими псевдонимами не выпускал. Так сойдет? Возможно, и нет. Разве что вы достаточно благоразумны, чтобы понять, что любая правда разочаровывает. Особенно это верно в моем случае из-за несчастливого стечения обстоятельств. Чем дольше я бездельничал, вливая в глотку алкоголь и тупо глядя в телевизор, тем увлеченнее кучка энергичных молодых людей с богатым воображением фантазировала относительно моей бурной деятельности. То я, к примеру, в Колорадо выпускаю с Лорин Хилл хип-хоп альбомы, а то в Лос-Анджелесе со Стивом Дитко снимаю фильм. Я в восторге и от Лорин Хилл, и от Стива Дитко, с удовольствием с ними бы пообщался, да и деньжат бы заработал, но увы: не было этого! Иные из этих мифов настолько красочны, что удерживают меня от желания вернуться в мир. Похоже, людям веселее со мною отсутствующим. Воскресни я, как бы звучало мое интервью какому-нибудь музыкальному журналу, который интересуется персонами вроде меня? «Нет, не был… нет, не снимал… нет, не писал… не сочинял…» Такую пустую скукотищу о себе любой сообщить может.

Сегодня вдруг узнал, что скоро стану дедом. Забеременевшую дочь свою я фактически не знаю – собственно, я четверых из своих пятерых детей фактически не знаю, – так что новость мне показалась разве что символичной. Особенных угрызений совести тоже не ощущаю. Какой смысл изображать радость, узнав, что какая-то едва знакомая женщина ждет ребенка? Полагаю, впрочем, что мне следует раскаиваться во многих принятых мною решениях, в результате которых моя дочь стала для меня чужой. Да уж, символично… Узнав, что я должен стать дедом, я как будто прочитал собственный некролог. И почему-то грустно стало от прочитанного. Не слишком-то много я сделал даже и с выделенными на мою долю талантами, как бы ни славословили меня неведомые друзья с сайта. И в других сферах жизни своей я не чрезмерно преуспел. Дети, которых я не знаю, – продукт испорченных мною, моими пьянством и нестерпимым характером, отношений. Ребенок, которого я знаю, мой любимый шестилетний сын Джексон, – продукт отношений, которые я как раз порчу в данный момент. Мать его содержит меня уже несколько лет, так что я в долгу перед нею по уши, но, как и следовало ожидать, терпение у нее начинает истощаться, а это, в свою очередь, делает меня еще более нетерпимым. Она полагала, что мы сможем ужиться именно потому, что сильно отличаемся друг от друга. Дама она практичная, хваткая, подкованная в финансовом отношении, занимается оптовой торговлей (натуральные продукты питания), запросто выдерживает долгие тягомотные торги с партнерами, людьми, поднаторевшими в бизнесе, но эти завидные качества отказывают, когда речь идет о контактах со мною. Я не ценю ее достоинств в должной мере, и моя непрактичность уже не подразумевает, что я зато способен сочинять песни – утратил я эту способность, ничего не сочиняю. Темперамент артиста штука бесполезная, если не сопровождается конечным продуктом. По части своей совместимости с людьми я сейчас в том же недоумении, что и всегда. Я пытался жить с женщинами, столь же взрывными, как и я сам, – последствия катастрофические, чего и следовало ожидать. Но и противоположный путь оказался столь же неудачным. Сходись хоть со своей копией, хоть с противоположностью – результат один. Пожалуй, мне нужна женщина, которой нравятся наглые бесполезные паразиты, будь она хоть членом совета директоров уоллстритского банка, хоть свободным художником, без разницы.

О существовании демовариантов «Джульетты» я напрочь забыл, но пару месяцев тому назад некто из моих бывших знакомых обнаружил их у себя на полке. Он их перебрал, перетасовал и выпустил CD, против чего у меня нет никаких возражений, хотя с каждым вашим словом насчет их сырости и недоработанности согласен на все сто. Мы хорошенько потрудились над этими песнями, я и мои ребята, и мысль, что кто-то, имеющий уши, сочтет десяток неряшливых набросков превосходящими по качеству плоды упорного труда, пота и крови, меня поражает. Если честно, я бы с удовольствием расколотил о голову этого парня всю его коллекцию бутлегов, всю ту воображаемую кучу из ста двадцати семи альбомов, и запретил бы ему слушать диски вообще. Но сам факт выхода «Голой» напомнил мне, что когда-то я на что-то годился. Кроме того, я и какой-никакой аванс получил, так что смог вручить жене хоть какую-то сумму. В течение одного вечера я ощущал себя кормильцем семьи.

Похоже, я вас завалил информацией, зато вряд ли вы теперь усомнитесь, что я это я. Это даже слишком я. Хотя сегодня меня это и не радует.

С наилучшими пожеланиями,

Такер Кроу

Ответ Такера поджидал Энни на рабочем компьютере. Она могла проверить почту и дома, перед завтраком, и, конечно, не сделала этого вовсе не по забывчивости. Просто иначе Дункан мог бы заметить письмо, а самое большое удовольствие для нее состояло в сохранении тайны. Даже вчера это было удовольствие, когда она получила два строго функциональных, но тем не менее удивительных сообщения. Теперь же речь шла об информации, к которой Дункан мог отнестись как к ключу от тайн вселенной. Энни не хотела, чтобы ему достался этот ключ. На то у нее имелись свои причины – по большей части характера низкого, подлого, постыдного.

Письмо она перечитала дважды, потом еще раз и сразу после этого отправилась за кофе. Слишком рано, но ей необходимо было собраться с мыслями, все обдумать. Точнее, ей надо было перестать думать о том, о чем она думала, чтобы освободить мозги. А сейчас, помимо Такера Кроу и его запутанной жизни, она думала о том, насколько «Голая» отравила атмосферу в ее доме.

Вечером Дункан вернулся домой поздно, от него несло спиртным. В разговоры он не пускался, на обычные бытовые вопросы отвечал кратко, отрывисто, даже, пожалуй, грубо. Он заснул сразу, как только лег, а Энни лежала без сна, слушая его храп и раздражаясь. Любой человек иной раз испытывает неприязнь к своему партнеру, это естественно, и Энни даже где-то читала про это. Но тогда, в часы вынужденного ночного бдения, она попыталась вспомнить, нравился ли он ей хоть когда-то. Может, стоило бы все эти годы провести одной? Почему кто-то непременно должен быть рядом, когда она ест, смотрит на экран телевизора, спит? Партнер – непременно показатель успеха. Но ведь тот, с кем еженощно делишь ложе, должен что-то собой представлять, разве нет? Должен показать себя способным на что-то. А их отношения с Дунканом – показатель провала, никак не успеха. Они с Дунканом оказались вместе, потому что оба засиделись на скамейке запасных. Но все в ней протестовало против этой ситуации. Она лучше, она заслуживает большего!

– Привет, красавица, – улыбнулся ей Франко, бармен за кофейной стойкой.

– Привет. Как обычно, пожалуйста.

Неужели он сказал бы ей «Привет, красавица», если бы она не заслуживала большего? Или, может быть, она слишком наивно восприняла приветствие, повторяемое раз двадцать на дню?

– Франко, сколько раз в день вы это говорите? «Привет, красавица…» Просто интересно.

– Честно?

– Конечно честно.

– Только вам.

Она засмеялась, и Франко вскинул руки в шутливом протесте:

– Вы бы видели тех, кто сюда заходит. Конечно, я могу сказать «Привет, красавица» и семидесятилетней бабуле… и даже говорил. Раньше. Но это неестественно. И поэтому я говорю это только вам. Самой молодой своей клиентке.

Она – самая молодая клиентка этого заведения! Вот она, география. Что ж, для здешнего захолустья не такое уж и диво. Франко не назвал бы ее красавицей, будь его бар в Лондоне или Манчестере. Она не провела бы полтора десятка лет в сером полусне с Дунканом, живи она в Бирмингеме или Эдинбурге. Гулнесс… Ветер, море, старость… Запах жареной пищи пропитывал все в городке, даже когда никто ничего не жарил. Киоски продавцов мороженого казались заколоченными, даже когда возле них толклись покупатели. Тут все в прошлом. В том самом 1964-м, когда в Гулнессе играли «Роллинг стоунз» и море выкинуло под ноги праздным отпускникам дохлую акулу. Кому-то и здесь надо жить. Почему бы не ей?

На обратном пути Энни вспомнила, что сегодня четверг и что дежурит на входе, стало быть, Мойра, престарелая общественница, вбившая себе в голову, что бездетность Энни – результат какого-то внутреннего дефекта, причем дефекта излечимого. Возможно, она была права, хотя совершенно в ином смысле. Впрочем, Мойра сделала вывод, исходя из продвинутого возраста Энни, – никаких поводов для подобного умозаключения сама Энни не давала и, разумеется, ни о чем не просила эту даму, которую, собственно, едва знала. Энни терпеть не могла четвергов.

На этот раз сельдерей. Бойкая старуха, давно разменявшая девятый десяток, вытянула навстречу Энни голову, увенчанную седым пухом с лиловым оттенком, и всучила ей солидный пучок огородной травы.

– Здравствуйте, – сказала Энни.

– Вот тебе травка, милая. Надежное средство.

– Спасибо.

– Блендер-то у тебя дома есть?

– Кажется, есть.

– Покроши все в труху и дай ему выпить.

– Ему? А мне ничего? Ни чаев, ни семян, ни фруктов в молоке?

– Ну, мы для тебя все уже попробовали. Значит, в нем дело.

В общем-то, Мойра права, дело действительно в нем. И в том, что для большей надежности Дункан предохранялся с помощью презерватива.

– Хорошо, я попробую сегодня.

– И все остальное тоже сегодня. Сразу же. Выпить – и в постельку.

– Тогда лучше в субботу.

Черт, зачем она это ляпнула? Кто ее за язык тянул?

– Ага, так он по субботам…

– Сегодня работы навалом.

– Ничего-ничего, не стесняйся.

– Да я не стесняюсь.

Конечно же, она стеснялась. Стеснялась себя, своего монотонного образа жизни, а больше всего – своей неспособности послать эту старую каргу подальше.

– О, Алан! Ты у нас гость нечастый.

Мойра обратилась к старику, одетому в пальто и дождевик и намотавшему на шею два или три шарфа. В руке старик держал стеклянную банку с чем-то похожим на гнилую луковицу, плавающую в мутном рассоле.

– Народ говорит, вы акулой интересуетесь.

– Да, интересуемся, – покровительственно кивнула ему Мойра. – Очень интересуемся.

– Вот у меня тут глаз той самой акулы.

Отправитель:Энни Платт

Тема:Procul dubio… [8]8
  Без сомнений (лат.)


[Закрыть]

Итак, это вы. Я прочла достаточно романов, чтобы усвоить, что именно детали придают сцене видимость реальности. Любой, кто прислал такое полное деталей письмо, заслуживает ответа, и если даже это не вы, то какая разница? Чем повредит обмен письмами с интересным, умным мужчиной, живущим так далеко? Конечно, можно представить себе, что вы какой-нибудь маньяк, а все ваши дети и внуки – порождение вашего воспаленного воображения. Если выяснится, что вы какой-нибудь лунатик из здешних знакомых, Всевышним клянусь, найду и убью. Но если это не так, то не обращайте внимания на это обещание. И далее я буду исходить из того, что вы – это вы.

Как вы уже поняли, я общаюсь с людьми, которые очень много о вас и ваших работах рассуждают. Не могу сказать, что сама о вас не думала, но до недавнего времени вы не особенно занимали мои мысли. Ваше имя раз-другой всплыло во время недавно предпринятой мною поездки, а ваш новый альбом «Голая Джульетта» – точнее, вызванная им реакция ваших фанатов – заставил меня думать еще больше и о вас, и об обеих «Джульеттах». Ничего подобного я ранее не писала, но эти два альбома помогли мне увидеть яснее то, что, как мне кажется, я всегда ощущала в связи с искусством и с народом, который его так жадно впитывает. Раньше эти ощущения оставались несфокусированными. Конечно, я многое хотела бы узнать о двух «выпавших» десятилетиях вашей жизни, но вы вряд ли готовы давать интервью.

Уверена, если в одном помещении окажутся два совершенно незнакомых человека и заговорят о своей жизни, то среди всего многообразия вопросов непременно всплывут и такие, что покажется, будто эти двое выбраны не случайно. Например, у вас слишком много детей, которых вы не знаете, и это вас удручает. У меня нет детей и, похоже, уже не будет, и это удручает меня, причем гораздо больше, чем я могла себе представить три-четыре года назад. Поэтому время, проведенное с мужчиной, от которого у меня нет детей, начинает мне казаться тем же, чем вам кажутся годы пьянства и музыкального бесплодия. Ни вы, ни я не в состоянии вернуть утраченного времени. Однако я мучительно ощущаю, что еще не все потеряно. Чувствуете ли вы что-либо схожее? Надеюсь, что да.

Пишу это в своем офисе, в музее маленького приморского городка на севере Англии. На повестке дня выставка, посвященная городу, каким он был летом 1964 года. Экспонатов, однако, кот наплакал: несколько не слишком приятных фотоснимков выброшенной на берег мертвой акулы да принесенный сегодня утром глаз, по-видимому принадлежавший все той же акуле. Часа два назад в музей зашел старик и принес в банке из-под варенья нечто, похожее на акулий глаз, замаринованный в уксусе. Старик сообщил, что его брат вырезал этот глаз карманным ножом. Таков наш главный экспонат, гвоздь выставки. Не хотите написать концептуальный альбом о лете 1964-го в маленьком приморском городке севера Англии? Хотя экспонатов нам это, конечно, не прибавит.

Она оторвалась от письма. Сиди она сейчас с пером перед листом бумаги, быть ее писанине исчерканной и искарябанной вдоль и поперек, а то и полетел бы лист в мусорную корзину. Но электроника позаботилась о бескровном исправлении написанного и о безмусорном его уничтожении. Ошибся – исправляй на здоровье! Вот бы еще клавишу «ко всем чертям» добавить в клавиатуру, и чтобы как следует грохотала при нажатии… Какого черта она вообще намарала? Ей пришло письмо от отшельника, сбежавшего от мира двадцать с лишним лет назад, а она рассказывает ему об акульем глазе в банке из-под варенья. Очень ему это нужно! А насчет ее потребности в ребенке? Нашла кому сказать. Пожаловалась бы подруге. Или Дункану, который, насколько ей известно, о ее страданиях не подозревает.

И ведь она уже заигрывает, да еще и применяя замысловатую – хотя ничего и не скрывающую – маскировку. Хочет ему понравиться. Как еще объяснить ее иносказания и недомолвки о «такеровском туре» по Америке, о ее связях с людьми, которые «много рассуждают» о Такере Кроу? Почему бы просто и ясно не признать, что не имеет детей она от человека, одержимого Такером Кроу? Но она не хочет, чтобы Такер об этом знал. Почему? Надеется, что он прыгнет в самолет и перелетит океан, чтобы ее оплодотворить, если не узнает, с каким идиотом она живет? Да даже если бы вдруг между ними завязалась невиданной пылкости страсть, до беременности дело вряд ли дойдет: слишком много раз Такер на этих беременностях и на «прелестях» семейной жизни обжегся. Бог ты мой, какая она жалкая, даже в попытках осмеять самое себя. Примеряет презерватив на самца, которого никогда не видела.

Ну ладно, акулий глаз вычеркиваем… то есть стираем. Что остается? О чем ему написать? О его работе она все, что могла, уже написала, а засыпать его вопросами – лучший способ отпугнуть навсегда. Не созрела она для переписки с Такером Кроу. Ничего не знает, ничего не сделала… Тьфу на эту переписку!

Ей следовало сочинить вежливое письмо члену городского совета Терри Джексону, которому и пришла в голову дурацкая идея устроить выставку «Гулнесс-1964», но она не могла собраться с мыслями. Вернулась к незавершенному письму.

Откуда вообще взялась «Джульетта»? Вы-то это знаете? Вы читали «Хроники», автобиографию Боба Дилана? Там он рассказывает, как кто-то – может, продюсер – от него требовал песню типа «Хозяев войны» – или речь шла о другой песне? – для логического завершения альбома. Это было в восьмидесятых, когда Дилан записывал…

Однако она не смогла вспомнить ни названия альбома, ни того, что ответил Дилан продюсеру, имя которого она не помнила, по поводу песни, название которой она не помнила. Он стерла про альбом. Дункан-то знал, и Дункан смог бы написать толковое письмо, интересное Такеру. Дело лишь в том, что Такер слышать не желал о Дункане и ему подобных. Кроме того, она так и не сказала Дункану об этой переписке. И не собиралась говорить.

В конце концов, бог с ним, с Диланом. Она просто пыталась спрятаться за книгу – любимая привычка «ученой» братии.

Откуда вообще взялась «Джульетта»? Вы-то это знаете? Что там сейчас, в тех местах? Все заросло травой, поросло быльем? Не возникает желания вернуться туда? Извините, если я слишком назойлива, я ведь обещала себе не донимать вас вопросами. Если хотите полюбоваться нашей дохлой акулой, могу выслать фото. Кажется, ничего интереснее не могу вам предложить.

Кстати, вчера, вернувшись домой, начала читать «Николаса Никльби». Так сказать, в вашу честь.

Может, выкинуть последнюю строчку? Подхалимаж какой-то… Но ведь это правда! И она «кликнула» мышкой на «Отправить», чтобы поскорее снять с души заботу.

Глава 6

То, что его и Энни не связывало особо теплое чувство, Дункана вполне устраивало. Партнерство их организовали другие, и функционировало это партнерство наилучшим образом. Друзья выверили сходство их интересов и темпераментов и не ошиблись. Ни разу это сожительство не причинило Дункану неудобств. Так не ощущают неудобства два безошибочно выбранных элемента составляемой из фрагментов картонной картинки-мозаики. Если в целях дальнейшего развития метафоры представить, что эти элементы картонной головоломки способны мыслить и переживать, то можно вообразить, как они думают: «Я останусь здесь. Мое место здесь. Куда мне еще стремиться?» И если вдруг рядом окажется еще какой-нибудь элемент, чужеродный, и начнет приманивать один из взаимно дополняющих элементов, соблазняемый объект резонно возразит: «Глянь на себя и на меня. Ты – часть телефонного аппарата, а я – кусок физиономии Марии, королевы шотландцев. Мы друг другу не пара». И делу конец.

Теперь Дункану пришлось усомниться, что теория картинки-мозаики полностью объясняет отношения между мужчинами и женщинами. Она не принимает во внимание зловредной непредсказуемости двуногих, их спонтанного стремления войти в контакт друг с другом при очевидной несовместимости. Их не смущают мешающие выступы, колючие углы, им плевать на то, что во времена Марии, королевы шотландцев, телефонов еще изобрести не удосужились, они забывают о необходимости подгонки, о сходстве характеров и здравом смысле. Их ослепляют глаза, губы, улыбки, капризы, груди, бедра, задницы, их оглушает остроумие, их притягивает истинная и мнимая доброта, чарует романтика и прочее, прочее, прочее, совершенно недопустимое для гармонического сочетания элементов мозаики.

Как известно, элементы настольной мозаики бесстрастны. Люди могут проявлять эмоции по поводу мозаики, но сами эти игры спокойны, упорядочены, нейтральны. В понимании Дункана страсть, страстность – чисто человеческий признак. Он ценил этот признак в отношении своей музыки, своих книг и своих телевизионных сериалов. Такер Кроу страстен, Тони Сопрано тоже. Но страсть в личной жизни? Чушь, полагал он. И теперь пришла пора отречься от этого убеждения, пора раскаяния. Совершенно ни к чему влюбляться в столь неподходящем возрасте. Впоследствии он подумывал, не «Голая» ли сыграла с ним злую шутку. Разбудила его, вывела из спячки, встряхнула и расшевелила. Действительно, услышав ее впервые, он стал более эмоциональным. Иной раз ни с того ни с сего дух захватывало, к глазам подкатывали слезы…

Джина появилась в колледже в рамках нового курса «Современное сценическое искусство». Она внушала прыщавым дезориентированным юнцам, что они никогда и нигде не прославятся, по крайней мере в тех сферах деятельности, которыми они бредят. Хотя Дункан и подозревал, что иных из этих юнцов врожденная или приобретенная дурь могла ради славы подослать с кинжалом за пазухой к какому-нибудь из обожаемых кумиров. Джина – певица и актриса, она еще не утратила надежды выйти в профессионалы, но сонную мечтательность жизнь из нее выбила окончательно. Программой современного лицедейства занимались молодящиеся леди и джентльмены средних лет, как и Джина, все еще втайне ожидавшие магического звонка от агента по кастингу, но если Джина и предавалась таким мечтам, то раздувала тлеющие угольки своей надежды в нерабочее время. И темы для разговора у нее находились помимо собственной особы, несмотря на вызывающую яркость колючей рыжей прически и тонны массивных драгоценностей на шее. На второй день работы она оказалась рядом с Дунканом во время перерыва на кофе, активно задавала ему вопросы, внимательно выслушивала ответы, выказывала глубокие познания в интересующих его вещах. На следующий день она попросила у него напрокат первые серии «Прослушки» и доверительно сообщила, что нанялась на службу, чтобы сбежать от смертельно больной родственницы. Тут Дункан почуял, что попался. Еще через два дня он уже размышлял, что случится, если кусок картонной мозаики сообщит своей паре, что хотел бы влезть в чужую головоломку. Менее мучительными оказались размышления на тему, какова Джина в постели и насколько вероятен такой вариант развития событий.

В колледже он почти ни с кем не сблизился, ибо считал своих коллег бескультурными чурбанами, включая и тех, кто преподавал искусство; коллеги отвечали ему взаимностью, считая занудой, избегающим главного русла, рыскающим по застойным рукавам быстротекущего потока жизни в поисках истоков – или чем он там интересовался на нынешней неделе… Мягко выражаясь, они считали Дункана чудаковатым, что, по мнению Дункана, объяснялось железобетонной закоснелостью их вкусов. Появись на следующей неделе в преподавательской Дилан и спой для них – они лишь скептически приподнимут брови и продолжат просмотр вакансий в колонках «Эдьюкейшн гардиан». Дункан их ненавидел; легкость, с которой он поддался чарам Джины, отчасти объяснялась и этой ненавистью. Джина, казалось, понимала, что шедевры искусства создаются ежедневно. Она быстро превратилась в его единомышленницу, «собрата по духу», а в таких городках на берегу холодного серого моря с их зальчиками для игры в бинго и побитыми всепогодным ознобом пенсионерами родственные души встречаются вряд ли чаще, чем бабочка голиаф или птичка колибри. Ну как тут не помыслить о сексе?

Они решились на совместную велосипедную вылазку в день, когда он принес для нее в колледж начало «Прослушки», предварительно завернутое в газету – чтобы у Энни не возникли ненужные вопросы. Собственно, вопросы возникли бы, даже если б она заметила необычную таинственность процедуры, так что секретность понадобилась ему скорее для психологической самоподготовки, чем в целях конспирации. Обычную передачу кому-нибудь из знакомых тривиального носителя информации Дункан окутал флером намека на супружескую измену. Из колледжа он позвонил Энни, предупредил, что задержится, но она тоже задерживалась в музее и не проявила ни беспокойства, ни любопытства. Странной какой-то казалась она ему в последние дни. Он бы не удивился, если бы оказалось, что у нее тоже завелся кто-то на стороне. Чего еще желать? Хотя, конечно, он не хотел бы лишаться Энни, прежде чем выяснятся перспективы развития отношений с Джиной. Пока что он лишь собирался на встречу, которую с натяжкой можно определить как первое свидание.

По инициативе Дункана они отправились в тихий паб на окраине городка, по другую сторону доков, подальше от студентов и преподавателей колледжа. Она предпочла сидр – выбор, от которого Дункан пришел в восторг, хотя так же точно любой другой выбор ее в тот момент, будь то белое вино, бейлис или кока-кола, в одинаковой мере свидетельствовал бы о ее утонченности и неповторимом своеобразии. Ему показалось, что пинта сидра – как раз то, к чему его душа стремилась в течение всей жизни.

– Ну, наше здоровье… Чин-чин… Поехали…

– На здоровье.

Напиток проследовал в глотки, они смачно почмокали губами, что означало:

а) они эту выпивку вполне заслужили, и

б) они не знают, о чем разговаривать.

– Ах, да… – Он полез в сумку и вытащил сверток. – Вот.

– О, спасибо… На что похоже? Я имею в виду из других сериалов.

– Да ни на что. То есть вообще ни на что. В том-то и фокус. Против всех правил, можно сказать. В том и уникальность.

– Вроде меня. – Она засмеялась, но Дункан увидел возможность впрыснуть дозу скороспелой искренности.

– Совершенно верно, – изрек он с видом серьезным и даже торжественным. – То есть я вижу, что ты во многом отличаешься, скажем, от персонажей всех этих сериалов про балтиморских изгоев [9]9
  В Балтиморе происходит действие сериалов «Прослушка» и «Убойный отдел», а также фильмов Джона Уотерса.


[Закрыть]. Это же относится и к куче других вещей… Понимаешь, о чем я говорю? – Может, она и понимала, но он вдруг сообразил, что повел куда-то не в ту сторону, и попытался выправиться: – Но в некоторых весьма важных отношениях ты такая же.

– Да ну? Давай-давай. Это интересно. – Она вовсе не выглядела обиженной или смущенной, скорее ее действительно что-то интересовало. Похоже, он ее увлек.

– Ну… Я ведь только что с тобой познакомился. Но когда сегодня утром я увидел тебя в преподавательской… – Он собирался вставить комплимент, сказать, что находит ее привлекательной и радуется ее урокам, но никак не мог соскочить с дурацкой телевизионной тематики. – Ты выпирала, как больной палец… Нет-нет, в хорошем смысле! Я имею в виду, выделялась на общем фоне, не в смысле какой-то болезненности. Все остальные там были какие-то прокисшие, прогорклые… а ты – бодрая, милая, энергичная. Да, «Прослушка» не бодрая, не милая, но если взять другие сериалы… В общем, посмотри это. И сравни с собой.

Он облегченно вздохнул, считая, что с грехом пополам выпутался.

– Спасибо. Надеюсь тебя не разочаровать.

– О, нет, ни в коем случае!

За плечами у Джины в Манчестере остались личные отношения с каким-то хореографом, который боготворил свою мамочку и ни разу за два года не прикоснулся к Джине. И года три уже не находил для нее ласкового слова. Типичный «голубой», ненавидевший Джину за то, что она не смогла излечить его от влечения к сильной половине человечества. Более всего на свете ей хотелось встретить доброго, внимательного мужчину, который считал бы ее привлекательной. Иногда можно задолго предвидеть лобовое столкновение. Длинный прямой участок шоссе, автомобили несутся навстречу один другому…

О Такере Кроу Джина имела довольно смутное представление, но проявила готовность к углубленному изучению его творчества. На следующий день после совместного возлияния Дункан посетил маленькую, скудно меблированную квартирку Джины на холме, на окраине городка, далеко от моря и от Энни; они вместе прослушали обеих «Джульетт», «Голую» и «Одетую», и почти сразу после этого оказались в постели, так как он услышал от нее о «Голой», о ее грубой простоте и неприкрашенности, как раз то, что хотел услышать. Для Дункана этот сексуальный опыт оказался в некотором роде откровением, процессом тревожным, неконтролируемым, непредсказуемым, резко отличным оттого, что происходило между ним и Энни по субботам, после просмотра прокатного DVD. Через сорок восемь мучительных часов после этого он признался Энни, что встретил другую. Произошло это в индийском ресторанчике за углом.

Она выслушала спокойно.

– Так. Полагаю, «встретил» означает нечто большее, чем просто знакомство и застольную беседу.

– Да.

– Ты с ней переспал.

– Да.

Дункан взмок, сердце его колотилось. Подташнивало. Пятнадцать лет! Даже больше. Следует ли выпрыгивать из привычного уюта пятнадцатилетнего сожительства в неизвестность? Можно ли? Не следует ли ему и Энни обратиться к консультантам, пойти на какие-нибудь курсы по укреплению семьи, на год-два куда-нибудь уехать, чтобы получше разобраться в себе и в происходящем? Только вот кто их заставляет? Кто-кто – да никто, вот кто. И это отсутствие контроля слегка беспокоило Дункана. Он всегда спешил возражать против вмешательства государства в личную жизнь граждан, но, пожалуй, иногда это вмешательство оказалось бы нелишним. Где забор или хотя бы страховочная сетка? Да, теперь труднее спрыгнуть с моста, сложнее жить курильщикам, сложнее купить оружие, стать гинекологом. Почему же государство позволяет покидать насиженные гнезда, разрывать устоявшиеся отношения? Так нельзя. Если так пойдет дальше, в течение года он окажется на дне, превратится в безработного и бездомного пьяницу. А это хуже, чем пачка «Мальборо» натощак.

– Я хочу точно определить происшедшее. Да, я, гм… я переспал с ней, как ты выразилась, но не уверен, что поступил правильно. Может быть, я совершил ошибку. Я хочу тебя спросить: ты находишь это возмутительным? Я готов признать, что это возмутительно с моей стороны. Я не обдумал всех последствий своего поступка.

– Зачем тогда мне сообщаешь?

– Ты допускаешь такое? Чтобы я тебе не признался?

– Ну, для меня это слишком сложно. Это выбор для тебя, а не для меня. Хотя, если б ты мне и не сказал, я бы все равно это почуяла.

– Если бы я спросил тебя еще до того, как это произошло, то да. Но если бы я спросил тебя в самом начале, а потом спросил бы еще…

– ДУНКАН!!!

Он подпрыгнул. Ее крик он услышал, пожалуй, впервые в жизни.

– Извини. Я запутался.

– Ты хочешь сказать, что решил съехать?

– Не знаю. Сначала вроде знал, а теперь не знаю. Как-то вдруг это решение стало казаться очень сложным.

– А раньше не казалось?

– Ну… не таким сложным, как кажется теперь.

– С кем ты спишь?

– Я не… Настоящее время тут не подходит. Это отдельный случай.

– Хорошо, с кем ты переспал? Так тебя устраивает? Если хочешь: с кем у тебя случилась эта отдельная случка?

По взгляду Энни можно было предположить, что она сейчас разделает Дункана ножом и вилкой.

– Новая сотрудница в колледже.

– Угу.

Она замолчала, и Дункан не выдержал, принялся бубнить себе под нос:

– Она… Она меня сразу же привлекла.

Ни слова.

– Я давно уже не испытывал такого влечения, как сейчас… Как к ней.

Молчание Энни приобрело зловещий оттенок.

– Она сразу поняла и приняла «Голую». Я поставил ей…

– Ради бога, заткнись!

– Извини.

Дункан понимал, что ему следует извиняться, но не мог решить, за что именно. Разумеется, было за что. Невинным он прикидываться не собирался. Сложность лишь в том, сколько грехов за собою числить. Энни вспылила, услышав о «Голой». Из-за того, что ее слушала Джина? Или из-за того, что Джине она понравилась, а ей нет?