Текст книги "Крысолов"

Автор книги: Невил Шют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Старик очень, очень устал. Сказал равнодушно:

– Не в моих силах вас убедить. Но это чистая правда.

– Вы все еще утверждаете, что хотите послать этих детей к вашей замужней дочери?

– Да.

– Где именно она живет в Америке?

– На Лонг-Айленде, это место называется Бухта.

– Лонг-Айленд. Там живут богачи. Ваша дочь очень богата?

– Она замужем за американским дельцом, – сказал старик. – Да, они состоятельные люди.

– И вы все еще хотите уверить меня, что богатая женщина приютит у себя в доме этих грязных детишек, которых вы тут подобрали? – недоверчиво сказал немец.

– Она их приютит, – сказал Хоуард. И помедлив, продолжал: – Вы не понимаете. Там хотят нам помочь. Когда они принимают детей, беженцев из Европы, они чувствуют, что делают хорошее дело. И так оно и есть.

Немец взглянул на него с любопытством.

– Вы бывали в Америке?

– Бывал.

– А не знаете города, который называется Уайтфоллс?

Хоуард покачал головой.

– Звучит знакомо, но точно не помню. В каком это штате?

– В Миннесоте. Далеко Миннесота от Лонг-Айленда?

– Это на полпути от океана до океана. Пожалуй, около тысячи миль.

Разговор становится очень странным, подумалось Хоуарду.

– Теперь насчет мадемуазель, – сказал немец. – Ее вы тоже хотите отослать в Америку? Она что, тоже ваше дитя, разрешите узнать?

Старик покачал головой.

– Я был бы очень рад, если бы она поехала. Но она не хочет покидать Францию. Ее отец – в плену, в ваших руках, мать осталась одна в Шартре. Я пытался убедить ее поехать с нами в Англию, но она не хочет. Вам не в чем ее обвинить.

Гестаповец пожал плечами.

– Это еще вопрос. Она помогала вам в вашей работе.

– Опять и опять повторяю, я не вел секретной работы, – устало сказал старик. – Я знаю, вы мне не верите. – Он передохнул. – За последние две недели у меня была только одна работа: я старался увезти детей туда, где им ничто не грозит.

Снова молчание.

– Дайте им уехать в Англию, – тихо сказал Хоуард. – Дайте этому молодому рыбаку. Фоке, отвезти их на его лодке в Плимут и дайте мадемуазель Ружерон отвезти их в Америку. Если вы их выпустите, я вам признаюсь, в чем вам будет угодно.

Гестаповец злобно уставился на него.

– Что за вздор. Вы оскорбляете германскую нацию. Мы вам не шайка русских, мы не идем на такие сделки.

Хоуард промолчал. Немец встал и отошел к окну.

– Не понимаю я вас, – произнес он не сразу. – Пожалуй, надо быть очень храбрым человеком, чтобы так сказать.

Хоуард слабо улыбнулся.

– Не храбрым, – сказал он. – Только очень старым. Что бы вы со мной ни сделали, вы очень мало можете у меня отнять, я свое прожил.

Диссен не ответил. Сказал что-то по-немецки часовому, и Хоуарда отвели обратно в камеру.

11

Николь вскочила ему навстречу. Она провела час в нестерпимой тревоге, ее терзал страх за него, дети не давали ни минуты покоя…

– Что случилось? – спросила она.

– Того молодого человека, Чарентона, расстреляли, – устало сказал Хоуард. – Потом меня очень долго допрашивали.

– Садитесь и отдохните, – ласково сказала Николь. – Скоро нам принесут кофе. Вам станет лучше.

Он опустился на свой свернутый матрас.

– Николь, – сказал он, – я думаю, есть надежда, что они позволят детям уехать в Англию без меня. Если так, вы отвезете их?

– Я? Ехать в Англию с детьми, без вас? По-моему, это неудачная мысль, мсье Хоуард.

– Если только это будет возможно, я хотел бы, чтобы вы поехали.

Она подошла и села рядом.

– Ради детей хотите или ради меня? – спросила она.

Что ему было на это ответить?

– И ради них и ради вас, – сказал он наконец.

– В Англии у вас друзья, у маленьких англичан там родные, есть кому позаботиться о детях, – Николь рассуждала спокойно, трезво. – Вам надо только написать письмо и отправить его с ними, если им придется ехать без вас. Что до меня, я ведь вам сказала… теперь мне в Англии не место. Здесь моя родина, здесь мои родители, они в беде. И я должна остаться.

Он печально кивнул.

– Я боялся, что вы так ответите.

Полчаса спустя дверь распахнулась и появились два немецких солдата. Они несли стол. Не без труда протащили его в дверь и поставили посреди комнаты. Потом внесли восемь стульев и с математической точностью расставили вокруг стола.

Николь и Хоуард изумленно смотрели на все это. С тех пор как их арестовали, они ели, держа тарелки на весу, накладывали еду из кастрюли, поставленной прямо на пол. И вдруг в обращении с ними появляется что-то новое, что-то странное и подозрительное.

Солдаты вышли. Вскоре дверь снова отворилась, и вошел, балансируя подносом, невысокий француз, очевидно, официант из соседнего кафе. Следом шагнул немецкий солдат и навис над ним в угрожающем молчании. Француз, явно испуганный, накрыл стол скатертью и принялся расставлять блюдца и чашки, вместительный кофейник с горячим кофе и кувшин горячего молока, свежие булочки, масло, сахар, джем и тарелку нарезанной кружками колбасы. Потом быстро, с явным облегчением вышел. Солдат снова бесстрастно запер дверь.

Дети нетерпеливо столпились вокруг стола. Хоуард и Николь помогли им усесться и стали кормить. Девушка взглянула на Хоуарда.

– Какая вдруг перемена, – тихо сказала она. – Не понимаю, что у них на уме.

Старик покачал головой. Он тоже ничего не понимал. В глубине сознания затаилась догадка, но он не высказал ее вслух: должно быть, тут новая хитрость, у него пытаются выманить признание. Запугать его не удалось, теперь его хотят подкупить.

Дети уплели все, что было на столе, и наелись досыта. Через четверть часа, все так же под конвоем, опять появился маленький официант; он убрал со стола, сложил скатерть и снова молча исчез. Но дверь осталась не запертой.

Вошел один из часовых, сказал:

– Sie konnen in den Garten gehen[108]108
  можете выйти в сад (нем.)


[Закрыть].

С трудом Хоуард понял, что это означает разрешение выйти в сад.

Маленький сад позади дома, обнесенный со всех сторон высокой кирпичной стеной, очень походил на другой сад, который старик видел раньше, утром. Дети выбежали на волю, воздух зазвенел от их радостных криков; день, проведенный накануне взаперти, для них был немалым испытанием. Хоуард и Николь, теряясь в догадках, вышли следом.

И этот день был тоже солнечный, сияющий, уже становилось жарко. Недолго спустя появились двое солдат, принесли два кресла. Оба кресла поставлены были с математической точностью как раз посредине клочка тени под деревом.

– Setzen Sie sich[109]109
  садитесь (нем.)


[Закрыть], – сказано было Николь и Хоуарду.

Они молча, неуверенно сели рядом. Солдаты удалились, у единственного выхода из сада встал часовой, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком. Опер приклад оземь и стал вольно, неподвижно, без всякого выражения на лице. Во всех этих приготовлениях было что-то зловещее.

– Почему они стали так с нами обращаться, мсье? – спросила Николь. – Что они надеются этим выиграть?

– Не знаю, – сказал Хоуард. – Сегодня утром я на минуту подумал: быть может, они нас выпустят… по крайней мере, дадут детям уехать в Англию. Но и в этом случае незачем ставить для нас кресла в тени.

– Это ловушка, – негромко сказала Николь. – Им что-то от нас нужно, вот они и стараются угодить.

Он кивнул.

– А все же здесь приятнее, чем в той комнате, – сказал он.

Маржан, маленький поляк, тоже заподозрил неладное. Он сел в сторонке на траву и угрюмо молчал; с тех пор как их арестовали, он, кажется, не вымолвил ни слова. Розе тоже явно было не по себе; она бродила взад и вперед, разглядывала высокую ограду, будто надеялась найти лазейку для бегства. Младшие дети оставались беззаботны; Ронни, Пьер, Биллем и Шейла то бегали по саду и затевали какую-нибудь игру, то останавливались, сунув палец в рот, и разглядывали немца-часового.

Вскоре, оглянувшись на старика, Николь увидела, что он уснул в кресле.

Весь день они провели в саду, возвращались в свою тюрьму только чтобы поесть. Обед и ужин, так же как утренний кофе, им принес под конвоем тот же молчаливый маленький официант; это была хорошая, сытная еда, отлично приготовленная и заманчиво поданная. После ужина солдаты вынесли стол и стулья и знаками показали, что пленники могут разложить свои постели. Они так и сделали и уложили детей спать.

Немного погодя Николь и Хоуард тоже легли.

Старик поспал какой-нибудь час, и вдруг дверь распахнул немецкий солдат. Наклонился и потряс Хоуарда за плечо.

– Kommen Sie, – сказал он. – Schnell, zur Gestapo[110]110
  Идите. Скорей, в гестапо (нем.)


[Закрыть].

Хоуард устало поднялся, в темноте натянул куртку, надел башмаки. Со своей постели Николь сказала:

– Что такое? Можно мне тоже пойти?

– Не думаю, дорогая, – ответил он. – Им нужен я.

– Нашли время! – возмутилась Николь.

Солдат сделал нетерпеливое движение.

– Не волнуйтесь, – сказал девушке Хоуард. – Должно быть, опять допрос.

Его вывели, и дверь за ним закрылась. Николь встала, надела платье и села ждать в темноте, на своем матрасе, среди спящих детей, полная недобрых предчувствий.

Хоуарда привели в комнату, где их допрашивали в первый раз. За столом сидел офицер гестапо, майор Диссен. Перед ним на столе недопитая чашка кофе, комната полна сигарного дыма. Солдат, приведший Хоуарда, деревянно отсалютовал. Офицер что-то коротко сказал ему, тот вышел и закрыл за собой дверь. Старик остался наедине с майором Диссеном.

Он взглянул на стенные часы. Было немного за полночь. Окна завешены одеялами – затемнение.

Но вот немец поднял голову и посмотрел на старика, стоящего у стены.

– So, – сказал он. – Опять этот англичанин.

Он открыл ящик, достал большой автоматический пистолет. Вынул обойму, осмотрел, вставил на место и щелкнул затвором. И положил заряженный пистолет перед собой на бювар.

– Мы одни, – сказал он. – Как видите, я не намерен рисковать.

Старик слабо улыбнулся.

– Меня вам бояться нечего.

– Возможно, – сказал немец. – Зато вам следует бояться меня, и еще как.

Настало короткое молчание. Потом немец сказал:

– Предположим, в конце концов я выпущу вас в Англию. Как вам это понравится, а?

Сердце старика подскочило и снова забилось ровно. Вероятно, это ловушка.

– Я был бы очень благодарен, если бы вы позволили мне увезти детей, – тихо сказал он.

– И мадемуазель тоже?

Хоуард покачал головой.

– Она не хочет ехать. Она хочет остаться во Франции.

Диссен кивнул.

– Мы тоже этого хотим. – Он помедлил. – Вы сказали, что будете благодарны. Сейчас увидим, не пустая ли это болтовня. Предположим, я отпущу вас с вашими детьми в Англию, чтобы вы могли отправить их в Америку. Окажете вы мне небольшую услугу?

– Смотря какую услугу, – сказал старик.

– Торговля! – вспылил гестаповец. – С вами, англичанами, всегда так! Стараешься вам помочь, а вы начинаете торговаться. Не в таком вы положении, чтобы ставить условия, мистер англичанин!

– Я должен знать, чего вы от меня хотите, – стоял на своем старик.

– Дело совсем не трудное, – сказал немец.

Короткое молчание.

Диссен небрежно протянул руку к пистолету, забарабанил по нему пальцами.

– Надо отвезти в Америку одну особу, – сказал ом с расстановкой. – Я хотел бы избежать огласки. Будет очень удобно, если она поедет с вашими детьми.

И уже с откровенной угрозой взял в руку пистолет.

Хоуард посмотрел на гестаповца в упор.

– Если вы хотите сказать, что намерены использовать нас как ширму для агента, которого засылают в Америку, я на это не пойду.

Указательный палец охватил спусковой крючок. Немец побелел от бешенства. Взгляды их скрестились, на добрых полминуты оба застыли.

Гестаповец первый отвел глаза.

– С ума сойдешь с вами, – сказал он желчно. – До чего упрямый, несговорчивый народ. Вам предлагаешь дружбу, а вы отказываетесь. Вечно в чем-то нас подозреваете.

Хоуард молчал. Не надо лишних слов. Они не помогут.

– Слушайте внимательно, – сказал немец, – и постарайтесь при всей своей, тупости понять, что вам говорят. В Америку поедет не агент. Это маленькая девочка.

– Девочка?

– Девочка пяти лет. Дочь моего погибшего брата.

Пистолет, зажатый в его руке, лежал на бюваре, но был направлен прямо на Старика.

– Дайте мне разобраться, – сказал Хоуард. – Вы хотите, чтобы я вместе с другими детьми отвез в Америку немецкую девочку?

– Вот именно.

– Кто она и куда едет?

– Я же вам сказал, кто она. Дочь моего брата Карла. Ее зовут Анна Диссен, сейчас она в Париже. – Немец минуту поколебался. – Поймите, – продолжал он, – нас было трое. Мой старший брат, Руперт, сражался в первую мировую войну, потом переехал в Америку. У него теперь свое дело в Уайтфоллсе, бакалейная торговля. Он теперь американский гражданин.

– Понимаю, – в раздумье произнес Хоуард.

– Мой брат Карл был обер-лейтенант четвертого танкового полка второй бронетанковой дивизии. Несколько лет назад он женился, но брак был неудачный. – Он замялся, докончил поспешно: – Девушка была не полноценная арийка, это не приводит к добру. Были неприятности, и она умерла. А теперь и Карл тоже умер.

Он невесело задумался.

– Я очень сожалею, – мягко сказал Хоуард, и это была правда.

– Его погубило английское вероломство, – угрюмо продолжал Диссен. – Он гнал англичан от Амьена к побережью. Дорога была забита беженцами, и он расчищал путь своему танку пулеметами. А среди этих беженцев прятались английские солдаты. Карл их не видел, и они закидали бутылками с бензином башню танка, бензин просочился внутрь, а потом они подожгли танк, и он вспыхнул. Мой брат откинул люк, хотел выскочить, и англичане сразу его застрелили, он не успел сдаться. Но он уже сдавался, и они это знали. Никто не может драться в горящем танке.

Хоуард молчал.

– Так вот, теперь надо позаботиться об Анне, – сказал Диссен. – Я думаю, ей будет лучше у Руперта, в Америке.

– Ей пять лет? – переспросил Хоуард.

– Пять с половиной.

– Хорошо, я с удовольствием возьму ее, – сказал Хоуард.

Немец смотрел на него в раздумье.

– А скоро вы потом отошлете детей из Англии? Сколько их поедет в Америку? Все?

Хоуард покачал головой.

– Сомневаюсь. Трое из шестерых поедут безусловно, но еще двое – англичане, а у девочки-француженки отец в Лондоне. Может быть, и эти захотят поехать, не знаю. Но трех других я отошлю не позже чем через неделю. Конечно, если вы дадите нам уехать.

Немец кивнул.

– Дольше не тяните. Через полтора месяца мы будем в Лондоне.

Молчание. Потом Диссен сказал:

– Не воображайте, будто я сомневаюсь в исходе войны. Мы покорим Англию, как покорили Францию, вам против нас не устоять. Но еще много лет будет война с вашими доминионами, и, пока она не кончится, Детям будет голодно – что здесь, что в Германии. Маленькой Анне лучше жить в нейтральной стране.

Хоуард кивнул.

– Хорошо. Если вы хотите ее отослать, пускай едет с моими детьми.

Гестаповец впился в него взглядом.

– Не пробуйте меня надуть. Помните, у нас останется мадемуазель Ружерон. Она может вернуться в Шартр и жить с матерью, но пока я не получу от моего брата Руперта телеграмму, что маленькую Анну благополучно доставили ему, мы с этой мадемуазель глаз не спустим.

– Она будет заложницей? – тихо спросил старик.

– Она будет заложницей. – Немец посмотрел вызывающе. – И еще одно. Если вы проболтаетесь, вашей молодой леди не миновать концлагеря. Не вздумайте распускать обо мне всякое вранье, как только доберетесь до Англии. Запомните, это даром не пройдет.

Хоуард поспешно соображал.

– Тут есть и другая сторона, – сказал он. – Если у мадемуазель Ружерон будут неприятности с гестапо и я услышу об этом в Англии, вся история попадет в английские газеты и будет передана по радио на немецком языке с упоминанием вашего имени.

Диссен рассвирепел:

– Вы смеете мне угрожать?

Старик слабо улыбнулся.

– Не стоит говорить об угрозах, – сказал он. – Мы зависим друг от друга, и я хочу с вами условиться. Я возьму вашу девочку, и она благополучно доедет в Уайтфоллс, даже если мне придется отправить ее через океан лайнером. А вы позаботьтесь о мадемуазель Ружерон и смотрите, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Такой уговор подходит нам обоим, и мы сможем расстаться друзьями.

Немец долго, пристально смотрел на него.

– So, – сказал он наконец. – Вы ловкач, мистер англичанин. Вы добились всего, чего хотели.

– Так же, как и вы, – сказал старик.

Немец отложил пистолет и взял листок бумаги.

– Какой ваш адрес в Англии? Я пришлю за вами в августе, когда мы будем в Лондоне.

Они обсудили все до мелочей. Четверть часа спустя майор Диссен поднялся из-за стола.

– Ни слова об этом никому, – повторил он. – Завтра вечером вы отсюда уедете.

Хоуард покачал головой.

– Я не скажу ни слова. Но я хочу, чтобы вы поняли одно. Я все равно охотно взял бы вашу девочку. Мне и в голову не приходило отказаться.

– Это хорошо, – сказал гестаповец. – Откажись вы, я пристрелил бы вас на месте. Было бы слишком опасно выпустить вас из этой комнаты живым.

Он сухо поклонился.

– Auf Wiedersehen[111]111
  до свидания (нем.)


[Закрыть], – сказал он насмешливо и нажал кнопку звонка на столе.

Дверь отворилась, и часовой отвел Хоуарда по мирным, освещенным луной улицам в тюрьму.

Николь сидела на своей постели и ждала. Как только дверь закрылась, она подошла к нему.

– Что случилось? Вас там мучили?

Старик потрепал ее по плечу.

– Все в порядке, – сказал он. – Ничего такого со мной не сделали.

– Так что же произошло? Чего от вас хотели?

Хоуард сел на тюфяк, Николь подошла и села напротив. Светила луна, в окно проскользнул длинный серебряный луч; откуда-то слабо доносилось гуденье бомбардировщика.

– Послушайте, Николь, – сказал Хоуард, – я не могу рассказать вам, что произошло. Скажу только одно, а вы постарайтесь сразу это забыть. Все обойдется, Очень скоро мы поедем в Англию – все дети и я тоже. А вас освободят, вы вернетесь в Шартр к вашей маме, и гестапо не станет вас беспокоить. Вот так оно теперь будет.

– Но… – Николь задохнулась. – Я не понимаю. Как это удалось?

– Этого я вам объяснить не могу. Больше я ничего не могу сказать, Николь. Но так будет, и совсем скоро.

– Вы очень устали? Вам нездоровится? Это все правда и вам только нельзя рассказать мне, как все устроилось?

Хоуард кивнул.

– Мы поедем завтра или послезавтра.

Он сказал это так твердо, так убежденно, что Николь наконец поверила.

– Я очень, очень рада, – тихо сказала она.

Они долго молчали. Потом девушка сказала:

– Пока вас не было, я сидела тут в темноте и думала, мсье. – В слабом свете старик видел ее профиль, она смотрела в сторону. – Кем-то станут эти дети, когда вырастут. Ронни… мне кажется, он станет инженером, а Маржан солдатом, а Биллем… может быть, юристом или врачом. Роза, конечно, будет примерной матерью, и Шейла, может быть, тоже… или, пожалуй, она станет деловой женщиной, у вас в Англии таких много. А маленький Пьер… знаете, что я о нем думаю? По-моему, он будет художником или писателем, будет увлекать своими идеями многих и многих людей.

– По-моему, это весьма вероятно, – сказал старик.

– С тех пор как Джон погиб, мсье, я была в отчаянии, – тихо продолжала девушка. – Мне казалось, в мире нет ни капли добра, все на свете стало безумно и шатко и гнусно… бог умер или покинул нас и предоставил весь мир Гитлеру. Даже эти малыши обречены страдать без конца.

Она умолкла. Молчал и Хоуард.

– Но теперь мне кажется, я начинаю понимать, что в жизни есть смысл, – вновь заговорила Николь. – Нам с Джоном не суждено было счастья, кроме той недели. Нам предстояло совершить ошибку. Но теперь, через меня и Джона, спасутся дети, уедут из Европы и вырастут под мирным небом… Может быть, для того мы с Джоном и встретились, – продолжала она чуть слышно. – Может быть, через тридцать лет весь мир будет нуждаться в ком-нибудь из этих малышей… Может быть, Ронни, или Биллем, или маленький Пьер сделает для всех людей что-то очень важное, великое… Но так случится потому, что я встретилась с вашим сыном, мсье, хотела показать ему Париж, и мы полюбили друг друга.

Старик перегнулся к ней, взял за руку, и они долго сидели так в полутьме. Потом легли на свои тюфяки и лежали без сна до рассвета.

Следующий день, как и накануне, провели в саду. Детям делать было нечего, они заскучали, маялись, и Николь почти все время старалась их как-нибудь занять, а Хоуард дремал в кресле под деревом. День проходил медленно. В шесть часов подали ужин; потом все тот же официант убрал со стола.

Николь с Хоуардом начали готовить постели для детей. Ефрейтор остановил их; не без труда он дал им понять, что они отсюда уедут.

Хоуард спросил, куда уедут. Немец пожал плечами.

– Nach Paris?[112]112
  В Париж? (нем.)


[Закрыть] – сказал он неуверенно. Он явно ничего не знал.

Полчаса спустя их вывели и посадили в крытый фургон. С ними сели двое немецких солдат, и машина тронулась. Старик пробовал расспросить солдат, куда их везут, но те отмалчивались. Немного погодя из их разговоров между собой Хоуард уловил, что солдаты получили отпуск и направляются в Париж; видимо, заодно им поручено в дороге охранять арестованных. Похоже, что слух о Париже верен.

Понизив голос, старик обсуждал все это с Николь, а машина, покачиваясь, увозила их от побережья в глубь страны, и теплый вечерний ветерок колыхал листву деревьев по обе стороны дороги.

Потом подкатили к окраине какого-то города. Николь выглянула из окошка. И чуть погодя сказала:

– Это Брест. Я знаю эту улицу.

– Брест, – кратко подтвердил один из немцев.

Подъехали к вокзалу; пленников вывели из машины. Один страж остался при них, другой пошел к железнодорожному начальству; французы-пассажиры с любопытством разглядывали необычную компанию. Потом их провели за барьер, и они вместе со своими страхами оказались в вагоне третьего класса, в поезде, который, по-видимому, шел на Париж.

– А в этом поезде мы будем спать, мистер Хоуард? – спросил Ронни.

Старик терпеливо улыбнулся.

– Тогда я имел в виду не этот поезд, но, может быть, нам и придется здесь спать, – сказал он.

– И у нас будут маленькие кровати? Помните, вы говорили?

– Не знаю. Увидим.

– Мне хочется пить, – сказала Роза. – Можно мне апельсин?

На платформе продавали апельсины. Денег у Хоуарда не было. Он объяснил одному из солдат, чего хочет девочка, тот вышел из вагона и купил для всех апельсины. Через минуту все они сосали апельсины, и еще вопрос, кто при этом чмокал громче, дети или солдаты.

В восемь часов поезд тронулся. Он шел медленно, останавливался на каждой маленькой станции. В восемь двадцать он остановился в местечке под названием Ланиссан, тут всего-то было два домика да ферма. Вдруг Николь, смотревшая в окно, обернулась к Хоуарду.

– Смотрите! – сказала она. – Вот майор Диссен.

Офицер гестапо, щеголеватый, подтянутый, в черном мундире и черных походных сапогах, подошел к двери их вагона и открыл ее. Солдаты вскочили и вытянулись. Он что-то властно сказал им по-немецки. Потом обратился к Хоуарду.

– Выходите, – сказал он. – Вы не поедете дальше этим поездом.

Николь и Хоуард вывели детей на платформу. В ясном небе солнце уже клонилось к холмам. Гестаповец кивнул проводнику, тот захлопнул дверь вагона и дал короткий свисток. Поезд тронулся, вагоны проползли мимо и медленно покатились дальше. А они остались стоять на маленькой платформе, среди полей, одни с офицером гестапо.

– So, – сказал он. – Теперь следуйте за мной.

Он пошел впереди, спустился по дощатым ступеням на дорогу. Тут не было ни контролера, ни кассы; маленькая станция безлюдна. Позади нее в проулке стоял серый закрытый грузовик-«форд». За рулем сидел солдат в черной гестаповской форме. Рядом с ним – ребенок.

Диссен открыл дверцу и помог ребенку выйти.

– Komm, Anna, – сказал он. – Hier ist Herr Howard, und mit ihm wirst du zu Onkel Ruprecht gehen[113]113
  Иди сюда, Анна. Это господин Хоуард, ты поедешь с ним к дяде Руперту (нем.)


[Закрыть].

Девочка удивленно посмотрела на старика, на стайку детей и на растрепанную девушку. Потом вскинула тощую ручонку и пропищала:

– Heil Hitler!

– Guten Abend[114]114
  добрый вечер (нем.)


[Закрыть], Anna, – серьезно сказал старик и, слегка улыбаясь, повернулся к майору. – Если она поедет в Америку, придется ей отвыкнуть от этого обычая.

Диссен кивнул.

– Я ей скажу.

И заговорил с девочкой, глаза у нее стали круглые от изумления. Она озадаченно что-то спросила. Хоуард уловил слово «Гитлер». Диссен снова стал объяснять; под испытующими взглядами Хоуарда и Николь он немного покраснел. Девочка что-то сказала так громко, решительно, что шофер обернулся и вопросительно посмотрел на своего начальника.

– Я думаю, она поняла, – сказал Диссен.

Хоуарду показалось, что он несколько смущен.

– Что она сказала? – спросил старик.

– Дети не способны понять фюрера, – был ответ. – Это дано только взрослым.

– Все-таки объясните нам, мсье, что сказала ваша девочка? – спросила Николь.

Немец пожал плечами.

– Детская логика мне непонятна, – ответил он тоже по-французски. – Анна сказала, что рада, что ей больше не нужно говорить «Хайль Гитлер», потому что у фюрера усы.

– Да, нелегко понять, как работает мысль ребенка, – очень серьезно сказал Хоуард.

– Это верно. Ну, теперь садитесь все в машину. Не будем тут задерживаться.

И немец подозрительно огляделся по сторонам.

Сели в машину. Анна перешла на заднее сиденье, Диссен сел рядом с шофером. Автомобиль помчался по дороге. Гестаповец обернулся и протянул Хоуарду перевязанный бечевкой полотняный пакетик, и другой такой же – Николь.

– Ваши документы и вещи, – отрывисто сказал он. – Проверьте, все ли в порядке.

Старик развернул пакет. Тут оказалось в целости все, что отняли у него при обыске.

В наступающих сумерках полтора часа ехали полями. По временам офицер вполголоса говорил что-то водителю; в какую-то минуту старику показалось, что они просто кружат на одном месте, лишь бы убить время, пока не стемнеет. Опять и опять проезжали деревушки, иногда дорогу преграждали немецкие заставы. Тогда машина останавливалась, часовой подходил и заглядывал в кабину. При виде гестаповского мундира он поспешно отступал и вскидывал руку в нацистском приветствии. Так было раза три.

– Куда мы едем? – спросил наконец Хоуард.

– В Аберврак, – ответил Диссен. – Ваш рыбак уже там.

– В гавани есть охрана, – помедлив, сказал старик.

– Сегодня ночью нет никакой охраны. Это улажено. Вы что, дураком меня считаете?

Хоуард промолчал.

В десять часов, в наступившей темноте, плавно подкатили к Абервракской пристани. Машина бесшумно остановилась, и мотор тотчас был выключен. Гестаповец вышел, чуть постоял озираясь. Вокруг было спокойно и тихо.

Диссен вернулся к автомобилю.

– Выходите, живо. И не давайте детям болтать.

Детям помогли вылезти из машины.

– Да смотрите, без фокусов, – обратился Диссен к Николь. – Вы остаетесь со мной. Только попытайтесь удрать с ними, и я вас всех перестреляю.

Николь вскинула голову.

– Можете не хвататься за оружие, – сказала она. – Я не попытаюсь удрать.

Немец не ответил, но вытащил свой большой пистолет-автомат из кобуры. И в полутьме неслышными шагами двинулся по пристани; Хоуард и Николь мгновенье поколебались, потом вместе с детьми пошли следом; шофер в черном замыкал шествие. В конце причала, у самой воды, Диссен обернулся.

– Скорее, – позвал он негромко.

На воде, у спущенных сходней, покачивалась лодка. Мачта и снасти отчетливо чернели на фоне звездного неба; ночь была очень тихая. Они подошли вплотную и увидели полупалубный рыбачий бот. Кроме Диссена, тут были еще двое. Один, что стоял на пристани, в хорошо знакомой им черной форме. Другой стоял в лодке, удерживая ее у пристани при помощи троса, пропущенного через кольцо.

– Влезайте, живо, – сказал Диссен. – Я хочу видеть, как вы отчалите. – И по-французски обратился к Фоке: – Не включай мотор, пока не пройдешь Ле Трепье. Я не желаю переполошить всю округу.

Молодой рыбак кивнул.

– Мотор сейчас ни к чему, – сказал он на мягком бретонском наречии. – Ветерок попутный, и отливом нас отсюда вынесет.

Семерых детей по одному спустили в лодку.

– Теперь вы, – сказал немец Хоуарду. – Не забывайте, как вести себя в Англии. Скоро я буду в Лондоне и пришлю за вами. В сентябре.

Старик повернулся к Николь.

– Вот и расстаемся, дорогая моя. – Он помедлил. – Я не думаю, что в сентябре война уже кончится. Возможно, когда она кончится, я буду уже слишком стар для путешествий. Вы приедете навестить меня, Николь? Я так много хотел бы вам сказать. О многом хотелось с вами поговорить, но в последние дни у нас было столько спешки и столько волнений…

– Я приеду и поживу у вас, как только возможно будет приехать, – сказала Николь. – И мы поговорим о Джоне.

– Вам пора, мистер англичанин, – вмешался Диссен.

Хоуард поцеловал девушку; на минуту она припала к нему. Потом он спустился в лодку, к детям.

– Мы на этой лодке поедем в Америку? – спросил Пьер.

Старик покачал головой.

– Не на этой, – сказал он с привычным терпением. – Та лодка будет больше.

– Намного больше? – спросил Ронни. – В два раза?

Фоке высвободил трос из кольца и с силой оттолкнулся веслом от пристани. Полоска темной воды, отделяющая их от Франции, стала шире на ярд, потом на пять. Хоуард стоял недвижно, сраженный скорбью, тоской расставания, горьким стариковским одиночеством.

Он видел, девушка стоит с тремя немцами у края воды и смотрит вслед удаляющейся лодке. А лодку подхватил отлив и повлекло течением. Фоке стал тянуть передний фал, и тяжелый коричневый парус медленно всполз на мачту. На мгновенье словно туман застлал Хоуарду глаза, и он потерял Николь из виду, потом опять увидел – вот она, все так же неподвижно стоит возле немцев. А потом всех окутала тьма, и он различал лишь мягкую линию холмов на фоне звездного неба.

В глубокой печали он обернулся и стал смотреть вперед, в открытое море. Но слезы слепили его, и он не различал выхода из гавани.

– Можно, я буду править рулем, мистер Хоуард? – спросил Ронни.

Он не ответил. Ронни опять спросил о том же.

– Меня мутит, – пожаловалась Роза.

Старик встряхнулся и с тяжелым сердцем обратился к своим неотложным обязанностям. У детей нет ни теплой одежды, ни одеял, нечем уберечь их от холода в ночном море. Хоуард обменялся несколькими словами с Фоке и понял, что тот совсем озадачен нежданной свободой; выяснилось, что он намерен пойти через Ла-Манш прямиком на Фолмут. У него нет ни компаса, ни карты, чтобы пройти морем около сотни миль, но он знает дорогу, сказал Фоке. Переход займет сутки, может быть, немного больше. У них не было с собой еды, только две бутылки красного вина да кувшин с водой.

Они убрали с носа лодки парус и освободили место для детей. Старик прежде всего занялся Анной, удобно устроил ее в углу и поручил Розе. Но Розе на сей раз изменили материнские наклонности, слишком ей было худо.

Спустя несколько минут ее затошнило, и она, по совету старика, перегнулась через борт. Когда вышли в открытое море, дети один за другим последовали ее примеру; когда проходили мимо черных острых скал Ле Трепье, на палубе поднялся отчаянный стон и плач, с таким же успехом можно было бы запустить мотор. Несмотря на сильную качку, старик не чувствовал себя плохо. Из детей морской болезнью не страдал один только Пьер; он стоял на корме возле Фоке и задумчиво смотрел вперед, на полосу лунного света на воде.