Текст книги "Крысолов"

Автор книги: Невил Шют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Завтра вечером, в девять часов, Фоке придет в кабачок на пристани. Прикинется, будто он под хмельком, и спросит «ангельского перно». Такого напитка нет. По этому вопросу вы его и узнаете. А дальше действуйте сами.

Хоуард кивнул.

– А как нам добраться до фермы Кентена?

– Я вас подвезу на своей машине. Его ферма – не доезжая Ланнили, так что это не опасно и никто ни о чем не спросит. Но там мне придется вас оставить. – Он с минуту подумал. – От Кентена выезжайте около пяти, не раньше. Тогда будет понятно, если вы попадете в Аберврак только вечером, когда уже стемнеет, и там, у Лудеака, заночуете.

– А как с Лудеаком и Кентеном, мсье? – спросила Николь. – Знают они, что мсье Хоуард с детьми хочет бежать из Франции?

– Не беспокойтесь, мадемуазель. По нынешним временам это не редкость. Они знают все, что хотели знать, и им заплачено. Это мои добрые друзья.

– Теперь я должен расплатиться с вами, мсье, – сказал Хоуард.

И они подсели к столу.

Немного погодя пошли спать; за этот день Хоуард отдохнул и теперь спал хорошо. Наутро он вышел к кофе, чувствуя себя лучше, чем все последние дни.

– Выедем после завтрака, – сказал Аристид. – Будет самое время. И вот что, мсье, я достал для вас одежду. Она вам не очень-то понравится, но иначе нельзя.

Да, этот костюм старику совсем не понравился. Грубая, очень грязная, вся в пятнах фланелевая рубаха, рваные синие холщовые штаны, грязная брезентовая куртка, которая некогда была ржаво-кирпичного цвета, и черная бретонская шляпа с обвисшими полями. Вполне под стать этому наряду были деревянные сабо, но тут старик решительно запротестовал, и Арвер дал ему пару отвратительных дырявых башмаков.

Хоуард уже несколько дней не брился. Когда он вошел в кухню, Николь весело улыбнулась.

– Очень хорошо, – сказала она. – Теперь, мсье Хоуард, вам бы еще повесить голову и немножко открыть рот… вот так. И ходить надо медленно, словно вы очень, очень старый. И очень глухой, и очень бестолковый. Я буду объясняться вместо вас.

Арвер обошел вокруг Хоуарда, придирчиво его осмотрел.

– Думаю, немцам тут не к чему придраться, – сказал он.

Все утро они старательно обдумывали, не надо ли еще как-то изменить свой облик. Николь осталась в том же черном платье, но Арвер заставил ее немного запачкать материю и надеть башмаки его жены, старые-престарые, на низком каблуке. Да еще голову и плечи девушка окутала шалью госпожи Арвер. В таком виде Николь тоже заслужила его одобрение.

Дети почти не нуждались в маскировке. Все утро они играли у пруда, где плавали утки, изрядно перепачкались, и на смотру стало ясно, что они и так хороши. Ронни и Биллем поминутно чесались, это довершало маскарад.

Сразу после завтрака двинулись в путь. Хоуард и Николь поблагодарили хозяйку за ее доброту; она принимала изъявления благодарности с кроткой глуповатой улыбкой. Потом все забрались в старый фургончик «дион», который Арвер держал на ферме, и выехали на дорогу.

– Мы поедем в таком поезде, где можно спать, мистер Хоуард? – спросил Ронни.

– Пока еще нет, – ответил старик. – Скоро мы вылезем из этой машины, попрощаемся с мсье Арвером, а потом покатаемся в тележке на лошади. И запомните, всем вам надо теперь говорить только по-французски.

– А почему только по-французски? – спросила Шейла. – Я хочу говорить по-английски, как раньше.

– Мы будем среди немцев, – терпеливо объяснила Николь. – Они не любят тех, кто говорит по-английски. И ты запомни, говорить надо только по-французски.

– Маржан говорит, немцы отрубили его маме руки, – сказала вдруг Роза.

– Не будем больше говорить о немцах, – мягко посоветовал Хоуард. – Скоро мы выйдем из машины, и дальше нас повезет лошадь. А как разговаривает лошадь? – спросил он Пьера.

– Не знаю, – застенчиво сказал малыш.

Роза наклонилась к нему:

– Да нет же, Пьер, конечно, ты знаешь:

 
Как у тетушки моей
Много в домике зверей.
Мышка тоненько пищит (пи-и!),
Очень страшно лев рычит (рр-р!)…
 

Этой игры хватило на всю поездку через Ландерно, который они видели только мельком из задних окошек старого фургона, и еще на половину пути до Ланнили.

Скоро машина замедлила ход, свернула с дороги и, тряхнув седоков, остановилась. Арвер, сидя за рулем, круто обернулся.

– Приехали, – сказал он. – Выходите скорей, тут мешкать опасно.

Они отворили дверку фургона и вышли. И очутились на крохотном крестьянском дворике; домишко, сложенный из серого камня, был немногим больше батрацкой лачуги. После душного фургона отрадно дохнул в лицо свежий ветерок, напоенный солоноватым запахом моря. При виде серых каменных стен и освещенных ярким солнцем крыш Хоуарду показалось, будто он в Корнуоле.

Во дворе ждала повозка, до половины груженная навозом; заложенная в нее старая серая лошадь привязана к воротам. Кругом ни души.

– Поскорей, мсье, пока на дороге нет немцев, – сказал Арвер. – Вот повозка. Вам все ясно? Вы везете навоз Лудеаку, он живет на холме над Абервраком, в полумиле от порта. Там вы свалите груз; мадемуазель Ружерон должна завтра вернуть сюда повозку. Фоке в девять вечера будет ждать вас в кабачке. Он спросит «ангельский перно». Все ясно?

– Еще одно, – сказал старик. – Эта дорога ведет прямо в Ланнили?

– Конечно. – Арвер беспокойно оглянулся.

– Как нам проехать через Ланнили? Как найти дорогу оттуда на Аберврак?

Солнце жгло немилосердно, в небе ни облачка; к запаху навоза примешивался аромат цветущего шиповника. Арвер сказал:

– Эта дорога ведет прямиком к большой церкви посреди города. От церкви дорога сворачивает на запад, поезжайте по ней. На окраине она раздваивается, там еще реклама «Byrrh», от нее возьмете вправо. Оттуда до Аберврака семь километров.

– Я там когда-то проезжала, – сказала Николь. – Кажется, я знаю эту дорогу.

– Мне нельзя задерживаться, мадемуазель, – сказал Арвер. – И вам надо сейчас же отсюда уехать. – Потом обернулся к Хоуарду. – Вот все, что я мог для вас сделать, мсье. Желаю удачи. Может быть, еще встретимся в лучшие времена.

– Я буду очень рад случаю вновь поблагодарить вас за вашу доброту, – сказал Хоуард.

Арвер взялся за руль, старая машина задом выехала на дорогу и исчезла в белом облаке пыли. Хоуард огляделся по сторонам; в доме не заметно было никакого движения, он казался покинутым.

– Идите садитесь, – позвала Николь детей.

Биллем и Маржан взобрались на повозку; маленькие англичане, Пьер и Роза попятились. Ронни сказал нерешительно:

– Вы говорили, мы покатаемся, а разве в такой тележке катаются?

– Это навозная телега, – сказала Роза. – Не годится ездить в телеге с навозом, мадемуазель. Моя тетя очень рассердилась бы на меня.

– Ну а я поеду, – весело сказала Николь. – А ты, если хочешь, иди с мсье и помогай вести лошадь.

Она усадила остальных детей и села сама; повозка была нагружена только наполовину, впереди и по бокам можно было стоять или сидеть, места хватило для всех.

– Можно, я пойду с Розой и поведу лошадь? – попросил Пьер.

– Нет, Пьер, – сказала Николь, – ты маленький, а лошадь идет слишком быстро. Когда приедем, ты ее погладишь.

Хоуард отвязал поводья и вывел лошадь за ворота. И понурив голову, медленно, чуть ли не волоча ноги, побрел рядом с нею по дороге.

Через полтора часа добрались до окраины Ланнили. В повозке Николь неутомимо развлекала детей; порой сквозь размеренное постукиванье лошадиных копыт до старика доносились взрывы смеха. Роза легко ступала босыми ногами рядом с Хоуардом.

Им встречалось немало немецких машин. Порой повозку обгоняли военные грузовики, и Хоуард сворачивал вправо, давая им дорогу. Серолицые равнодушные солдаты тупо, без любопытства смотрели на них. Однажды навстречу промаршировали десятка три солдат под командой обер-лейтенанта; тот обвел их всех взглядом, но не окликнул. Никто не обращал на них особого внимания до самого Ланнили.

На окраине города их остановили. Тут было что-то вроде баррикады – дорогу перегородили два старых автомобиля, между ними оставался только узкий проход. Сонный часовой вышел на солнцепек и поднял руку. Хоуард придержал лошадь, бессмысленно поглядел на немца и, свесив голову, приоткрыв рот, пробормотал что-то невнятное. Из будки вышел Unteroffizier и оглядел путников.

– Куда вы это везете? – спросил он, коверкая французские слова.

Старик приподнял голову, приставил ладонь к уху.

– А?

Немец переспросил громче.

– Лудеак, – сказал старик. – Лудеак, за Абервраком.

Унтер-офицер посмотрел на Николь:

– И мадам тоже туда едет?

Николь улыбнулась ему и обняла Пьера за плечи.

– У малыша день рождения, – сказала она. – Не легко нынче устроить праздник. Но дядюшка поехал, и повозка не очень нагруженная, лошади не тяжело, так уж мы решили немножко прокатиться, порадовать ребятишек.

Старик покивал.

– В такие времена детей потешить не просто.

Унтер-офицер усмехнулся.

– Проезжайте, – сказал он лениво. – Поздравляю с днем рожденья.

Хоуард дернул вожжами, старая кляча тронулась, и они покатили по улице. Движения почти не было, отчасти потому, что французы старались не показываться, отчасти, должно быть, из-за жары. Некоторые дома были, по-видимому, заняты немцами; немецкие солдаты торчали у окон в комнатах с голыми стенами, чистили свое снаряжение – обычное занятие солдат во всем мире. Никто не обращал внимания на навозную телегу.

Среди города, подле высокой церкви, в тени платанов, расположились три танка и полдюжины грузовиков. На каком-то большом здании, выставленный из окна первого этажа, вяло мотался в знойном воздухе флаг со свастикой.

Медленно прошли через город, мимо домов, магазинов, мимо немецких офицеров и немецких солдат. На окраине, где дорога раздваивалась, взяли вправо, и последние дома остались позади. И вскоре в ложбине между полями старик увидел синее, подернутое дымкой море.

Сердце его забилось сильнее. Всю жизнь он любил море, не мог на него наглядеться, надышаться им. Эта туманная синева меж зеленых полей была для него словно частица родины; казалось, до Англии рукой подать. Быть может, завтра вечером он пересечет этот синий простор; он будет с детьми в Англии, в безопасности. Старик тяжело передвигал ноги, но сердце его горело одним желанием – вернуться домой.

Скоро Роза начала уставать; Хоуард остановил лошадь и помог девочке забраться в повозку. Николь уступила ей место и пошла рядом с ним.

– Вот и море, – сказала она. – Теперь вам уже недалеко, мсье.

– Недалеко, – повторил он.

– Вы рады?

Хоуард сбоку поглядел на нее.

– Я был бы очень, очень рад, если бы не одно обстоятельство. Я хотел бы, чтобы вы поехали с нами. Поедемте?

Она покачала головой.

– Нет, мсье.

Некоторое время шли молча. Наконец Хоуард сказал:

– Не могу выразить, как я вам благодарен за все, что вы для нас сделали.

– Для меня сделано больше, – сказала Николь.

– То есть как? – удивился старик.

– Когда вы к нам пришли, мне было очень, очень плохо. Даже не знаю, как вам объяснить.

И опять шли молча под палящим солнцем. Потом Николь сказала просто:

– Я очень любила Джона. Больше всего на свете я хотела быть англичанкой, и так бы и вышло, если бы не война. Потому что мы решили пожениться. Вы бы очень рассердились?

Хоуард покачал головой.

– Я был бы вам рад. Вы разве не знаете?

– Теперь знаю. А тогда я вас ужасно боялась. Мы бы успели обвенчаться, но я была очень глупая и все тянула. – Короткое молчание. – А потом Джон… Джона убили. Да и все с тех пор пошло плохо. Немцы заставили нас отступить, бельгийцы сложили оружие, и англичане бежали из Дюнкерка и оставили Францию сражаться в одиночестве. Потом все газеты и радио стали говорить гадости об англичанах, что они предатели, что они никогда и не думали сражаться заодно с нами. Это ужасно, мсье.

– И вы поверили? – негромко спросил старик.

– Вы не представляете, как я была несчастна, – сказала Николь.

– А теперь? Вы все еще этому верите?

– Я верю, что мне нечего стыдиться моей любви к Джону, – был ответ. – Я думаю, если бы мы поженились и я стала бы англичанкой, я была бы счастлива до самой смерти… Эта мысль очень дорога мне, мсье. Долгое время она была омрачена, отравлена сомнениями. Теперь мне опять это ясно, я вернула то, что утратила. И уже никогда не потеряю.

Они одолели небольшой подъем и вышли к реке; она огибала кучку домов, – это и был Аберврак, – и среди зубчатых скалистых берегов текла дальше, к морю.

– Вот он, Аберврак, – сказала девушка. – Ваши странствия подходят к концу, мсье Хоуард.

Потом они долго вели лошадь молча – по дороге к самой воде и дальше, вдоль берега, мимо цементной фабрики, мимо крошечной деревушки, мимо спасательной станции и маленькой пристани. У пристани стоял немецкий торпедный катер, по-видимому, с неисправными двигателями: средняя часть палубы была снята и лежала на пристани возле грузовика – походной мастерской; вокруг хлопотали люди в комбинезонах. По пристани слонялись несколько немецких солдат, курили и наблюдали за работой.

Путники миновали кабачок и снова вышли в поле. Потом дорога, окаймленная густым шиповником, пошла в гору и привела их к маленькой ферме Лудеака.

У ворот их встретил крестьянин в рыжей парусиновой куртке.

– От Кентена, – сказал Хоуард.

Тот кивнул и указал на навозную кучу во дворе.

– Свалите это сюда и уходите поскорей. Желаю удачи, только нельзя вам задерживаться.

– Мы прекрасно это понимаем.

Он сразу ушел в дом, больше они его не видели. Вечерело, было уже около восьми. Детей сняли с повозки и заставили лошадь попятиться до места, где надо было свалить навоз; там повозку наклонили, и Хоуард стал скидывать груз лопатой. Через четверть часа с этой работой было покончено.

– У нас еще времени вдоволь, – сказала Николь. – Пожалуй, стоит зайти в estaminet, может быть, достанем кофе и хлеба с маслом детям на ужин.

Хоуард согласился. Они уселись в пустую повозку, и он тронул лошадь; выехали со двора и направились к деревушке. С поворота дороги перед ними открылся вход в гавань, солнечную и синюю в мягком вечернем свете. Между выступающими с двух сторон зубчатыми скалами виднелась рыбачья лодка под темно-коричневым парусом, она приближалась; слабо донесся стук мотора.

Хоуард взглянул на Николь.

– Фоке, – сказал он.

Она кивнула.

– Да, наверно.

Подошли к деревушке. Возле кабачка, под равнодушными взглядами немецких солдат, слезли с повозки; Хоуард привязал поводья старой клячи к изгороди.

– Это торпедный катер? – спросил Ронни по-французски. – Можно, мы пойдем посмотрим?

– Не сейчас, – ответила Николь. – Сейчас мы будем ужинать.

– А что будет на ужин?

Они вошли в кабачок. Несколько рыбаков, стоявших у стойки, внимательно их оглядели; Хоуарду показалось, что они с первого взгляда догадались, кто он такой. Он повел детей к столу в углу комнаты, подальше от посетителей. Николь прошла на кухню поговорить с хозяйкой об ужине.

Ужин скоро появился – хлеб, масло, кофе для детей, красное вино пополам с водой для Николь и старика. Они ели, ощущая на себе взгляды посетителей у стойки, и лишь изредка говорили два-три слова детям, помогая им справиться с едой. Хоуарду казалось, настала самая роковая минута их путешествия; впервые он опасался, что его видят насквозь. Время еле ползло, надо было еще дождаться девяти.

Покончив с едой, дети стали беспокойнее. Необходимо было как-то дотянуть до девяти часов, Ронни заерзал на стуле.

– Можно, мы пойдем посмотрим море? – спросил он.

Лучше уж было отпустить их, чем опять привлекать внимание окружающих.

– Идите, – сказал Хоуард. – Можете выйти за дверь и постоять у ограды. Но дальше не ходите.

Шейла пошла с братом; другие дети смирно сидели на своих местах. Хоуард спросил еще бутылку некрепкого красного вина.

Было десять минут десятого, когда в кабачок ввалился широкоплечий молодой парень в кирпично-красном рыбацком плаще и резиновых сапогах. Похоже, он успел уже посетить два-три конкурирующих заведения: по дороге к стойке его шатало. Он обвел всех в кабачке быстрым взглядом, словно лучом прожектора.

– Эй! – потребовал он. – Дайте мне ангельского пер но и к черту sales Bodies.

– Потише. Немцы рядом, – сказал кто-то у стойки.

Девушка за стойкой наморщила лоб.

– Ангельского перно? Вы, конечно, шутите? Обыкновенное перно для мсье.

– У вас что, нету ангельского перно? – сказал парень.

– Нет, мсье. Я о таком и не слыхала никогда.

Новый посетитель не ответил; одной рукой он ухватился за стойку и пошатывался. Хоуард встал и подошел к нему.

– Может быть, выпьете с нами стаканчик красного?

– Идет! – Парень откачнулся от стойки и пошел с ним к столу.

– Позвольте вас познакомить, – тихо сказал Хоуард. – Это моя невестка, мадемуазель Николь Ружерон.

Молодой рыбак уставился на него.

– Мадемуазель невестка? Выражайтесь поаккуратней, – сказал он еле слышно. – Помалкивайте, говорить буду я.

Он шлепнулся на стул рядом с ними. Хоуард налил ему вина, парень долил стакан водой и выпил. И сказал тихо:

– Вот какое дело. Моя лодка у пристани, но тут я не могу взять вас на борт, рядом немцы. Дождитесь темноты, потом тропинкой пройдете к Коровьему маяку, это автоматический маяк на скалах, за полмили отсюда, теперь он не действует. Там я вас встречу с лодкой.

– Понимаю, – сказал Хоуард. – Как нам выйти отсюда на тропинку?

Фоке стал объяснять. Хоуард сидел спиной к входной двери, напротив Николь. Слушая объяснения Фоке, он нечаянно взглянул на девушку – лицо ее застыло, в глазах тревога.

– Мсье… – начала она и умолкла.

Позади него раздались тяжелые шаги и какие-то немецкие слова. Хоуард круто повернулся на стуле, повернулся и молодой француз, его сосед. И оба увидели германского солдата с винтовкой. Рядом с ним стоял один из механиков с того торпедного катера у пристани, в грязном синем комбинезоне.

Эта секунда навсегда врезалась в память старика. В глубине у стойки напряженно застыли рыбаки; девушка, вытиравшая стакан, так и замерла с салфеткой в руке.

Заговорил человек в комбинезоне. Он говорил по-английски с акцентом, то ли немецким, то ли американским.

– Отвечайте, – сказал он. – Сколько вас тут англичан?

Никто не ответил.

– Ладно, – сказал человек в комбинезоне. – Пойдем-ка все в караулку, потолкуем с Feldwebel[92]92
  фельдфебелем (нем.)


[Закрыть]. Да чтоб не дурить, не то вам будет худо.

И кое-как повторил то же самое по-французски.

10

Фоке разразился бурным потоком слов, убедительно разыгрывая пьяное негодование. Он знать не знает всей этой компании, он только выпил с ними стаканчик вина, в этом греха нет. Ему пора выходить в море – самое время, отлив. Если его поведут в караулку, завтра не будет рыбы к завтраку, – как это им понравится? Сухопутные крысы ничего не смыслят, дело известное. У пристани отшвартована его лодка – что с ней будет? Кто за ней присмотрит?

Солдат грубо ткнул его прикладом в спину, и Фоке разом замолчал.

Поспешно вошли еще два немца – рядовой и Gefreiter[93]93
  ефрейтор (нем.)


[Закрыть]; всю компанию заставили подняться и погнали из дверей. Сопротивляться было явно бесполезно. Человек в комбинезоне вышел раньше, но через несколько минут появился снова, ведя Ронни и Шейлу. Оба были перепуганы, Шейла в слезах.

– Эти, надо полагать, ваши, – сказал он Хоуарду. – Отлично болтают по-английски, чужому языку так не выучишься.

Хоуард не ответил, только взял детей за руки. Человек в комбинезоне как-то странно посмотрел на него и так и остался стоять, глядя вслед, когда их в сгущающейся темноте повели в караулку.

– Куда мы идем, мсье Хоуард? – испуганно спросил Ронни. – Это нас немцы поймали?

– Мы только с ними поговорим об одном деле, – сказал Хоуард. – Не надо бояться, нам ничего плохого не сделают.

– Я говорил Шейле, чтоб не говорила по-английски, а то вы рассердитесь, а она не слушалась, – сказал мальчик.

– Она говорила по-английски с тем человеком в комбинезоне? – спросила Николь.

Ронни кивнул. Не сразу робко поднял глаза на старика. И, набравшись храбрости, спросил:

– Вы сердитесь, мистер Хоуард?

Незачем было еще больше огорчать детей, им и так предстояли новые, испытания.

– Не сержусь, – сказал старик. – Было бы лучше, если бы она послушалась, но теперь не стоит об этом говорить.

Шейла все еще горько плакала.

– Я люблю говорить по-английски, – всхлипнула она.

Хоуард остановился и вытер ей глаза; конвойные не помешали ему и даже соизволили приостановиться.

– Не плачь, – сказал он Шейле. – Теперь ты можешь говорить по-английски сколько хочешь.

И она, успокоенная, молча пошла рядом с ним, только изредка хлюпала носом.

Их провели шагов двести по дороге к Ланнили, повернули направо и ввели в дом, где помещалась караульная. Они вошли в комнату с голыми стенами, при виде их фельдфебель наскоро застегнул мундир. Потом он уселся за непокрытый дощатый стол на козлах; конвойные выстроили перед ним задержанных. Он презрительно оглядел их с головы до ног.

– So! – сказал он наконец. – Geben Sie mir Ihre Legitimationspapiere[94]94
  давайте ваши документы (нем.)


[Закрыть].

Хоуард понимал по-немецки всего несколько слов, остальные – и вовсе ни слова. Они недоуменно смотрели на немца.

– Cartes d'identite[95]95
  давайте ваши документы (фр.)


[Закрыть], – сказал он резко.

Фоке и Николь достали свои французские удостоверения личности; немец стал молча их изучать. Потом поднял глаза.

Жестом игрока, который, проигрывая, выкладывает последнюю карту, Хоуард положил на голый стол английский паспорт.

Фельдфебель усмехнулся, взял паспорт и с любопытством стал изучать.

– So! – сказал он. – Englander[96]96
  англичанин (нем.)


[Закрыть]. Уинстон Черчилль.

Поднял голову и принялся разглядывать детей. На плохом французском языке спросил, есть ли у них какие-нибудь документы, и явно был доволен, услыхав, что документов никаких нет.

Потом он о чем-то распорядился по-немецки. Пленников обыскали, убедились, что при них нет оружия; все, что у них было – бумаги, деньги, часы, всякие личные мелочи, даже носовые платки, – отобрали и разложили на столе. Потом отвели в соседнюю комнату, где на полу лежало несколько соломенных тюфяков, дали всем по одеялу и оставили одних. Окно было грубо зарешечено деревянными планками; за ним на дороге стоял часовой.

– Я очень сожалею, что так вышло, – сказал Хоуард молодому рыбаку.

Он был искренне огорчен, ведь француз попался ни за что ни про что.

Тот философски пожал плечами.

– Был случай поехать к де Голлю, поглядеть на белый свет, – сказал он. – Найдется и еще случай.

Он бросился на тюфяк, завернулся в одеяло, собираясь спать.

Хоуард и Николь сдвинули матрасы по два, на одну такую постель уложили Розу с Шейлой, на другую мальчиков. Остался еще один матрас.

– Это для вас, – сказал Хоуард. – Я сегодня спать не буду.

Николь покачала головой.

– Я тоже.

Полчаса они сидели бок о бок, прислонясь к стене, и смотрели на зарешеченное окно. В комнате стало уже почти темно; снаружи в звездном свете и последних отблесках заката смутно виднелась гавань. Было еще совсем тепло.

– Утром нас допросят, – сказала Николь. – Что нам говорить?

– Мы можем говорить только одно. Чистую правду.

С минуту она раздумывала.

– Нельзя впутывать ни Арвера, ни Лудеака, ни Кентена, мы должны всеми силами этого избежать.

Хоуард согласился.

– Они спросят, где я взял этот костюм. Можете вы сказать, что это вы мне дали?

– Да, хорошо, – кивнула Николь. – И скажу, что прежде знала Фоке и сама с ним договорилась.

Молодой француз уже засыпал; Николь подошла и несколько минут серьезно что-то ему говорила. Он пробурчал согласие; девушка вернулась к Хоуарду и снова села.

– Еще одно, – сказал он. – Насчет Маржана. Не сказать ли, что я подобрал его на дороге?

Николь кивнула.

– На дороге в Шартр. Я ему объясню.

– Может быть, все и обойдется, лишь бы не устроили перекрестный допрос детям, – с сомнением сказал Хоуард.

Потом они долго сидели молча. Наконец Николь тихонько пошевелилась рядом со стариком, пытаясь сесть поудобнее.

– Прилягте, Николь, – сказал он. – Вам надо хоть немного поспать.

– Не хочу я спать, мсье, – возразила она. – Право, мне куда приятнее вот так посидеть.

– Я о многом думал, – сказал Хоуард.

– Я тоже.

Он повернулся к ней в темноте.

– Я бесконечно жалею, что навлек на вас такую беду, – тихо сказал он. – Я очень хотел этого избежать, и я думал, все обойдется.

Николь пожала плечами.

– Это неважно. – Она запнулась. – Я думала совсем о другом.

– О чем же? – спросил старик.

– Когда вы знакомили нас с Фоке, вы сказали, что я ваша невестка.

– Надо ж было что-то сказать, – заметил Хоуард. – И ведь это очень недалеко от истины. – В тусклом свете он посмотрел ей в глаза, чуть улыбнулся. – Разве не правда?

– Вот как вы обо мне думаете?

– Да, – сказал он просто.

В узилище воцарилось долгое молчание. Кто-то из детей, вероятно Биллем, беспокойно ворочался и хныкал во сне; за стеной по пыльной дороге взад и вперед шагал часовой.

– Мы совершили ошибку… большую ошибку, – сказала наконец Николь. И повернулась к старику. – Правда, я и не думала делать ничего плохого, когда поехала в Париж, и Джон не думал. У нас ничего такого и в мыслях не было. Пожалуйста, не думайте, он ни в чем не виноват. Никто не виноват, ни я, ни он. Да тогда это вовсе и не казалось ошибкой.

Его мысли перенеслись на полвека назад.

– Я знаю, – сказал он. – Так уж оно бывает. Но ведь вы ни о чем не жалеете, правда?

Николь не ответила, но продолжала более свободно:

– Джон был очень, очень упрямый, мсье. Мы условились, что я покажу ему Париж, для этого я и приехала. А когда мы встретились, он вовсе не интересовался ни церквами, ни музеями, ни картинными галереями. – В ее голосе как будто проскользнула улыбка. – Он интересовался только мною.

– Вполне естественно, – сказал старик. Что еще оставалось сказать?

– Поверьте, мне было очень неловко, я просто не знала, как быть.

– Ну, под конец вы составили себе мнение на этот счет, – засмеялся Хоуард.

– Тут нет ничего смешного, мсье, – с упреком сказала Николь. – Вы совсем как Джон. Он тоже всегда смеялся над такими вещами.

– Скажите мне одно, Николь. Просил он вас выйти за него замуж?

– Он хотел, чтобы мы поженились в Париже, прежде чем он вернется в Англию, – ответила Николь. – Он сказал, что по английским законам это можно.

– Почему же вы не обвенчались? – удивился Хоуард.

Она минуту помолчала.

– Я боялась вас, мсье.

– Меня?!

Она кивнула.

– Ужасно боялась. Теперь это звучит очень глупо, но это правда.

Хоуард силился понять.

– Что же вас пугало?

– Подумайте сами. Ваш сын в Париже вдруг взял и женился и привел в дом иностранку. Вы бы подумали, что он в чужом городе потерял голову, с молодыми людьми иногда так бывает. Что он попался в сети дурной женщине и это несчастный брак. Не представляю, как вы могли бы думать по-другому.

– Если бы я и подумал так сначала, я не долго бы так думал, – сказал Хоуард.

– Теперь я это знаю. И Джон мне так говорил. Но я боялась. Я сказала Джону, что для всех будет лучше, если мы будем чуточку благоразумнее, понимаете.

– Понятно. Вы хотели немного подождать.

– Не очень долго, – сказала Николь. – Но мне очень хотелось, чтобы все шло как надо, чтобы мы начинали честно. Ведь замуж выходишь на всю жизнь и связываешь свою жизнь не только с мужем, но и с его родными тоже. А в смешанном браке всегда все сложнее. И вот я сказала, что приеду в Англию в сентябре или в октябре, когда Джон опять получит отпуск, мы встретимся в Лондоне, и потом пускай он повезет меня повидаться с вами в вашем Эксетере. А потом вы написали бы моему отцу, и все было бы честно, как надо.

– И тут началась война, – негромко сказал Хоуард.

– Да, мсье, тут началась война. И я уже не могла поехать в Англию. Пожалуй, было бы легче Джону опять приехать в Париж, но он не мог получить отпуск. И вот я месяц за месяцем пыталась получить permis[97]97
  разрешение (на выезд) (фр.)


[Закрыть] и визу… А потом мне написали, что с ним случилось…

Они долго сидели в молчании. Наступила ночь, похолодало. Наконец старик услышал, что девушка дышит ровнее, и понял, что она так и уснула, сидя на голом дощатом полу.

Через некоторое время она зашевелилась и чуть не упала. Хоуард с трудом поднялся, подвел ее, сонную, к тюфяку, уложил и укрыл одеялом. Скоро она опять крепко уснула.

Он долго стоял у окна, глядя на вход в гавань. Взошла луна; волны разбивались о скалы, и султаны пены белели на черном фоне моря. Что-то с ними со всеми теперь будет, гадал старик. Очень возможно, что его разлучат с детьми и отправят в концентрационный лагерь; тогда ему недолго ждать конца. Страшно подумать, что станется с детьми. Надо постараться любой ценой выйти на свободу. Если это удастся, быть может, он оставит их при себе, станет заботиться о них, пока не кончится война. Пожалуй, можно найти какой-нибудь дом в Шартре, поближе к Николь и ее матери. Понадобится не так уж много денег, чтобы прожить с ними скромно, в одной комнате, самое большее в двух. Мысль о бедности не слишком его тревожила. Прежняя жизнь казалась очень, очень далекой.

Потом ночная тьма на востоке начала редеть и стало еще холоднее. Хоуард опять отошел к стене, завернулся в одеяло и сел на пол в углу. И скоро уснул неспокойным сном.

В шесть часов его разбудил топот солдатских сапог за стеной. Он пошевелился и сел; Николь уже проснулась и сидела, приглаживая волосы, старалась хоть как-то привести их в порядок без помощи гребня. Вошел немецкий Oberschutze[98]98
  начальник караула (нем.)


[Закрыть], дал им знак подняться и показал дорогу в уборную.

Затем солдат принес им фаянсовые чашки, несколько кусков хлеба и кувшин черного кофе. Они позавтракали и стали ждать, что будет дальше. Николь и Хоуард подавленно молчали; даже дети уловили настроение и сидели унылые, вялые.

Вскоре дверь распахнулась и появился фельдфебель с двумя солдатами.

– Marchez, – приказал он. – Allez, vite![99]99
  Выходите, живо! (фр.)


[Закрыть]

Их вывели наружу и усадили в пятнисто-серый, маскировочной окраски, закрытый военный грузовик вроде фургона. Оба солдата сели туда же, дверцы за – ними захлопнули и заперли. Фельдфебель сел рядом с шофером, обернулся и оглядел их через решетчатое окошко шоферской кабины. Грузовик тронулся.

Их привезли в Ланнили и высадили у того большого дома, напротив церкви, где в окне развевался флаг со свастикой. Конвойные ввели их в коридор. Фельдфебель скрылся за какой-то дверью.

Здесь они ждали больше получаса. Дети, поначалу испуганные и присмиревшие, заскучали, им уже не сиделось на месте. Пьер тоненько спросил:

– Пожалуйста, мсье, можно я выйду и поиграю во дворе?

И Ронни с Шейлой мигом подхватили в один голос:

– Можно, я тоже пойду?

– Пока нельзя, – сказал Хоуард. – Посидите еще немного.

– Не хочу тут сидеть, – возмутилась Шейла. – Хочу пойти поиграть на солнышке.

Николь наклонилась к ней:

– А помнишь слона Бабара?

Малышка кивнула.

– А обезьянку Жако? Что он сделал?

Забавная проделка любимца, как всегда, вызвала смех.

– Жако ухватился за хвост Бабара и залез прямо к нему на спину!

– А зачем?

Тупые серолицые немцы смотрели с угрюмым недоумением. Первый раз в жизни они видели иностранцев, самым своим поведением утверждающих мощь своего отечества. Их смущало и сбивало с толку, что у пленников хватает легкомыслия забавлять детей играми прямо под дверью гестапо. Это пробило брешь в броне их самоуверенности; не очень понимая почему, они чувствовали себя оскорбленными. Не того ждали они после недавней речи фюрера в Спорт-паласе. Победа оказалась иной, чем они ее себе представляли.