Текст книги "Крысолов"

Автор книги: Невил Шют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись по стойке «смирно». Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала.

– Achtung![100]100
  Внимание (смирно)! (нем.)


[Закрыть] – крикнул из канцелярии фельдфебель, и оттуда вышел молодой офицер, Rittmeister[101]101
  ротмистр, лейтенант (нем.)


[Закрыть] танкового корпуса. На нем была черная форма, вроде походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой, и еще нашивка – подобие венка. На погонах, на черном сукне тускло поблескивали алюминием череп и скрещенные кости.

Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки из карманов. Дети притихли и с любопытством уставились на человека в черном.

В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился к Хоуарду:

– Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr Beruf?[102]102
  Кто вы такой? Фамилия, имя? Род занятий? (нем.)


[Закрыть]

Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на французский, и он записал подробные сведения обо всех, больших и малых. На вопрос о национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни англичанами, отпираться было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он.

Лейтенант танкист ушел обратно в канцелярию. Через несколько минут дверь снова распахнулась и арестованным было приказано стать смирно. Фельдфебель подошел к двери.

– Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch![103]103
  За мной! Стойте! Вольно! (нем.)


[Закрыть]

Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола. За столом сидел ротмистр, который допрашивал их в коридоре. Рядом – немец постарше, у этого грубо вылепленная голова, короткая стрижка, свирепое лицо, пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто затянутый в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя и с портупеей черной кожи. Этот человек, как потом узнал Хоуард, был майор гестапо Диссен.

Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног – его одежду, бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю в пятнах, грязный синий комбинезон.

– So, – и он заговорил по-английски, жестко, но вполне сносно выговаривая чужие слова. – Некоторые английские джентльмены еще путешествуют по Франции. – Короткая пауза. – Ницца и Монте-Карло, – продолжал он. – Надеюсь, вы очень приятно провели время.

Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер повернулся к Николь.

– Вы француженка, – сказал он зло, напористо. – Вы помогали этому человеку тайно действовать против вашей страны. Вы предаете дело перемирия. За это вас следует расстрелять.

Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.

– Незачем ее запугивать, – сказал Хоуард. – Мы готовы сказать вам правду.

– Знаю я вашу английскую правду, – возразил гестаповец. – Я доберусь до своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней живого места не останется, и сорвать все ногти.

– Что именно вы хотите знать? – негромко спросил Хоуард.

– Я хочу знать, каким образом вы ее заставили помогать вам в вашей работе.

Тут старика тихонько, но настойчиво потянули за рукав. Он опустил глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.

– Сейчас, – мягко сказал он. – Подожди немножко.

– Я не могу ждать, – был ответ. – Мне надо сейчас.

Старик обратился к гестаповцу.

– Тут есть маленькое неотложное дело, – сказал он кротко. И указал на Розу. – Можно ей вывести отсюда на минуту эту малышку? Они сейчас вернутся.

Молодой танкист широко улыбнулся; даже черты гестаповца чуть смягчились. Лейтенант сказал два слова караульному, тот выслушал, стоя навытяжку, и вывел девочек из комнаты.

– Я отвечу вам так подробно, как только могу, – сказал Хоуард. – Никакой работы во Франции у меня не было, просто я пытался вернуться в Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то она была большим другом моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.

– Это правда, – сказала Николь. – Когда всякое сообщение с Англией прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства. Мы просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился, потому что это запрещено.

Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей поверят, она полностью выгородит Фоке.

Офицер язвительно усмехнулся.

– Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться в Англию, – сухо сказал он. – Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта. – И вдруг резко бросил: – Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.

Короткое молчание. Немец так и впился глазами в арестованных, пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении наморщила лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом чертил что-то на промокашке. Наконец Хоуард сказал:

– Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я не знаю никакого Чарентона.

– Вот как, – сказал немец. – И конечно, вы не знаете вашего майора Кокрейна, и комнаты номер двести двенадцать на втором этаже вашего Военного министерства на Уайтхолле.

Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.

– Я никогда не бывал в Военном министерстве, – сказал он, – и понятия не имею, что там за комнаты. Я был знаком с одним майором по фамилии Кокрейн, у него был дом возле Тотна, но тот Кокрейн умер в двадцать четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.

Офицер гестапо хмуро усмехнулся.

– И вы думаете, я вам поверю?

– Да, так я думаю, – сказал старик. – Потому что это правда.

– Позвольте мне сказать два слова, – вмешалась Николь. – Право же, здесь недоразумение. Мсье Хоуард приехал во Францию прямо с Юры, остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.

– Совершенно верно, – сказал Хоуард. – Если угодно, я вам расскажу, как я оказался во Франции.

Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым скучающим видом откинулся на спинку стула.

– Можете, – сказал он равнодушно. – Даю вам три минуты.

Николь тронула Хоуарда за локоть.

– И расскажите, кто все эти дети и откуда они, – настойчиво сказала она.

Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в его годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его работала слишком медленно.

– Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, – начал он. – Ночь или две провел в Париже, потом поехал дальше и переночевал в Дижоне. Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко отдохнуть и половить рыбу.

Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.

– Какую рыбу? – рявкнул он. – Отвечайте, живо!

Хоуард изумленно посмотрел на него.

– Голубую форель, – сказал он. – Иногда попадается хариус, но это редкость.

– И какой снастью их ловят? Живо!

Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.

– Да вот, – сказал он, – нужна девятифутовая леса, но течение обычно очень сильное, так что «три икс» вполне достаточно. Конечно, муха натуральная, вы понимаете.

Немца словно отпустило.

– А какую муху вы берете?

Ну, об этом поговорить было даже приятно.

– Да вот, – с удовольствием начал объяснять старик, – лучше всего форель ловится на «темную оливку» или на «большую синюю». Две или три я поймал на наживку, которая называется «дикий петух», но…

Гестаповец перебил его.

– Врите дальше, – грубо сказал он. – Некогда мне слушать про ваши рыболовные подвиги.

И Хоуард углубился в свою повесть, сжимая ее как только мог. Оба немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут через десять старик добрался до конца.

Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.

– Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, – сказал он. – И что вы станете делать со всеми этими детьми?

– Я думал отправить их в Америку, – ответил Хоуард.

– Почему?

– Потому что там безопасно. Потому что детям нехорошо видеть войну. Лучше им быть подальше от нее.

Немец уставился на него.

– Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали в Америку?

– О, я оплатил бы проезд, – сказал старик.

Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.

– А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?

– Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их приютит, пока не кончится война.

– Мы даром тратим время, – сказал немец. – Вы что, дураком меня считаете? По-вашему, я поверю такой басне?

– Представьте, мсье, это чистая правда, – сказала Николь. – Я знала сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть люди, которые щедро помогают беженцам, детям.

– So, – фыркнул Диссен. – Мадемуазель поддерживает эту басню. Что ж, поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель была подругой сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой… – И внезапно рявкнул: – Любовницей, конечно?

Николь выпрямилась.

– Можете говорить все, что вам угодно, – спокойно сказала она. – Можете назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту вы этим не запятнаете.

Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к гестаповцу и что-то прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.

– По датам, – сказал он, – вы успели бы вернуться в Англию, если бы ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место в вашей басне. Тут-то и начинается вранье. – Он повысил голос. – Почему вы остались во Франции? Отвечайте, живо, хватит болтать чепуху. Даю вам слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же будет лучше.

Хоуард был огорчен и сбит с толку.

– В Дижоне эта малышка заболела, – он указал на Шейлу. – Я ведь только что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.

Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.

– Слушайте, – сказал он, – опять предупреждаю, в последний раз. Со мной шутки плохи. Таким враньем не проведешь и младенца. Если бы вы хотели вернуться в Англию, вы бы уехали.

– Эти дети на моем попечении, – сказал старик. – Я не мог уехать.

– Ложь… ложь… ложь…

Гестаповец хотел еще что-то сказать, но сдержался. Молодой танкист нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.

Майор Диссен откинулся на спинку стула.

– Итак, – сказал он, – вы отвергаете нашу доброту и не желаете говорить. Воля ваша. Еще до вечера вы станете откровеннее, мистер англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете корчиться от боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель тоже на это полюбуется, и детки тоже.

В канцелярии стало очень тихо.

– Сейчас вас уведут, – сказал гестаповец. – Я пришлю за вами, когда мои люди приготовятся начать. – Он подался вперед. – Вот слушайте, что мы хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались по стране переодетый, а эта женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем, что один из вас, либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию, что фюрер посетит корабли в Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. – Он перевел дух. – Но вот чего мы не знаем и что вы сегодня нам скажете: каким образом сведения попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, – он ехидно скривил губу, – который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом году. Вот о чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль прекратится. Помните об этом.

Он махнул фельдфебелю.

– Уведите.

Их вытолкали из комнаты. Хоуард двигался как в тумане; невозможно поверить, что с ним случилось такое. О подобных историях он читал, но как-то не очень верил. Предполагалось, что так поступают с евреями в концентрационных лагерях. Нет, не может быть… неправда.

Фоке отделили от них и куда-то увели. Хоуарда и Николь втолкнули в камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.

– Мы здесь будем обедать, мадемуазель? – спросил Пьер.

– Да, наверно, Пьер, – глухо проговорила Николь.

– А что у нас будет на обед? – спросил Ронни.

Николь обняла его за плечи.

– Не знаю, – машинально сказала она. – Увидим, когда принесут. Теперь пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.

И обернулась к старику:

– Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.

Он кивнул.

– Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест. Вот когда вам поранило руку.

– В магазинах тогда говорили, что в Брест приехал Адольф Гитлер, – сказала Николь. – Но мы не приняли это всерьез. Столько ходит слухов, столько пустой болтовни.

Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший сорняками дворик. Теперь все понятно. Обстановка сложилась такая, что местным гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо предъявить шпионов – виновников налета, или хотя бы изувеченные тела людей, которых они объявят шпионами.

Наконец он заговорил:

– Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?

– Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть какой-то выход…

Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.

– Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое завещание, – продолжал он. – Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и вам будет на что содержать детей и дать им образование – тем, у кого нет родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что только в ваших силах.

Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю без крышки с каким-то варевом из мяса и овощей и несколько мисок. Детям раздали по миске, и они с наслаждением принялись за обед. Николь поела немного, но старик почти не притронулся к еде.

Солдат убрал поднос, и снова потянулось ожидание. В три часа дверь распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.

– Le vieux, marchez[104]104
  старик, выходите (фр.)


[Закрыть], – скомандовал фельдфебель.

Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.

Старик остановился.

– Одну минуту. – Он взял Николь за руку и поцеловал в лоб. – Ничего, милая, – сказал он. – Не волнуйтесь за меня.

Его заторопили, вывели из здания гестапо на площадь. Сияло солнце; проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты были обычными делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом; из церкви в знойное летнее затишье лился негромкий однообразный напев. Женщины с любопытством смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.

Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за ним закрыли и заперли. Он огляделся.

Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная во французском вкусе, с неудобными позолоченными стульями и вычурными безделушками. На стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько очень плохих писанных маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки и выцветшие фотографии в рамках. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью.

За этим столом сидел молодой человек в штатском – бледное лицо, темные волосы, совсем молод, лет двадцати с небольшим. Он поднял глаза на входящего Хоуарда.

– Кто вы? – спросил он по-французски.

Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.

Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и потому опасное.

– Я англичанин, – сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать. – Вчера меня арестовали.

Молодой человек невесело улыбнулся. На этот раз он заговорил по-английски, и притом без малейшего акцента.

– Ну что ж, – сказал он, – входите, садитесь. Вот нас и двое. Я тоже англичанин.

Хоуард отступил на шаг.

– Вы англичанин?!

– Принял английское подданство, – небрежно пояснил тот. – Моя мать родом из Уокинга, и я почти всю жизнь провел в Англии. Мой отец был француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб еще в прошлую войну.

– Что же вы здесь делаете?

Молодой человек поманил его к столу.

– Подойдите, садитесь.

Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.

– Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, – сказал он. – Что вы все-таки здесь делаете?

– Жду расстрела, – сказал молодой человек.

Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:

– Ваша фамилия не Чарентон?

Тот кивнул.

– Да, я – Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.

И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки молодого человека. Чарентон положил руки на стол перед собой и как-то странно их сжал – пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута кверху, ладонь правой – книзу. Большие пальцы скрестились. Заметив недоуменный взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел на него и тотчас разнял руки.

И чуть вздохнул.

– Как вы сюда попали? – спросил он.

– Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми…

И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал спокойно и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он сказал:

– Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно, вас оставят на свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.

– Боюсь, что будет иначе, – сказал Хоуард. – Видите ли, они считают, что я связан с вами.

Чарентон кивнул.

– Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще козлов отпущения.

– Боюсь, что так, – сказал Хоуард.

Молодой человек встал и отошел к окну.

– С вами все обойдется, – сказал он наконец; – Улик против вас нет и взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. – В голосе его сквозила печаль.

– А вы? – спросил Хоуард.

– Я? Мне крышка, – сказал Чарентон. – Насчет меня им все ясно.

Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается какой-то спектакль.

– По-видимому, оба мы в трудном положении, – сказал он наконец. – Может быть, ваше тяжелее… не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. – Он огляделся по сторонам. – Если бы достать лист бумаги и карандаш, я переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?

Чарентон покачал головой.

– Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто отберут написанное. И ни один документ с моей подписью не дойдет, до Англии. Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.

– Понимаю, – вздохнул старик, потом сказал: – Если я выберусь отсюда, а вы нет, может быть, я сумею для вас что-нибудь сделать? Выполнить какое-нибудь поручение?

Чарентон усмехнулся.

– Никаких поручений, – отрезал он.

– Неужели я ничего не могу сделать?

Молодой человек быстро взглянул на него.

– Вы знаете Оксфорд?

– Прекрасно знаю, – сказал Хоуард. – Вы там бывали?

Чарентон кивнул.

– Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда, мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все время журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.

– Вы имеете в виду гостиницу «У форели» в Годстау?

– Да… «У форели». Вы знаете это место?

– Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.

– Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, – сказал Чарентон. – Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за меня кружку пива.

– Если я вернусь в Англию, я это сделаю, – сказал Хоуард. И опять оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. – Но может быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?

Чарентон покачал головой.

– Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не передал бы их через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен подслушивает каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. – Он огляделся. – Микрофон, вероятно, за одной из этих картин.

– Вы уверены?

– Безусловно. – Он повысил голос и заговорил по-немецки: – Вы зря теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. – И, чуть помолчав, продолжал: – Но вот что я вам скажу: в один прекрасный день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут не так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика, вас публично вздернут на виселице, и ваш труп останется гнить на ней в назидание всем другим убийцам.

Он обернулся к Хоуарду.

– Пускай слышит, это ему полезно, – спокойно сказал он по-английски.

Старик встревожился.

– Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.

– Мне уже ничто не поможет, – возразил Чарентон. – Со мной, можно считать, покончено.

Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.

– Вы раскаиваетесь? – спросил он.

– Нет, честное слово, нет! – Чарентон мальчишески засмеялся. – Нам не удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.

Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий ефрейтор и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда. Ефрейтор сказал грубо:

– Kommen Sie[105]105
  идите (нем.)


[Закрыть].

Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.

– Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!

– Прощайте, – ответил старик.

И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его вели по коридору к выходу, он увидел распахнутую дверь и за нею уже знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее тучи. Со сжавшимся сердцем Хоуард вышел между конвоирами на залитую солнцем площадь.

Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему.

– Маржан учил нас стоять на голове! – выпалил он. – Я уже умею, и Пьер умеет. А Биллем нет, и девочки тоже не могут. Смотрите, мистер Хоуард, смотрите!

Дети вокруг стали на головы. Николь тревожно смотрела на Хоуарда.

– Вас не тронули?

Старик покачал головой.

– Они надеялись через меня что-нибудь выведать у молодого человека по фамилии Чарентон.

И он коротко рассказал ей о том, что произошло.

– Вот так они и действуют, – сказала Николь. – Я слышала об этом в Шартре. Чтобы добиться своего, они не всегда пытают тело. Они пытают душу.

Долгий день медленно клонился к вечеру. Взаперти в маленькой камере все задыхались от жары, и не так-то просто было развлекать детей. Им нечего было делать, не на что смотреть, и нечего было им почитать. Николь и Хоуард выбивались из сил, поддерживая мир и прекращая ссоры, и это для них оказалось даже отчасти благом: некогда было раздумывать о том, что впереди.

Наконец немецкий солдат принес им ужин – черный кофе и длинные ломти хлеба. За едой дети развлеклись и отдохнули; старик и девушка знали – насытясь, все скоро захотят спать. Когда солдат вернулся за посудой, его спросили о постелях.

Он притащил набитые соломой тюфяки, жесткие подушки и всем по одеялу. Николь и Хоуард приготовили постели, и усталые за день дети сразу охотно улеглись.

Долгие вечерние часы проходили в томительном бездействии. Старик и девушка сидели на своих тюфяках и невесело раздумывали; порой перекинутся несколькими словами и снова замолчат. Около десяти собрались спать; сняли только верхнее платье, легли и укрылись одеялами.

Хоуард сносно спал в эту ночь, но Николь почти не спала. Очень рано, еще до рассвета дверь камеры с грохотом распахнулась. Появился ефрейтор в полной форме, со штыком на поясе и в стальной каске. Он потряс Хоуарда за плечо.

– Auf![106]106
  Выходи! (нем.)


[Закрыть] – приказал он и знаками велел старику встать и одеться.

Николь, немного испуганная, приподнялась на локте.

– Мне тоже вставать? – спросила она.

Немец понял, покачал головой.

Натягивая в полутьме куртку, Хоуард повернулся к девушке.

– Наверно, опять допрос, – сказал он. – Не тревожьтесь. Я скоро вернусь.

Николь была глубоко взволнована.

– Мы с детьми будем вас ждать, – просто сказала она. – Я о них позабочусь.

– Знаю, – сказал старик. – Au revoir[107]107
  до свиданья (фр.)


[Закрыть].

В холодном предутреннем свете его повели через площадь, мимо церкви, к большому дому, где вывешен был флаг со свастикой. Привели не в ту комнату, где допрашивали в первый раз, а вверх по лестнице. Когда-то здесь была спальня, и кое-что из обстановки осталось, но кровать вынесли, и теперь тут была какая-то канцелярия.

У окна стоял гестаповский офицер в черном мундире, майор Диссен.

– So, – сказал он. – Опять этот англичанин.

Хоуард молчал. Диссен сказал что-то по-немецки ефрейтору и солдату, которые привели арестованного. Ефрейтор отдал честь, вышел и закрыл за собой дверь. Солдат стоял у двери навытяжку. В комнате уже разливался серый свет холодного, пасмурного утра.

– Подойдите сюда, – сказал гестаповец. – Поглядите в окно. Славный садик, правда?

Старик подошел. За окном был сад, окруженный высокой стеной красного кирпича, ее заслоняли фруктовые деревья. Заботливо ухоженный сад, деревья уже большие, приятно посмотреть.

– Да, – негромко сказал Хоуард, – славный сад.

Чутье подсказывало, что для него расставили какую-то западню.

– Через несколько минут здесь умрет ваш друг мистер Чарентон, – сказал немец. – Если вы ему не поможете, его расстреляют как шпиона.

Старик посмотрел на него в упор.

– Не понимаю, зачем вы привели меня сюда, – сказал он. – Я впервые встретил Чарентона вчера, когда вы свели нас вместе. Это очень храбрый и очень хороший молодой человек. Если вы его расстреляете, вы сделаете дурное дело. Такому человеку следует сохранить жизнь, чтобы, когда эта война кончится, он мог работать на благо людям.

– Очень милая речь, – сказал немец. – Я с вами согласен, ему следует сохранить жизнь. И он будет жить, если вы ему поможете. Он останется в плену до конца войны, ждать уже недолго. Самое большее полгода. Потом его освободят. – Гестаповец повернулся к окну; – Смотрите. Его ведут.

Старик посмотрел в окно. По садовой дорожке конвой из шести немецких солдат с винтовками вел Чарентона. Командовал фельдфебель; позади, сунув руки в карманы, неторопливо шел офицер. Руки Чарентону не связали, и он шел очень спокойно.

Хоуард обернулся к Диссену.

– Чего вы хотите? Для чего вы заставляете меня на это смотреть?

– Я велел привести вас сюда, потому что хочу посмотреть, не поможете ли вы вашему другу в минуту, когда он нуждается в помощи. – Немец наклонился к старику. – Послушайте, – он понизил голос, – это же пустяк, это не повредит ни вам, ни ему. И это ничего не изменит в ходе войны, потому что Англия все равно обречена. Если вы скажете мне, каким образом он передавал сведения из Франции в Англию, вашему майору Кокрейну, я остановлю казнь.

Он отступил на шаг.

– Чего тут раздумывать? Рассуждайте здраво. Какой смысл дать храброму молодому человеку умереть, если его можно спасти, чтобы после войны он мог работать на благо вашего отечества. И ведь никто ничего не узнает. Чарентон останется в тюрьме на месяц или два, пока не кончится война; потом его выпустят. Вам со всеми детьми надо будет остаться во Франции, но если вы сейчас нам поможете, вам незачем оставаться в тюрьме. Вы сможете преспокойно жить в Шартре вместе с этой молодой женщиной. Потом война кончится, и осенью вы поедете домой. Из Англии не будет никаких запросов, ведь к тому времени вся система британского шпионажа рассыплется. Вы ничем не рискуете, и вы можете спасти жизнь этому молодому человеку. – Он опять наклонился к Хоуарду и снова понизил голос: – Всего лишь два словечка. Скажите, как он это делал? Он никогда не узнает, что вы сказали.

Старик расширенными глазами смотрел на гестаповца.

– Не могу я вам сказать. Я ничего не знаю, это чистая правда. Я никак не был связан с его делами.

Он сказал это с облегчением. Будь он осведомлен, было бы куда сложнее.

Майор Диссен отошел от него. Сказал грубо:

– Вздор. Не верю. Вы знаете достаточно, чтобы помочь агенту вашей страны, когда он нуждается в вашей помощи. Все туристы в любой чужой стране знают достаточно. Вы что, дураком меня считаете?

– Может быть, это верно в отношении немецких туристов, – сказал Хоуард. – В Англии обыкновенные туристы ничего не знают о шпионаже. Говорю вам, я не знаю решительно ничего такого, что помогло бы этому человеку.

Немец закусил губу.

– Я склонен думать, что вы сами шпион, – сказал он. – Вы шатались по всей Франции, переодетый, никому не известно, где вы побывали. Берегитесь. Как бы и вам не разделить его участь.

– Если и так, все равно я не могу сказать ничего ценного для вас, потому что я ничего не знаю, – возразил старик.

Диссен опять повернулся к окну.

– У вас не так уж много времени, – сказал он. – Минута или две, не больше. Одумайтесь, пока не поздно.

Хоуард посмотрел в сад. Чарентона поставили спиной к стене, перед сливовым деревом. Руки его теперь были связаны за спиной, и фельдфебель завязывал ему глаза красным бумажным платком.

– Никто никогда не узнает, – сказал гестаповец. – У вас еще есть время его спасти.

– Я не могу спасти его таким образом, – сказал старик. – Я ровно ничего не знаю. Но то, что вы делаете, дурно, безнравственно. И в конце концов вы на этом ничего не выгадаете.

Гестаповец круто обернулся к нему. Приблизил лицо чуть не вплотную к лицу старика.

– Он дал вам поручения, – сказал свирепо. – Воображаете, что вы большой ловкач, но меня не проведешь. «У форели»… пиво… цветы… рыба! За дурака меня считаете? Что все это значит?

– Именно то, что он сказал, – ответил Хоуард. – Этот уголок ему очень мил. Вот и все.

Немец угрюмо отстранился.

– Не верю, – процедил он сквозь зубы.

В саду фельдфебель оставил молодого человека у стены. Шестеро солдат выстроились в ряд напротив него, шагов за десять. Офицер подал команду, щелкнули затворы.

– Я не намерен больше тянуть, – сказал Диссен. – Итак, вам нечего сказать, чтобы спасти ему жизнь?

Старик покачал головой.

Офицер в саду поднял голову и посмотрел на окно. Диссен махнул рукой. Офицер повернулся, выпрямился и резко выкрикнул команду. Раздался неровный залп. Человек у сливового дерева обмяк, упал наземь, тело дернулось раза два и застыло неподвижно.

Старик отвернулся, еле одолевая дурноту. Диссен отошел на середину комнаты. Часовой по-прежнему бесстрастно стоял у двери.

– Не знаю, верить ли вашей басне, – хмуро сказал наконец Диссен. – Если вы шпион, то, во всяком случае, очень ловкий.

– Я не шпион.

– Тогда что вы делали во Франции? Зачем шатались повсюду, переодетый французским крестьянином?

– Я уже вам говорил Много раз, – устало сказал старик. – Я старался вывезти детей в Англию, отправить их к родным или в Америку.

– Ложь, ложь! – взорвался немец. – Вечно та же ложь! Все вы, англичане, одинаковы! Упрямы, как мулы! – Он вытянул шею и кричал прямо в лицо Хоуарду: – Все вы одна шайка! – Он кивнул на сад за окном. – Вы могли этому помешать, но не помешали.

– Я не мог помешать вам убить этого юношу. Это на вашей совести.

– Я не хотел его убивать, – мрачно сказал гестаповец. – Он меня заставил, вы оба заставили. Вы оба виноваты в его смерти. Вы не оставили мне другого выхода.

Молчание.

– Все время вы только и делаете, что лжете и подкапываетесь под нас. Ваш Черчилль и ваш Чемберлен провокаторы, житья нам не давали, это они заставили нас воевать. И вы такой же.

Старик не отвечал.

Немец немного овладел собой, прошагал через комнату и сел к столу.

– Сочинили басню с отправкой детей в Америку. Не верю ни одному слову.