Текст книги "Дарю тебе сердце"

Автор книги: Нэн Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Увидев Хантера и Скотта, Доусон приказал Джиму везти его к реке. Экипаж остановился у пристани, где стояла «Моя Дайана». Доусон вышел, неторопливо поднялся по трапу и прошел в свою каюту. Закрыв за собой дверь, он уселся за письменный стол, достал из нижнего ящика бутылку виски, плеснул себе в стакан и стал медленно пить обжигающую жидкость, теребя в руке камею, как всегда висящую на цепочке у него на груди. По мере того, как он в полной мере осмысливал происшедшее, на него все сильнее наваливалась усталость. Судьба снова сыграла с ним шутку, и хотя ему не нравятся карты, которые он вытянул, других у него нет, значит, он должен распорядиться ими как можно лучше. Достав из нагрудного кармана маленький обтянутый розовым бархатом футляр, нажал кнопку, открыл его и в последний раз посмотрел на кольцо, поднеся его близко к глазам. Потом со вздохом закрыл футляр, подошел к двери каюты, распахнул ее и крикнул:

– Сэм! Сэм, ты здесь?

– Я здесь, капитан Доусон, – ответил сонный голос. Вскоре Доусон услышал тяжелые шаги своего помощника, спускающегося по трапу. – Прошу прощения, капитан, я малость задремал. Я не знал, что вы здесь.

– Все нормально, Сэм. – Доусон улыбнулся старому другу. – Зайди ненадолго в каюту, выпей со мной.

Сэм последовал за Доусоном в капитанскую каюту.

– Капитан, почему вы на пароходе? Вы же вроде бы собирались в Сан-Суси.

Доусон неуверенно улыбнулся:

– Да, верно, Джим, но вышло так, что у меня изменились планы. – И он рассказал своему старому другу, что произошло.

Выслушав рассказ капитана, Сэм ошеломленно покачал головой и сочувственно заметил:

– Ох, кэп, какая жалость, как же нехорошо получилось.

– Ладно, Сэм, что толку жалеть – только зря колебать воздух. Вот, смотри. – Доусон протянул помощнику бархатный футляр. – Возьми, Сэм, отдашь эту штуку Руби или еще какой-нибудь из своих подружек.

Сэм открыл футляр, увидел кольцо, и у него глаза на лоб полезли.

– Но, капитан, я не могу это взять, в жизни не видывал такого красивого кольца.

Уже выходя из каюты, Доусон остановился, повернулся к Сэму и рассмеялся:

– Можешь, можешь, старина, кольцо твое. В конце концов, если оно останется у меня, в этой чертовой Миссисипи будет слишком много бриллиантов.

Глава 38

Отдав кольцо с бриллиантом Сэму, Доусон отправился к себе домой. Хмурое лицо хозяина испугало слуг. Никто не посмел спросить Доусона, что случилось, чем он так недоволен и почему так рано вернулся, хотя предупредил, что проведет весь вечер в Сан-Суси.

Доусон сразу же поднялся наверх, закрылся в своей комнате, и до конца дня никто его не видел. Когда пришло время, ему принесли обед на подносе, но Доусон отказался открыть дверь, поэтому слуга оставил поднос на столике в коридоре. Доусон ходил по своей просторной спальне из угла в угол, бормоча под нос ругательства и часто останавливаясь, чтобы налить себе из хрустального графина очередную порцию виски. Но то, что последовало дальше, испугало слуг еще больше: примерно около одиннадцати они услышали, как дверь хозяйской спальни с грохотом распахнулась, затем послышались звуки, какие бывают, когда перетаскивают с места на место тяжелую мебель.

Доусон устал и обливался потом, но продолжал свое занятие, лишь около полуночи ненадолго прервавшись, чтобы сбросить с себя рубашку. Он вытаскивал из спальни и смежной с ней гостиной всю мебель до единого предмета. Даже тяжелые занавески из голубой парчи, и те были сорваны с карнизов. Изрыгая проклятия, пьяный Доусон пытался выкинуть из двух комнат все, что там было. Часам к трем проклятия сменились громким пением, временами заглушаемым скрежетом тяжелой мебели по полу. Стулья, диваны, столы – все это Доусон вытаскивал в коридор. К пяти утра в обеих комнатах не осталось ничего, кроме широкой кровати, стоящей посреди спальни. Доусон пристраивался так и этак, тянул и толкал, пение снова сменилось бранью, но кровать упрямо не поддавалась. Выбившийся из сил и совершенно пьяный, он ухватился за точеный столбик и еще раз поднатужился так, что на мощной спине напрягся каждый мускул, а на лбу вздулись вены. Кровать не шелохнулась, и Доусон, совсем обессилев, наконец признал свое поражение, повалился на кровать и мгновенно заснул.

В девять утра Доусон, как ни странно, совершенно трезвый, гладко выбритый, причесанный и безукоризненно одетый, вышел в коридор и стал пробираться к лестнице между сваленной в беспорядке мебелью. Спускаясь вниз по лестнице, он посмеивался над собственной пьяной выходкой, чем немало удивил слуг. Но они удивились еще больше, когда хозяин принялся напевать что-то приятным баритоном, улыбаясь им с таким видом, будто событий вчерашнего вечера и вовсе не было.

Велев Джиму без задержки везти его в контору Кроуфорда Эшворта, Доусон сел в коляску и закурил длинную тонкую сигару.

– Кроуфорд, прости, что явился без предупреждения, но у меня к тебе важное дело, не терпящее отлагательства.

– Конечно, Доусон, проходи, садись. Я всегда рад тебя видеть.

Не тратя время на светские разговоры, Доусон сразу перешел к делу и сообщил поверенному о цели своего визита.

– Я хочу немедленно написать завещание.

– Хорошая мысль, завещание должно быть у каждого человека, но сейчас у меня много дел. Давай назначим встречу на следующей неделе и займемся этим вопросом.

– Нет, я хочу оформить завещание немедленно, – возразил Доусон, смягчая свои слова улыбкой.

– К чему такая срочность?

– Черт, Кроуфорд, мне неловко тебе рассказывать. – Доусон посмотрел на друга с необычной для него робостью и пересказал историю неожиданного возвращения Хантера.

Выслушав его рассказ, Кроуфорд испытал глубокое сострадание к сидящему напротив него другу. Он попытался было выразить свое сочувствие:

– Доусон, мне очень жаль…

Но Доусон жестом прервал его, не дав договорить.

– Я пришел не за тем, чтобы выслушивать от тебя соболезнования и прочую чепуху. Я хочу оставить все свои средства Скотту Александеру. До тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать, они передаются в доверительное управление, а по достижении совершеннолетия он волен поступать с ними по своему усмотрению.

Участие, написанное на лице Кроуфорда, сменилось тревогой.

– Боже правый, Доусон, ты не можешь так поступить! – громко возразил он.

– Черта с два не могу! Деньги мои, я могу делать с ними все, что захочу, так что пиши.

– Доусон, во-первых, я уверен, что ты доживешь до преклонного возраста, так что не вижу причин спешить с составлением завещания. А во-вторых, если с тобой, упаси Бог, что-нибудь случится, тебе не кажется, что возникнут некоторые сложности, если все деньги перейдут к Скотти?

– Я же тебе говорю, он не получит их до совершеннолетия. А потом, я уверен, он будет счастлив унаследовать кругленькую сумму. Какому парню это не понравится?

– Доусон, я говорю не о самом мальчике. Я имею в виду… – Кроуфорд замялся, – что подумает Хантер? Каково ему будет узнать о твоем завещании? Тебе нужно считаться с чувствами других людей, к примеру, Кэтлин и…

Доусон улыбнулся, но выпрямился на стуле во весь свой внушительный рост так, что его лицо оказалось почти вровень с лицом стоящего над ним Кроуфорда.

– Кроуфорд, – начал он очень мягко, однако в самой этой мягкости слышалось нечто угрожающее, – я привык считать себя порядочным человеком, и я всегда старался щадить чувства других людей. Но вот что я тебе скажу, друг мой: я намерен оставить свои деньги сыну, моему родному сыну, моей плоти и крови, и никто мне не помешает. Что же касается чувств Хантера Александера, то я его однажды видел, и он мне показался человеком довольно милым – я также не сомневаюсь, что он хороший муж и отец, – однако мне глубоко наплевать на его или еще чьи-то чувства по этому поводу. Уж не обессудь, что я сказал тебе правду.

– Не может быть, Доусон, ты на самом деле так не думаешь, я знаю…

– Именно так я и думаю, Кроуфорд. Не по своей вине я потерял их обоих, но я уже большой мальчик, переживу как-нибудь. Однако будь я проклят, если стану щадить нежные чувства человека, которому достались и моя любимая женщина, и мой сын! – Доусон встал и решительно направился к выходу. У двери он обернулся и добавил: – Составляй завещание, я вернусь через час и подпишу его.

Верный своему слову, Доусон через час вернулся и подписал составленное Кроуфордом завещание, в роли свидетеля выступил молодой помощник поверенного.

Когда с формальностями было покончено, Доусон сказал:

– Ценю твою помощь, Кроуфорд. Надеюсь, вы с Сэмом позаботитесь об исполнении моей воли, если возникнет такая необходимость. – Усмехнувшись, он добавил: – Не надо смотреть с таким ужасом, дружище, я собираюсь дожить до ста лет.

Глава 39

Стояла холодная январская ночь. Сквозь плотный слой серых туч, сулящих холодный моросящий дождик еще до восхода солнца, не проглядывало ни одной звезды.

В маленьком салуне на Серебряной улице в Нижнем Натчезе было многолюдно и потому тепло и душно. Входящих встречали гул голосов, звуки расстроенного фортепиано и взрывы смеха, от которого, казалось, содрогались тонкие стены небольшого зальчика.

За карточным столом, стоящим почти посередине комнаты, какой-то джентльмен несколько расхристанного вида играл в покер с четырьмя партнерами. Высокий, смуглый, темноволосый, он курил длинную тонкую сигару, зажимая ее в белых ровных зубах, и часто улыбался. На худощавом лице темнела щетина. Он сидел без сюртука, тонкая белая рубашка на нем была расстегнута, рукава закатаны до локтей. В правой руке он держал стакан с виски, в пепельнице на столе рядом с ним высилась гора окурков. Прямо перед ним, в кольце его рук, лежащих на столе, высилась большая стопка покерных фишек.

Протянув крупную смуглую руку, он взял пять новых карт, которые ему сдали, и поднес к глазам. Пока он рассматривал карты, выражение его лица не изменилось ни на йоту. Напрасно другие игроки всматривались в его лицо, пытаясь по каким-нибудь признакам догадаться, какая карта пришла на этот раз их удачливому компаньону, неизменно выходящему победителем в каждой партии. Он осторожно приоткрыл карты в правой руке, раздвинув их ровно настолько, чтобы можно было понять, что ему выпало, не больше. Сверху лежал червовый король, под ним дама. Следующими картами, на которые он едва взглянул, оказались червовые валет и десятка. Пятой была семерка треф. Под взглядом сдающего он положил семерку на середину стола рубашкой вверх и бросил:

– Одну карту.

Сдающий бросил на зеленое сукно одну карту. Игрок накрыл ее четырьмя другими, поднес к себе и снова чуть раздвинул пять карт. Ему пришел туз пик.

В глубине зала у стены со стаканом виски в руках стоял высокий худой мужчина в форме солдата союзных войск с черной повязкой на глазу. Солдат сунул руку в карман шинели, и когда вынул ее, в ней блеснул «дерринджер». Отставив в сторону недопитый стакан с виски, он вытер рот рукавом, вскинул правую руку и выстрелил один раз. Сразу же после выстрела он выронил револьвер на пол, выскользнул из бара через заднюю дверь и скрылся в темноте.

Пуля попала точно в цель. Игрок, на руках у которого было четыре червовые карты и туз пик, смял карты в кулаке, выронил их на стол и схватился рукой за грудь. Двигаясь по наклонной траектории снизу вверх, пуля вошла в его широкую спину точно под левой лопаткой, прошла через сердце, вышла из груди и застряла в низком потолке над столом. Между пальцами большой смуглой руки, прижатой к груди, стала проступать кровь, в темных глазах застыло изумление. Мужчина открыл рот, пытаясь что-то сказать, но не издал ни звука, только из угла рта вытекла тоненькая струйка крови. Рука, зажимавшая рану в груди, медленно переместилась вверх и обхватила маленькую камею, висящую у него на шее на тонкой золотой цепочке. Не издав ни слова, ни стона, мужчина свалился со стула на пол и под удивленные и испуганные возгласы уже сгрудившихся вокруг него игроков упал на спину.

Доусон Харп Блейкли был мертв.

С тех пор как Хантер вернулся домой, прошло больше года. Обычное миссисипское лето с его удушающей жарой было в самом разгаре. Скотт давно спал в своей комнате на втором этаже Сан-Суси, как всегда, закинув руки за голову, его правая нога, как всегда, свешивалась с кровати. В соседней комнате, превращенной в еще одну детскую, спала в своей колыбельке пухленькая девчушка трех месяцев от роду. Она лежала на животе, засунув в рот крошечный кулачок. Джудит Кэтлин Александер, названная в честь матери Хантера, мирно посапывала во сне.

В хозяйской спальне, которая располагалась прямо напротив детской, Кэтлин, лежа в кровати, читала роман. Ее муж сидел за небольшим письменным столом, склонившись над грудой неоплаченных счетов. Хантер совершенно оправился от ранения и набрал свой прежний вес. Он был босиком и без рубашки, густые волосы – наполовину светлые, наполовину седые – растрепаны. Сосредоточенно хмурясь и почесывая покрытую шрамами левую щеку, он всматривался в длинные ряды цифр.

– Перестань морщить лоб, Хантер, а то так и останешься навсегда в морщинах, – сказала Кэтлин, наблюдавшая за мужем уже некоторое время.

Хантер повернулся к жене и улыбнулся, почесывая голову тупым концом карандаша.

– Да, ты права, дорогая, мне надо заботиться о внешности, – шутливо согласился он. Но улыбка быстро угасла; посерьезнев, Хантер добавил: – Боюсь, из меня получается плохой кормилец. Вот уже больше девяти месяцев как я приступил к работе, а наши дела обстоят ничуть не лучше, чем в тот день, когда я вернулся домой.

– Ты слишком много думаешь, – поддразнила Кэтлин, – иди-ка лучше в кровать и забудь о делах до утра.

– Кэтлин, я серьезно. – Хантер потряс в воздухе листком с расчетами, над которыми он так кропотливо трудился. – Как я ни стараюсь, наши расходы постоянно превышают доходы. Содержание Сан-Суси, даже когда оно в таком плачевном виде, обходится в целое состояние.

Кэтлин положила книгу на тумбочку возле кровати, заложила руки за голову и задумчиво сказала:

– Знаешь, Хантер, я тут подумала, может быть, нам стоит продать Сан-Суси?

Хантер резко развернулся на стуле. Он почти не сомневался, что ослышался.

– Кэтлин, что ты сказала?

Видя изумление, написанное на по-прежнему красивом, несмотря на шрамы, лице мужа, Кэтлин рассмеялась.

– Иди сюда, – позвала она, похлопав по одеялу рядом с собой.

Хантер положил лист бумаги на место, быстро подошел к кровати и сел рядом с женой.

– Я не ослышался, ты предлагаешь продать Сан-Суси?

Все еще улыбаясь, она протянула руку и погладила его по левому плечу и груди, на которой остались шрамы от ранения.

– Нет, дорогой, ты не ослышался, я так и сказала: «Почему бы нам не продать Сан-Суси?» Я над этим думала, и мне показалось, что нам имеет смысл переехать в другое место.

– Но куда мы можем переехать? Не получится ли, что мы попадем из огня в полымя? В этом городе любой особняк будет содержать не легче, чем Сан-Суси.

– О, в этом я с тобой целиком и полностью согласна. Я не предлагаю переехать из одного особняка в другой здесь же, я подумывала, не поискать ли нам счастья где-нибудь еще, в другом штате? – Сделав паузу для пущего эффекта, Кэтлин посмотрела на Хантера и с озорной улыбкой предложила: – Скажем, в Техасе?

В первый момент Хантер так опешил, что застыл с раскрытым ртом. Потом схватил Кэтлин за плечи и взволнованно спросил:

– Откуда ты узнала?

Кэтлин захихикала и пододвинулась ближе.

– Дорогой, – она медленно провела пальцем по его полной верхней губе, – вскоре после того как кончилась война, к нам заезжал полковник Корт Митчелл. Он рассказал нам все о вашей дружбе и о том, каким ты был храбрецом. А еще он сказал, что вы с ним часто обсуждали твои планы переехать после войны в Техас.

– Да, Кэтлин, я действительно об этом подумывал, но только потому, что тогда я не собирался возвращаться в Натчез… или к тебе.

– Я знаю, дорогой, но если ты всерьез обдумывал вопрос о переезде, пусть даже без нас, значит, ты видел для себя какое-то будущее в Техасе? Если с тобой в качестве довеска поедет семья, это как-то помешает твоим планам?

– Конечно, нет.

– Тогда расскажи мне поподробнее, чем ты собирался заниматься в Техасе?

У Хантера загорелись глаза.

– Любовь моя, Техас – это нечто вроде новой границы продвижения поселенцев. Корт рассказывал, что там жизнь только начинается, а здесь, как мы оба с тобой понимаем, времена процветания остались в прошлом. В Техасе же много свободной земли, и она недорогая, а еще…

От возбуждения Хантер тараторил очень быстро, его глаза блестели, Кэтлин давно уже не видела мужа таким воодушевленным. Радостно рассмеявшись, она обняла его за шею и прижала к себе, а он все говорил и говорил о том, какие радужные перспективы открываются перед ними в Техасе.

– Подожди, подожди, дорогой, – наконец не выдержала Кэтлин, – хватит, ты и так уже меня убедил. Но позволь один вопрос. У меня сложилось впечатление, что ты решил стать фермером. Тебе надоело работать врачом?

Хантер разжал ее руки и чуть отстранил от себя.

– Нет, Кэтлин, ни в коем случае. Я собираюсь практиковать и в Техасе. Ты же знаешь, медицину я никогда не брошу, после тебя и детей это для меня самое важное в жизни. – Хантер вскочил с кровати и заходил по комнате. Его хромота стала почти незаметной – благодаря хорошему уходу и физическим упражнениям в течение всего последнего года нога совсем зажила. Он ходил взад-вперед, возбужденно потирая руки, а Кэтлин следила за ним взглядом. – Я начну практиковать в Техасе, но мы все же купим ранчо и поселимся на нем. Конечно, мы не станем заводить такое большое хозяйство, как у Корта, но у нас будет земля, небольшое стадо, мы наймем несколько работников и…

– Хантер, – с улыбкой перебила его Кэтлин, – когда мы выезжаем?

Хантер быстро подошел к кровати и снова сел рядом с женой.

– Кэтлин, любовь моя, ты серьезно?

Обнимая своего счастливого мужа, Кэтлин прошептала:

– Да, дорогой, я серьезно. – Она подняла голову, подставляя губы для поцелуя.

Меньше чем через месяц после этого разговора Кэтлин в последний раз запирала двери Сан-Суси. Хантер ждал ее возле экипажа, стоящего на подъездной дороге. Его чересчур самостоятельная дочь, которая даже на свет появилась на две недели раньше срока – как будто нарочно, чтобы успеть ко дню рождения отца, – лежала у него на руках и довольно перебирала пальчиками складки на его рубашке, в то время как счастливый папаша поглаживал ее по круглому животику и строил смешные гримасы. Скотт стоял на передке экипажа, держа в руках вожжи, ему не терпелось двинуться в путь, к новым землям, навстречу новым, неизведанным приключениям. В мыслях он уже видел себя бравым ковбоем, восседающим в кожаных штанах и кожаной куртке с бахромой верхом на необъезженном жеребце. Скотту представлялось, как он самозабвенно скачет по дикой равнине, встречный ветер развевает его волосы, а в ушах звучит вой койотов.

Чуть раньше в этот же день Кэтлин в последний раз навестила могилы на маленьком кладбище за беседкой. Стоя бок о бок, они с Хантером тихо попрощались с близкими, чей прах здесь покоился. Кэтлин было нелегко смириться с мыслью, что за поместье, которое некогда оценивалось более чем в полмиллиона долларов, им дали всего восемь тысяч, но Хантеру не удалось продать его дороже. Вещи были упакованы, накануне вечером, на вечеринке, устроенной по случаю их отъезда в доме Джулии и Калеба, Александеры попрощались со всеми друзьями. Хантер звал с собой в Техас и дядю Ремберта, но тот отказался, сказав, что он уже староват для путешествий, к тому же его дом – в Натчезе и остаток своих дней он предпочитает провести именно здесь.

Итак, все было улажено, и семья ждала Кэтлин в конце подъездной аллеи. Перед тем как выйти из дома, Кэтлин, одетая по-дорожному, в последний раз прошлась по просторным комнатам с высокими потолками, где она родилась и выросла, где прошла вся ее жизнь до сегодняшнего дня. Стоя в пустом холле, Кэтлин почти наяву слышала звуки, долетающие из прошлого. Несмотря на жаркий день, ее пробил озноб, к горлу подкатил комок. Кэтлин обещала себе, что не расплачется и не расстроит своих домашних. Она крепко зажмурила глаза, постояла так несколько секунд, потом открыла их, решительно вышла из дома и зашагала по дорожке.

Как только Хантер и Скотт увидели, что она вышла, Скотт быстро занял место на сиденье в глубине экипажа. Хантер передал мальчику его младшую сестренку и пошел навстречу жене. От него не укрылись ее плотно сжатые губы и затуманенный взгляд, он понял, что Кэтлин готова в любую минуту расплакаться. Взяв жену за руку, Хантер мягко спросил:

– Ты в порядке, дорогая?

Кэтлин молча покачала головой, избегая встречаться взглядом с мужем: она боялась, что если заговорит, то самообладание покинет ее.

Они подошли к экипажу. Хантер улыбнулся, взял жену за тонкую талию, легко приподнял и усадил на сиденье, сел рядом с Кэтлин, взял вожжи и ударил лошадей кнутом. Экипаж покатился по длинной подъездной дороге, увозя их все дальше от Сан-Суси. Волнуясь за Кэтлин, Хантер то и дело искоса поглядывал на ее застывшее лицо. Наконец, не выдержав, он прошептал:

– Дорогая, ты не хочешь в последний раз оглянуться?

Кэтлин вскинула на него большие голубые глаза и ответила:

– Нет, Хантер, я не хочу оглядываться. Я хочу смотреть только вперед. – Дрожащие губы сложились в улыбку, Кэтлин пододвинулась к Хантеру поближе и взяла его под руку.

Хантер засмеялся, поцеловал жену в щеку и громко сказал:

– Тогда вперед, в Техас!

Он щелкнул кнутом, лошади поскакали быстрее, навсегда оставляя позади Верхний и Нижний Натчез.

– Ура! – закричал Скотти. От его крика сестренка проснулась и испуганно заплакала. – Мама, забери ее, она снова кричит.

Взяв девочку на руки, Кэтлин положила ее так, что маленькая головенка удобно устроилась в сгибе ее локтя, и наклонилась к дочери. Джудит успокоилась, вздохнула и быстро заснула. Хантер нежно посмотрел на жену и драгоценный сверток с маленьким существом у нее на руках, в котором трогательно соединились черты Кэтлин и его самого. Любовь и гордость переполняли его, и от полноты чувств он, поразив все семейство – ибо такое случилось впервые, – вдруг запел звучным баритоном веселую и одновременно трогательную песенку: «Когда я уезжал, всю ночь лило как из ведра…»