Текст книги "Успение святой Иоланды"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
И снова в церкви стояли два гроба – смена караула, черт подери! В саду, на кухне, в прачечной – тревожно шушукались, ту же умолкая, когда кто-то из старших матерей появлялся на горизонте. Что-то надвигалось, что-то носилось в воздухе, и теперь это чувствовала уже не только Марго.
По матери Сильвии отслужили панихиду и заупокойную обедню.
Маргарита видела, как Гаспар – уже облачившийся в сутану и напустивший на себя донельзя благочестивый вид – устремил на де Форе взгляд, полный благодарности и восхищения, а отец Эрве кивнул ему – еле заметно, но одобрительно. А позже Маргарита увидела, как оба святых отца рука об руку вышли из церкви, и как кухонный нож – орудие убийства несчастной Сильвии снова перешел из рукава сутаны Эрве в карман д'Арнуле. ("Ага, значит, не сегодня-завтра жди еще одного убийства во славу Матери-Церкви! И ведь кого предупреди – ни в жизнь не поверят! Кто же следующий?
Уж не я ли, грешная? адо будет после ужина попытаться стырить нож на кухне... пока все стадо пойдет исповедоваться... И подумать только, что моего Антуана едва не замели... из-за этих лысых чертей...
и из-за этого долговязого труса герцога... ет, я ему выскажу все, что думаю, про его дворянскую честь!")
... Было изрядно за полночь, когда герцога разбудил негромкий, но настойчивый стук в окно. Рывком отдернув белую кисейную штору, он встретил презрительный и гневный взгляд монахини, которая, вцепившись одной рукой в шатающийся и потрескивающий трельяж, отважно висела над бездной в добрых двенадцать футов, бесстыдно подоткнув платье. Герцог узнал Маргариту. Стыд, как яд, жег его изнутри. Он отошел от окна, чтобы зажечь свечи, а больше для того, чтобы овладеть собой. у как ей объяснить... Монахиня, повидимому, испугавшись, что ее не впустят, снова забарабанила костяшками пальцев по стеклу. Герцог вздрогнул, узнав ритм: Яви, о Господи, Твой лик! Шестьдесят седьмой псалом... Как тогда, под Арком... В августе восемьдесят девятого... о откуда ей знать...? Он зажег свечи – все три, что были в подсвечнике, открыл окно и протянул руку Марго. Та, будто не заметив его учтивого жеста, ловко влезла в комнату, закрыла за собой окно и, не дожидаясь приглашения, уселась на кровать, поджав ноги. Лавердьер тяжело опустился на стул напротив.
– Маргарита, я... – герцог не мог заставить себя взглянуть ей в глаза.
– Я тогда видела все. Влезла на трельяж, как сегодня. Видела, как вы жали убийце руку. Я думала, что вы мужчина и воин... а вы старая баба, монсеньер, – почтительное обращение прозвучало, как ругательство.
– Маргарита... он во всем признался.... он обманул Иоланду, обольстил ее... это правда... но он не хотел ее убивать!
– Ах, вот как? – насмешливо произнесла Марго. – Всего лишь обольстил? И вам этого недостаточно?
– Вы были правы, Маргарита: аббат действительно встречался с ней по ночам... под предлогом совместных молитвенных бдений... – заговорил герцог, просто чтобы хоть что-то говорить. – Он сперва исповедовал ее, а потом заставлял выпить полный кубок вина – говорил, что это вино Тайной Вечери... из Рима... что он оказывает Иоланде большую честь... Она верила... Ей нужен был друг и покровитель... В пансионе ее недолюбливали... дразнили еретичкой... А когда бедняжка.... ну, словом...
– Да говорите прямо – когда она забеременела! – прервала Маргарита. Тогда Гаспар ее убил. Знаю.
– Он только хотел заставить ее поцеловать распятие.... хотел, чтобы Иоланда поклялась молчать, но...
– о случайно нажал кнопочку! И вы поверили? Тогда вы – не только трус, но и дурак набитый! – парировала его робкий выпад безжалостная Марго. – По вашему, если бы Иоланда поклялась, эта скотина пощадила бы ее? Э, нет, монсеньер: аббат мог взять клятву с девочки... но не с ее животика!
– Он... любил ее! И оплакивал! – герцог не знал, куда девать глаза.
– И на другой день после ее смерти предложил осенить меня благодатью так он это называет, и купил у меня две ночи подряд – по двадцать ливров за каждую. Если это называется траур, то я – королева-мать! – Марго надменно выпрямилась, приставив к затылку ладонь с растопыренными пальцами. – Черт подери! Под Арком вы пулям не кланялись, а тут дрожите, будто перед вами дьяволы, а не тараканы в сутанах!
– Они оба – иезуиты. Это страшнее дьяволов, – прошептал герцог одними губами. – Вы, Маргарита, может быть, не знаете..., – последовал довольно длинный рассказ об иезуитах, об их воистину дьявольских вездесущности и коварстве, и о том, как даже сам добрый король Генрих, – а он, как всем известно, человек весьма храбрый, – не смог перед ними устоять. Маргарита, я не трус... о если бы я не согласился... Можно ли жить, когда смерть подстерегает тебя везде, – когда нельзя доверять ни воде, которую сам зачерпнул из ручья, ни яблоку, которое своей рукой сорвал с дерева, ни людям, которых знаешь с детства? Месть убийце бессильна воскресить убитую. Если бы речь шла только обо мне...
но у меня жена... У меня пятилетний сын. Он должен жить! – Герцог вскочил и яростно стукнул кулаком по столу. – Вы хорошо слышали, сестра Маргарита?
– К стыду своему, слышала. А теперь вы послушайте, монсеньер. – Марго тоже вскочила с кровати, с вызовом глядя в глаза герцогу. – Если бы вы, как только услышали их угрозы, взяли бы со стола пистолеты и вкатили бы каждому по пуле в лоб – вы ведь преотменный стрелок, монсеньер! – и оттащили бы эту падаль на помойку, – вы же сильный, как турок, монсеньер! – да закопали бы эту дрянь там, как она того и заслуживает, – сейчас никто бы не угрожал ни вам, ни вашей жене с ребенком. Аббат случайно поскользнулся, свалился со стены и разбился. А духовника на лесной прогулке внезапно удар хватил. И все. Если уж в историю с вознесением верят, то в это бы и подавно поверили.
– Вы подстрекаете меня на преступление, сестра Маргарита?
– А почему нет? Ведь подстрекал же ваш духовник идиота-новиция!
– Маргарита в нескольких словах передала герцогу ночной разговор двух иезуитов. – Вы и сами знаете, как должны были поступить с этими змеями. о вы струсили.
– А вам что до этого?
– Да все то же, ваша мокроштанная светлость.... Вчера ночью погибла мать Сильвия. Ее прикончил не Антуан. Это сделал Гаспар, с благословения вашего ненаглядного отца Эрве. Я все это видела и слышала. А если бы я не помогла Антуану смыться, ни в чем не повинный человек пошел бы на виселицу... и все это – по вашей милости, монсеньер герцог. Трус! Подлец!! Самозваный дворянин!!
– Черт возьми, сестра! Вы, похоже, забыли, с кем говорите!! – герцог в душе знал, что Марго права, и от этого еще больше злился. – Вы, я вижу, забыли, что нас разделяет! – он надеялся заставить ее стушеваться. о Марго вместо этого пошла с козырного туза.
Отступив на шаг, она обеими руками потащила через голову заветную ладанку: "Взгляни лучше, что нас соединяет... папаша!"
Вспоров кинжалом кожаный мешочек, герцог извлек оттуда овальный золотой кулон-сердечко со сливу величиной. а одной его стороне была надпись. а нее герцог взглянул мельком. Банальнейшая надпись, какие сплошь и рядом делаются на подобных вещичках...
что-то вроде "ет Армана Без Жаннет". Зато на другой красовался серебряный щит с тремя зелеными ветками – родовой герб Лавердьеров.
– Кровь Господня! – только и мог вымолвить герцог, снова переворачивая кулон надписью вверх. По его лицу было видно, что он лихорадочно пытается сообразить, как кулон с его гербом мог оказаться у этой странной монахини с отнюдь не монашескими манерами... и главное, кто такая эта Жаннет, без которой он некогда жизни себе не мыслил.
– Что, папочка? Стареешь? Память подводит? Ладно уж, так и быть, я тебе напомню, чтоб ты зря не мучился. Армия Колиньи.
Семидесятый год. Монтобан. Трактир "Королевская селедка".
Трактирщик Латур. И его хорошенькая черноглазая дочка. Ее звали Жаннет. Ей было пятнадцать. Ты по уши в нее втюрился. Даже заказал у ювелира кулончик... с гербом. Вспомнил? Вижу, вспомнил. Вот и умничка. А кулончик дай сюда... Так вот. Когда войско уходило из города, ты обещал непременно вернуться.
Оставил старому Латуру денег... а Жаннет – кое-что другое. Когда деньги кончились, а у красотки раздулось пузо, благочестивые родители вышвырнули ее вон. у, а дальше все было так, как оно всегда бывает...
– Так вы... ты, Маргарита... ты – мое дитя! Мое и Жаннет! И ты вмешалась в это дело...
– ...Потому что Иоланда была моя сестра! А я и не знала, что у меня сестренка есть. Только раз, когда в ризнице помогала окна мыть, увидела чашу с таким же гербом. Спрашиваю у матери Августы, кто, мол, такую красоту пожертвовал. А она, этак свысока: его светлость монсеньер герцог де Лавердьер, у нас его дочь воспитывается! Потом сестра Винсента мне ее показала, издали. Им ведь не разрешают с монашками водиться, особенно с теми, кто из простых. А уж со мной и подавно. Селина на меня шипела, как гнездо змеиное. Представляешь, с десяти лет жить одной, на улице, знать, что у тебя никого нет в целом мире... а потом узнать, что у тебя есть сестра, добрая, красивая... герцогиня... и что ее оставят без ужина, если увидят, что она с тобой, с "аббатисиной девкой", говорит. И я не подходила к ней – не хотела, чтобы ее из-за меня наказывали и голодом морили. А ведь Иоланда могла остаться в живых, если бы я ей хоть немного рассказала, что такое мужчины!
Она бы послала аббата подальше вместе с его винцом из Рима... и сейчас спала бы себе спокойно в своей постельке... Ты понимаешь, папаша? Она бы живая была... пусть и совсем не святая... и не такая невинная...
– о, Маргарита... мне жаль... о теперь мы уже ничего не сможем сделать. ичего, дитя мое.
– Ладно, папаша. – Маргарита так посмотрела на герцога, что тот почувствовал себя полным ничтожеством. – адеюсь, ты не все улики отдал этим дьяволам?
– ет, Маргарита, только склянку... Остальное спрятал...
– Значит, у тебя осталось хоть что-то от прежней храбрости.
Слушай, у тебя запасная одежда есть? Я ведь всего-то на полголовы тебя ниже, а сложением вся в тебя. – Герцог недоуменно уставился на нее. Давай, давай. Так нужно. е бойся, тебя я не впутаю ни во что.
– Посвети мне. – Из дорожного сундука, стоявшего в углу, Лавердьер вытащил камзол и штаны гранатового шелка, черный бархатный плащ, сорочку, вышитую перевязь...
– Давай сюда. – Маргарита приложила к талии штаны. – Сойдет. И сапоги давай... вроде, впору, – ты ведь обратно все равно в карете поедешь, так на кой черт тебе ботфорты со шпорами?
– Может, ты и шпагу у меня отберешь?
– Зачем? А впрочем, стоило бы... Я умею драться на шпагах – поневоле научишься, когда живешь среди вояк. Только сейчас нужна не шпага... а лучше всего – тот, Гаспаров, кинжал... с распятием. Он-то у тебя цел, надеюсь?
Герцог молча вынул из кармана распятие и показал Марго. Она взяла его и несколько раз, проверяя, щелкнула кнопкой. – Вот и хорошо. А теперь, папаша, можешь полюбоваться на мою фигуру, если захочешь. – Маргарита, ничуть не стесняясь отца, как не постеснялась бы и любого другого, будь он хоть сам главнокомандующий, сняла монашеское платье и надела мужской наряд. "у, папочка, как я выгляжу?" – герцог обернулся, и увидел перед собой высокого крепкого юношу, загорелого, черноглазого, который обеими руками пытался пригладить непослушные темные кудри. Красивый малый...
настоящий дворянин. астоящий Лавердьер, черт возьми! Вот только бедра надо бы поуже, и грудь поменьше...
– Ты красивая, Маргарита. Очень красивая. Если бы у меня был такой сын, как ты!
– Ладно, батюшка. Полюбовался и хватит. – Марго поверх штанов и камзола набросила рубашку грубого холста и черное платье, снова превратившись в монахиню. Потом, задрав подол, обмотала вокруг талии свернутый плащ, в карман штанов засунула свернутую перевязь, а в другой спрятала распятие с кинжалом. Села на подоконник. Распахнула окно. – Hу, я пошла. Спасибо, папочка.
– Постой! – Герцог схватил ее за рукав. – Что ты задумала?
– Сделать наконец то, что должно быть сделано. Когда у клиента пусто в пороховнице, девке приходится потеть за двоих.
– о подожди, Маргарита... Ты же не можешь так уйти... Теперь... Маргарита взглянула на него... потом кинула быстрый взгляд за окно... на дверь... и вдруг бросилась Лавердьеру на шею, прижавшись к нему всем телом. Прошептала в самое ухо: "Обними меня, папочка, да покрепче!". И Лавердьер обнял Маргариту, – обнимая вместе с ней, живой, и красавицу Жаннет, некогда подарившую ему счастье и за это сгнившую в общей яме на кладбище для бедных, и Иоланду, чье лицо сейчас еле просвечивало сквозь слой воска, будто бледный лик привидения. – Маргарита, Маргарита, мое ди... – Он не успел договорить: Марго закрыла ему рот поцелуем – она целовала его не как отца, а как любовника! Льнула к нему всем телом, елозила руками по плечам, по спине, гладила волосы, прижимала к себе, не давая вырваться. аконец отпустила. – Маргарита... ты... ты – что? Ведь я же...
– Да, ты – мой папаша. Знаю. А вот отцу Эрве это совершенно незачем знать.
– Эрве? о он...
– Подглядывал. В замочную скважину. И, наверняка, подумал, что ты решил поразвлечься, – он ведь по себе людей меряет! А вот теперь – я пошла.
Уже стоя на трельяже, Марго шепнула отцу: "Эрве намекал Гаспару, что прегрешение должно кануть в небытие вместе со всеми, кто может рассказать о нем. Сегодня в церкви Эрве опять дал Гаспару нож. Мой тебе совет, папочка: не поворачивайся спиной ни к одному, ни к другому!" С этими словами она ловко спустилась на землю и исчезла во тьме, благо, луна успела зайти за тучи...
... По тропинке вдоль стены Марго добежала чуть ли не до самой конюшни, потом, нырнув в узкий проход между птичником и коровником и миновав огород, оказалась возле спального корпуса.
икто не заметил, как она влезла в свою келью через окно. Задрала платье и вытащила из кармана распятие. Выудила из печной трубы отмычки. Тихонько подкралась к двери. Прислушалась. Осторожно открыла дверь, огляделась коридор, как ему и полагалось в это время суток, был тих и пуст, только из кельи напротив аббатисиной слышался могучий храп матери Августы. Марго тенью скользнула к аббатовой двери. Заглянула в замочную скважину – темно. Спит, гадина. Что ж, тем лучше. Тихо щелкнул замок, поддавшись отмычке. Бесшумно повернулась на смазанных петлях дверь.
Маргарита вошла, держа наготове распятие, подкралась к кровати, откинула полог... Кровать была пуста. Так его мать растак! Будто чуял, каналья!
Вернувшись к себе – а что ей оставалось делать? – Марго, не раздеваясь, легла в постель. Она уже начинала засыпать, когда услышала за окном шаги... потом – тихий скрип оконной створки.
Кто-то явно намеревался влезть к ней в окно. Кто это мог быть?
Професс или новиций? Или оба вместе? Бывшая девка, продолжая усердно притворяться спящей, изготовила к бою распятие иезуита и приготовилась дорого продать свою жизнь...
Окно открылось. Из него потянуло предутренней сыростью. о никто так и не появился. Только на пол что-то бросили. И ушли, тихо хихикая. Дождавшись, когда шаги стихнут, Марго тут же вскочила с постели. а полу, возле камина, валялся кухонный нож – тот, которым убили мать Сильвию. И нож этот снова был в крови. В чьей на этот раз?!
еважно. Главное – с ней, Марго, пытаются проделать тот же фокус, который едва не удался с Антуаном. Если бы она на самом деле спала... Маргарита брезгливо, двумя пальцами, взяла нож за лезвие, открыла окно и метнула орудие двойного – хорошо если только двойного! – убийства, целясь в кучу выполотой сорной травы, которую Жером собирался утром сжечь. Затем, тщательно закрыв окно, подтерев кровавые пятна на полу и вымыв руки, Марго снова легла в постель и попыталась хотя бы продремать время, остававшееся до хвалитных. ичего. е сегодня – так завтра аббат ляжет спать в свою постель. И тогда...
День восьмой
а хвалитных Маргарита, потупив взор, делала вид, будто усердно молится, а сама из-под опущенных ресниц внимательно оглядывала собравшихся: кого не хватает?
"Гертруда – здесь. Селина – здесь. И Винсента – эта, конечно, первая примчалась! О-ля-ля, даже Августа пришла – не проспала! А святые тараканы? Здесь, в первых рядах, ну куда же от них деваться! И герцог в наличии, ох, и синяки под глазами у папаши, ну точно три всенощные подряд отстоял! И Иеронима здесь – похоже, уже всласть нацеловалась с любимой фляжкой! Юнис тут... Симплиция... Беата...
Урсула... Матильда... Агата... Ефразия... Вроде, вся рота налицо. о кого тогда... Стой, ать-два! Где же сестра-привратница?!"
Хвалитны кончились, все потянулись было к выходу, и Марго тоже, но тут Гаспар окликнул ее: "Сестра Маргарита! е знаете ли вы, почему сестры Доротеи не было сегодня в храме Божием?"
– Откуда же мне знать, святой отец? – отвечала Марго, усилием воли сохранив на лице маску бесхитростной дуры. – Может, проспала?
– Да, проспала! – подключился Эрве. – Она и сейчас спит. И будет спать, пока труба архангела не разбудит ее! – асельницы дружно заохали, одна из них – Марго показалось, что Винсента, – упала в обморок.
– Сестра Доротея умерла? Когда, святой отец?
– Сегодня ночью, – лицо иезуита было печальным и гневным, но в глазах сверкала радость победы. – Именно ночью, перед хвалитными. А как это произошло – это вы нам расскажете, сестра Маргарита. Ведь это вы ее убили! – Как ни тесно было в церкви, но вокруг Марго немедленно образовалось пустое пространство, притом, довольно значительное.
– Я?!
– Бедная сестра Доротея видела, как вы помогли бежать убийце матери Сильвии. И вы вместе с ним, с вашим любовником, угрожали ей, боясь разоблачения! – возгласил аббат Гаспар. – Теперь, когда бедняжка уже в раю – а она, несомненно, там! – я могу раскрыть тайну ее исповеди... конечно, только в том, что касается вас, непотребная девка, убийца и пособница убийцы!
– Hу, господин аббат.... – Марго посмотрела на Гаспара, как на сумасшедшего. Потом обвела взглядом перепуганных сестер. – И вы все поверили?
– Подите, сестры, подите и взгляните сами, если не верите вашему отцу духовному! – заверещал д'Арнуле. Монахини нерешительно переглядывались. Идти в привратницкую никто не спешил. аконец туда отправилась Беата. Остальные, сгрудившись на церковном крыльце, со страхом и любопытством наблюдали, как она идет к привратницкой, открывает дверь и исчезает за нею... Беата долго не показывалась, монахини даже встревожились, – но наконец, когда Юнис уже хотела бежать на помощь, на пороге показалась музыкантша, бледная, как смерть.
– Hу, что? – разом выдохнули монахини, и Марго вместе с ними.
– убедились? – торжествовал д'Арнуле.
– Да. аша сестра мертва. Убита. – подойдя, тихо проговорила органистка.
– А я вам что говорил? Ее ударили по голове связкой ключей, ключи бросили тут же, у постели, а потом перерезали ей горло.. ножом, пропавшим из кухни.... которым резали хлеб!
– Вот уж действительно, чудо, святой отец! – удивленно воскликнула Беата. – Вы все знаете лучше меня – а ведь я сама вас будила на хвалитны, и мы вместе шли в церковь! Когда ж вы успели сходить и посмотреть?
– Я... я... – замялся иезуит. Потом, не найдя лучшего ответа, ляпнул:
"Перед рассветом мне было видение!"
Старуха Иеронима, которую страшная новость лишь наполовину вырвала из нежных объятий Бахуса, возвела очи горе и забормотала молитву. о Гертруда еле заметно покачала головой и многозначительно перемигнулась с Августой и Селиной. Маргарита это заметила. Заметил и де Форе.
– Сестры, я, каюсь, не очень любила Доротею... о не настолько, чтобы пойти на мокрое дело, – что бы там ни говорил святой отец!
– Монахини зашушукались, и некоторые отважились подойти поближе к Маргарите.
– Сестра Маргарита, – выступила вперед остроносая Ефразия, – сегодня во время полунощницы я хотела позвать вас помолиться вместе за упокой души моей несчастной подруги, но вас не было в келье! Значит...?
– Hу так и что с того, матушка? – Hуже безо всякого сиропа, обычным голосом, подбоченясь, как торговка рыбой, перебила ее Маргарита.
– Что, кроме привратницкой, тут места другого нет?
– И вы можете поклясться на святой Библии, что непричастны к гибели сестры привратницы? – подала голос Августа, которой по должности полагалось быть набожней Папы.
– Да хоть сейчас! Волоките сюда все святые реликвии, какие только есть в обители, и я поклянусь на всех сразу или на каждой в отдельности, – это уж как вы пожелаете! – выкрикнула Марго, прикидывая, как лучше выхватить из кармана кинжал, и каковы ее шансы выжить в предстоящей драке.
– Что ж, я готова вам поверить, сестра Маргарита, – ехидно проворковала казначея, – но, если вас не было ни в вашей келье, ни у сестры Доротеи где же вы ночевали в таком случае?
– Со мной. В моей комнате. В моей постели, – герцог подошел и встал рядом с Марго, всем своим видом давая понять, что она – под его защитой. Монашки дружно заохали, пытаясь переварить неслыханную новость. Августа, Гертруда и Селина – неразлучная "святая троица" – незаметно удалились и возвратились с известием, что в келье сестры Маргариты не обнаружено ничего, что бы могло свидетельствовать об ее причастности к убийству.
– е обнаружено?! – истерически завизжал потерявший голову д'Арнуле, Значит, сам Сатана вмешался в это дело, и уничтожил все улики!
– Hу да, как же, святой отец! – отпарировала Маргарита. – А то Сатане больше делать нечего!
– о мое видение! – бесновался аббат, – оно не могло оказаться лживым!
– успокойтесь, святой отец. Бесы часто искушают праведников, об этом и в Писании говорится, – совершенно серьезным тоном отвечал Лавердьер. Кое-кто из монахинь захихикал.
– Она – ведьма, я вам говорю: ведьма из ведьм! – Гаспар понимал, что несет чушь, но не в силах был остановиться. – Ее надо сжечь!
Сейчас же, пока она не... – он осекся, увидев, что рука герцога лежит на эфесе.
– е знаю, ведьма она или нет, а только вы, святой отец, весьма походите на одержимого!
– о я видел это, монсеньер! – герцог молча потянул из ножен шпагу. Гаспар невольно отступил на шаг назад. – Монсеньер, вы что, хотите со мной драться?! Боже, да эта ведьма уже околдовала вас! И скоро околдует всех! Хватайте ее! а костер ведьму! Смерть богомерзкой блуднице! Смерть еретичке! – со всей отвагой, на какую способен только истинный трус, вопил д'Арнуле, с отчаянием видя, что никто и не собирается следовать его призывам, и что в устремленных на него глазах монахинь гораздо больше недоумения, чем восхищения.
– ет. Дуэли не будет, мой дорогой д'Арнуле, – так же спокойно, не повышая голоса, отвечал герцог. – Можете не надеяться. о если вы сейчас же не прекратите этот балаган, я просто возьму вас за шиворот и окуну в чашу со святой водой, дабы изгнать из вас беса... и заставить вас поразмыслить о ваших собственных прегрешениях!
Гаспар умолк и стоял дурак дураком, не зная, что делать. У него было два выхода: продолжать обличения, рискуя, что выведенный из терпения герцог публично проделает с ним то, о чем говорил, или обратиться в бегство. То и другое для его авторитета было весьма губительно. Отец Эрве, в душе проклиная все на свете, попробовал поддержать незадачливого новиция: "Монсеньер, но с какой стати особе вашего звания вступаться за какую-то безвестную монашку... за непотребную женщину? Только потому, что вы согрешили с нею?" – полушепотом заговорил он, вплотную подойдя к герцогу. Монахини, стоявшие ближе всех, вытянули шеи, стараясь хоть что-то расслышать.
– Потому, что она – женщина. И потому, что я – дворянин! – отрезал его светлость. – К тому же, пока никто не представил убедительных доказательств ее вины. – ечего и говорить, что после такого ответа, выдержанного в лучших рыцарских традициях, симпатии большинства присутствующих склонились на сторону Лавердьера и Маргариты. о Гаспар с упорством обреченного все еще пытался отвоевать потерянные позиции: "о неужели мы потерпим, чтобы непотребная аббатисина девка..."
– Вот именно, дорогой д'Арнуле: аббатисина! В любом случае и я, и вы, и отец Эрве – лишь гости в этой обители, – спокойно и с достоинством заметил герцог. – Преподобной материнастоятельнице едва ли понравится, если кто бы то ни было в ее отсутствие начнет распоряжаться здесь. В конце концов, нужно же соблюдать внешние приличия! – Святым отцам крыть было нечем.
Тем временем Гертруда что-то нашептывала на ухо Иерониме.
Гертруда до колик в животе завидовала Маргарите: она, казначея, даже в свои лучшие годы вряд ли могла рассчитывать на внимание какого-нибудь герцога – хотя бы тот был любвеобильней Гийома Аквитанского и отважней Анри де Гиза. Что до помощницы аббатисы, то ее единственным желанием было, чтобы вся эта малоприятная сцена закончилась – все равно как, лишь бы поскорее, и чтобы она, Иеронима, могла спокойно удалиться к себе и подремать до обедни, а после – навестить добрейшего отца Клемана и всласть побеседовать с ним о божественном за кувшинчиком божественного иранси.
А потому Иеронима охотно согласилась с казначеей, что в любом случае виновна аббатисина девка или нет – Маргариту следует посадить под замок до приезда настоятельницы и выяснения всех обстоятельств дела.
Против этого в высшей степени разумного предложения, которое исходило от лица, исполнявшего обязанности аббатисы, герцог, к сожалению, ничего не мог возразить. Маргарита, с видом оскорбленной невинности, спокойно дала себя увести. Она думала, что ее собираются запереть на засов либо в ее келье, либо, на худой конец, в подвале прачечной, как часто поступали с провинившимися насельницами. Этот подвал она хорошо знала и снаружи, и изнутри.
Выбраться оттуда было детской игрой для той, которая однажды ухитрилась выбраться из заведения для кающихся распутниц в Анжере. А значит, ей оставалось только спокойно идти навстречу судьбе – иначе ее могли утащить силой, а попутно, чего доброго, обыскать – и найти вещи, которые выставлять на обозрение никак не следовало.
о тут одна из маленьких пансионерок испуганно спросила звонким и свежим голоском: "Господин аббат, а если ее запереть в подвал, она, – девочка указала пальчиком на Марго, – не сбежит оттуда?
– е сбежит, не бойся, дитя мое, – забормотала, идиотски улыбаясь, пьяная Иеронима, – а если сбежит, я ее в яму посажу!
Гаспар возликовал: такого подарка судьба ему давно не посылала!
"о почему бы не посадить ее туда сразу, дражайшая матушка?" – предложил он самым елейным тоном, сияя, как начищенный медный таз. Иеронима закивала и что-то прошамкала, и это было расценено как знак согласия. Герцог еле удержался, чтобы не схватиться за шпагу. И Маргариту торжественно препроводили в церковный двор и ввергли в одну из четырех i– pace , чуть ли не со времен основания монастыря сохранившихся в открытой галерее, шедшей вдоль спального корпуса и соединявшей правое крыло церковного трансепта с кельями послушниц. Маргарита спрыгнула в сырую яму.
Гаспар, торжествующе поглядев на герцога, собственноручно опустил решетку и повернул ключ в замке. Маргарита с ужасом поняла, что окошечки между прутьями решетки слишком малы, чтобы в них могла пролезть ее рука с отмычкой. Монахини разошлись. Бывшая девка опустилась на холодный гранитный пол и шепотом произнесла одно за другим все самые грязные ругательства, какие только были ей известны. Ектенья, заметим в скобках, получилась предлинная.
Что до отца Эрве, то планеты в тот день к нему явно не благоволили.
Когда все разошлись, оставив Маргариту в каменном мешке, иезуит сперва попробовал обратиться с увещеванием к своему отбившемуся от рук духовному сыну, и дошел до того, что чуть ли не в открытую заговорил о человеческой смертности, более того – внезапной смертности, которая так часто и необъяснимо поражает избалованных наследников знатных семейств. о в ответ Лавердьер самым любезным тоном напомнил духовнику сперва о том, что любой дворянин, достойный носить шпагу, обязан вступиться, если при нем оскорбляют беззащитную женщину, затем о том, что он, де Форе, – не хозяин в обители, а заодно – о неоспоримых правах аббатисы и о теплых родственных отношениях, кои связывают настоятельницу с его преосвященством архиепископом Руанским Рене. Когда же уязвленный де Форе намекнул, что и князья церкви не бессмертны, герцог, изобразив на лице удивление и недоверие, спросил, неужто сыны Лойолы и в самом деле готовы истребить один из знатнейших родов в королевстве и одного из ярчайших светочей церкви только ради того, чтобы избавить от заслуженной кары какого-то там сластолюбивого ... кажется, схоластика?
– овиция! – раздраженно поправил де Форе.
– Тем паче, святой отец, новиция. е оказываете ли вы этому прохвосту слишком большую и незаслуженную честь?
Подземная тюрьма, каменный мешок (от лат. "(да почиет) в мире")
С последним утверждением отец Эрве охотно согласился, более того, оно даже несколько примирило его с герцогом. Расставшись с духовным сыном, он отправился на поиски незадачливого "провидца" и нашел его в трапезной, где тот указывал сестре Симплиции, чем и как следует фаршировать пулярку, чтобы полностью угодить на вкус великого гурмана Гаспара д'Арнуле. То обстоятельство, что аббат способен – да как смачно! – рассуждать о способах приготовления блюд из птицы, – и это после того, как он всех монастырских кур насмешил до колик своим идиотским "видением", до глубины души возмутило отца-иезуита. Професс пригласил аббата прогуляться под липами и в укромном уголке у самой стены дал полную волю своему гневу.
Эрве назвал Гаспара ослом, не стоящим соломы, которую на него изводят, мулом, который глупей собственных подков, бараном, которого нет нужды гнать на бойню, поскольку он сам туда изо всех сил торопится, болваном, годным лишь на то, чтобы показывать его на ярмарках как величайшего глупца всех времен и народов, конченым и отпетым дураком, безмозглым, как батальон ландскнехтов из ижней Саксонии; он посоветовал аббату распроститься с мечтами о церковной карьере и сделаться золотарем, и наконец предположил, что Господь по рассеянности приделал мсье д'Арнуле целых две задницы вместо одной – одну на плечи, другую туда, куда нужно, и что одну из них, верхнюю, брат Гаспар, очевидно, считает возможным пожертвовать правосудию. Что до него, Эрве де Форе, то он умывает руки и предоставляет всему идти своим чередом. Гаспар скулил, клялся, возводил очи к небесам, целовал Эрве руки, но професс только махнул рукой и удалился, ругаясь про себя не хуже ломового извозчика. Он шел проведать Марго.
Встав на колени и склонившись над решеткой i– pace, Эрве принялся елейным голосом увещевать грешницу, чтобы она покаялась если не в убийстве, то хотя бы в прелюбодеянии. о только зря потерял время и выпачкал сутану: Марго охотно признавала, что провела ночь у герцога, но утверждала при этом, что согрешила не похоти ради, а исключительно во имя милосердия, "потому как беспременно надо было его, беднягу, этак вот утешить, чтоб его, значит, удар не хватил от горя, – сами же знаете, святой отец: это мы, бабы, поплакали – и порядок, а мужчинам слезы лить не пристало, тем более таким вельможам, – неприлично показывать на людях, что ты – не чурбан бесчувственный... вот они, дурни, и улыбаются, стиснув зубы... а потом requiem aeternam ни с того, ни с сего""! И распиналась Марго на этот счет так громко, что ее тирады слышал не только Эрве, но и Винсента, прогуливавшаяся поблизости с молитвенником в руках и взором, устремленным к небу. Сие означало, что жалостная история о милосердной девке, пожертвовавшей своей добродетелью для спасения ближнего, в самом скором времени и в самой романтической редакции распространится по всей обители и привлечет на сторону мученицы-Маргариты большинство насельниц, кое-кто из которых регулярно выезжает за пределы обители – на руанский рынок, черт подери!!