Текст книги "Никитинский альманах (Выпуск №1, Фантастика - XXI век)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

[email protected] www.dol.ru/ferz/magic Антон Платов

КРЫСОЛОВ

"В году 1284. Чародей-крысолов звуками дудочки выманил из Гамельна детей (Надпись на стене ратуши г.Гамельна)

An Week nekt Schteen nekt Grants for Freend... На Дороге не останавливайся нет преград для свободных... (Надпись на одной старинной монетке из далекого Города)

1. Он помнил. И пусть то была иная, чужая память, но он все-таки помнил. Страшный город. Грязные мостовые, дома серого камня, тускло-красные черепичные крыши. Высокие, с золотом, шпили соборов. Городские стены, стража в воротах. Он видел город иначе, чем горожане. Он боялся задохнуться. Люди текли мимо него: бюргеры, солдаты, нищие, домохозяйки и проститутки... Улица была переполнена звуками, но он не различал даже брань и смех – то был один единый звук, голос города. В этом голосе был болезненный надрыв, и он понимал, что город болен, город умирает... но не умрет. Город всегда жил и всегда будет жить так... Он помнил нищего на площади у собора святого Бонифация – это было так странно: золото цепей бюргеров и гноящиеся язвы на обнаженной руке старика. Бюргеры давали монетки своим детям, и те бросали медь в грязную шапку... Он видел – они довольны друг другом, старик рад милостыне, бюргер – тому, что совершил "доброе". Молодой дворянин верхом на коне со вкусом сплюнул в сторону старика, рассмеялся, точно попав в его шапку. Старик заулыбался, кланяясь молодому господину... – Они все больны, – думал он, – они не виноваты. Это город заразил их всех, выел их души. Город их всех убил... Он помнил, как ночью били кого-то на улице. В домах еще не спали – свет из окон пятнами лежал на мостовой. Никто не вышел на крик. Он помнил монаха, схватившего за зад тощую торговку на рынке. Он помнил стражника, берущего деньги у вора. Он помнил страшное – улица, очень много людей, они все спешат куда-то, и глаза их пусты. Он помнил, как бежал из города, охваченный паникой и решивший, что ему нечего противопоставить злой силе города, пожирающего людей. 2 Переход на Парке Культуры опять был закрыт, и до Пресни пришлось добираться в обход. Конечно, жаль было и потерянного времени, но гораздо больше Андрея раздражала необходимость лишнюю четверть часа провести в метро. Метро он не любил давно и прочно – за спертый воздух, напитанный запахами техники и потных тел, за вечные толпы людей, одуревших от грохота и толкотни. Сегодняшний день был расписан по часам. Сначала надо было в издательство привычно ругаться по поводу задержки его новой книги. Конечно, Андрей давно уже не был тем двадцатидвухлетним юношей, который, получив пять авторских экземпляров своей первой книжки, целый час просидел на бульваре с двухлитровой бутылкой пива, снова и снова с восторгом перелистывая свое детище и не веря своим глазам. С тех пор прошло пять лет. Пять книг – не так уж мало для автора, которому нет еще и тридцати. И все же время, проходившее со сдачи каждой новой книги в печать и до ее выхода, всегда тянулось для Андрея мучительно долго. Он удивлялся, думая о том, как при "застое" авторы нередко дожидались своей очереди годами... Ругани, однако, не получилось. Директор отсутствовал, а с ним – и зам. по производству. Андрей потолкался по комнатам офиса, забрал у секретаря почту и уехал. Следующим пунктом его сегодняшней программы было посещение редакции одного из журналов, с которыми он сотрудничал, – нужно было завезти рукопись статьи, обещанной уже год тому назад. Разговор с редактором, как всегда, затянулся: пришлось выпить несколько чашек кофе, выкурить четверть пачки сигарет, выслушать последние сплетни. Андрей уже поглядывал на часы. ...И снова – в метро, иначе не попадешь домой... Мальчишки уже ждали его у подъезда. Сегодня их было только двое; впрочем, старший – Борис – уже скорее юноша, учится на втором курсе геологоразведочного института. Черноволосому Максиму, его приятелю, пятнадцать. – Привет, райдеры! – Андрей всегда искренне радовался, глядя, как улыбаются, приходя к нему в гости, эти ребята, еще не научившиеся при необходимости раздвигать губы в жалком подобии настоящей улыбки. Ему даже казалось, что Борис, тот, например, никогда этому не научится. (И дай Бог, думал Андрей.) – Сам райдер! – отозвался Макс, протягивая ему руку. – Здравствуй, – солидно сказал Борис. Они поднялись в его однокомнатную квартирку на девятом этаже; Борис достал из рюкзачка кулек с печеньем и привычно, по-хозяйски отправился на кухню ставить чай. Макс принялся помогать Андрею, разгребая сваленные на диване бумаги, чтобы было, куда сесть. – Что это вы только вдвоем сегодня? – спросил Андрей. – Может, еще Дэн с Сашкой придут. И Татьяна вроде собиралась, – Макс уже уселся на отвоеванный у рукописей уголок дивана и легкомысленно устраивался на нем с ногами. Потом чуть посерьезнел. – Андрей, я новые стихи принес. Посмотришь? Как они изменились, подумал Андрей. Тот же Макс, два года назад он был такой съеженный, обиженный миром и ощетинившийся в ответ на обиду. Борис едва не силком притащил его к Андрею. И только через год Макс первый раз показал ему свои стихи, хотя другие ребята давно, не стесняясь, читали свои вещи. Боги, какие это были стихи! С ломаным размером, иногда почти без рифмы, болезненно неумелые стихи тринадцатилетнего подростка. Андрей читал их, давясь непонятным стыдом пополам с жалостью. В этих стихах было пока только две краски: боль обиды и радость жить, но Андрей сразу увидел, что у мальчишки, смотрящего, как он читает, очень большой, настоящий талант. И тогда же он подумал, что Макс никогда не будет известным (популярным – это слово вызвало тогда отвращение) поэтом. Ну и пусть, это была уже сегодняшняя мысль, – это не главное. Главное, чтобы он не стал одним из тех, кто с пустыми глазами трясется в вагонах метро, кто с довольной улыбкой бросает монетки в шапку нищего у собора святого Бонифация... Андрей вздрогнул, снова вспомнив тот город. Вздрогнул внутренне, но Макс сразу уловил это. – Ты чего?.. Андрей улыбнулся. – Ничего, Макс. Так... Да, все они сильно изменились за эти несколько лет. Разве что только Борис, меняясь внутренне, остается прежним внешне. Ну да ведь он и самый старший, и самый самостоятельный и спокойный... Бориса он встретил первым из них, три года тому назад, в экспедиции на самом севере Карелии. В тот день Андрей отпросился у начальника партии в самостоятельный маршрут, ушел с базы ранним утром и не обещал вернуться к вечеру – хотелось обойти сразу несколько далеких интересных обнажений, и Андрей не был уверен, что успеет все за один день. И не успел, конечно. К вечеру он тащился, обливаясь потом и сгибаясь под отяжелевшим от камней рюкзаком, вверх по склону очередной – последней на сегодня – заросшей лесом горушки. Пахнуло вдруг дымом костра. Андрей поднажал и выбрался на вершину. Замер, пораженный открывшейся красотой. "Бараний лоб" горы – заглаженная ледником скала – выпуклым стометровым откосом уходил из-под ног вниз, к огромному зеркалу озера. Кое-где, там, где на скале могла удержаться земля, украшали "лоб" сосны. Ветер с озера отгонял комаров и мошку; опускалось за дальний лес солнце... А чуть в стороне от того места, где Андрей вышел из леса, горел на "лбу" костер – профессиональная "нодья", костер геологов и егерей, сложенный из трех бревнышек, не сдуваемый ветром и не гаснущий в дождь. Булькал над огнем маленький котелок. Чуть ниже, прикрытая от ветра скалой, стояла (опять-таки, профессионально была поставлена – не сдует, не зальет) одноместная брезентовая палатка. Андрей не успел еще, как следует, рассмотреть чужой лагерь, как откуда-то из-за скал появился мальчишка лет примерно пятнадцати, в потертых зеленых камуфлированных штанах, футболке и джинсовой жилетке, с пучком брусничных веточек в руке. – Здравствуйте, – сказал мальчишка, кладя бруснику на камень и отряхивая с ладоней приставший мусор. – Здравствуй, – сказал Андрей. – Твой лагерь? – Мой, – мальчик оглядел взмокшего под ношей Андрея. – Отдохните, у меня чай как раз вскипел. – Спасибо, – Андрей улыбнулся и назвал свое имя. – Борис, – сказал хозяин лагеря, пожимая протянутую Андреем руку. – Только заварка вот кончилась; ну, с брусникой не хуже. – Да есть у меня чай, – Андрей принялся освобождаться от рюкзака; Борис сразу шагнул к нему, помог, ловко перехватив рюкзак сзади. Они уселись чаевничать между костром и палаткой – там был расстелен на земле вытащенный, видимо, из палатки пенополиуретановый коврик, именуемый в просторечии "пенкой". На пенке валялась заношенная, но относительно чистая энцефалитка, эмалированная миска, пара книжек. Андрей вдруг узнал несколько мрачновато оформленную обложку одной из них, рассмеялся. Молчаливый Борис недоуменно посмотрел на него, оторвавшись от приготовления чая. – Панина читаешь? – спросил Андрей, кивнув в сторону книжек. – Да. А что? – Ну и как? Нравится? – Нравится. Такого спокойного и простого ответа Андрей почему-то не ожидал. Вздохнул. – Это я – Андрей Панин. Мальчишка, если и растерялся, то виду не подал. Несколько секунд смотрел оценивающе, потом, видимо, решил поверить. – Здорово! И вернулся к котелку. Потом, когда чай был готов, и была вскрыта банка сгущенки из андреевых припасов, Андрей все-таки не выдержал и спросил Бориса: – Послушай, так ты, что же, один здесь? – Да. – И чего ж ты тут делаешь? Мальчишка долго посмотрел на него и сказал: – Я – райдер. И Андрей, чувствуя, что ему оказано доверие, не стал в тот вечер ничего больше спрашивать... Но именно той ночью, лежа под светлым северным небом, над светлым же простором озера, видя пробивающийся сквозь неплотный брезент Борисовой палатки свет, слыша шелест мягких страниц и догадываясь, чью книгу листает Борис при свете фонаря, – именно той ночью Андрей вспомнил еще один кусочек прошлого. Минувшего, которое было там, в Гамельне...

* * *

...Когда случилось Нашествие, был апрель. Он помнил, как сладко пели по ночам соловьи, как – изредка – голосили днем матери, потерявшие еще одного ребенка. Был голод. Он ходил по деревням, помогая, чем умел. Неоткуда было взять хлеба, но он учил правильно варить суп из каштанов и буковых орешков – местные этого не умели, голод нечасто приходил в эти богатые земли. Он давал нужные травки отощавшим детям, и пару раз сумел уговорить мужиков забить несколько диких поросят в баронских лесах. Иногда он слышал звон колоколов Гамельна, город жил, город ждал, когда наступит пик голода, чтобы выгоднее распродать зерно. Тогда он вспоминал ужас городских улиц и обещал себе, что никогда больше не пройдет через городские ворота... ...Крысы пришли в Гамельн, когда город оказался последним в округе местом, где была еда. Он помнил ту ночь. Неслышимый топот сотен маленьких лапок разбудил его после полуночи. Он открыл глаза и тотчас отпрянул к стволу древнего дуба, давшего ему приют на ночь. Крысы покидали деревню, где он был сегодня днем – так корабельные крысы покидают судно, которому предстоит пойти ко дну. Ни одна из них не решилась приблизиться, пока он спал; они далеко обходили его ложе из мягкого мха, выходя на имперский тракт в стороне от проселка. И тогда он вдруг понял, куда идут крысы. Крысы шли в Гамельн. – Со всей округи, – подумал он. В город, где много еды. В город, где нет добра и жизни. В город. Он поднял руки. Он заговорил на том языке, которого не помнили ни горожане, ни жители деревень. В город. Он видел, как по всей округе снимаются с насиженных мест, повинуясь его воле, крысиные стаи, как они уходят в сторону имперского тракта... В город. Он смотрел их глазами и их обонянием чувствовал сладкий запах зерна в амбарах Гамельна. – В город, – сказал он. В город. 3. К восьми часам вечера Андрей добрался, наконец, в "Домбай", славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо. Данька, конечно, был уже здесь. Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку "Красного Крымского". – У-у, – сказал Андрей, – "Массандра" – это к месту. Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы. ...Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в Университете) другом Андрея. Более того, Данька был еще и его "коллегой по перу". Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался – он знал цену своих книг. Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал "попсы". Просто Данька не был "литератором" и не работал, как Андрей, в жанре fantazy. Данька был магом и писал о магии. По крайне мере, именно так определял его деятельность Андрей. Они выпили и принялись за шашлык. – Спасибо за книгу, – сказал Андрей, одолев первый шампур и закуривая сигарету. – Ты уже благодарил, – усмехнулся Данька, – неделю назад, по телефону. – Все равно. Это здорово. – Нашел в ней сюжет для новой повести? – А то, как же! И не один. Хочешь, сделаю тебе комплимент? – Хочу. Валяй, делай. – Твоя книжка пришлась по душе моим райдерам. – "Дорога на Монсальват"? – Она. Знаешь, райдеры – суровые критики. Это действительно комплимент. Данька кивнул. – Что же привлекло твоих странников в моем скромном труде? – Не прикидывайся, сам знаешь, что. Данька снова кивнул. Он знал, что – Андрей часто рассказывал ему о своих ребятах, в том числе и то, о чем сам мог только догадываться... ...Андрей никогда не был для них руководителем, – просто друг, один из очень немногих взрослых, которым они доверяли. Он почти никогда не задавал им прямых вопросов, предпочитая дожидаться тех редких случаев, когда райдеры сами рассказывали ему о себе. Борис – тот, кажется, ценил эту тактичность и в ответ старался помогать Андрею информацией, когда тот чего-то не понимал в их жизни. Борис был самым старшим из них – не только в Москве. Именно он – сам, по собственной инициативе, Андрей не настаивал – именно он в первый раз рассказал Андрею о райдерах. Это было уже в городе, осенью после той памятной встречи в тайге. Потом Андрей познакомился с другими ребятами, узнал, что многие пишут стихи, а кое-кто – и прозу, стал возиться с ними, помогая выправлять стиль и слог, вот уже два лета надолго уводил нескольких ребят в лес, где вместе с Борисом учил их жить без метро и гамбургеров... Райдеры не были ни движением, ни – уж тем более! – организацией. Их и было-то всего: человек двадцать в Москве, да столько же в Питере, да по-нескольку человек в больших областных городах. При встрече они иногда рисовали на земле северную руну Дороги. Это не пароль, объяснял Борис, просто способ узнать друг друга. От имени этой руны – "Райд" – и получилось само собой слово "райдер"... Одно время Андрею казалось, что райдеры немного похожи на хиппи. Но он быстро понял, что между ними нет ничего общего, кроме страсти к дороге и нелюбви к современному миру. Борис, например, коротко стригся, всегда был аккуратен в одежде, с равной простой элегантностью носил драную энцефалитку и тройку, подаренную отцом после поступления в институт. Райдеры не любили городов, никогда не тусовались, не болтались на трассе Москва-Питер. Но едва начиналось лето, райдеры, не собирая больших групп, "выходили на дорогу" и исчезали в лесах и на проселках России. Правда, один только Борис иногда выходил на дорогу в одиночку, остальные покидали города по двое или трое. Андрей давно уже привык присматриваться к людям, выясняя их литературные пристрастия. В этом смысле "субкультура" райдеров была, несомненно, пропитана духом книг Крапивина. И еще – в меньшей степени – Толкиена и Кастанеды. И еще – его, Андрея Панина, книг. Он всегда удивлялся, думая об этом. Такое литературное "ирландское рагу" Андрей часто называл гремучей смесью (подразумевая Крапивина, Толкиена и Кастанеду, не себя, конечно). Да, райдеры не были движением, но Андрей чувствовал за ними неясную силу. Чувствовал, что, сложись некие обстоятельства, и райдерство охватит российских тинэйджеров, как эпидемия хиппи лет двадцать тому назад, когда московские мамы и папы дрожали от страха, как бы любимое дитя "не ушло в хиппи", подразумевая под этим полный социальный крах. Так действительно бывало – Андрей помнил и себя, и своих друзей... И этим тоже райдеры отличались от хиппи – они не выпадали из социума, они вообще не любили внешних выражений. Андрей до сих пор многого не знал о них, хотя о многом догадывался. Так догадывался он, что каждый райдер верит в глубине души, что когда-нибудь лесная тропинка у него под ногами превратится в Дорогу... И потому так растрепался уже через неделю после выхода в свет подаренный Андрею экземпляр данькиной "Дороги на Монсальват". А Борис, подумал Андрей, он... он не верит, он знает. И ждет. – Что-то с тобой сегодня? – А? – Андрей встрепенулся. – Да вот... думаю о твоей книге. – Ну и как? Думается? – Еще как. – А еще о чем думается? – Еще? Еще – вот о чем, – Андрей расстегнул свою папку, достал вскрытое письмо, бросил на стол перед Данькой. – Это что? – Письмо, – Андрей пожал плечами. – Из сегодняшней почты. Забрал в издательстве еще утром, да руки только сейчас дошли посмотреть. Вот ехал в метро, читал и думал. – Мне прочитать? Можно вслух? Андрей кивнул. Данька взял конверт, повертел в руках, вытащил из него сложенный вчетверо тетрадный листок. – Уважаемый Андрей Викторович, – Данька хихикнул: – Не иначе, как от восторженного поклонника. Или поклонницы? – он посмотрел вниз, на подпись. – Нет, все-таки от поклонника. – Да ты читай, читай. Оно не длинное. – Ага. Итак... Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком... Хм, оригинально... Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при "застое", писателей называли "инженерами человеческих душ"? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в "Мальчике и Тьме") писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад... – Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея. – Читай, читай... – Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь – это была не Ваша книга. Поверьте, я просто хочу предупредить Вас! Мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну "толкиенизма" вызвали его книги? Он сказал: "Я испортил им жизнь"... Прощайте. Всего Вам доброго. Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил: – Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова? – Да. Они снова помолчали. – Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта... – осторожно сказал Данька. – Ты так думаешь? – Я-то? Нет. Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку. – Где там твой "Красный Крымский"? Под столиком, как в добрые старые времена? – Не печалься, дружище, этот твой поклонник не прав, – сказал Данька, наполняя стаканы. – Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь? – Да, – сказал Андрей. – "Я тот, кто вечно хочет зла, и вечно совершает благо". Классика. Ты что-то писал об этом. – Писал, – согласился Данька. – Однако, учти, автор письма прав в другом: Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой. – Да, – снова сказал Андрей. – Я знаю. Я помню...

* * *

...Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть. – Я не могу бороться с городом, – думал он, – я могу только убить его. На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик. Это был Вилли – самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь. Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей – то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам... – Мастер, – сказал Вилли, – город умирает. Крысы... – Я знаю, – сказал он. Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени. – Мастер... – Не надо, Вилли.

* * *

– Боги, – подумал Андрей...– Вилли, Борис...

* * *

– Мастер... там дети. Они же не виноваты. Там... моя мама... – Если мальчик заплачет, – подумал он, – я не выдержу и пойду в город. Вилли не заплакал. Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт – спасать город, который ненавидел.

4. Домой Андрей добирался уже заполночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал... Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж... Хорошо, если лифт не отключили... Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный мерседес с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его. Мерседес вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело – слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне... Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял не успеть. Мерседес вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно. Мерседес зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание... Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки... Андрей не понимал, что... Пересиливая боль, с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.

* * *

Скрутив руки за спиной, двое стражников выбросили его из здания ратуши, когда он пришел за обещанным золотом. Лишь час назад крысы покинули город, повинуясь волшебному напеву его дудочки. Теперь он лежал лицом в гамельнской грязи. Бургомистр и его люди хохотали где-то очень далеко, у парадного подъезда, с которого его только что сбросили. Перед глазами плыло. Волшебная дудочка, подаренная владыками Дивных, выпала из-за пазухи и откатилась, и не было сил дотянуться, сберечь подарок от грязи и смеха... – Мастер... Мастер! Он приподнял голову. Вилли. – Мастер... – мальчик плачет. "Я не люблю, когда плачут дети. Я – Мастер". Он приподнялся. Встал на четвереньки. Подобрал дудочку. Вилли бросился поддержать его, обнял за плечи, помог встать на ноги. "Я не могу бороться с городом. Я не смог даже просто убить его. Но я Мастер. Я могу иное". Он поднес дудочку к губам. Он заиграл. У ратуши засмеялись: они не поняли. Эта музыка – не для них. Но вот скрипнула дверь в доме напротив. Маленькая девочка услышала – город еще не пожрал ее сердце. Хлопнули ставни в другом доме, и мальчишка постарше спрыгнул из окна на мостовую... Плачь, Гамельн! "Плачь, Гамельн, ибо я – Мастер. Я знаю, как превратить в Дорогу даже твою грязную улицу. Я уведу твоих детей – тех, кто еще жив..." – Мастер! Андрей снова открыл сомкнувшиеся было глаза: "Вилли? Нет, Борис." Он приподнялся на локтях. Борис бросился поддержать его. – Ты... что здесь... делаешь?.. Ночью... – Я чувствовал плохое... Я звонил, никто не отвечал... Андрей, я боялся... – Не надо, Борис. Не бойся, – он перевернулся на бок, потом исхитрился сесть. – Помоги мне встать, и пойдем домой. У нас много работы, ты же знаешь. Надо научиться превращать улицы в Дорогу... Что-то было зажато в его кулаке. Он оторвал руку от асфальта и поднес к лицу. Дудочка. Он рассмеялся: "Я не могу победить тебя, город. Но я – Мастер. Я могу иное!" – Пойдем, Борис. – Да, Мастер. Что же, плачь, Гамельн...

[email protected] Георгий Сагайдачный

В ОДНОМ ИЗ ТЫСЯЧИ МИРОВ

– Ты все понял, Василий? – спросил, выходя из машины, высокий широкоплечий мужчина лет сорока с небольшим, одетый в элегантный серый плащ. – Жди меня здесь и сиди спокойно, что бы ты ни увидел и, что бы тебе не показалось. – Товарищ генерал-майор, а может все-таки мне с вами? – начал, было, молодой человек, сидевший за рулем черной "Волги". – Вася, ну что ты в самом-то деле? Это всего лишь встреча с одним моим старым добрым знакомым. – И все же я... – Товарищ лейтенант, вам ясен приказ? Через несколько секунд генерал уже скрылся за деревьями, обступившими заброшенную лесную дорогу. Он мерно шагал по ночному лесу, и окружающая темнота, казалось, совсем ему не мешала. Генерал переступал через незаметные даже днем корни и сгнившие стволы, глубоко ушедшие в землю, отводил рукой загораживающие дорогу ветви. Ни разу не сбился он с выбранного направления. Хорошо знавшие генерала, увидев его в эту минуту, изумились бы тому, как разительно переменилось лицо этого человека. Оно, прежде грубо-властное, было теперь преисполнено ледяного спокойствия и какой-то сверхчеловеческой мудрости. Во взоре светились громадная внутренняя сила и суровая непреклонная решимость. Мало кто сумел бы выдержать этот взгляд, не опустив глаза. Лес неожиданно кончился. На небольшой поляне, за низеньким ветхим забором стоял рубленый дом под тесовой крышей, с высоким крыльцом и побеленной печной трубой. В окнах горел неяркий желтоватый свет. Генерал улыбнулся. То была холодная, недобрая ухмылка, не сулившая обитателям домика ничего хорошего. Бесшумно ступая, он прошел по тропинке через незапертую калитку, поднявшись на крыльцо, распахнул дверь и, перешагнув порог, окинул взглядом скромное жилище, освещенное керосиновой лампой, стоявшей на подоконнике. Большая изразцовая печь, широкая самодельная кровать, старые и новые книги на полках вдоль стен, медный, позеленевший от старости рукомойник. За квадратным некрашеным столом сидел уже давно немолодой человек, в накинутой на плечи ватной безрукавке. При появлении генерала он торопливо вскочил. Вошедший с удовольствием отметил, как мгновенное изумление сменяется на лице хозяина неподдельным испугом. – Я приветствую тебя, Даон, во имя завтра и вчера, – церемонно произнес он на языке, понятном из живущих на Земле лишь им двоим, – я очень рад видеть тебя... – Здравствуй, Фаргирм, – ответил по-русски старик после секундной паузы, Здравствуй... И прости, что не могу разделить твою радость. – Что же смущает тебя, мой старый друг? – столь же церемонно и преувеличенно вежливо, и вместе с тем с нескрываемой иронией спросил тот, кого назвали Фаргирмом. Лицо его собеседника вдруг приобрело точно такое же каменное выражение, как и у вопрошающего. Он вновь сел за стол. -Как ты все-таки нашел меня Фаргирм, неужели, я совсем ослеп и оглох, что ничего не почуял? Пододвинув ногой колченогий табурет, незваный гость тоже сел. – Не беспокойся, все твои способности остались при тебе, – уголки его губ насмешливо дрогнули, хотя голос оставался размеренным и спокойным. Просто я искал тебя без помощи магии, способами принятыми среди людей. Я знал, что ты не сможешь жить как обычный человек, и обязательно займешься чем-то сродни своему искусству. Остальное было делом времени. Ну, а как мне удалось выяснить, в какой именно из миров ты скрылся и где именно в этом мире ты обосновался – это уж, с твоего позволения, останется моей тайной. – Долго ты искал меня? – тихо спросил Даон. – Почти двести лет. – И как ты жил все это время? – Говорю – же, искал тебя. Служил в жандармах, в НКВД, в КГБ... А как жил ты? Впрочем, можешь не рассказывать... Врачевал людей и скотину, ворожил безмозглым девчонкам на женихов, и, должно быть, был не раз женат, помнится, ты был неравнодушен к смертным женщинам... – Да, Фаргирм, все правильно, все так и было, – кивнул Даон. – Только почему ты говоришь об этом с таким презрением? В моей жизни здесь было немало хорошего; и я, наконец, обрел покой. Ты, конечно, вряд ли меня поймешь. Ты всегда был другим; даже наше поражение тебя ни капли не изменило. Старик вздохнул, и вдруг пристально взглянул Фаргирму в лицо. – Что тебе нужно от меня, Фаргирм? – Сущие пустяки... Всего-навсего Талисман Хурана. Даон смертельно побледнел при этих словах, глаза его в ужасе округлились. Он порывисто вскочил, но тут же вновь опустился на стул под каменно-тяжелым взглядом Фаргирма. – Послушай... – выдохнул он, наконец, справившись с собой, – Я не могу понять, как ты узнал..., но не в этом дело... Ответь мне, Фаргирм, чего ты хочешь?! Ты ведь сам говорил еще тогда, что наш мир стал совершенно иным, и изменить что-либо уже не в нашей власти. Ты ничего не добьешься, какими бы силами ты не располагал; только разрушишь то, что еще уцелело. Или ты просто желаешь отомстить? – Я рад, что ты не стал унижать меня и себя ложью, отрицая, что Талисман у тебя, – спокойно и чуть насмешливо произнес маг, – Но ты напрасно беспокоишься о судьбе мира, который называешь нашим, – он не интересует меня уже очень давно. – Зачем же тебе тогда Талисман Хурана?! – тоном человека, загнавшего противника в ловушку, воскликнул старик. – Что ж, не вижу причин это скрывать... С его помощью я намерен взять власть здесь, в этом мире. В моем мире... Сперва в этой стране, – сделать это сейчас будет совсем несложно, а после и на всей планете. – Ты хочешь власти над людьми? – пробормотал Даон, и в его голосе звучало бесконечное удивление. – Но зачем?? Ведь мы... Я хочу сказать: Фаргирм, ты же не человек... Впервые за все время их разговора Фаргирм искренне рассмеялся. – Как ты до сих пор этого не понял, Даон. Человек остается человеком во всех мирах, сколько их ни есть, как бы он себя не именовал, и, кем бы ни считал себя сам. Пусть он даже бессмертен... почти бессмертен. Людям для их же собственного блага, – продолжил он, – нужен властитель возвышающийся над ними, неподвластный их ничтожным страстям и желаниям. Бессмертный, чье могущество беспредельно, а власть несокрушима, – кто еще сможет устроить их жизнь лучше? Здешнее человечество живет неправильно, многое нужно будет изменить... Лицо его хранило ледяное спокойствие, голос был бесстрастен, словно он размышлял вслух о вещах отвлеченных и малозначительных. Но глаза Фаргирма давали ясно понять: то, о чем он сейчас говорит, уже очень давно стало смыслом и целью его жизни. – Но вспомни: не ты первый ищешь власти над миром смертных; и ты должен помнить, что ничего хорошего из этого не выходило. Ни для этих миров, ни для наших собратьев. – Ты забываешь, Даон, кое о чем весьма важном, – те, о ком ты упомянул, желали обрести эту власть не для блага людей, и даже не ради самой власти. В ней они видели только орудие для достижения своих, не относящихся к делам смертных, целей. Кроме того, эту власть у них оспаривали им подобные. А в этом мире бросить мне вызов будет некому, – он высокомерно усмехнулся. – Хорошо, – старик устало махнул рукой, – может быть ты и прав, не знаю. Но вспомни, какими силами повелевает Талисман Хурана, кто и что подчиняются ему. Неужели, ты полагаешь, что удастся справиться с Теми, Кто За Пределом... – Даон опасливо понизил голос. – Тебе с ними не сладить, ты погибнешь, сам и погубишь невесть скольких людей, к которым причисляешь себя. – Но ведь удавалось же это создателю Талисмана? – Ты же знаешь, Фаргирм, Предшествующим было ведомо многое, что утрачено нами безвозвратно. – Это уже мои заботы! – отрезал Фаргирм. – Отдай мне Талисман Хурана и уходи в любой из миров, если боишься! Впрочем, можешь остаться, если хочешь. Мой мир достаточно велик. Старик вздохнул: – Я давал клятву... – Брось. Само Всемогущее Время освободило тебя от нее. Не осталось ничего из нашего прошлого, – в голосе Фаргирма прозвучала вдруг глубокая горечь. – Уже давно нет ни тех, кому ты давал ее, ни даже тех, чьим именем ты клялся. – Кто может знать это наверняка? – еле слышно прошептал Даон. Повисло напряженное молчание. – Послушай, Фаргирм, – вдруг умоляюще воскликнул Даон, – Я взываю к твоему разуму; ты ведь был едва ли не умнейшим среди нас... Ты сказал правду, уже нет почти ничего из того, что было дорого всем нам. Подумай, ну, сколько нас еще осталось, рассеянных в тысячах миров! Десятки? Сотни? Неужели же ты отринешь последнее, что еще... – Ну, хватит, – рявкнул Фаргирм, поднимаясь, – Ты отдашь мне Талисман Хурана?! Старик лишь покачал головой в ответ. – Очень жаль... За время, многократно меньшее, чем потребовалось бы самому тренированному и ловкому убийце, Фаргирм опустил руку в карман плаща, ладонь сжала рукоять. Не вынимая оружия, он нажал на спусковой крючок, мгновением позже осознав, что опоздал... Пробыв в одиночестве минут десять, лейтенант вышел из машины. Он постоял еще некоторое время, заложив руки в карманы и глядя в усыпанное ледяной крупой звезд прозрачное осеннее небо. Потом закурил, опершись на капот "Волги". Чувствовал он себя не вполне уютно, непонятная тревога, сверлила, не отпуская сердце. Василий отбросил уже второй окурок, когда из лесу, откуда-то издалека, донесся громкий сухой треск. Потом еще раз... И еще... Василий похолодел, вдруг поняв, что означает этот звук. Словно тугая, взведенная до отказа пружина внутри него начала стремительно разворачиваться. Рванув дверь, лейтенант выхватил из-под сидения короткоствольный автомат и, на бегу передергивая затвор, метнулся в лес. Туда где трещали выстрелы... Первая пуля, коротко взвизгнув, отскочила от невидимой преграды и, брызнув щепками, врезалась в потолок. Вторая, посланная вслед сразу за первой, разбила окно. В надежде, что у старика не хватит сил отразить все, Фаргирм выпустил подряд обойму. Когда затвор пистолета, лязгнув, загнал в ствол последний патрон, невидимое простым глазом свечение, окружавшее Даона, погасло, но в тот же миг оружие было выбито из руки Фаргирма, и грянувший выстрел угодил в потемневший от времени циферблат часов с кукушкой. А Даон уже занес, словно для удара, левую руку. Прямо в лицо Фаргирму устремился поток ослепительно белого, даже на вид, испепеляюще-горячего огня. Устремился и погас, встретив на пути маленькое облачко серого тумана. Дом содрогнулся от фундамента до крыши, с полок посыпались книги и нехитрая утварь. – Старик еще силен, – только и успел подумать Фаргирм, отражая последовавший почти сразу за первым новый магический удар и одновременно нанося свой... Стрельба внезапно прекратилась. Лейтенант замер на бегу, едва не упав. Напряженно вслушиваясь в шелестящую лесную тишину, он почувствовал вдруг, как мелко-мелко затряслась земля. Накатила и схлынула сгибающая плечи тяжесть. Одновременно к горлу подступила отвратительная тошнота, будто в животе зашевелился клубок змей. Через секунду все потонуло во вспышке красного огня... и перед глазами Василия возникло удивительное яркое видение. У подножия черных, зеркально блестевших скал, возвышавшихся над каменистой пустыней под темно-лиловым небом, стоял человек в белом одеянии. Его напряженный взгляд был устремлен к далекому горизонту, где на фоне бледного зарева грозно двигались исполинские тени. Лицо его почему-то показалось лейтенанту странно знакомым, но понять, на кого он похож, Василий не успел, видение исчезло, и он обнаружил, что сидит на холодной земле, обняв ствол молодой сосенки. Какое то время, пытаясь отогнать колючую резь в висках, он пытался сообразить: что с ним творится. Но тут вновь ослепительно блеснула багровая зарница, и словно пропасть разверзлась у него под ногами... Лампа погасла, сплющенная в лепешку, но зато ярко засиял кувшинчик матового стекла, неприметно стоявший на полке. Вот где ОН спрятан!! Мысль, как близка от него – только протяни руку – вожделенная цель, переполнила Фаргирма хищной радостью. Только на краткий миг он отвлекся, но и этого оказалось достаточно. Темное, цвета остывающего металла пламя взметнулось и опало на том месте, где стоял Фаргирм. Он остался невредим, но его невидимая защита исчезла, бесследно сожранная колдовским огнем. Только времени для второго удара у Даона уже не оказалось. Лишь несколько бессвязных слов, отозвавшихся мгновенной, но почти непереносимой болью во всем теле, произнес Фаргирм про себя... Где-то бесконечно далеко, в иной вселенной, услышав долетевший через неизмеримые бездны зов, пробудилось спавшее, уже Бог весть сколько лет в глубочайшей пещере, бесформенное чудовище. Представить такое был не в силах разум человека, и оно бросило мимолетный взгляд, сквозь толщу времени и пространства на крошечную планетку, вращающуюся вокруг тусклой маленькой звездочки, чтобы тут же погрузиться в сон... В этот миг, на едва пришедшего в себя лейтенанта дохнуло вдруг из ниоткуда запредельным космическим холодом, и что-то, чему не подобрать названия, краем своим задело его сознание, едва не сведя с ума... Даон закричал, и крик этот, исполненный непереносимой боли и муки, прозвучал для его противника победной музыкой. С искаженным, мертвым лицом старик, скорчившись, рухнул на пол. Мельком пожалев об истраченных без толку патронах, Фаргирм принялся готовить последнее, добивающее заклятье, представавшее перед его внутренним взором в виде огненного копья, направленного в неподвижно распростертую фигуру. Уже побежали по стенам быстрые темно-фиолетовые отблески, уже заклубилась в воздухе мутная дымка... ... Но тут Даон, должно быть, собрав остаток сил, сделал ответный выпад. Даже многократно усиленный, он не смог бы причинить магу ни малейшего вреда, но целью его на этот раз был не Фаргирм. Направленный в самое слабое звено колдовских сплетений, он вдребезги разнес их. Шар оранжевого плотного огня возник под потолком и беззвучно лопнул, осыпав все вокруг множеством искр. Покачнувшись, Фаргирм скрежетнул зубами – освобожденные магические силы, подобно разорвавшейся цепи больно ударили его. Даон уже вновь стоял на ногах, и вновь схлестнулись невидимые всесокрушающие смертоносные потоки энергий... Лопались, как хрупкие прутики, толстые бревна, со свистом летел вверх сорванный с крыши тес... А свет, лившийся из кувшинчика, с каждой секундой разгорался все сильнее, обычный человек давно бы ослеп, но сражающееся обращали на него не больше внимания, чем обычные люди – на неяркое осеннее солнце.