Текст книги "Приключения 1969"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

– Почему через семь дней? – устало спросила Лилия. – Разве за такой короткий срок вы успеете закончить ваши обширные строительные дела?

– Да поймите же, все рушится! – прошептал Вейснер. – Вы согласны?

– Я подумаю о вашем предложении, – любезно ответила она. – Во всяком случае, я бесконечно благодарна вам за высокую честь.

– Но по крайней мере вы разрешите проводить вас домой? – вкрадчиво спросил Вейснер. – Мы ведь должны обсудить все это... У меня есть с собой французский коньяк... Неужели вам не хочется взять отпуск из этого ада хотя бы на одну короткую ночь?

– Извините меня. Я очень устала. Завтра вы можете подождать меня здесь, и я дам вам ответ. А сейчас, простите, я еле держусь на ногах... До свиданья, Курт.

– До свиданья, милая Лилия, – ответил Вейснер и поцеловал ей руку, но глаза его сузились от досады. И когда госпожа Калнынь, ласково кивнув ему, исчезла в переулке, он, подумав немного и решительно нахмурив брови, последовал за ней, но она не заметила этого...

Она шла очень медленно, часто останавливаясь и пытаясь закурить сигарету, но огонек зажигалки все время задувало ветром. Несколько раз по пути у нее проверили документы, но, едва увидев удостоверение в коричневой обложке, почтительно уступали дорогу.

У нее мучительно болела голова, и это было очень плохо, потому что она никак не могла собраться с мыслями и хорошенько обдумать несколько важных решений, которые ей предстояло принять в эту ночь. Проглотив таблетку, она некоторое время постояла на холодном ветру, пытаясь взять себя в руки.

Ей так и не прислали радиста взамен погибшего несколько месяцев назад, и у нее оставался единственный выход: снова воспользоваться резервной рацией, спрятанной у нее в доме, как она сделала однажды, в прошлом году. Вести передачи из дому ей разрешили только в особенных, исключительных случаях, не чаще одного раза в пять-шесть месяцев, причем передача должна была длиться не больше трех минут, иначе ее могли запеленговать. Но сегодня, по мнению Лилии, сложились как раз такие исключительные обстоятельства, а опасность того, что ее засекут, была в общем невелика, ибо немецкая служба радиоперехвата в связи с предстоящей эвакуацией гестапо действовала не так четко и оперативно, как в начале войны.

Именно об этой эвакуации она хотела срочно сообщить генералу Озолиню в Москву и еще о том, по какой дороге поедут машины с секретным архивом, ибо план вывоза документов был уже составлен Ланге и копия этого плана лежала у Лилии в сумочке.

Кроме текста радиограммы, ей еще нужно было обдумать, оставаться ли и дальше с Ланге или воспользоваться предложением Вейснера и поехать с ним в Кенигсберг, где, как она знала, сосредоточивалось сейчас большое количество фашистских войск и строились оборонительные укрепления. Покинув Ригу, гестапо переставало быть тем исключительно важным объектом, ради которого стоило продолжать службу в этом учреждении, и, напротив, пребывание в районе Кенигсберга могло бы стать очень полезным.

Нахмурившись, Лилия напряженно искала правильное решение, а рядом с мыслями о Ланге и о Вейснере в мозгу возникали неясные видения, мешавшие ей сосредоточиться. Она пыталась прогнать их и думать о деле, но картины, всплывавшие в памяти, становились все ярче, и Лилия ничего не могла с этим поделать.

Она видела себя в Краславе, маленьком городке близ Даугавпилса. В 1918 году, во время немецкой оккупации в Краславе, так же как в России, была создана организация коммунистической молодежи, и Лилия, которой тогда исполнилось 16 лет, вступила в эту организацию и расклеивала на стенах домов листовки, отпечатанные в подпольной типографии. После ноябрьской революции в Германии немцы стали готовиться к эвакуации, а в Краславу, перейдя линию фронта, вернулись большевики, латышские стрелки.

...Вот в эти дни она и познакомилась с Суреном Дадиани, со своим будущим мужем. Он был красноармейцем в соседней, русской роте. С ним она уехала из родных мест, когда его часть отошла к границе.

...Лилия вошла во двор и присела на крыльцо. У нее не было сил подняться на ступени. Она закрыла глаза и не заметила, как в темной арке ворот остановилась чья-то фигура. Это был Вейснер, ожидавший, когда Лилия откроет дверь, чтобы все-таки добиться своего и последовать за нею...

А Лилия в это мгновение находилась в маленькой комнатке на Патриарших прудах в Москве, где они жили с Суреном и где родился в 1924 году их сын Янис... Сурен закончил авиационную школу и стал летчиком, а Лилия зубрила немецкий язык, избрав профессию учительницы. Оба они вступили в партию в дни Ленинского призыва, поклявшись всю жизнь плечом к плечу вместе бороться за торжество идей социализма и коммунизма. Но через три года им пришлось расстаться. В буржуазной Латвии нарастала угроза фашистского переворота. Мятеж колчаковского офицера Олиня в Валмиере был подавлен, но правые силы во главе с Ульманисом и Бергом рвались к власти, поддерживая тесную связь с немецкими фашистами... Лилия увидела лицо старого коммуниста Озолиня, рекомендовавшего ее в партию, его серые глаза, окруженные сеточкой морщин, услышала глуховатый голос: «Вам будет там тяжело одной с сыном, но мать с ребенком вызывает меньше подозрений... Рано или поздно наша родная Латвия вернется в семью советских народов, и вы поедете, чтобы приблизить этот час!.. Посоветуйтесь с мужем, подумайте. Вы можете отказаться».

– От партийных поручений не отказываются, – только и сказал Сурен, выслушав ее, а потом они до утра просидели молча, прижавшись друг к другу.

...Порыв ветра сорвал с нее меховую шапочку. Лилия достала из сумочки ключ и открыла дверь. Квартира встретила ее теплом и уютом давно обжитого жилья. Раздевшись, Лилия остановилась посреди комнаты, опустив руки, словно раздумывая, чем бы ей заняться. Взгляд ее упал на кровать Яниса, стоявшую за ширмой. Она отодвинула ширму. На подушке виднелась небольшая вмятина. Лилия обхватила подушку руками и зарылась в нее лицом. Казалось, она уснула. Все было тихо вокруг, и, если бы сейчас Вейснер вошел в квартиру, он решил бы, что здесь никого нет, но он по-прежнему оставался у ворот, ожидая, когда Лилия разденется и включит свет.

...Что же было самым трудным за все эти годы? Наверно, притворяясь покорной и ко всему равнодушной, вырастить Яниса настоящим мужчиной. Сколько бессонных ночей она провела, думая о том, какие слова ему сказать, чтобы он не догадался о том, кто она, и в то же время понял, что такое Честь, Мужество и Долг!.. Ей удалось это, да, да, удалось! Она гордилась сыном и мечтала показать его Сурену. Но он видел Яниса всего лишь несколько секунд при лунном свете, а затем расстался с ним навсегда... Гитлер готовил войну, и Лилии пришлось остаться в Прибалтике. Она узнала, что награждена орденом Красного Знамени, но так ни разу и не надела его и даже не увидела...

Но самыми тяжкими и страшными были последние два года, когда Лилия не могли быть вместе с Янисом и молча терпела его презрительный взгляд... А теперь его нет...

Она встала, бесцельно прошлась по комнате. Было тихо, как в склепе.

– Янис! – шепотом позвала Лилия.

За ширмой что-то скрипнуло, и она, наклонив голову, с напряжением прислушалась, словно вдруг поверив, что там действительно мог кто-то быть.

– Янис! – повторила она. – Янис! Янис!

Ее крик забился под низким потолком и замер. Она упала на пол, и из ее груди вырвался стон. Потом она затихла. Взглянула на часы и прошептала:

– Пора!

Она достала из-под кровати большую кожаную сумку, с которой когда-то ходила в лес, присела на корточки и включила питание передатчика. Быстро написав на клочке бумаги несколько цифр, она ровно в четыре часа семнадцать минут утра простучала:

– Маяк! Маяк! Вызывает Астра! Слышите меня? Отвечайте!

– Я вас слышу! – раздалось в ответ.

– Примите сообщение. Двенадцать, триста сорок шесть, пятьдесят четыре, восемьсот семьдесят один...

Внезапно ей показалось, что на нее кто-то смотрит. Она вскочила и обернулась. Сзади стоял Вейснер с пистолетом в руке. Тонкие губы его кривились.

– Вам придется прервать ваше интересное занятие и пойти со мной, дорогая Лилия, – сказал он.

– Хорошо, – ответила она спокойно. У нее не было с собой оружия. И она передала все, что хотела.

– Жаль, – сказал на крыльце Вейснер, поднимая меховой воротник шинели. – Жаль, что не будет маленького уютного домика, а будет допрос и после него расстрел.

– Домика действительно не будет, – холодно ответила Лилия. – Но насчет расстрела вы поторопились, Вейснер. Вернее, сказали далеко не все. Дело в том, что расстреляют не только меня. Расстреляют нас обоих. Ведь не кто иной, как вы, сообщили мне, где находится подземный завод, и именно сведения, полученные от вас, помогли советским летчикам превратить его в развалины. Кроме того, вы были настолько любезны, что регулярно ставили меня в известность о строительстве очередных военных объектов, после чего одни из них были разрушены подпольщиками и партизанами, а другие стерты с лица земли авиационными бомбами. Мне кажется, что оберштурмбаннфюрер Ланге не захочет лишить меня вашего общества и мы умрем вместе, как истинные влюбленные из старой немецкой сказки. Конечно, если вы... – Тут голос ее стал жестким и властным, – если вы немедленно не оставите меня в покое и не забудете о том, что увидели!

– О, вы серьезный противник! Вы настоящий противник, Лилия! – с уважением сказал Вейснер. – И на первый взгляд может показаться, что вы не оставили мне выхода... Но выход есть.

Он поднял пистолет и три раза выстрелил ей в грудь, затем, оглядевшись, выбежал на улицу, а Лилия, уронив голову, медленно, словно с облегчением, опустилась на порог своего дома.

Утром ее тело нашли шуцманы и доложили о случившемся оберштурмбаннфюреру Ланге. Он не стал заниматься расследованием убийства, так как в этот же день сел в машину и срочно отбыл по направлению к Лиепае, захватив с собой самые важные документы из архива. Но грузовики с документами были на шоссе захвачены партизанами, охрана убита, а сам начальник гестапо еле унес ноги.

На улице же Пернавас люди долгое время считали, что Лилию пристрелили подпольщики в отместку за то, что она пошла служить к фашистам и предала собственного сына.

Отдыхая в Риге этим летом, я забрел однажды в воскресенье на старое Матвеевское кладбище и долго блуждал по аккуратным, посыпанным песком дорожкам, читая надписи на покосившихся крестах и мраморных памятниках. Здесь были похоронены участники революций 1905 и 1917 годов, герои Великой Отечественной войны, многие латышские писатели и поэты. Был тихий солнечный день. По синему далекому небу беззвучно плыло одинокое облако, и прозрачная тень медленно скользила по печальным ивам и березкам, задумчиво склонившимся над оградами. На кладбище было безлюдно, и я не спеша брел по аллее, размышляя о тех, кто когда-то любил, страдал и боролся, а теперь лежал тут, под каменными плитами...

Недалеко от ворот я увидел высокий памятник из серого гранита, увенчанный красной мраморной звездой. На постаменте был искусно вырезан белый, нежный цветок, издалека выделявшийся на темном фоне, а над цветком сияли золотые буквы... Простые и строгие очертания памятника поразили меня, и я, приблизившись, прочел необычную надпись: «Майор государственной безопасности, член Коммунистической партии с 1924 года, Герой Советского Союза Лилия Ояровна Калнынь. Родилась в 1902 году. Погибла при выполнении боевого задания 12 мая 1944 года. Ян Суренович Калнынь. Комсомолец и боец Советской Армии. Пал смертью храбрых 12 мая 1944 года. Вечная слава героям, погибшим в борьбе за освобождение нашей Родины!»

Я обошел памятник кругом и неожиданно заметил седого полковника-летчика с непокрытой головой, склонившегося к подножию. Он осторожно положил на зеленую траву несколько алых роз и выпрямился, скорбно глядя на белый цветок из камня. По его щеке скатилась слезинка.

Я подождал полковника за воротами и, попросив извинения, заговорил с ним. Его звали Сурен Константинович Дадиани.

Он и рассказал мне историю, которую вы прочли.

Е. Мухина
СУРОВАЯ ЮНОСТЬ

Воспоминания разведчицы

1

Набирая высоту, самолет летит через горные хребты Кавказа за линию фронта – над туманными вершинами гор, над Дарьяльским ущельем, где течет неугомонный Терек. Сильная качка. Полторы тысячи десантников будет выброшено этой декабрьской ночью в районы Северной Осетии. Задание: соединиться с нашими войсками, которые должны выйти через Пехинский и Марухский перевалы, совместно пойти в наступление и окончательно выгнать фашистов с Кавказа.

Летим мы недолго. Первый сигнал: приготовиться. Мы прикрепляем карабины за кольца и еще раз проверяем подвесную систему. И вот красный сигнал. Открываются двери самолета. Первыми прыгают три наших товарища: две девушки и парень.

Двери закрываются, и мы летим дальше. Следующими прыгают еще трое. В этой тройке моя любимая подруга Даша. За ними – еще группа, а потом уже должны прыгать и мы. Остаемся в самолете трое. Проходит минут пятнадцать, не больше.

Дверь снова открыта. Мы встаем. К отверстию подходит Сашка Зайцев, потом Полина Свиридова. Оттолкнувшись ногами, лечу в черную пасть ночи и я.

Мой район – почти под самым Нальчиком.

Парашют открылся. Все в порядке! Я вижу приближающуюся землю. Крепко сжимаю ноги в коленях. Но опускаюсь не на ноги, а больно падаю на правый бок. Чем-то будто обожгло колено. Быстро тушу парашют. Скомкав его как попало, пригибаясь к земле, бегу до небольшой расщелины. В ней и прячу полотнище. Мозг работает четко. Снимаю с себя комбинезон. Остаюсь в поношенном гражданском пиджаке и платке. Теперь я просто девчонка и ничуть не похожа на разведчицу. Вытаскиваю обратно парашют. Прислушиваюсь. Ни звука, ни души вокруг. Стоит такая тишина, что слышно, как где-то журчит горный ручеек, стекает и бьется о камни. Заворачиваю комбинезон в парашют и снова заталкиваю в расщелину. Сверху заваливаю камнями. Иду по направлению Нальчика. Надо найти безопасное место и спрятать рацию, но пока буду ждать рассвета. Забираюсь подальше в горы. По карте устанавливаю, что нахожусь в семнадцати километрах от Нальчика.

Вот и хуторок, о котором мне рассказывал начальник разведки. Я хорошо запомнила задачу: мне надо разведать этот район в окружности до пятнадцати километров.

Наступает долгожданный рассвет. Отсюда хорошо видно, как внизу по дороге снуют немецкие машины. Рацию я замаскировала в небольшой пещерке, по ее стене ручейком сбегала ледяная вода. Удобное место – не видно снаружи, сколько ни приглядывайся. Оставив приметы, понятные только мне, иду на хутор. Почему-то мне сейчас не страшно.

Около хутора – немецкие траншеи, замаскированные пулеметные и минометные точки. Да, враги здесь укрепились сильно. Надо отметить на карте эти огневые точки, а ночью обязательно передать нашим...

Три дня, прячась от фашистов и от жителей, засекаю расположение войск противника, а ночью сообщаю по радио нужные координаты. Теперь осталось разведать район самого Нальчика. Знаю, что там особенно опасно. Но я ничуть не похожа на разведчицу.

И вот уже ни одного места не осталось в заданном мне районе, где бы я не побывала. Уже две недели я нахожусь в тылу фашистов. Наши должны наступать, но почему-то их не слышно. Я выбрала наблюдательный пост на небольшом выступе в пещерке. Очень плохо с едой. Сухого пайка мне хватило только на восемь дней. Несколько раз ходила на хутор днем за едой. У самих-то жителей нет почти ничего, но они давали картошку. О, на картошке можно жить, да еще как!

Главное – у меня была свежая родниковая вода, она стекала по стенке из расщелины.

На четырнадцатый день с утра наши начали артиллерийскую подготовку. Как хорошо они били по тем точкам, которые были переданы мной! Молодцы ребята!

К обеду наши самолеты прилетели бомбить врага и под Нальчиком. Часам к четырем наши пошли в наступление.

Мы, разведчики, знали, что после освобождения должны собраться в Нальчике. И вот мы в разведотделе. Сашка пришел весь грязный, полуседой. Видно, не выдержали нервы. Да и как выдержать? Он попал в самый центр артиллерийского обстрела. Нигде не могли найти Полину Свиридову. Может быть, она попала в плен, но скорее всего погибла, выполняя задание. Полина! Погибла дорогая моему сердцу, самая душевная и храбрая среди наших девчат. Сашка успокаивал меня, но я плакала, как ребенок. Даша пришла на третий день после освобождения города. С ней – еще четыре наших разведчика.

Так закончилось мое первое задание после окончания разведшколы. В эту школу я попала неожиданно, хотя в армию, на фронт стремилась с первого дня войны.

2

Мы жили в маленьком абхазском селении. Однажды осенью горная речка разлилась, чуть не затопила дома. Той ночью вода почти убыла. К утру она только оставила везде свои следы. Отец с утра ушел ловить рыбу. Ее очень много после разлива. Отступая, река оставляла ее в грязных лужах.

Наконец-то, пока отца нет, я могла уйти в город. Это для меня хороший момент. Отец, по-моему, догадывался, что я хочу в армию, но ничего не говорил. Но я знала: он ни за что не позволит. Старшая сестра уже ушла по комсомольскому призыву. Дома надежда только на меня. Была я как мальчишка. Работала с отцом везде, помогала строгать, тесать, когда он нанимался строить дом или сарай. Он был хороший столяр и плотник, только старый, больной. За неимением сыновей он всегда брал с собой меня.

Уже несколько дней я не была в военкомате. Что ходить, мне уже столько раз отказывали, хотя я хочу туда, где сражаются с фашистами.

Перекинув через плечо связанные туфли, я иду, шлепаю босыми ногами по раскисшей дороге. До военкомата десять километров. Для меня это ерунда, полтора часа ходьбы. Иду, а сама все думаю: откажут сегодня или нет? Мне всего шестнадцать. Сестре Моте, что в армии, уже девятнадцать. Она старшая, и ее взяли, а мне отказывают и еще смеются. Очень я скучала без нее. Учились мы с ней вместе в интернате. Отличницами были. После семилетки и она и я из интерната ушли. Сестра поступила работать в порт, в морскую охрану. Носила черную шинель и стояла на посту с винтовкой. Я завидовала ей. Но сама поступила учиться в художественную школу. Началась война. Сестра сразу же вступила в армию. Я оставила художественную школу, поступила на полуторагодичные фельдшерские курсы. Но разве можно ждать полтора года, когда фашисты наступают на нас с такой силой? Вот уже сентябрь, а я еще дома. Каждое утро я иду в военкомат и прошусь на фронт. Комиссар мне отказывает. Как-то я решила поговорить начистоту и услышала в ответ: мала еще. И вот опять я иду этим сентябрьским утром. Мне почему-то сегодня весело. По дороге навстречу – курсанты. Спешат к реке, где затопило их лагерь. Бросают шутки по моему адресу. А я не обижаюсь. Мне почему-то кажется, что сегодня в военкомате не откажут.

Вот и город. Последний спуск к вокзалу. Около вокзала мою ноги и надеваю туфли. Так их долго можно носить. Надо беречь обувь. Если не возьмут в армию, то в чем буду ходить на работу? От вокзала до военкомата еще три километра. Иду и думаю про себя: «Если бы я была парнем, то давно бы ушла на фронт, а девчонку кто возьмет, да еще с таким ростом – 149 сантиметров? От горшка два вершка».

В военкомате почему-то мало народу. Заглядываю в окно. Комиссар у себя. Вдруг опять откажет? Набираюсь храбрости, стучусь.

– Войдите! – отвечает голос из-за двери. Выждав секунду, захожу.

На лице комиссара улыбка:

– Ну что, опять пришла проситься? Куда б тебя направить?

– Как куда? На фронт, конечно, – отвечаю я. – Не на рыбную же ловлю я пришла проситься. Мы вчера и так наловились с отцом, да он и сейчас ушел ловить.

Я шучу, а сама боюсь, что опять откажут. Так и есть.

– Ну, на фронт нельзя, а вот есть такая школа, в школу, пожалуй, можно тебя направить... Пока окончишь ее – и подрастешь.

А сам глядит на меня и смеется. Тут и лопнуло мое терпение.

– Вы не должны смеяться так, товарищ комиссар! Вы думаете, что я маленькая. Я же все знаю, на что иду и куда. Знаю, что творится там, на фронте. Я хочу помочь фронту, а вы смеетесь!

В кабинете сидел незнакомый лейтенант и что-то писал. Тут он поднял голову, а комиссар все смотрит на меня и улыбается.

– Ну, хватит! Садись. Ты вот горячишься, а сама не знаешь, как опасно там, куда мы тебя хотим послать учиться. Пошлем мы тебя в школу радистов-разведчиков глубокого тыла противника. Выбросят тебя, – говорит комиссар уже серьезным тоном, – на территорию, занятую немцами, с парашютом, и ты должна передавать все, чему тебя научат в этой школе. А может и так случиться, что попадешь в руки к фашистам, что тогда, а?

Делать нечего, надо отвечать. С минуту думаю и говорю:

– Вы меня только пошлите и, если надо, учите, а что и как, я пока гадать не буду. Но знаю одно: хоть двадцать раз я прыгну в тыл к врагу, если это надо будет для Родины, для победы. К тому же я не боюсь прыгать с парашютом. Я уж пять раз прыгала с вышки и один раз с самолета в Эшерах.

После этих моих слов оба они захохотали на весь кабинет. Так они смеялись, так смеялись, до слез аж прошибло, а я стою и смотрю то на комиссара, то на лейтенанта. От обиды даже закрыла лицо руками и заплакала. Плачу я редко, но на этот раз не могла сдержать себя.

– Пошлем тогда ее, раз она прыгала, – сказал, наконец, лейтенант. – Повезло ж тебе, девушка, направляем тебя в разведшколу от штаба Закфронта. Приходи завтра и захвати с собой комсомольский билет и, если есть, паспорт. Только пораньше приходи.

Я выбежала на улицу, даже забыв поблагодарить. Бегу, а у самой все на языке вертится, хочется сказать каждому, что меня берут в армию. Скорее домой, собираться. Завтра уезжаю!..

Так я и стала разведчицей.