Текст книги "Севастополь (сборник)"

Автор книги: Автор Неизвестен

Ревякин тяжело вздохнул.

– Если у вас нет надежного, хорошо законспирированного помещения, имею указание связать вас с человеком, который здесь работает по заданию разведки флота. На этого человека вы можете спокойно положиться. Он коммунист, коренной севастополец, старый моряк, хорошо известный командованию. Кличка его «Доктор». Так и будете его звать. Рация будет у него, и все материалы передавайте ему "для Любочки". Любочка – кличка нашей радистки. Она будет работать с Доктором. Только предупреждаю: кроме вас, никто из ваших подпольщиков не должен знать Доктора и Любочку, и они к вам ходить не будут.

* * *

Выполняя задание командования флота об усилении разведки, Ревякин при помощи Галины Васильевны, работавшей в морской комендатуре, устроил Горлова и Балашова в порт грузчиками. Им он поручил наблюдение за передвижением транспортных судов, переброской грузов и войск.

Сама Галина Васильевна перешла на работу уборщицей в разведотдел одной из немецких воинских частей на Лабораторной улице.

Наблюдения за вражескими кораблями в бухтах, в особенности в Южной, вели Александр Мякота и члены его группы – рабочие Анатолий Сорокин, Калинин и Нелли – смелая разведчица, диверсантка. Как специалиста, немцы часто посылали Мякоту на суда для ремонта электроизмерительных приборов и моторов. В качестве помощника он обыкновенно брал с собой Нелли, своей красотой привлекавшую внимание и симпатии неприятельских моряков. Особенно радовались ее появлению на судах румынские команды, работавшие на мелких и буксирных катерах. Охотно болтая с красивой девушкой, матросы-румыны откровенно выражали свое недовольство войной, ругали гитлеровцев и выбалтывали очень ценные для подпольщиков сведения о немецком флоте.

День памяти Владимира Ильича Ленина подпольная организация решила отметить боевыми делами.

В ход были пущены материалы, полученные Ревякиным от Волуйко.

17 января Нелли заложила самовоспламеняющееся вещество в большой катер, стоявший в Казачьей бухте. Когда на катере возник пожар, румынская команда оказалась на берегу. Пламя быстро охватило все судно, и оно сгорело.

На другой день наши летчики подбили в море немецкий танкер, шедший из Румынии в Севастополь с нефтью.

Бомбой было повреждено управление танкера и сделано несколько пробоин в корпусе. Поверхность моря вокруг судна покрылась красно-коричневым глянцем.

На помощь танкеру из Севастополя оккупанты срочно выслали аварийную бригаду из немцев и русских рабочих. В числе других Мякота направил на танкер двух своих подпольщиков, слесарей Калинина и Сорокина, снабдив их самовоспламеняющимся веществом.

Бригада провозилась целые сутки, кое-как заделала пробоины, но рулевое управление танкера ей не удалось восстановить.

Гитлеровцы вызвали буксир, а рабочих отправили обратно в Севастополь.

Пока ожидали буксир, на танкере возник пожар. Ярко вспыхнула нефть, корабль затонул. Из команды спаслись немногие.

20 января Горлов и Балашов работали на выгрузке медикаментов и перевязочных материалов с баржи. Укладывая груз на берегу, они заложили и туда самовоспламеняющееся вещество. Возник пожар. Было сожжено и испорчено более двухсот ящиков и тюков.

В ночь с 21 на 22 января Ревякин организовал вылазку в развалины. Переодевшись в немецкую форму, он, Горлов, Балашов, Анзин и Пиванов обстреляли немецкие патрули в районах Малахова кургана и Куликова поля. Ночные «прогулки» в развалины давно уже были из осторожности прекращены. Автоматные очереди по патрулям явились большой неожиданностью для гитлеровцев.

А 23 января в городе произошло событие, которое вызвало среди оккупантов новую панику.

Около двенадцати часов ночи на станцию Севастополь из Симферополя прибыл большой эшелон с боеприпасами. Эшелон был поставлен недалеко от станции и находился под сильной охраной. И вдруг в два часа ночи в вагонах начали взрываться снаряды. Зарево пожара осветило город. Снаряды рвались до шести часов утра, искалечив железнодорожные пути, депо, много паровозов и подвижного состава.

6 февраля из Симферополя в Севастополь прибыл вагон с продовольствием для снабжения немцев-железнодорожников. В этом вагоне работал грузчиком комсомолец Володя Боронаев, член симферопольской молодежной подпольной организации. Боронаев был хорошо знаком с комсомольцем Виктором Кочегаровым и его отцом. После раздачи продуктов немцам он пошел ночевать к Кочегаровым. Вечером Виктор пригласил к себе Милу Осипову, Мишу Шанько и познакомил их с Боронаевым. Засиделись за полночь. Не отрываясь, слушали комсомольцы рассказ Боронаева о работе симферопольских подпольщиков.

– 23 января у вас взлетел на воздух эшелон, – говорил им восторженно Боронаев. – Знаете, кто взорвал? Наши симферопольцы.

– Как же они это сделали? – спросила Осипова.

– Мы имеем связь с партизанами. Из леса получаем мины. Этими минами и взрываем поезда. Я и вам две штучки привез. Спрятал их у себя в вагоне. Утром передам их тебе, Виктор, и научу, как с ними обращаться. Сами будете взрывать и поезда, и пароходы.

Осипова и Шанько уходили от Кочегаровых, полные радостных планов.

Но их мечтам не суждено было осуществиться. Как выяснилось впоследствии, гестаповцы следили за Володей Боронаевым еще от Симферополя. Пока он был у Кочегарова, немцы обыскали вагон, обнаружили мины, а утром арестовали его, Виктора Кочегарова и его родителей – отца Владимира Яковлевича и мать Татьяну Яковлевну. В тот же день были арестованы Людмила Осипова и Миша Шанько.

Поздно ночью, когда Гузов, Захарова и Ливанов еще работали в типографии, а Ревякин с Лидой готовили к отправке на Большую землю новые разведывательные данные, дом Ревякиных был окружен гестаповцами. Раздался стук в окно.

– Кто-то чужой! – Ревякин быстро собрал бумаги со стола и, бросив их в подземелье, предупредил товарищей об опасности.

Те потушили свет и замерли. Замаскировав вход в подземелье, Ревякин велел Лиде лечь в постель. Та не соглашалась.

– Лучше я пойду открою, а ты спрячься в подземелье.

– Нет, нет, ложись: не забывай, ты больна и ничего не знаешь.

Стук в окно повторился.

Ревякин вышел в сени и открыл дверь. Яркий свет электрического фонарика мгновенно осветил его, и он очутился в руках гестаповцев.

– В чем дело, господа? – спросил он по-немецки, не пытаясь сопротивляться.

– Почему долго не открывали дверь?

– Мы спали, нужно было одеться.

– Вы Саша Орловский? – услышал Ревякин свою подпольную кличку от стоящего перед ним начальника СД Майера. Не теряя самообладания, Ревякин спокойно ответил:

– Я Александр, но не Орловский, а Ревякин.

– Знаю, – усмехнулся Майер, испытующе вглядываясь в лицо Ревякина. – Мы вас разыскиваем давно.

Ревякин сделал удивленное лицо.

– Я никогда ни от кого не прятался. Работаю учителем в школе и все время проживаю в этом самом доме.

– И это знаю, господин Ревякин. На вас получена нехорошая характеристика. Надеюсь, вы поможете мне распутать это дело.

– Не знаю, что за дело.

– Где у вас типография? – строго спросил Майер, надеясь неожиданным вопросом смутить Ревякина.

– Это клевета, господин начальник, – также спокойно ответил Ревякин. – Все мое хозяйство – это больная жена, которая должна скоро родить, и две почти пустые комнатки.

– Говорите правду!

– Я говорю с полным сознанием того, что меня ожидает за ложные показания.

Гестаповцы произвели тщательный обыск. Несколько раз заглядывали в сундук, под кровати, в шкаф, в печку, развалили дрова, лежавшие около плиты. Подземелье и электрический провод в стене были так хорошо заделаны, что гестаповцы их не нашли. Спокойное непринужденное поведение Ревякина сбивало с толку опытного гестаповца.

– Пойдемте с нами, – приказал он.

Услышав, что мужа забирают, Лида вскочила с постели и испуганна закричала:

– Саша, Саша!

– Вы, мадам, не волнуйтесь, – сказал ей Майер. – С вашим мужем мне нужно немножко поговорить. Все будет хорошо. Очень хорошо, уверяю вас, мадам.

Лиду била нервная лихорадка, она вся дрожала, зубы стучали. Шатаясь, она вышла в сени, потом во двор, на улицу, вглядывалась в ночную темень, прислушивалась. Кругом было тихо, так тихо, что она ясно слышала биение своего сердца. "Сашу взяли, Сашу взяли", – шептала она.

Лида заперла двери, проверила ставни и сообщила в подземелье, что муж арестован.

– Серьезно или как? – растерявшись, невпопад спросил Пиванов.

– Не знаю, – ответила Лида. – Искали типографию.

– Неужели предательство? – изумился Гузов.

– Не может быть, – уверенно возразила Женя. – Если бы было предательство, тогда бы они и типографию нашли.

– Да, но приезжал сам начальник СД, знает Сашину кличку, назвал его "Орловский", – упавшим голосом рассказывала Лида. – И вообще уходите скорее. Спрячьтесь до рассвета у тети Наты.

– Знаешь, Лида, – твердо заявил Гузов, – мы все здесь останемся. До утра отпечатаем листовку и пустим ее по городу. Я думаю, этим мы отведем подозрение от вашего дома и от Саши.

С предложением Гузова все согласились. Оно было разумно.

Подпольщики терялись в мучительных догадках, почему арестован Ревякин. Все скоро разъяснилось.

К концу дня дежуривший на улице Толя увидел, как у дома Ревякина остановились два легковых автомобиля. Из одной машины вышли начальник СД Майер и румынский офицер. Из другой, в сопровождении двух гестаповцев, вылез человек в румынской шинели с приподнятым воротником. Прихрамывая, этот человек повел гестаповцев во двор Ревякиных. Толя мгновенно взбежал на горку и, спрятавшись за большой камень, стал наблюдать, что делалось во дворе. Около собачьей будки, маскировавшей выход из подземелья, хромой человек в румынской шинели что-то показал Майеру. Когда этот человек повернулся и стало видно его лицо, Толя застыл в ужасе. "Людвиг! – чуть не закричал он. – Вот кто предал Сашу!"

Людвиг Завозильский работал в подпольной организации паспортистом. Год назад он вместе с двумя своими братьями был привезен с партией пленников из Польши в Севастополь на работу. Братьев его гитлеровцы вскоре расстреляли, искали и Людвига, но он в это время лежал в больнице и был спасен подпольщиками.

Людвиг хорошо знал немецкий язык и в совершенстве владел граверным искусством.

Подпольной организации крайне нужен был человек, умеющий изготовлять фиктивные документы, штампы, печати и подделывать подписи на немецком языке. Ревякин решил использовать Завозильского для этой работы… Подпольщики, близко ознакомившись с ним, убедились, что он малоустойчивый человек. Выросший в капиталистическом государстве и являясь выходцем из зажиточной семьи, Завозильский пришел в подполье не по идейным убеждениям, а как человек, загнанный фашистским террором.

Мальчик продолжал следить. Гестаповцы отбросили в сторону собачью будку, разрыли землю, открыли люк и заглянули в подземелье. Послышались изумленные восклицания и громкий разговор немцев. Оставив часового с автоматом, все они уехали.

Минут через сорок к дому Ревякина снова подъехал Майер, а за ним грузовая машина с немецкими солдатами и гестаповцами. Они оцепили дом, вытащили все из подземелья, погрузили в машину и увезли. В доме осталась засада.

После того, как типография оказалась обнаруженной, были арестованы Лида Ревякина, Женя Захарова, Иван Пиванов, Георгий Гузов и Люба Мисюта, которых знал и предал в лапы палачей иуда Завозильский.

Однако, несмотря на все трудности, подпольная организация сохранилась и не прекращала борьбы с оккупантами. Мякота продолжал ходить на работу в мастерские. У него на квартире хранился запасной радиоприемник, собранный по заданию Ревякина Андреем Максюком. Мякота и Максюк уже принимали по этому приемнику сводки Совинформбюро и передавали подпольщикам и рабочим.

За полтора года работы подпольная организация сумела объединить вокруг себя широкие массы населения. Для севастопольцев подпольная коммунистическая организация давно стала маяком, излучавшим свет любимой социалистической Родины. Они полюбили тайную коммунистическую газету "За Родину!" и выхода каждого номера этой газеты ожидали с большим нетерпением.

Весть о захвате гестаповцами подпольной типографии и об арестах Ревякина и его жены Лиды, Жени Захаровой и Георгия Гузова мгновенно разнеслась по городу и вызвала волну возмущения. И когда подпольная организация выпустила первую после провала типографии листовку, написанную Николаем Терещенко и отпечатанную на пишущей машинке подпольщицами из группы Галины Васильевны Прокопенко, призывавшую население всеми силами мстить фашистам и помогать Красной Армии, вслед за этой листовкой в городе на стенах, заборах, на камнях развалин появилось множество гневных лозунгов, стихов, частушек, написанных на клочках разноцветной бумаги, порою неопытными руками. Неизвестные патриоты призывали севастопольцев: "Бейте проклятых извергов-фашистов чем попало! Проклятие и смерть предателям и провокаторам!", "Севастопольцы, мстите палачам!", "Да здравствует наш Сталин!", "Да здравствует СССР!", "Да здравствует «КПОВТН» и наша газета "За Родину!"

На Северной стороне, на Куликовом поле, на улице Карла Маркса, на Синопском спуске ночью были обстреляны немецкие патрули. Во двор начальника карательного отряда Ягья Алиева была брошена граната.

Дети Севастополя, как и все наши советские дети, чуткие и всегда отзывающиеся на благородные подвиги, тоже старались вредить оккупантам. В развалинах, на свалках они собирали битые бутылки, гвозди и всякие острые металлические предметы, маскировали их на дорогах и портили покрышки вражеских автомашин, задерживая автотранспорт.

Ревякина и других арестованных подпольщиков держали в заключении до середины апреля. Это были для них дни самых тяжелых испытаний.

Каждый день жестокие допросы, очные ставки друг с другом, с предателем Завозильским, избиения, опять допросы, опять истязания плетьми и прикладами. Морили голодом, сутками не давали воды.

Изощряясь в пытках, палачи добивались от патриотов выдачи оставшихся на свободе товарищей и подпольной радиостанции, продолжавшей передавать шифровки на Большую землю.

Но Майер и его помощники оказались бессильными сломить волю героев подполья. Ни один из них не проявил малодушия, не просил у палачей пощады.

Изолированные от внешнего мира, узники не знали, что близилось время освобождения Крыма и Севастополя.

8 апреля началось генеральное наступление Советской Армии на Крымском фронте. В течение одного дня, прорвав сильную оборону врага на Перекопе и Сиваше, наши воины стремительно очищали родной край от фашистских захватчиков.

Перемены в судьбе арестованных произошли совершенно неожиданно. 13 апреля никого из них не вызвали на допрос, а Ревякина перевели из одиночки в общую полутемную камеру с оконцем во двор. Там уже сидели Иван Пиванов, Георгий Гузов, Александр Мякота, Михаил Балашов и Николай Терещенко, тоже переведенные туда из одиночек.

В конце дня в подвал привели Василия Горлова, о печальной участи которого ничего не знали арестованные. Лицо у него было темно-фиолетовое, распухшее от побоев. Руки крепко связаны электрическим проводом. Через продранную тельняшку, которую он никому из карателей не дал стащить с себя, виднелись синяки и ссадины на плечах и груди. Он так изменился, что узнать его было почти невозможно.

Тюремщики с такой силой втолкнули его в камеру, что он ударился головой о стенку, упал на цементный пол, закрыл глаза и заскрежетал зубами от боли.

Все бросились к нему, развязали посиневшие руки, подложили ему под голову ватник.

– Как же ты попал сюда? – удивлялся Ревякин. – Мы считали, что ты у партизан.

– Неудача, Саша. И повидаться с ними не пришлось, – вздохнул Горлов. – В лесу, по дороге к партизанам, наткнулись на карателей. Отходили с боем. Меня ранили в ногу. Бежать не смог, схватили. Привезли в Бахчисарай, в румынскую жандармерию. Хотели, чтобы я им о партизанах рассказал. Пытать начали. Ну, я, конечно, не стерпел, стукнул одну сволочь. Тут и пошло. Свалили на пол, руки проводом скрутили, били прямо до бесчувствия… Мучили каждый день, но не в этом теперь дело. Вас тоже, вижу, разделали порядком. Главное-то, братишки, немцы из Крыма удирают.

– Как удирают? – в один голос воскликнули арестованные.

– А вы что, ничего не знаете? – оживился Горлов. – Удирают, да еще как! Наши уже заняли Симферополь, к Бахчисараю подходят. Вся фашистская армия к Севастополю бежит. По дороге сюда на этих вояк нагляделся. Из Бахчисарая все удрали. Арестованных часть постреляли, а других, видимо, не успели, с собой сюда захватили.

Новости, принесенные Горловым, произвели на подпольщиков такое огромное впечатление, что они забыли, где находятся. Восторженный Георгий Гузов подбежал к двери и громко закричал в волчок:

– Товарищи! Наши в Крыму! Красная Армия заняла Симферополь, Бахчисарай, подходит к Севастополю!

– Правда, Саша? – раздался звонкий голос Нелли.

– Правда, дорогие девочки, правда. Поздравляю вас и крепко обнимаю! – радостно ответил Ревякин.

В ответ Люба Мисюта громко запела:

 
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
 

Из всех камер арестованные дружно поддержали:

 
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой.
И все должны мы неудержимо
Идти в последний смертный бой.
 

Часовой из татарского карательного отряда подошел к окну камеры, где сидели подпольщики, и не то с сочувствием, не то с издевкой закричал:

– Пой, пой! Все равно сегодня ночь все на луна будешь! – И тут же, растерявшись перед мыслями о неизбежной расплате, предатель добавил заискивающе: – Моя тебе очень жалко, пой!

– Вот почему нас посадили вместе и не вызывают на допрос, – проговорил Терещенко. – Сегодня ночью всех на луну.

– Конечно, они теперь постараются с нами расправиться как можно скорее, – проговорил Горлов.

Водворилось тяжелое молчание.

Из тридцати трех патриотов, вывезенных на расстрел, в числе которых были Ревякин, Терещенко, Пиванов, Мякота, Гузов, Горлов, Женя Захарова, Люба Мисюта, Нелли и другие подпольщики, спаслись лишь Балашов и еще двое (не члены подпольной организации). Все остальные были зверски убиты гестаповцами.

* * *

Прошли годы с тех пор, как победно закончилась историческая битва за Севастополь. На месте былых сражений развернулась великая стройка. Из руин поднимается новый, еще величественнее и краше город русской славы, и в этом величавом труде строителей воодушевляют бессмертные примеры героев, отдавших свои жизни в борьбе за свободу и счастье советских людей.

А. Сурков

 
Малахова кургана вал.
Знакомый путь до Балаклавы…
Ты дважды пал и дважды встал
Бессмертным памятником славы.
 
 
На ост отхлынули бои.
В пустынных бухтах космы тины.
Чернеют копотью твои
Непобежденные руины.
 
 
И кажется – куда ни глянь —
Одна огромная могила.
И кажется – чужая длань
Тебя навеки раздавила.
 
 
Пусть сбудется, что суждено.
Судьба героев неизменна.
Непобежденному дано
Стряхнуть могильный холод тлена.
 
 
Ты пал, оружья не сложив.
Сражался, не ломая строя.
И в каждом русском сердце жив
Твой образ – города-героя.
 
 
О боевой твоей судьбе
В просторах русских песня льется.
В кубанских плавнях по тебе
Тоскует сердце краснофлотца.
 
 
Свершая тяжкий ратный труд
На кораблях, в степях Донбасса,
Твои орлята, в битвах, ждут
Вождем назначенного часа.
 
 
И он настанет – этот час
Расплаты грозной и кровавой.
И ты воскреснешь третий раз,
Увенчанный бессмертной славой.
 

* * *

 
«Вахт ам Райн» внизу гнусит гармошка.
Темень. Тень немецкого штыка.
В полночь старый черноморец Кошка
Будит краснофлотца Шевчука.
 
 
И идут они от Инкермана
Сквозь потемки мертвой тишины
До высот Малахова кургана,
Мимо Корабельной стороны.
 
 
Часовым глаза слепят туманы.
Что там промелькнуло впереди?
То ли тени, то ли партизаны —
В темноте попробуй разгляди.
 
 
Шорох. Всплеск. И тело неживое
Приняла свинцовая вода.
Вдоль причала в ночь уходят двое,
Не оставив на камнях следа.
 
 
На скалу карабкаются ловко,
Раздирают заросль камыша.
Гулкая старинная кремневка
Вторит автомату ППШа…
 
 
Смерть сердца морозом оковала.
В темном склепе не видать ни зги.
Слушают четыре адмирала
Легкие матросские шаги.
 
 
И сказал Нахимов Пал Степаныч,
Славный севастопольский орел:
Это Кошка, адмиралы, на ночь,
На охоту правнука повел.
 
 
Ужас на пришельцев навевая,
Воздухом бессмертия дыша,
Ходит по развалинам живая,
Гневная матросская душа.
 
 
Чует сердце – скоро дрогнут скалы
От стального крика батарей.
Мы еще услышим, адмиралы,
В бухтах грохот русских якорей…
 
 
Звездный мир над бухтами огромен,
Штык качнулся и упал во тьму.
Лазарев, Корнилов и Истомин
Отвечают другу: – Быть тому!
 

Аркадий Первенцев
Третий удар (отрывок из киносценария)

Ночь. Аппаратная Василевского. Маршал читает ленту, диктует телеграфистке.

Василевский. Передавайте Сегодня, восьмого апреля, в восемь ноль-ноль приступаем к выполнению вашего приказа об освобождении Крыма.

Сталин смотрит на стенные, затем на карманные часы. В руке Сталина часы. На них ровно пять. Часы тикают.

Высоко плывут облака в предрассветном небе. Встает солнце над Турецким валом. Дремлют немцы на постах. Светлеет небо над Сивашом. На командном пункте 51-й армии ждут. Взад и вперед ходит генерал Крейзер. Крейзер смотрит на часы. Недвижимы тяжелые облака.

На наблюдательном пункте 2-й гвардейской армии генерал Захаров нетерпеливо смотрит на часы.

Выше солнце над Турецким валом. Ходит немец-часовой.

Из-за горизонта, освещенного восходящим солнцем, беззвучно выезжают и идут на аппарат гвардейские минометы.

Генерал Захаров смотрит на часы.

Снимается маскировка с орудий.

Смотрят на часы Василевский и Толбухин.

Медленно поднимаются дула орудий.

На часах в кабинете Сталина ровно восемь.

Офицер дает сигнал. Первый выстрел орудия и сильные артиллерийские залпы.

Озаряемые залпами, спокойно наблюдают Василевский и Толбухин.

Утро в Кремле. За длинным столом собрались работники Наркомата земледелия.

Сталин. Так вот… Какие меры приняты Наркоматом земледелия по подготовке весеннего сева в Крыму?

Встает нарком земледелия Бенедиктов.

Бенедиктов. Разрешите мне сказать, Иосиф Виссарионович.

Сталин. Прошу вас.

Бенедиктов. Вслед за освобождением Крыма от оккупантов…

Глубокий ров Турецкого вала. По скату его ложатся снаряды, взрывая землю.

Артиллерийская канонада.

Толбухин (глядя на часы). Сейчас перенос огня.

Облака земляной пыли рассеиваются, открывая крепостные стены Турецкого вала, обстреливаемого нашей артиллерией.

Из лисьих нор, обманутые прекращением огня, по свистку выбегают немцы и поспешно перебегают в первые линии траншей.

В наших окопах солдаты выставляют чучела.

Крики «ура».

Над всей линией наших траншей поднялись "люди"-чучела. Противник ведет по ним огонь.

Крики «ура».

Солдаты держат над окопами чучела.

Крики «ура».

Падают сраженные чучела.

Захаров (взглянув на часы). Теперь из вторых четырехсот!

Залп орудий.

Стреляет одна батарея…

…вторая…

…третья…

Дыбом встала земля над вражескими укреплениями.

Смеясь, солдаты прячут чучела.

Отплевываясь от пыли, солдаты снимают с чучел каски.

Снарядом разнесло вражескую пушку.

Унтер (кричит). Огонь!

По Турецкому валу несется огневой шквал.

Гитлеровцы вновь бегут к лисьим норам.

Суетясь, толкая друг друга, прячутся в норы.

Взрывом подняты пласты земли.

Пыль рассеивается. В норе притаились три солдата. Они тяжело дышат.

Солдат в очках. О-о-ох! Что-то у них не так вышло, как надо, у этих русских. Что-то они спутали!

Остроносый солдат (глубокомысленно). У них плохо работает машина.

Вздымается земля во рву Турецкого вала.

Солдаты рассматривают снятые с чучел каски. Они прострелены.

1-й солдат (тыча себя пальцем в лоб). Вот сюда бы угадал!

2-й солдат. Скажи, пожалуйста! (Показывает свою каску, продырявленную в двух местах).

Мертвый гитлеровец у подбитой пушки.

Взрыв.

Толбухин (смотрит на часы). Снова пауза…

Трое немцев выбегают из норы.

В траншеях противника суета, подготовка к встрече атаки русской пехоты.

Из окопов поднимаются чучела.

Крики «ура».

Чучела принимают огонь на себя.

Толбухин и Василевский.

Толбухин (глядя на часы). Снова огонь!

В немецкой крепости. Гитлеровцы торопливо вытаскивают из склада боеприпасы. Взрывы.

Снаряд попадает в немецкую пушку.

У разбитого орудия офицер.

Он что-то кричит. Его накрывает снаряд.

Снаряды кромсают артиллерийские позиции противника. У пушек – ни одной живой души.

Гитлеровские солдаты прячутся в норы. Их догоняет снаряд.

Толбухин и Василевский сосредоточенно наблюдают за боем.

Толбухин. Сейчас пойдут гвардейцы Захарова.

Солдаты 2-й гвардейской надевают каски, берут винтовки, становятся на ступеньки окопов.

Толбухин (тихо). Ну, вперед!

Из окопов с громовым «ура» поднимаются гвардейцы Захарова, бросаются стремительно в атаку.

Через разбитые нашей артиллерией противотанковые укрепления проходит, ведя огонь, цепь автоматчиков.

На поле боя, усеянное вражескими трупами и разбитой немецкой техникой, врываются с криками «ура» и бегут в атаку гвардейцы.

В лисьей норе оглушенные немцы слышат русское «ура».

Солдат в очках отряхивает с шинели землю и устраивается поудобнее:

– Они могут кричать «ура» сколько им угодно. Знаем мы эти шутки.

Внезапно нора освещается лучом солнечного света и возле солдата падает граната.

Цепи гвардейцев несутся неудержимым потоком, скатываются с горы в лощину. На втором плане, у разбитой пушки, встает фигура гитлеров ского офицера с поднятыми вверх руками. Русские рвутся вперед.

Гусеницы танка подминают проволочные заграждения противника

В образовавшуюся брешь врываются наши бойцы.

В траншее гитлеровцы. Один у пулемета, второй метнул гранату. Оба бросаются наутек. Над ними проходят гусеницы русского танка.

Еще траншея. Убегает немец. Его догоняют гусеницы танка.

Солдаты, стоявшие у пушек, разбегаются. Въезжает русский танк, утюжит все и уходит дальше.

В дыму из развороченных немецких траншей поднимается белобрысый немец с черной повязкой на глазу. Подняв вверх руки, он нечеловеческим голосом орет.

Подбегает Степанюк, с интересом рассматривает немца, оглядывается по сторонам.

Степанюк. И чего воно кричит? (Немцу). Не кричи! Ну! Не кричи! (Немец не унимается). Не кричи! (Злее). Иды! Форвертс!

Немец, с опаской поглядывая на автомат Степанюка, поднимается из траншеи и, не опуская рук, выходит из кадра.

Степанюк присел на край окопа, смотрит немцу вслед.

Степанюк (широко улыбаясь). Цирк!

Енекке в своем подземелье, задыхаясь, кричит в трубку телефона.

Енекке. Танки ворвались в Армянск! Я приказал вам перебросить сто семнадцатый пехотный полк и танки резерва! В бой вводить прямо с марша! (Бросает трубку).

У карты Сталин и генерал Антонов.

Антонов. Генерал Захаров успешно продвигается. Армянск взят.

Сталин. Потери?

Антонов. Двести шестьдесят человек. У немцев подсчитано семь тысяч убитых. Через Каркинитский залив генерал Захаров отправил…

Карта с указаниями направлений захаровского десанта и движения войск генерала Крейзера. Рука генерала Антонова показывает.

Голос Антонова…десант с выходом в тыл к Ишуньским позициям, куда должны выйти войска генерала Крейзера.

Сталин. Обстановка на Сиваше?

Антонов. На главном направлении противник оказывает упорное сопротивление. На второстепенном направлении корпус Кошевого пробил брешь.

Сталин (с интересом). Пробил брешь?

Антонов. На второстепенном направлении, товарищ Сталин.

Сталин уходит от стола в глубь кадра к телефону, снимает телефонную трубку.

Сталин. Соедините меня с маршалом Василевским. Здравствуйте, товарищ Василевский. Доложите обстановку на участке Кошевого.

Василевский (у аппарата "ВЧ"). Кошевой захватил первую линию траншей на высоте шестнадцать-шесть северо-восточнее Тархан и захватил Тай-Тюбе. На главном направлении перемена пока не наметилась.

Сталин у телефона.

Сталин. Полководец не должен быть фетишистом плана. План не догма. Снимайте часть сил и резервы с главного направления, перебросьте на второстепенное и развивайте успех. Оборона надломлена? Сломайте ее! Ищите ключ к развязке операции на второстепенном, Томашевском направлении и превратите его в главное направление.

Маршал Василевский у «ВЧ».

Василевский. Приступаю к выполнению вашего приказания, товарищ Сталин. До свидания.

Василевский, положив трубку телефона, выходит в другую комнату к столу с картой и обращается к генералу Толбухину.

Василевский. Сталин приказал вводить армейские, фронтовые резервы в этом… (Наклоняется над картой).

Рука Василевского наносит на карту стрелку удара в направлении высоты 33 у Томашевки.

Голос Василевского…направлении.

Голос Толбухина. Томашевка?

Василевский. Да.

Енекке выходит из штаба, за ним командующий обороной перешейка генерал Сикст.

Енекке (Сиксту раздраженно). Вы должны держать Томашевку и высоту тридцать три любой ценой.

Сикст. Я ничего не могу сделать, генерал.

Енекке. Это замок Крыма.

Сикст. Психика моих солдат надломлена…

Енекке. Если Толбухин сорвет этот замок, если это случится, – под суд.

Надпись: "Высота 33".

Командный пункт командующего 51-й армией. В амбразуре товарищи Василевский, Толбухин и Крейзер.

Артиллерийская канонада.

Ночь, ветер. Вражеские проволочные заграждения. Советский солдат набрасывает шинель на проволоку, пытается пройти, но падает замертво, сраженный очередью автомата.

Бойцы режут проволоку ножницами, ползком пробираются под проволокой. По ним стреляют, их забрасывают гранатами.

На командном пункте.

Толбухин (Чмыге). Вы же сами, товарищ Чмыга, рассказывали об этой высоте, так что вам и книги в руки.

Чмыга. Есть, провести батальон в тыл к высоте тридцать три!

Толбухин (пожимает руку Чмыге), Спасибо, товарищ, старшина. Эта высота – замок Крыма на пути к Севастополю.

Чмыга. Понятно. Разрешите выполнять приказание?

Толбухин. Выполняйте.

Чмыга. Есть.

Чмыга уходит в глубь траншеи, еще раз оглянулся. В небе прожекторы.

Черная поверхность озера. По ней тоже шарят прожекторы.

Бойцы, взвод за взводом, входят в воду, высоко держа автоматы.

Генералы Толбухин и Крейзер наблюдают через амбразуру. На их лицах отблески прожекторов.

Толбухин. Начинайте демонстрацию атаки высоты в лоб.

Крейзер. Слушаю.

В ночи мигают прожекторы противника.

Гвардейские минометы открывают шквальный огонь.

Летят молнии реактивных снарядов.

По грудь в воде идут бойцы. Скользнул луч прожектора. Густо ложатся снаряды, поднимая столбы воды.

По горизонту, вдоль озера, растянулась цепочка немецких прожекторов.

Поверхность озера обстреливается. Снаряды поднимают столбы воды.

Чмыга переглянулся с идущим рядом Степанюком. Бойцы нырнули под воду, держа над поверхностью воды автоматы.

В амбразуре Толбухин и Крейзер.

Толбухин (раздраженно). Погасить прожекторы.

Крейзер. Есть.

Гвардейские минометы посылают молнии реактивных снарядов.

Вспыхивают и гаснут немецкие прожекторы.

По горизонту, там, где стояли прожекторы противника, поднялись к небу черные столбы дыма. Все погасло.