Текст книги "Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне, Книга 2)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Но тут он вспомнил про передатчик на Луне и, догадавшись, в чем смысл операции, приказал усилить бомбардировку. Игра стоила свеч.

* * *

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

Телефон был большим, неуклюжим, в деревянном корпусе, из которого выступали похожие на вилы рычаги, с массивной бронзовой трубкой. Но он обеспечивал надежную связь – гораздо более надежную, чем коротковолновые ламповые радиостанции "штыков", где все голоса становились похожими на последний хрип умирающего. Правда, телефонный кабель удалось протянуть лишь к четырем точкам в окрестностях Рио – в Форт и полицейское управление Центрального округа, а также в гасиенду Алекса под Синей скалой и на остров к Хайме. Последняя из работ стоила жизни пяти ныряльщикам, однако дон Грегорио Сильвестров не вспоминал о таких мелочах. Другие мысли бродили в его голове, когда он касался трубки: он думал, что кабель в старых запасах иссяк, а новый, не ржавеющий под водой, вряд ли удастся изготовить. Спецы "штыков" умели делать орудия и карабины, гнать из нефти бензин, выдувать примитивные радиолампы и тянуть проволоку, но вот нанести на нее водостойкую изоляцию оказалось для них непосильной задачей. И оттого проложенная к Хайме линия была единственной и неповторимой. Впрочем, с кем еще говорить в океанских пространствах? Только с хитрым старым Хайме, чьи предки с мудрой предусмотрительностью воздвигли островную цитадель.

Дон Грегорио поднял трубку. Пока его соединяли с островом, он занялся сигарой: откусил кончик, раскурил ее и выпустил к потолку кабинета пару идеально ровных колечек. Кабинет размещался в левой угловой башне, и сквозь окно были видны небо в первых звездах и густая листва сейб, подсвеченная пылавшим в кратере огнем.

Голос Хайме был хриплым; видно, его подняли с постели.

– Случилось что, милостивец мой?

– Трясунчик мертв. – Грегорио затянулся сигарой. – Нашли его дохлым у лужи с корабликами. Часа четыре назад.

–Ах-ха... – Старик протяжно зевнул. – Так об этом я уже знаю, Сильвер. Культя моя чешется, а это – к приятным вестям. Вот если б ломило и зудело... Временами осведомленность Хайме казалась дону Грегорио удивительной; он с полным основанием подозревал, что у дерибасовских было не меньше топтунов и стукачей, чем в его собственном ведомстве. Пока это шло на пользу общему делу, однако со временем... Отложив сигару, он произнес:

– На теле – ни единой раны, никаких следов. Представляешь?

– А вот об этом я не слышал, – отозвался Хайме. – Большой искусник поработал, а? Как его? Брат Рикардо? Пожалуй, я его к себе возьму, качком либо отстрельщиком... Не возражаешь?

– Смотря кого отстреливать, – усмехнулся Грегорио.

– Ну, не тебя же и не Алекса, пока он детишек не наплодил, внуков твоих. Может, Хорхе?

– Может быть. Но не раньше, чем мы разберемся с наследством Трясунчика.

– Согласен. Тебе – кораблики и морячков, мне – склады да гавани. А вот с бойцами их что делать? Бойцы под Сергуном ходят. Договоришься с ним?

– Не уверен, – произнес Грегорио после непродолжительного раздумья. – А что бойцы? Ими, как порешили, пусть занимается Алекс. Его проблема.

– Алекс их перережет или в Разлом продаст, а зря... ах– ха... – Хайме снова зевнул. – Лучше бы сделать так: пустим слух, что с Трясунчиком разобрался Хорхе. Глядишь, "торпеды" мстить захотят. Так пусть Хорхе их и режет, не Алекс. А?

– Труп-то не поврежден. Поверят ли, что это – работа крокодильеров? – с сомнением сказал Грегорио.

– Чего ж не поверить, милостивый дон? Ты нанял Рикардо-искусника через десятые руки, а ведь его и Хорхе мог нанять. У него тоже счеты с "торпедами". Недаром их в Харбохе пощипали!

Дон Грегорио Сильвестров прищелкнул языком. Порой хитроумие Хайме поражало не меньше, чем его осведомленность; всякое событие, случай, факт он умел повернуть к собственной пользе – а значит, и к пользе триумвирата. Пока... Но категория "потом", как полагал главарь смоленских, для Хайме не существовала; слишком был он стар, чтоб захватить инициативу через пару лет, когда наступит время делиться властью. Правда, у Хайме имелись сыновья, но бог не наделил их особым хитроумием, и можно было согласиться, что в обозримом будущем – "потом" – все они останутся живы.

Или хотя бы один из них.

Двусмысленно ухмыльнувшись, дон Грегорио произнес в трубку:

– Согласен.

Хайме тут же отозвался:

– Раз согласен, сообрази, как Сергуна с Хорхе стравить. Время-то подходящее...

– Это почему? – Лоб Грегорио пошел складками. Временами он не поспевал за извилистой мыслью старика.

– А потому, что надо внимание отвлечь. Банк-то грохнули! И тут не в убытках дело, а в том, кто и как? Убытки – что, убытки я возместил – из нашей общей кассы. Ну а ты распорядился болванов-охранничков закопать. Карло твой, наверное, закапывал? Да не один же? Еще топтуны твои – те, что злодеев ищут. Выходит, многим известно, что случилось, – а случай-то небывалый! Загадочный, можно сказать. Слухи пойдут, сплетни...

При одном напоминании о банке сигара начала горчить. Раздавив ее в пепельнице, дон Грегорио буркнул:

– Не пойдут. Карло самых доверенных людей в розыск направил.

– И что они нашли, твои доверенные? – не без ехидства поинтересовался Хайме.

– Пока ничего. Но найдут! Найдут проклятых отморозков! Я их даже в Хаосе достану – и на крюк!

Обычное спокойствие покинуло дона Грегорио, и Хайме, почувствовав это, сказал:

– В Хаосе, милостивец мой, не достанешь, и соваться туда не след. Ты не кипятись, ты жди терпеливо, как я ожидаю. Жди и следи. Ведь деньги зачем крадут? Не для того, чтоб с ними в Хаос закопаться, а чтоб потратить с удовольствием и толком. Пропить и с девками прогулять либо иным манером покуражиться. Значит, где-то что-то всплывет, если уже не всплыло. Как в городе? Тишина?

– Тишина. Так, шебуршат по мелочи, "шестерки" из вольных.

– Ну, эти всегда шебуршат. А что до денег, всплывут они, не сомневайся! Сумма-то немалая. Всплывут! В Рио или Севасте, а может, в Харке или Буэносе. Тут мы злодеев возьмем да расспросим, что они с дверью намудрили и чем опоили охранничков. Слышал я, есть мексиканский гриб, так от него с лошадьми обморок случается.

– Это вряд ли, – возразил дон Грегорио. – Все спали, а запаха никакого не было. И дверь... Дверь не сломана, а вскрыта. Такая дверь! Не забыл, откуда ее взяли? Еще во времена домушников?

– Не важно, откуда взяли, а важно, куда поставили. Двести лет простояла и надо же Значит, еще один искусник у нас завелся, кроме братца Рикардо. Ну, тебе видней, ты у нас о здоровье общества печешься. Только я думаю, может, Сапгиевы людишки в банке пошалили, а? Что скажешь, Сильвер?

– Зачем им это?

– Может, чтоб песюками нашими от бляхов откупиться. Может, Сапгий их бросил, а жить-то надо – и хочется жить хорошо. А если по существу, так попугать хотят: мол, есть у нас ключики к самым хитрым вашим замкам и всякие газы, что в сон вгоняют. Почему бы и нет?

Дон Грегорио хмыкнул и нахмурил брови. Хитер Хайме, хитер. Если заводит речи об агентах срушников, значит, что-то пронюхал, старый лис. Или хочет по ложному следу пустить?

Дверь в Первом Государственном когда-то вела в компьютерный центр "Полтавы", и Грегорио не сомневался, что никто на всех шести земных материках, считая с остатками Северной Америки, не сумеет ее открыть. Никто! Кроме служащих банка, тех дерибасовских, которым доверялись электронные ключи... кроме самих хранителей сокровищ. А где сокровища и дерибасовские – там, разумеется, Хайме. Эта мысль мучила Грегорио уже второй день.

Глава 9

Гробовщик оказался дельным помощником; что бы ни двигало им – корысть, любовь к авантюрам или стремление к власти, – он пунктуально выполнял приказы и не слишком лез с советами. Еще одним положительным качеством Пако являлось отсутствие любопытства; он не спрашивал, как достигается тот или иной результат, если они казались приемлемыми. Мешки с песюками в подвале "Красного коня" были таким приемлемым результатом, как и позиция, которую

Пако теперь занимал – уже не главарь маленькой шайки вольных, а пахан при крепком доне, сколачивающем новое бандеро. И то, что дон появлялся и исчезал с таинственной внезапностью, не говорил ни слова о своем убежище, не поминал о прошлом, не делился планами, но был суров и грозен – словом, все это рассматривалось Гробовщиком как свидетельства компетентности и силы вожака. Воистину сильный человек всегда молчалив и целей своих не раскрывает. А дон "железных кулаков" был, несомненно, сильным человеком. Очень сильным!

И с каждым днем становился сильнее – по мере того, как росло его воинство. Хрипатый – тот, с соструганным носом, – привел пять десятков головорезов; не меньше набралось у Челюсти с Монькой Разиным; Пономарь с поделыци-ками, Холерой и Алонзо Бровью выставили шестьдесят, а Бабуин – тощий, заросший бурой шероью мужичонка – оказался главарем сотни лихих молодцов, промышлявших к северу от Рио, в лесах на плоскогорье. Большей частью они охотились на обезьян и капибар, не забывая про домашний скот; ну а когда подворачивались обозы с "черной" или "белой" данью, обезьянам с капибарами давалась передышка. Обозы были, конечно, соблазнительней: кроме бочек с пулькой и мешков с зерном, лесовики добывали оружие и одежду, снятую с мертвых охранников. Особо ценилась зеленая форма "штыков", но синей смоленской молодцы Бабуина тоже не брезговали.

Вливались в бандеро и другие шайки, соблазненные звоном монет или возможностью расквитаться с обидчиками. Где отыскивал их Гробовщик? В порту и на верфи, в переулках за гаванью и у железной дороги, на складах и фабриках, в окрестных кибуцах и деревушках, в лесах и горах. Люди всех оттенков кожи, бородатые и безбородые, белолицые и смуглые, шоколадно-коричневые, как Кобелино, и черные, как Мигель. Был среди них даже индеец с Амазонки, невысокий крепыш со странной кличкой Не-Трать-Патронов-Зря; он – единственный из всех попавшихся Саймону изъяснялся по-русски с акцентом. Вся эта пестрая братия напоминала кулачных бойцов из Сан-Эстакадо, ибо не каждый тут мог похвастать целыми пальцами, парой ушей и носом; тот же, кто мог, имел иные потери, от скальпа до выбитых зубов.

Но Саймона внешний вид волонтеров не тревожил, поскольку все они были людьми боеспособными. Даже слишком: деньги не задерживались в их руках, а превращались в чарки, кружки и стаканы; кошели пустели, но креп боевой дух, и всякая попойка заканчивалась дракой. Пили обычно в гавани и били чужих, то есть портовую шваль и синемундир-ных, так что Саймон не рассматривал это как нарушение дисциплины. Он лишь велел буграм не выдавать боеприпасов и не жалеть кулаков, если начнется пальба, – кабацкие потасовки считались обычным делом, а вот побоище могло бы нарушить его планы. Собственно, побоище не исключалось, и даже наоборот, однако Саймон намеревался осуществить его в другое время и в другом месте. В каком точно, он пока не знал.

За пару дней Гробовщик при активном содействии Разина и Хрипатого приобрел карабины, взрывчатку и бензин – для грузовых автофургонов, нанятых Пономарем, и для изготовления напалма по самой упрощенной технологии, какую мог припомнить Саймон. Динамит и горючее достали у "черных клинков", оружие – у "торпед"; Сергун, один из паханов покойного дона Хосе, услышав про сети и рыбу, не отказался посодействовать. Челюсть и Алонзо Бровь, имевшие своих людей на верфи и металлическом заводе, занялись катапультами; их, по мысли Саймона, требовалось штук десять-пятнадцать, с дальностью боя на четверть лиги. Бабуин, назначенный паханито, запасал продовольствие, мясо, копченую рыбу, пиво и сухари. Их подвозили на склад, принадлежавший Гробовщику, и в небольшой пакгауз у железной дороги, штаб-квартиру Пономаря.

Саймон появлялся здесь и там, устраивал смотры и проверки, карал и награждал, следил, как формируются боевые отряды, кто в них старший, кто сядет за руль фургона, кому доверят взрывчатку и пулемет. Пашка и Филин повсюду сопровождали его – не ради безопасности, а потому, что дон не мог появляться перед своими людьми без качков; это было бы пренебрежением традицией и свидетельством легкомыслия. Авторитет дона требовал, чтобы при нем были качки-телохранители, пусть всего лишь двое, зато из самых сноровистых и крутых. Качки ценились высоко, выше отстрельщиков и ликвидаторов, и в иерархии бандеро стояли вровень с буграми. Поговаривали, что качки Хорхе Смотрителя могут сломать хребет крокодилу, а дон Грегорио предпочитает метких стрелков из Харки-дель-Каса; что у Эйсебио Пименталя есть команда чернокожих амазонок, а старый Хайме набирает телохранителей лишь из пленных гаучо, у которых отрезаны языки. На этом фоне рыжий Пашка и молчаливый Филин не поражали экзотикой, однако были вполне надежными.

В городе царила тишина, но Саймон считал ее обманчивой, не сомневаясь, что топтуны смоленских ищут след пропавших песюков. Это заставляло торопиться; формирование его отрядов не проходило бесследно, а всякий след, как говорил Чочинга, будет-разнюхан и найден, коль не кормить гепардов пару дней.

И потому Саймон спешил. Его удар, кровопускание Первому Государственному, противники отразили, оборонясь молчанием, и это было для них наилучшей тактикой – искать, скрипеть зубами, но молчать, чтобы никто не заподозрил слабости власти. Однако, разумеется, удар был принят к сведению, и Саймон мог засчитать себе очко, а то и два – если припомнить, за чей счет вооружалась сейчас его дружина. Впрочем, она не была решающим преиществом, а лишь средством для его достижения. Надо было повернуть ситуацию так, чтобы доны считались с реальной силой Ричарда Саймона. Считались и боялись, в каком бы обличье он ни предстал перед ними – как эмиссар Разъединенных Миров, посланец со звезд, или как предводитель бандеро, авантюрист и отморозок, явившийся в Рио из дикой Пустоши.

"Пора нанести удар, – думал Саймон. – Осуществить некую акцию, столь впечатляющую, чтобы слухи о ней всколыхнули город, и сделать так, чтобы она не была анонимной – по крайней мере, для всех интересующихся лиц". Кого икак атаковать, он уже представлял, ибо в мудрых Поучениях Чочинги говорилось ясно: вырви сердце сильному, чтобы печень слабого провалилась в пятки. Руководствуясь данным принципом, Саймон выбрал самого сильного и обнаружил, -что выбор ему по душе. Когда он размышлял об этом, в глазах его плескалось зарево, встающее над Харбохой, клубился черный дым, тянулись по грязной дороге колонны беженцев, а временами он видел мешок на длинной балке и танец зубастых тварей в темных озерных водах. И это значило, что кара будет справедливой.

Вопрос, кого и как, был решен, оставалось выяснить, когда и где. Время и место! Главное – место; на этот счет у Саймона не было полной определенности, ибо Монька Разин, Алонзо Бровь, Хрипатый и остальные его бугры знали о донах не больше, чем Пако Гробовщик. К счастью, они являлись не единственным источником информации.

* * *

К вечеру третьего дня люди Гробовщика раздобыли заказанное. Груз был голым и упакованным в мешок, а при нем – два свертка с синей униформой, богато расшитой серебром, и сапогами. Дейв Уокер, инструктор Саймона, говорил, что мужчина, теряя штаны и бумажник, вместе с ними лишается самоуверенности, но в данном случае это не проходило – видно, попался уникальный экземпляр. На внешность он был светлокожим мулатом, плотного телосложения, с толстой шеей, глазами навыкате и фаллосом, который сделал бы честь племенному быку. Он и ревел как бык, пока его крутили и вязали в холодной темной пыточной – щиколотки к запястьям на уровне копчика, так что тело выгнулось дугой. Потом его зацепили под колени двумя веревками, пропущенными через кольца в потолке, и подтянули наверх. Теперь пленник походил уже не на быка, а на бычью тушу – висел вниз головой с широко разведенными ляжками у самой потолочной балки, разделявшей кольца. А на полу, как раз под ним, стояла чугунная ванна с водой.

Все эти процедуры Скоба, Пехота и Блиндаж завершили с ..похвальной быстротой, невзирая на скудное освещение в подвале "Красного коня" чувствовался немалый опыт и любовь к порученному делу. Они бы с удовольствием остались – поглазеть, как дон Кулак переломает вертухаю кости, но Саймон их выгнал; лишние свидетели допроса были ему не нужны. Решив, что не стоит пренебрегать добрыми традициями мафиози, он распорядился, чтоб наверху включили радио – и погромче. Затем зажег пару фонарей и подступил к пленнику.

Конечно, он с большей охотой пообщался бы с доном Грегорио, с доном Хайме или с другими неуловимыми донами, но раз не обломился крупный кусок, не стоит швыряться малым. На сей случай тоже имелось Поучение Чочинги, почти непереводимая игра слов с таким примерно смыслом: не можешь вцепиться в горло, кусай за палец. Иными словами, хватай окуня, если не досталась щука.

Саймон, задумчиво оттянув губу, оглядел пленника. Окунь попался жирный! И крикливый! С той самой живодерни на въезде в город, что повергала Майкла-Мигеля в дрожь.

Саймон ослабил веревки, и курчавая голова скрылась в ванне с водой. Секунд десять ничего не происходило, потом задергались ноги и на поверхности воды возник и лопнул большой пузырь. Подождав еще немного, Саймон потянул за веревки и дал пленнику отдышаться.

– Кто?.. Кто ты такой, бледная вошь? – пробормотал мулат, раскачиваясь под потолком и пожирая Саймона налившимися кровью глазами.

– "Железный кулак", – представился тот.

– Никогда... ррр... не слышал.

– Еще услышишь, – пообещал Саймон. – А теперь скажи-ка, приятель, как тебя зовут.

– Я скажу... скажу... только в штаны не навали, когда услышишь. – Глаза пленника выкатились, он набрал воздуха в грудь и рявкнул: – Кабальеро Бучо-Прохор Перес! Капитан-кайман полиции, Северный округ Рио! Бугор Третьей бригады смоленских! – Он еще больше выпучил глаза. – Понял, с кем дело имеешь? Кого "шестерки" твои по недомыслию прихватили? Я вас всех, ублюдков, под плеть положу! Или скормлю муравьям! Только не сразу, не сразу, постепенно, с самых чувствительных мест.

– Кстати, об этих местах. – Саймон навалился на веревки, кабальеро взлетел вверх, и бетонная балка пришлась ему точно в пах, между расставленными коленями. Балка уцелела.

Капитан взревел.

Что-то в нем было от саблезубого кабана, самой упрямой и кровожадной твари из всех, водившихся на Тайяхате. Этот хищник никому не уступал дороги и ничего не боялся – разве лишь огня. Но обычный костер его остановить не мог, а только стена пламени, какая бывает при сильных лесных пожарах. Победа над саблезубом считалась у тай почетной, и Дик взял первого зверя в четырнадцать лет – правда, с помощью Каа и двух гепардов Наставника. Кабаньи клыки висели на его Шнуре посередине, окруженные костяшками пальцев и дисками, выпиленными из черепов.

С минуту Саймон прислушивался к вою капитана-каймана, вспоминал мальчишку, убитого на площади, и размышлял, не продемонстрировать ли Бучо этот Шнур – для назидания и лучшего контакта. Однако ему казалось, что кабальеро подобной чести не достоин и лучше ограничиться балкой и ванной с водой. Балка была вполне весомым аргументом – она выступала из свода на длину руки, и край ее щетинилс арматурными прутьями.

Опустив пленника пониже – так, что их лица пришлись одной высоте, -Саймон коснулся толстой шеи, нащупал артерию под челюстью, сосчитал пульс и убедился, что кабальеро скорее жив, чем мертв. Потом предложил:

– Побеседуем? Только без глупостей, капитан. Явился ты сюда мужчиной, а вот каким уйдешь обратно...

Угроза, кажется, возымела действие: Бучо дернулся, раскачивая веревки, и прохрипел:

– Чего тебе надо, отморозок?

– Только информация, всего лишь информация. Пара слов о том, пара – об этом.

– Какие слова, тапирий блин? Ты на кого работаешь? На Хорхе? Или на Пименталя? – Бучо уже пришел в себя и попытался дрыгнуть ногой, но это не получилось. – Нет, Пимену такие не нужны, – пробормотал он, наморщив лоб, Пимен имеет дело с одними черными. Значит, Смотритель тебя подослал?

– Не Смотритель. Я, знаешь ли, сам по себе, но очень хотел бы увидеть Смотрителя. Где, говоришь, он живет? – Саймон слегка подтянул веревки. Это было не очень приятным занятием, и он, прикрыв глаза, вызвал недавнюю картину: пыльная площадь, кольцо людей в синих мундирах и тощий парень, почти мальчишка – в пыли, с пробитой головой.

– Ррр... Больно, сволочь! Отпусти! – Бучо снова попробовал дернуть ногой.

– Где живет, я спрашиваю?

– В Озерах... Где еще ему жить?

– Точнее, – приказал Саймон.

– На границе моего округа, у Параибы. Северный тракт, двадцать три километра от Рио... свернуть налево и к предгорьям. Там у него озера в старых затопленных кратерах, крокодильи фермы, угодья... и замок. К чему тебе это.?

– В гости хочу наведаться, капитан. За крокодильей кожей.

– Свою побереги! У Хорхе народец крут. Там, на фермах, тысячи две, а то и поболе. Любой недоумок знает.

– А я вот не знаю, но очень хочу узнать. В подробностях! Еще – про дона Алекса, про Анаконду. Про Хайме, Эйсебио и Грегорио. Эти где?

Лицо капитана сделалось темным от прилившей крови, почти черным в полумраке пыточной. Казалось, он никак не мог сообразить, чего от него хотят: лоб пошел крупными Кадками, испарина выступила на висках, губы приоткрылись и по щеке побежала струйка слюны. Он размышлял, а балка, темневшая над ним, со всей откровенностью намекала: не будет слов – не будет и пощады.

Наконец Бучо пробормотал:

– Где Хайме поселился, о том не знаю, не ведаю – и никто не знает, кроме его качков. А качки у него молчаливые. Одни – от рожденья, а у других язык выдран. Хайме таких скупает. Хитрый лис! Безъязыкие, зато верные!

– Дальше, – поторопил Саймон.

– Пименталь, тот столицу не жалует, сидит в Разломе, в безопасности, а если дела какие, так есть у него кораблик, железная лохань, вся в пушках и пулеметах. Садится и едет, хоть в Рио, хоть куда. Дон Алекс – тот здесь, Форт держит, верхнюю половину. Еще у него гасиенда по другую сторону Синей скалы. Богатая! На самом побережье, а еще подальше – Кратеры. Это уже не моя забота, там за главного Карло Клык, старший мой, пахан хозяйский. Кратеры стережет.

– Кратеры? – Саймон нахмурился. – Что за Кратеры?

– Усадьба хозяина, дона Грегорио. Там он и обретается, с дочкой своей и охраной, крепкой охраной. Чтобы, значит, племяннички-наследнички на тот свет до срока не отправили. Ты, случаем, не от них? – Глаза Бучо вдруг сузились, и он прошептал: – Не-ет, не от них! Ты ведь ко всем донам подбираешься! Вот оно что! Как тебя... Кулак? Ты откуда. Кулак, взялся? Срушник, что ли? Лазутчик ихний? То-то, гляжу, наглец. Так я тебе зачем? Тебе прямая дорога к "торпедам". Или не знаешь, где паханов Трясунчика найти?

– С ними я уже знаком. – Саймон, поднатужившись, отодвинул ванну, спустил Бучо на пол и перерезал узел на веревках. – Одевайся, кабальеро! Еще один вопрос, и наша беседа закончится. Один вопрос и маленькая операция.

Бучо ворочался у его ног, растирая лодыжки и с сомнением щупая в паху, потом встал, натянул штаны и сплюнул в воду.

– Я тебя запомню... Как тебя? Кулак? Запомню и найду. Теперь жди гостей! Теперь ты повисишь под балкой, в свой черед повисишь, а я над тобой покуражусь.

– Придешь-то с кем? – спросил Саймон. – С полицейскими или с бойцами из смоленских?

– А разве есть разница? – Бучо взялся за сапоги.

– Нехорошо, когда не замечают разницы в таких делах. Ты – полицейский капитан, и ты же – бугор смоленских. Как-то не вяжется!

Глаза кабальеро округлились от удивления.

– Что не вяжется, недоумок? Русских слов не понимаешь?

– Понимаю. – Саймон глядел на него с презрительной усмешкой. – Еще понимаю, что страж порядка и закона – это одно, а убийца и главарь бандитов совсем другое.

Глаза у Бучо полезли на лоб.

–Ты... как тебя? Кулак? Ты откуда. Кулак, свалился? И впрямь из ЦЕРУ! Так вот, запомни: в этой стране бандеросы – это закон, а закон – это бандеросы. Разве у вас за океаном иначе?

– Я другой океан пересек, – сказал Саймон и неторопливо вытянул левую руку. Под тусклым светом фонарей блеснул браслет; потом одна его секция замерцала, яркий луч упал широким конусом на стену, и из нее выступил двойник Ричарда Саймона – голографическая проекция в натуральную величину. Но этот Саймон был в серой с шелковистым отливом форме сотрудника ЦРУ, перехваченной боевым поясом, и на груди его сияла эмблема: голубой прямоугольник с десятью золотистыми кольцами и шестнадцатью звездами, символ Разъединенных Миров.

Браслет снова вспыхнул, и безжизненный механический голос произнес:

– Ричард Саймон, полевой агент Центрального Разведуправления Организации Обособленных Наций. Пункт назначения: Старая Земля. Цель: ликвидация передатчика помех, общая рекогносцировка. Агент действует в рамках директивы 01/12004-MR. Полномочия не ограничены.

Капитан-кайман взирал на это чудо, застыв с сапогом с руках. Теперь лицо его было не смуглым, а серым, такого же цвета, как форма Саймона-двойника; челюсть отвисла, крупен ные белые зубы поблескивали в полумраке, со лба на скулы и подбородок струился пот. Ноздри Саймона затрепетали – он чувствовал резкий запах насмерть перепуганного человека.

– П-призрак... Т-твой п-призрак... К-какты эт-то де-делаешь? – Зубы Бучо лязгнули.

– На Земле жили когда-то мудрые люди, и было их много. В одной Бразилии двести сорок миллионов человек. Бразильцев, не бразильян! Знаешь, куда они подевались?

– Улетели... П-переселились на небеса, словно ангелы. – Кабальеро выронил сапог и отер испарину со лба.

– Верно, улетели, – подтвердил Саймон, – а теперь возвращаются назад. И первый – я! А это, – он шевельнул кистью, и яркий световой конус угас, – это не призрак, а фотография, объемное изображение. Из моего браслета. В нем много всякого – записи, схемы, картинки, все необходимое, чтобы удостоверить мою личность. И мои полномочия, капитан! Или бугор?

Ладонь Саймона легла на смуглое плечо, обхватив его от ключицы до лопатки, мышцы напряглись, и Бучо прикусил губу. Этот ужасный человек, умевший раздваиваться, этот ангел или демон, вернувшийся с небес, обладал силой ягуара! Нет, он был еще сильнее – он мог сломать ему кости одним движением, мог вырвать сердце, выжать кровь или зачаровать, как питон чарует кролика. Бучо-Прохор Перес, капитан полиции, главарь Третьей бригады смоленских, державшей Северный округ Рио, не сомневался, что так оно и случится. Демоны любят поиграть с людьми. Помучить, отпустить, а после...

Демон навис над ним каменной глыбой.

– Я видел, как ты прикончил мальчишку там, на площади, у живодерни. Ударил бичом, с одного раза. Должно быть, любишь убивать людей? – Саймон оттолкнул пленника и выпрямился. – Я не люблю, но убиваю. Знаешь, крыса, почему ты еще жив? Потому, что ты – мое послание самому главному из живодеров. Как там его? Грегорио? Так вот, передашь, что я хочу повидаться с ним – с ним и с остальными главарями, из самых важных. Хайме, Анаконда, Пименталь, Хорхе, если я его раньше не прикончу. Пожалуй, хватит.

Зубы Бучо выбивали дробь.

– К-куда передать ответ?

– Есть такое заведение "Под виселицей". Родриго Прыщ там за главного. Рожа толстая, зубы выбиты через один, нос набок и в ухе серьга.

– 3-знаю. Б-бабцом торгует...

– Ему и передашь. А теперь, чтоб ты лучше запомнил...

Рука Саймона потянулась к ножнам, где прятался острый, как бритва, клинок тимару.

* * *

Ночь, Северный тракт, двадцать три километра от города. Крепкий бревенчатый мостик через Параибу, за ним, левее, – въезд на широкое шоссе в тропическом лесу. У въезда – кордон: шлагбаум между двух приземистых бетонных будок, похожих надоты, пулеметные стволы в бойницах и два десятка стражей в широкополых шляпах. Дорога прямая, как полет стрелы, и тянется до высокого вала; на валу – изгородь с двойным рядом колючей проволоки, снова охранники и пулеметы, а в отдалении мрачной декорацией встают обрывистые горы угольно-черная стена с жемчужно-серыми, залитыми лунным светом вершинами. Добравшись до вала, шоссе ныряет вниз, в тоннель, выложенный камнем и перекрытый железной решеткой; за ней – сторожевой пост, часовые, собаки, блеск оружия, яркий огонь факелов над бочками с мазутом...

Патруль за мостом, у въезда на шоссе, сняли лесовики Бабуина: просочились среди деревьев и лиан, обошли заставу, перебили метательными ножами караульных у шлагбаума, ворвались в доты, перерезали пулеметчиков и отдыхавшую смену. Затем Саймон прошелся с ними вдоль шоссе, прячась за древесными стволами, и убедился, что застав здесь больше нет – как и патрульных с собаками на прямой короткой, едва ли с километр, дороге. Тогда он отослал разведчиков к мосту с приказом не торопясь начать движение, а сам, покинув опушку леса, ящерицей пополз в траве. Неширокая луговина разделяла темные джунгли и пологий земляной склон, тоже заросший травами; вал, словно кольцевая стена кратера с врезанной в нее решеткой, поднимался вверх метров на тридцать. Приблизившись к подножию, Саймон включил гипно-зер, поставив его на максимум, стиснул зубы и выждал десять минут. Он не хотел рисковать, поручая стражей заботам лесовиков; посты за колючей проволокой были, видимо, многочисленными, а их диспозиция неизвестной. Успех же атаки зависел от внезапности: он собирался пасть на врага, как шестилапый гепард на стаю крыс.

Когда перекличка часовых и шорохи наверху затихли, Саймон полез на вал. Под ним смутными тенями появлялись из леса фургоны, с тихим гулом катили налево и направо, разворачиваясь вдоль земляной стены. Фургонов было двадцать три, и, кроме снаряжения, в них находилось почти пятьсот бойцов, порядком больше, чем рассчитывал Саймон. В последний момент к нему присоединились "торпеды", среди которых наметился раскол: одна партия желала избрать нового дона, другая отдаться под покровительство смоленских, а третья – мстить. Этих мстителей и привел Сергун, свирепый детина с исполосованным шрамами лицом; как показалось Саймону, ему было безразлично, кого резать, – "штыков" или смоленских, дерибасовских или крокодильеров. Что в сетях, то и рыба.

Если отнести эту древнюю пословицу к крокодильерам, они являлись не просто рыбой, а чем-то вроде акулы-молота.

Самый мощный, самый грозный и жестокий из бразильянских кланов – и к тому же самый многочисленный и богатый. Они поднимались медленно, но верно, и в Трехсотлетней истории ФРБ – если б ее когда-нибудь кто-нибудь написал – не нашлось бы страницы без упоминания о них.

Эта история была уже знакома Саймону и в кратком изложениии выглядела так.

После Исхода, в последней четверти двадцать первого столетия, в Крыму и северном Причерноморье началось время кровавых разборок. Затем они переросли в полнометражную войну – по мере консолидации противоборствующих силу двух полюсов, одним из коих была Русская Дружина, другим – Громада, блок украинских националистов. Фактически обе стороны сражались за власть над миром, ибо в ту далекую эпоху – как и отмечалось в полученных Саймоном директивах южноукраинский регион был единственной реальной силой на опустевшей Земле. Мировое господство являлось слишком сладким, слишком чарующим миражем, в равной степени прельщавшим и дружинников, и громадян; и потому, как полагал Ричард Саймон, передатчики помех были включены одновременно с той и с другой стороны чтобы не допустить вмешательства Совета Безопасности.