Текст книги "Место, где пляшут и поют"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
–Как что? —поднял брови Гущин. —Я ж говорю —отметить надо! Обмыть кинематографический, так сказать, дебют! – Он подмигнул Флягину. – Сбегаешь?
Флягин почесал в затылке и пояснил:
–Раз уж ты точно денег не даешь, значит вниз спускаться опасно. Нас там, как минимум, отметелят, —и, подумав, уточнил: —Или даже убьют. У меня соседа за шестнадцать тысяч грохнули. В рублевом эквиваленте.
–Та-а-ак! —сказал Гущин и сел в кресло. Некоторое время поразмышляв, он спросил: -Где они вас ждут?
Сундуков на всякий случай выглянул в окно и сказал:
– На улице. Только что толку – выход-то со двора один.
Гущин хлопнул себя по коленям и объявил:
–Сделаем следующим образом! Я сейчас вывожу “жигуль” —вы прыгаете на заднее сиденье, ложитесь и контрабандой выезжаете со двора… Надеюсь, номер квартиры вы им не сообщили? Нет? Ну, уже хорошо. —Он поднялся, достал из ящика стола связку ключей и распорядился: —Смотрите в окно —как встану у подъезда, сразу спускайтесь. Только дверь не забудьте прихлопнуть!
Когда они остались вдвоем, Сундуков одарил друга уничтожающим взглядом.
–Ну, что?! Что ты таращишься?! —заорал Флягин. —Ну, не смог я! И ты бы не смог! Только извращенец может заниматься сексом, когда… И вообще это твоя идея!
– Моя идея! – фыркнул Сундуков.
–Ну не моя же! —задохнулся от ярости Флягин. —Мне бы никогда и в голову не пришло такое скотство!
– Да? А кто уверял, что человек – это свинья? – поинтересовался Сундуков. – Кто меня уговаривал?
– А что мне оставалось делать?! Если ты, идиот, наобещал всем денег?
Сундуков открыл рот, чтобы ответить, но понял, что, если попытается говорить, то издаст лишь жалкий всхлип. Он упал в кресло и, обхватив голову руками, глухо застонал. Флягин настороженно посмотрел на него, потом на цыпочках подошел к окошку и выглянул во двор.
– Ладно, – сказал он устало. – Хватит страдать. Лимузин у подъезда.
Выходя из квартиры, Флягин еще раз окинул взглядом торжественно плывущие в воздухе корабли и почему-то вздохнул. Они сбежали по лестнице, выскочили на улицу и запрыгнули в заботливо приоткрытую дверцу “Жигулей”. Все вышло так быстро, что добрая желтая псина, задремавшая под кустом, не успела поднять голову.
– Ложитесь, – приказал Гущин.
Сундуков и Флягин образовали на заднем сиденье нечто, похожее на пару сиамских близнецов. Гущин в зеркало убедился в их невидимости и сказал вполголоса, трогая рукоятку скоростей:
–Ну!.. Подгоняемый легким бризом, в ослепительных лучах солнца “Синко Льягас” величественно входил в бухту… Машина, набирая ход, покатилась вдоль палисадников, миновала один подъезд, другой… И вдруг из раскрытого гаража, прямо под колеса выпрыгнул объятый синим дымом мопед. В седле его, вылупив глаза и растопырив ноги, сидел юный оболтус. Он трясся от вибрации и вопил во всю глотку. Лицо его было диким от счастья. Вслед за ним гурьбой высыпали остальные подростки, хохоча и улюлюкая. Гущин выругался сквозь зубы и нажал на клаксон. Мопед шарахнулся вправо, влево и вырвался со двора. Пацаны неотступно скакали за ним, точно хвост воздушного змея. Гущин, притормаживая, чертыхаясь и непрерывно гудя, замыкал кавалькаду. Сундуков, не вынесший неизвестности, вынырнул из-за плеча Гущина, увидел синий дым, бегущих подростков, застывших в ужасе пешеходов и спросил плачущим голосом:
– Господи, что это такое?!
– Сумасшедший дом на прогулке! – любезно прокричал Гущин, давя клаксон. – Раз уж ты встал – посмотри, где враги! – попросил он и переложил руль вправо.
“Жигули” вылетели на мостовую, только чудом не упав на бок и не убив при этом никого из тинейджеров. Сундуков саданулся лбом о стекло и на мгновение отключился. Очнувшись, он увидел сзади стартующий желтый автомобиль.
– Они! – истошно заорал он. – Гони!
Гущин послушно нажал на газ. Стрелка спидометра плавно описала полукруг. Сундукова вдавило в кресло. Гущинский “жигуль” вильнул на встречную полосу, прострелил как торпеда улицу и вылетел на перекресток за миг до того, как зажегся красный и поток машин устремился им наперерез. Но все-таки у них в запасе был этот миг, и Сундуков, холодея и обмирая, смотрел, как металлическая грохочущая масса проходит в сантиметре от их кормы, отрезая от них преследователей. Под колесами что-то скрежетнуло и легковесно позвенело-покатилось по асфальту. Сундуков нашел в зеркале глаза Гущина. Они светились от восторга.
– Что-то ненужное отпало! – проорал он.
– Господи, да убери же гудок! – взмолился Сундуков.
Вой оборвался. Но тут же взамен него возник другой -зудящий, выматывающий душу звук. Сундуков повертел головой и вдруг с безграничным изумлением обнаружил впереди прежний дурацкий мопед, который, противно всем законам физики, по-прежнему возглавлял гонку. При этом он беспрерывно трещал и так трясся, что его очертания двоились в глазах. Однако над чудесными свойствами мопеда размышлять было некогда -позади возникло стремительное желтое пятнышко.
– Гони! – закричал Сундуков, теребя Гущина за плечо.
– Поворот! – проворчал Гущин, сбрасывая скорость и включая правый сигнал.
Они плавно завернули, и Сундуков краем глаза успел увидеть, как мопед вместе с безучастным седоком въезжает на полной скорости в живую изгородь и исчезает в ней без следа, словно провалившись в пятое измерение.
– Вот дьявол! – вдруг сказал Гущин и остановил машину.
Путь им перегородил мусорный фургон, неторопливо выезжающий со двора. Сундуков сидел как на иголках, вертя головой вперед-назад с риском сломать себе шею. Едва им удалось тронуться, из-за поворота появились преследователи.
– Только бы теперь не красный! – сказал Гущин, выезжая к перекрестку.
И тут же на светофоре вспыхнул красный. Гущин покосился в зеркало заднего вида.
–Без тормозов машина! —хвастливо сказал он, кладя ладонь на клаксон и с воем выезжая на красный.
Визг покрышек, звон трамвая, сиплый мат обрушился на них со всех сторон. Сундуков зажал уши и закрыл глаза. Когда он их открыл, то сразу увидел Флягина, который, оказывается, только сейчас восстал из своего лежачего места.
–Вздремнул, —виновато сказал Флягин, протирая глаза. -Нервы, наверное… А что за шум?
“Жигули” уже довольно далеко ушли от злосчастного перекрестка, но желтый автомобиль с удивительной прытью продолжал их преследовать. Он уже заканчивал поворот.
– Никак не оторвемся, – нервно сказал Сундуков, показывая пальцем. – Вон они!
Флягин оглянулся, присвистнул и заметил:
– Так это ж “Москвич”!.. Пашка-то на “Форде” – ты что, старик?
– “Москвич”… – обессиленно прошептал Сундуков.
Гущин спокойно выслушал их и немедленно свернул в боковую улочку. Скромно, без гудков они проехали несколько кварталов и очутились в тихом патриархальном уголке, застроенном одноэтажными деревянными домами. Возле одного из них Гущин затормозил. За серым дощатым забором росли вишневые деревья, усыпанные буйным сахарным цветом, а на узкой кромке забора отдыхал полосатый кот, удерживавшийся там, кажется, одной только силой воли. Гущин обернулся и несколько секунд пристально рассматривал своих пассажиров. Потом он сказал:
– Между прочим, в такие дни японцы едут за город – созерцать цветение вишни. Семьями едут. С просветленной душой и открытым сердцем.
– Ты это к чему? – мрачно осведомился Сундуков.
– Это я к тому, – сказал Гущин, – что, знаешь ли ты, Сундуков, что такое трансмуральный инфаркт?
– А это к чему? – уже с ненавистью спросил Сундуков.
–А к тому, —монотонно продолжил Гущин, —что ты скоро это узнаешь, если будешь продолжать в том же духе.
– И что ты предлагаешь?
–Как что? —Гущин открыл дверцу и опустил ногу на землю. -Вон она, вишня! Цветет… Нужны только ваши просветленные души и открытые сердца… —он усмехнулся и объяснил: – Здесь мой двоюродный брат живет. Выходим.
Они неохотно подчинились. А Гущин уже барабанил в ближайшее окно и орал в открытую форточку:
– Отпирай, Гриня! Свои!
Флягин и Сундуков отошли к забору. Кот печально посмотрел на них с высоты. Флягин сказал: – Кис-кис! Кот повернул к нему большую голову и умоляюще мяукнул. – Логичнее было бы, если бы он промолчал, – с раздражением заметил Флягин. Громыхнула калитка, и на улицу выскочил мужичок в шароварах и в свитере на голое
тело. С буйной шевелюрой и смоляной бородой, он оказался копией Гущина, но копией несколько уменьшенной. – Ха! – заорал он с подъемом, приседая и расставляя руки для объятий. – Кого я вижу!
– Гриша! – заревел Гущин и принял объятья. Они облобызались. Гущин вдруг оттолкнул брата и простер длань в сторону Сундукова с Флягиным.
– Это мои друзья! – с чувством сказал он. – Это – Леха, а это Флягин!
Мужичок восторженно всплеснул руками и немедленно обнял обоих. Зазевавшийся Сундуков получил бородой в глаз и чуть не ослеп. – Гриша! – кричал между тем Гущин. – Открывай ворота! Загоним машину – я гулять
приехал! – Подарок судьбы! – констатировал восхищенно Гриша, ныряя обратно в калитку. Заскрипели петли ворот, полосатый кот зажмурил глаза и свалился за забор, Гриша
победно завопил: “Давай!”, и синие “Жигули”, подминая траву, вкатилась во двор. Гущин вылез из машины и блаженно потянулся. – Где присядем? – живо поинтересовался Гриша. – В светлице или под сенью дерев?
– Под сенью! – загремел Гущин. – Безусловно под сенью! —Тогда прошу под сень, —склонился в поклоне хозяин и проводил гостей к деревянному столу, врытому в землю под вишневыми деревьями.
Усадив гостей на деревянную же скамью, хозяин убежал в дом и тут же вернулся с четырьмя гранеными стаканами. Потом он наладился убегать и возвращаться безостановочно, сбрасывая каждый раз на стол что-то новенькое: кус сала, тарелку огурцов, буханку хлеба, горсть луковиц, связку сушеной рыбы и в завершение -
трехлитровую банку маслянистой жидкости, слегка отдающей прозрачной тревожащей зеленцой.
– На травах! – гордо сказал хозяин и опять исчез.
Вокруг стояла умиротворяющая тишина и неправдоподобно сладкий запах цветущей вишни. На стол сыпались мелкие шелковые лепестки. – Рай! – убежденно произнес Гущин.
– А я слышал, что твой двоюродный брат в Думе, – кисло сказал Сундуков.
Гущин снисходительно посмотрел на него сверху вниз.
–А ты не слышал, что у человека может быть не один двоюродный брат? -поинтересовался он.
Появился Григорий с блюдом холодной картошки, щедро политой растительным маслом, и сказал с тревогой:
– Ну, теперь все, кажется!
Зеленоватая жидкость частично перекочевала в стаканы, и, прежде чем сделать первый глоток, все, по обычаю, крепко призадумались, будто предстояло им сейчас неведомое и непростое дело. И все-таки ни один, по обычаю же, не уклонился от того дела, и, хотя через минуту в них запылал пожирающий внутренности огонь, каждый сказал “Хорошо!” и невозмутимо потянулся за огурцом.
–Да, хорошо! —подтвердил Гриша, обводя рукой свои владения. —Потому что -природа!
—А ты слышал, —спросил Гущин, отправляя в рот солидный кусок сала, —что японцы в эти дни едут за город – созерцать цветение вишни?
– Ну?! – изумился Григорий. – Во, а нам и ехать никуда не надо!
Сундуков был готов согласиться, что бородатому Грише действительно нет смысла кудато ехать из вишневого оазиса. По некотором размышлении он допустил, что здесь нет особой необходимости даже выглядывать через забор. И, может быть, место, где пляшут и поют, это как раз то место, где не поют вовсе и не пляшут, а просто созерцают цветущую вишню сквозь зеленоватую призму?
–А что это у тебя, Ваня, ребята нынче невеселые? -озабоченно спросил хозяин, загружая опустошенные стаканы. Загрузив, он поднял один и, приглашая оценить чистоту и колорит напитка, прищелкнул языком. – Истинно сказано – зелено вино!
Гущин, нахмурясь, принял чарку и, в продолжение обычая, теперь ничего уже не сказал, а только покрутил головой в изумлении от неисчерпаемости зеленой силы. И лишь вполне изумившись и отерев тщательно бороду и усы рукою, он ответил брату:
– Они, видишь ли, деньги бандитам задолжали. Тысячу долларов. Теперь эти убегают, а те догоняют – закон жанра.
Гриша округлил глаза и сказал:
– Да в самом деле, что ли?! И что ж теперь?
– А что теперь? – Гущин равнодушно пожал могучими плечами и запустил лапу в блюдо с картошкой. – Как догонят – так и убьют.
Сундуков криво усмехнулся. Гриша беспокойно посмотрел на него и несколько минут молчал, переваривая сказанное. А потом обвел всех просиявшим взглядом и признался:
– А ведь у меня, ребята, есть тысяча долларов!
– И кому от этого легче? – сказал Гущин. – У меня вон тоже есть, только хрен я им дам…
– Намек понял! – радостно заорал Гриша. – Так я к тому и сказал! А если бы напротив, так я бы и не сказал, молчал бы в тряпочку!
Тут он сорвался с места и помчался домой. Не успела открыться-закрыться дверь, а прыткий хозяин уже возвращался, размахивая в воздухе новенькими банкнотами, будто из этого самого воздуха и вынутыми.
Сундуков, уже начавший привыкать к неожиданному появлению и исчезновению денег вокруг него, не особенно и удивился.
– Неудобно как-то… – лишь виновато пробормотал он, переводя взгляд с одной бороды на другую.
–Неудобно штаны в порнофильме снимать, —ответил Гущин и категорическим жестом заставил Сундукова спрятать деньги подальше. —Мне ведь не жалко! —подтвердил кузен. —Они мне дуриком достались. Честное слово! Дело как было? У меня здесь месяц назад Джон жил…
– Собака, что ли? – спросил Гущин.
–Какая собака? —возмутился Григорий. —Джон! Славист из Техаса. Сидит у себя в Техасе и зачем-то изучает творчество местного поэта Ц. Местного, в смысле не техасского местного, а нашего местного —он, кстати, в двух кварталах отсюда живет. Ну, вот, изучал и видит —не может изучить! То есть некоторые строки гладко идут, усваиваются, а
некоторые —ни в какую! Ну не изучаются, хоть ты тресни! И вот он едет сюда, чтобы Ц. сам лично прояснил ему эти темные строки…
– Постой! – сказал Гущин. – А ты-то откуда знаешь этого темного поэта?
–Да я-то не знаю! —засмеялся Григорий. —Я Пушкина с Лермонтовым путаю. Просто у Джона адрес был. Но он в наших улицах заблудился и ко мне попал. Две недели у меня жил. Познавал Россию, так сказать. —Гриша смущенно покрутил головой. —Я его сначала накормил, чем бог послал —хлеб черный, картошка, селедочка… А у него —понос! А туалет -во дворе! Картинка! Вот тут он и понял, что Россия —это не балалайки с матрешками, что жизнь в России —это труд, подвиг, аскеза, если хотите!.. Потом расставаться со мной не хотел. Доллары вот на память оставил…
– Но он же хотел встретиться с Ц.?
–А он потом уже не хотел. Я ему объяснил темные строки. И другие объяснил. Он, оказывается, вообще не так все понимал, в смысле, творчество Ц. По-моему, он в нем разочаровался…
–Интересно, —ревниво сказал Гущин. —Как это ты ему объяснил темные строки, если ты Пушкина не читал?
–Ты меня перед ребятами не позорь! —сурово ответил Гриша. —Я не говорил, что не читал, я говорил, что путаю… А строки… Это для них они темны, а для нас с тобой… Да я сейчас покажу – он мне экземплярчик оставил.
Он с удовольствием опять сбегал в дом и притащил пачку листов с текстами, отпечатанными на компьютере. Пошла по кругу банка, захрустели огурцы, и под сенью дерев торжественно и складно зазвучали стихи поэта Ц. Сундукову стало вдруг так хорошо и спокойно, что он и не заметил, когда почернело небо, тишина сменилась молчанием, высыпало так много звезд, а изо всех уголков сада потянуло холодком. Вишневый цвет кружился и порхал в темноте, то и дело наводя Сундукова на мысль о снегопаде. Тогда Сундуков спохватывался и легким потряхиванием головы эту мысль отгонял. Все были так утомлены, что намек хозяина о продолжении банкета в залитой огнями избушке проигнорировали. Гущин заявил, что сейчас же ложится спать, а утром прямо отсюда поедет на работу —с просветленной душой и открытым сердцем. Тогда вдохновившийся Гриша сообщил, что в его хате может заночевать целый полк. Но тут Флягин, до сих пор совсем мало обнаруживавший себя, с надрывом признался, что немедленно возвращается к жене, что он созрел, что с прошлым покончено и теперь остается только решить – к какой именно.
Потом они распрощались у калитки, и Сундуков с Флягиным долго плутали по ночным закоулкам, то и дело забывая, куда идут. Сундуков был настроен меланхолически, взглядывал на звезды и бормотал темные строки поэта Ц.:
…мы айгешат уговорили
но телки мигом соскочили
крутнув жестокое динамо
когда мы вышли у динамо…
Стихи волновали его своей неподдельной жизненностью —он тоже, бывало, уговаривал “Айгешат”, и у “Динамо” выходил не раз, и даже коварные телки были ему как будто знакомы… Флягин, напротив, всю дорогу безмолвствовал, спотыкался на ровном месте и часто икал. Только когда они добрались до центра, где вовсю сверкали огни, кружили автомобили и звучала музыка, Флягин очухался и наладился хватать Сундукова за руки, слезно умоляя отдать ему, Флягину, тысячу долларов. Сундуков грустно улыбался, но денег не отдавал.
–Ты меня попрекаешь, что я не снял штанов? Попрекаешь? -презрительно спрашивал Флягин и со внезапным жаром предлагал. —Ну, хочешь, я сейчас сниму?! Вот посреди улицы и сниму! Хочешь?! —Он даже останавливался и с редкостной отчаянностью начинал искать концы у брючного ремня.
Но Сундуков не обращал на него внимания. Он был пьян и почти счастлив. Счастье могло быть полным, если бы он шел сейчас по веселому городу не с надоедливым Флягиным, а с юной Светланой, но, понимая, что даже фантазии имеют границы, Сундуков только ерошил кудри и улыбался совсем уж печальной улыбкой.
Чем ближе подходили они к площади, тем оглушительнее звучала музыка, и вскоре стало ясно, что на площади происходит что-то особенное. Огромная тысячеголовая человеческая масса, из гущи которой шарахающийся свет прожекторов выхватывал на миг отдельные возбужденные лица, окружала деревянный помост, уже сколоченный, украшенный и обжитой. В лучах яркого света, в потоках неопасного плотного дыма там пританцовывали и припевали какие-то фигурки, усыпанные блестками. И оттуда на головы толпы обрушивался незамысловатый, как лепет ребенка, но оглушительный, как звено бомбардировщиков, куплет:
…Гуля, Гуля, Гуля, ты моя игруля,
Ты – простая девочка моя…
Толпа ликовала. Ее не пугали бомбардировщики. Молодежь охотно подхватывала слова песенки и горланила их с большим чувством. “Гуля, Гуля, Гуля…” долго скиталось по всем углам площади. Но, учитывая подоплеку мероприятия, Гуля сегодня была, пожалуй, не простая, а политически ангажированная.
Сундуков и Флягин невольно остановились у края беснующейся стихии. От грохота закладывало уши и сохло во рту. Едва различимая тень Вождя укоризненно взирала с постамента. Дальше было небо и шеренги неярких звезд. С дощатого плацдарма выстрелила барабанная дробь и сейчас же оттуда в толпу ударил лазерный луч. Дым завибрировал и сделался ядовито-зеленым. Сундукову показалось, что он попал в какую
то компьютерную игру. Вокруг плясали. Подпрыгивающие лица были покрыты зернистым изумрудным светом.
Луч лазера метнулся в небо, перечеркнул ночь и врезался в далекую невесомую звезду -звезда рассыпалась и погасла.
– Ну, Флягин, – иронически пробормотал Сундуков, – загадывай желание!
Флягин поднял на него измученные глаза, икнул и сказал:
– Хочу, чтобы ты сдох, Сундуков! – После чего повернулся и диковинным металлическим шагом пошел через площадь, расталкивая всех, кто попадался ему на пути.
Сундуков возвратился домой уже далеко заполночь. На лавочке в таинственном свете фонаря одиноко сидел Митрохин и курил, строго глядя на кончик своей сигареты. Заметив соседа, он растоптал окурок, развел руками и громко сказал:
– Ну все, Лексеич! Край! – в голосе его звучало, пожалуй, даже восхищение. – Достал ты меня – во, досюда достал!
У Сундукова екнуло сердце.
– А что – был кто? – упавшим голосом спросил он.
– А то не был! – усмехнулся Митрохин. – Только это мы с братанами собрались праздник отметить —у моего младшего день рожденья сегодня, —собрались, значит, с братанами… Семьями, как положено… Только, значит, собрались… А тут корифаны твои —ну в двери долбить! Где, мол, проживает такой-сякой? Я им культурненько говорю —спокойно, мужики, не порть праздник… Ну, слово за слово, хреном по столу…
– На желтом “Форде”? – уточнил Сундуков.
–Да, вроде на желтом, —нетерпеливо сказал Митрохин. -Только не успели они в этот “Форд” сесть —пешком побежали. Мы с братанами их до профтехучилища гнали —уж очень мужики обиделись, что культурный праздник… У младшего моего день варенья ведь, я говорил?
– Ну и что? – с надеждой спросил Сундуков.
–Что-что? Вот и то! —передразнил Митрохин. —Устал я с твоими корешками разбираться! —Однако, тут же расплывшись в улыбке, с удовольствием признался: —Ну и наваляли мы им! Васька, брат мой, тот ведь вообще дикий —в армии чемпионом округа по самбо был, ему цель покажи – пока не убьет, не отступится! Я его еле удержал, а то бы три трупа —как минимум! Именем племяша заклинал! Но душу дал отвести —он из ихнего “Форда” аккумулятор вырвал и этим же аккумулятором ихнее ветровое стекло высадил – к чертовой матери! И рулевое оторвал! Тогда только успокоился маленько…
– Слушай, сосед, – робко сказал Сундуков. – А ведь это бандиты были!
Митрохин прищурился, усмехнулся и покачал головой.
–Хороший ты мужик, Алексеич, —покровительственно заметил он. —Но как пацан, ейбогу! Да неужели Митрохин бандита от простой шпаны не отличит? Разве бы я с бандитами связался?! Да ни за что! Мне мое здоровье дороже. А шпану твою дешевую гонял и гонять буду —учти! Чтобы и духу их здесь не пахло! И даже не приваживай -бесполезно! Митрохин посмотрел на обмякшего Сундукова, полез в карман за сигаретой и добродушно прибавил:
– Одним словом, бутыль с тебя, Алексеич!
– Это ладно! – сказал Сундуков.
Стремительно и бесплодно промчалось лето. За окном опять свистел ветер и летели отмершие листья. Они покрывали ковром территорию больницы, мокли под дождем и превращались в грязь. Наступала пора итогов и субботников. Одно было радостно -Митрохин не соврал, и плешивый оператор Паша сгинул, будто его и не было. Его исчезновение позволило Сундукову расплатиться с Доминиканской Республикой. Долларами, разумеется. После этого его замучили угрызения совести, и Гущин был вынужден на него наорать, объяснив, что, в конце концов, Сундуков —друг, Григорий -брат, а деньги – прах. Сундуков не был в этом полностью уверен, но смирился. К счастью, младший Сундуков тоже притих. Единственное, на что решился в новом учебном году -намертво заклеил каким-то составом двери в учительской. Но прямых доказательств не было, и дело спустили на тормозах. У жены Сундукова обнаружилась опухоль в животе, и он все лето водил ее по знакомым врачам, леденея от бабьих слез и предчувствия беды. Опухоль признали доброкачественной, но жене уже было все равно. Она резко и необратимо постарела, перестала звать Сундукова придурком и ежедневно плакала. На операцию она никак не могла решиться. Сам он тоже сдал —сквозь побитые кудри уже недвусмысленно проглядывал голый розовый череп, лицо коробилось и смеялось от морщин, а синева в глазах приобрела тошнотворный оттенок снятого молока. Он отвык даже от бесплодных мечтаний, и место, где пляшут и поют, больше не давалось ему. Взамен память подсовывала ему видение ночной площади, изумрудного электрического желе и гнусный мотивчик “Гули-Гули”. Иногда что-то являлось ему во сне -тревожное и, наверное, прекрасное, но, проснувшись, он не мог ни черта вспомнить и таращился в темноту, кроме тоски и сожалений ничего не ощущая. На работе тоже не обошлось без чудес. Совершенно неожиданно сгорел Василиск —он был разжалован из замов и переведен в кабинет медицинской статистики. Теперь он занимался тем, что бродил по отделениям и горячо объяснял каждому встречному, что никогда и не хотел быть замом.
И так же неожиданно в конце лета на его месте возникла юная Светлана. Странным образом она не казалась теперь такой уж юной —вместе с должностью ей словно набросили лишних лет десять. Впрочем, ходили слухи, будто она вышла замуж за
большого человека, а такие вещи даром не проходят —в смысле способствуют ускоренной зрелости. Кто был этот счастливый муж —никто в точности не знал, но, что он большой, сомнений не было —в больницу Светлана приезжала на “Мерседесе”. Она приобрела привычку не здороваться и не разговаривать по пустякам. Такое поведение необыкновенно дисциплинировало коллектив. Приказы нового зама не оспаривались —любой спорщик просто получал предложение увольняться. Ее прозвали Жабой. Идею, кстати, подал Гущин, как-то глубокомысленно заметивший, что подобные превращения в традициях русских сказок -только там жаба превращается в красавицу, а в данном конкретном случае все вышло как раз наоборот. Сундуков нового зама избегал, для чего, собственно, не требовалось особых усилий. Странное приключение, случившееся чудесным майским днем, похоже, и в самом деле, оказалось только сном, но таким ли уж прекрасным -Сундуков не был теперь уверен. Он махнул рукой на свои неуловимые сны.
В конце октября опять был субботник, и, вдоволь навозившись в грязи, Сундуков с Гущиным возвратились в кабинет, чтобы привести себя в порядок. Рабочий день подходил к концу. На улице было пасмурно, ветрено и припахивало зимой.
– Эдак и снег пойдет, – с тревогой предположил Сундуков, глядя в окно. От холода у него посинели нос и губы.
–И пойдет —ничего хитрого! —откликнулся Гущин, отмывавший под краном руки. -Газеты обещают вторжение арктических масс!
–Масс —в глаз, —тупо срифмовал Сундуков. —Я не хочу масс. Я мерзну. На мне мало жира…
–Не горюй! —сказал Гущин, тщательно вытирая руки махровым полотенцем. —Завтра зарплату за июнь дадут. Купим тебе жиру. На зиму… —он приблизился к зеркалу и, нахмурясь, извлек из бороды какую-то щепочку. —Удивляюсь я! Субботников было —не перечесть, а мусора не убывает! Вот теперь и в бороде завелся… —Он предостерегающе поднял палец —по коридору кто-то шел неуверенными, спотыкающимися шагами. —Это Зоя теперь так ходит, —сказал Гущин и крикнул в ответ на деликатное постукивание в дверь: – Входи, Зоя!
И Зоя вошла. От нее привычно пахло йодом и ветром, но это было все, что осталось от прежней Зои. Извиняющаяся улыбка не сходила теперь с ее лица. Говорила она негромко, осторожно подбирая слова, и соглашалась с любой глупостью. Самую замечательную часть своего тела она всячески маскировала —носила огромные бесформенные кофты и сильно сутулилась. По ее мнению, подчеркивать формы при новом начальстве было бы предосудительно. Она даже была уверена, что рано или поздно именно за бюст ее и уволят.
– Здравствуйте, мальчики! – сказала Зоя застенчиво и смолкла.
За сегодняшний день она здоровалась с ними уже третий раз, и это развеселило Гущина.
– Заходи, Зоя! – скомандовал он. – Третьей будешь!
Зоя понимающе захихикала, а потом, помявшись, спросила с непонятной тоской: – А вы уже домой, Иван Иваныч? Гущин коротко взглянул на нее. – Да рабочий день вроде закончился? Зоя покивала согласно, вздохнула и присела на стул. —А я что говорю? —преданно глядя на Гущина, сказала она. -Людям отдых нужен. А тут
– свою работу делай и – на субботники… Василь Сергеич вон тоже – бегает сейчас, девчат собирает. Да разве соберешь —сознательности-то уже той нет… Это мы, бывало… А эта, королева ваша —высоко взлетела —слушать никого не хочет —ни один не уйдет, пока не закончит! Все на субботник! А сама когда ходила?!
– Ты куда клонишь-то? – строго спросил Гущин. Зоя слабо махнула рукой. —Я —что? Человек маленький. Она меня послала —мол, собери всех немедленно!
Машина приедет —кучи грузить будем. А кто грузить —половина уже разбежалась! И так весь день… Гущин и Сундуков переглянулись. – Да смеркается уже! – недоуменно сказал Гущин.
Зоя виновато пожала плечами. —А Василь Сергеича жалко все-таки, —сокрушенно призналась она. —Столько лет проработал, и, можно сказать, ни за что…
– Ни за что и прыщ не вскочит, – равнодушно заметил Сундуков.
– Это точно, – поддержал его Гущин. – Как говорит наша Таисия – все мы перед Богом сволочи и ни одного невиноватого нет! – Это так, – покорно сказала Зоя и, выдержав для приличия паузу, справилась: – Так
пойдете, Иван Иваныч? – Пойдем. По домам, – со вздохом ответил Гущин. – Да я что? – сказала Зоя поднимаясь. – Я – человек маленький. Она вышла, сутулясь и ступая острожно, точно по льду. Сундуков включил телевизор.
Гущин недовольно посмотрел на него и что-то пробурчал.
—Пять минут еще, —кивнул Сундуков на часы. —Выдерживаю производственную дисциплину.
–Понятно, —сказал Гущин, полез в карман и, деловито выпятив нижнюю губу, принялся пересчитывать деньги.
На разогревшемся экранчике вдруг появился разгоряченный, рвущийся в бой шахматный мастер. Он стоял на фоне электронной шахматной доски, алчно вглядываясь в головокружительное сочетание фигур, от которого у простого смертного мгновенно разыгрался бы приступ мигрени. Ведущая телепередачи, протягивая микрофон, почтительно спросила:
– Мы говорим сегодня о труде. Труд в вашей жизни. Что такое труд для вас?
–Труд?! —агрессивно выпячивая подбородок, вскричал мастер. —Вы спрашиваете, что такое труд?! —Он крутанулся на каблуке и ткнул в шахматную доску пальцем с такой ненавистью, будто наносил удар шпагой. —Труд —это вот конь е8 —f6! А пешкой на d4 -это, извините, не труд, а ковыряние пальцем в …! Я по жизни – философ, но прежде – боец. Мое кредо: тронул —ходи! Не умеешь —иди в …! Видели, как я разделал Карлссона в Поса– Рика-де-Идальго?! Труд!!! Вопрос стоит так – или ты чемпион, или – иди в …!
–Ладно, вырубай! Идти надо, —сказал Гущин и, подумав, добавил со вкусом. —В …, согласно определению!
На прочесанном граблями дворе, среди мусорных куч бегал озабоченный Василиск. Его острые колени путались в полах синего рабочего халата. Халат был женский. Севшим голосом Василиск азартно кричал: “Работать – так работать!” и хватал за руки отлынивающих от работы медсестер. Пойманная медсестра упиралась и смотрела по сторонам молящими глазами. Василиск помещал ее возле горки мусора и бежал ловить следующую. Он был похож на фавна, гоняющегося за пастушками. Заметив патологоанатомов, он прервал античные игры и с минуту смотрел на них сомнамбулическим взглядом. Казалось, что он зрит сквозь толщу времен, пытаясь вспомнить что-то необычайно важное, какой-то заветный “мутабор”, который снимет с него тяжкое заклятье.
–Такие глаза, —заметил негромко Гущин, когда они продефилировали мимо низвергнутого зама, —я видел только однажды —в зоологическом саду, у пантеры. Хуже, чем у трупа.
– А я много раз видел, – равнодушно сказал Сундуков. – У меня тетка замужем за ветврачом зоосада. В детстве я оттуда не вылезал.
