Текст книги "Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян."

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

НОСАТЫЙ ПАРУБОК
Украинская сказка

Жил в нашем селе парубок. По имени, по имени… Нет, не вспомню. Да чего и голову ломать! Как в селе того парубка кликали, так и мы будем звать. А кликали его попросту Нос. Потому что, говоря по правде, был у Носа нос-таки здоровенный. Посмотришь, сперва нос увидишь, а уж потом парубка разглядишь.

Вот как-то зимой поехал он в лес по дрова. Навалил полные сани и домой отправился. Вдруг навстречу ему какой-то панок на лёгких саночках катит. Не наш пан – чужой.

Увидел панок парубка и решил над ним посмеяться. Остановил коня, и парубок на свою лошадёнку тпрукнул.

– Эй, куда нос везёшь? – спрашивает пан.

– Да разве я нос везу? – отвечает парубок.

– А что же?

– Неужто ваша милость не видит? Грибы.

– Какие же это грибы, когда дрова.

– А говорили – нос. Вас, панов, не разберёшь.

– Ну, хватит болтать, – рассердился пан. – Повороти-ка, Нос, в сторону.

Парубок и поворотил нос.

– Ты что, дурень, не понимаешь, что тебе говорят?!

– Чего ж тут не понимать? Пан велел нос поворотить. Я и поворотил.

– Так к носу ещё и кобылу поверни!

Парубок кобылу дёрнул, совсем её поперёк дороги поставил. Ни проезду, ни проходу.

Тут пан просто взбеленился.

– Ну, погоди! Я на тебя жаловаться буду. У вас кто в селе старший?

– Старший? Прокопова бабка. До того стара, что уж и из ума выжила.

– А у тебя того ума и не бывало! Я тебя спрашиваю, кого выслушаете?

– Больше всех слепого Пилипа слушаем. Как запиликает на своей скрипочке, хоть кто заслушается. Сладко играет, то запляшешь, то заплачешь…

Пан от злости чуть не разорвался.

– Да не про то я, не про то! Вы кого в селе больше всех боитесь?

– Микитова пса. Сущий сатана! И ведь не гавкнет, как, к примеру, ваша милость, а прямо зубами ухватит и рвёт. Не верите, попробуйте сами подойти к Микитовой хате.

Тут пан наконец сообразил, что не он с дураком встретился, а его самого дураком выставляют. Плюнул да как огреет своего коня кнутом! Прыгнул панский конь – сам по брюхо в снегу увяз и санки в сугробе застряли.

А парубок свою лошадёнку с места стронул. Проехал, обернулся и говорит:

– Ну, насилу пан догадался дорогу мне уступить!

Панок от гнева чуть не задохнулся. Не может и придумать, что бы такое сказать.

– А ты, носатый, – кричит парубку вслед, – со своим носом оставайся!

Парубок ему спокойно отвечает:

– Когда пан в сугробе поостынет, сам разберёт, кто из нас с носом остался.

И поехал своим путём.

А как пан со своим конём и санками из снега выбирался, – его дело.

ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ
Белорусская сказка

Жил в нашем селе поп-батюшка. Жадный-прежадный. Всё думал, где бы на чём выгадать. Вот пришла пора урожай собирать, хлеб жать. Земли много, самому не справиться. Нанял он трёх батраков. Чуть свет сажает хозяин батраков завтракать. Батраки едят, иоп стоит да думает:

– Это что ж выходит, сейчас поедят, а в обед опять их корми. И то неладно получается: сюда с поля придут – сколько времени у работы украдут! В поле обед везти – лошадей гонять жалко. Пускай уж лучше разом и пообедают.

И велел попадье обед подавать. Батракам что! Поднатужились и съели. А поп ещё надумал.

– Раз так, пускай заодно и повечеряют.

Поставили ужин на стол.

Батраки уже и есть не могут.

– И то хорошо! – хозяин радуется. – Этот ужин завтра с утра подадим. Зато им теперь работать без роздыха весь день до ночи.

А батраки иначе рассудили. Смекнули, что к чему. Поужинали – не поужинали, отвалились от стола.

– Спасибо, батюшка, за хлеб-соль, – говорят. – На сытое брюхо хорошо спится.

Один разувается, другой на лавку рядно стелет, третий на пол кожушок бросил.

– Вы что ж делаете?!

– Как что? Спать собираемся.

– Какой сон после завтрака?

– Так ведь мы поужинали. А после ужина спать положено.

Попу и сказать нечего.

Сам себя перехитрил, сам и расплачивайся.

ПРО БЕДНЯЦКОГО ВОЖАКА – ОТВАЖНОГО КАРМЕЛЮКА
Украинская сказка

Славно прожил свою жизнь Устин Кармелюк. Тем славно, что ни разу неправде не поклонился, силе да богатству не покорился. В тюрьмах его паны гноили, калёным железом клеймили, батогами били, да сломить не могли. За простой люд Кармелюк стоял, себе ничего не хотел. Что у богачей отбирал, всё беднякам раздавал. И хоть сгубили его паны, но и по сей день живёт он в людской памяти. Песни про него поют, сказки складывают.

Всех песен не перепеть, всех сказок не пересказать, а всё же послушайте. Надо, чтобы и вы знали, каков Кармелюк был.

Волчьи побеги

Вот зашёл однажды Устин Кармелюк на мельницу. Молод он ещё тогда был, и слава его была негромкая.

Видит – весь двор возами уставлен, на мельнице людно да тесно. Время к пасхе шло, всяк спешил свежей муки намолоть, чтоб куличи попышнее поднялись.

У кого мешки под завязку полны, тот и у жерновов первый. Мельник его с поклоном пропускает. А в тёмном уголке сидит бедная вдова, на коленях тощий заплатанный мешок держит и плачет горькими слезами. Раным-ранёхонько она сюда пришла, малых деток одних дома оставила. Уже и день проходит, а ей всё к жерновам не пробраться.

Нахмурился Кармелюк, сказал:

– Не плачь, бедолага! Не лей слёз понапрасну. Легче камень разжалобить, чем сердце богатея тронуть.

Взял у неё мешок, всех растолкал да сам вдовье зерно на помол и засыпал.

Один дядька в новой свитке, в ладных чоботах отозвался:

– Молодой ещё людей богатством корить!

Другой в смушковой шапке подхватил:

– Достаток трудом добывают. А у лодыря ветер в кармане свищет.

Кто молчит, кто на те слова кивать начинает, видно, соглашается.

Кармелюк и говорит:

– А выйдем-ка во двор.

Вышли все.

Перед мельницей яблонька стояла, и почки на ней уже набухли – весной ведь дело было. На молоденьких ветках – почки, и на стволе побеги проклюнулись.

Смотрят люди, плечами пожимают – яблонька как яблонька.

Кармелюк говорит:

– Вот, честные сельчане, начата притча, да не кончена. Ровно через девять недель, день в день, час в час, приходите сюда. Яблонька сама притчу доскажет.

Ну, ясное дело, любопытно людям. Пришли через девять недель. И Устин Кармелюк явился.

– Поглядите, – сказал, – что с яблонькой сталось.

Видят все: ветки на яблоньке еле живы, листочки слабенькие, цвет хилый. А на стволе толстые прутья выросли – бесплодные ветви, что в народе волчьими побегами прозывают.

– Почему дерево хиреет? – Кармелюк спрашивает.

– Да это всяк знает. Стоило ли звать нас на этакое диво? – отвечают люди. – Волчьи побеги соки у плодовых веток выпили.

– Вот и притче конец. Сами вы её досказали, – Кармелюк говорит. – Богачи, что волчьи побеги на дереве, соки из народа пьют, а ни цветов, ни плодов не приносят. Не срежь вовремя, пропадёт всё дерево.

И пошёл себе.

Кто побогаче – на Кармелюка обиделся, зло затаил. Кто победней – призадумался.

Драная свитка

Сколько горя, сколько беды Кармелюк хлебнул – не измерить, не сосчитать. Да ни разу злой судьбе не сдался.

В солдатскую лямку на двадцать пять лет хотели его запрячь, он из солдатчины убежал. Поймали его, били палками-шпицрутенами, в тюрьму упрятали. Снова вырвался Устин. Ненавидели его паны, разбойником называли. Не однажды и не дважды его ловили. В кандалы закованного в Сибирь гнали, в крепостной башне за толстыми каменными стенами стерегли. Да всегда Кармелюк на волю выходил, в родные края, словно перелётная птица, возвращался. Снова и снова со своими славными хлопцами-сподвижниками против богачей бился.

И говорили в народе: нет такой силы, чтобы нашего Кармаля в темнице удержала. Подует он на цепи, скажет заговор – и рассыплется жёлтой ржой железо. Нарисует на стене крепости чёлн-долблёнку, вёсла нарисует, сядет в ту лодку и уплывёт, как по воде, ни следа, ни знака не оставит. Или оседлает деревянную скамейку: «Э-гей! – крикнет. – Выноси, вороной!» Разом станет скамья вороным конём, взовьётся, хвост по ветру расстелет и унесёт, куда Кармелюк велит.

А так оно было или не так – кто его знает..

Вот однажды послала пани помещица слугу на почту. Дала ему тысячу рублей. У неё, видишь, братец в столице в карты проигрался, надо ему, бедняжке, помочь.

А дорога на почту через лес пролегала. Тут-то слуга с Кар-мелюком и повстречался.

– Здоров будь, добрый человек! Куда идёшь? – спрашивает Кармелюк.

Узнал ли слуга Устина или так догадался, а бросился бежать. Да разве от Кармелюка убежишь?! Мигом он его догнал.

– Чего утекаешь, ровно заяц от гончей?

Слуга взмолился:

– Бери всё, только не убивай. И шапку с деньгами подаёт.

Пересчитал их Кармелюк и говорит:

– Деньги немалые. Тысяча рублей да один рубль. Значит, панские деньги несёшь пересылать.

Слуга молчит, только трясётся весь. А Устин ему:

– Да не бойся ты. Никогда ещё Кармелюк бедного не обидел. Жалко панское добро из рук выпускать. Да ведь за пропажу твоя спина ответит. Иди своим путём, делай, что велели.

Ступил Кармелюк с дороги на один шаг и будто растаял.

А слуга три шага шагнул, остановился. Сам себе говорит:

– Кармелюк дурень… Да сам ты дурнем не будь!

Разодрал на себе одежду, лицо расцарапал, перепрятал деньги за голенище сапога и побежал обратно к панскому дому. Помещице в ноги повалился:

– Так и так, отнял злой разбойник Кармелюк деньги, что выизволили братцу посылать. Отбивался я, словно пёс от волка, да одолел он меня. Еле живой ушёл.

Разгневалась пани:

– До каких пор злодейства терпеть будем! Надо за солдата ми посылать!

В тот же вечер является к пани полковник. Усы подкручены, пуговицы на шинели начищены, шпоры так и звенят. Поцеловал, как положено, ручку у пани. А она ему:

– Ах, пан полковник, вовремя вы приехали. Житья нет от злодея. Изловить бы его да повесить.

– А я за тем и приехал, – полковник отвечает. – Прикажите слугу позвать, того, что сегодня ограбили.

Ну, слуга, ясное дело, стал полковнику расписывать, как Кармелюк на него напал, как бил-колотил, как деньги отнимал.

– А можешь его узнать? – полковник спрашивает.

– Как не признать, – слуга говорит. – Страхолюдный такой. Глаза, что у дикого зверя, горят, зубы, что волчьи клыки. И свитка рваная.

Полковник распахнул шинель.

– Эта свитка, что ли?

Побледнел слуга, ровно холст белёный. Достал пачку денег из сапога и не знает, кому отдавать, то ли хозяйке, то ли Кармелюку.

Пани так в деньги и вцепилась. А Кармелюк говорит:

– Не торопитесь, ваша милость. Столько кругом сирот бедняцких да вдов солдатских, что и этой тысячи не хватит. Выходит, с вас кроме этой ещё тысяча причитается.

Делать пани нечего. Побежала она из ларца вторую тысячу доставать. А Кармелюк размахнулся да и отвесил две плюхи слуге.

– Одну – за жадность, – сказал. – А вторую – за то, что хотел опозорить моё честное имя. Хорошо ещё, я про твою брехню прослышал, а то и вправду могли подумать, что Кармелюк бедняка обидел.

Взял Кармелюк две тысячи и ушёл. На прощанье сказал пани:

– За деньги спасибо. Да не вздумайте, ваша милость, немилостивой к слуге быть. Я сам с ним уже рассчитался.

А откуда же Кармелюк про слугу узнал? Да в каждом панском дворе, в каждой бедняцкой хате у него друзья-помощники были.

Как пан в грехах каялся

Жил один пан, смирный-пресмирный, ласковый-преласковый, тихий-претихий. Всё обходительно, да со вздохом, да с поклоном. Но только люди того тихого боялись больше, чем огня немилосердного, больше чумы и мора лютого. Потому что было у него сердце жёстче камня, что слезами не прожжёшь, мольбами не смягчишь.

Не выйдет крестьянин на барщину – то ли сам занеможет, то ли кто из семьи сляжет, – в тот же день панский верный пёс-эконом отберёт четверть хозяйства: овец уведёт, курам головы свернёт. Во второй раз бедолага не выйдет – половины хозяйства лишится. А станет роптать – отберут горшки-плошки, ряднину последнюю – и спать не на чем, и сварить не в чем.

А ругать, розгами сечь, как другие помещики, – этого у пана, упаси бог, в заводе не было.

Вот как-то поехал пан в церковь исповедоваться. Рассказал про все грехи попу, получил от него отпущение и домой отправился.

Выехал за село, вдруг слышит – кричат сзади. Оглянулся – дьяк его догоняет, путается в длинных полах рясы. Придержал пан коней. А дьяк подбежал да и говорит:

– Постойте, ваша вельможность! Послал меня к вам батюшка-поп. В каких вы грехах каялись, запамятовал он. А ведь ему ваши грехи замаливать надо.

– Что ж, – отвечает пан, – грехи мои тяжкие. Как-то в пятницу, в постный день, кусок поросятинки съел. Кошку свою ненароком обидел – на хвост ей наступил. Да бранное словечко воронесказал: она-то кричала «кра!», а я подумал: «украл!»

– Ага! – сказал дьяк. – И это все грехи?

– Все до единого, – пан говорит.

– Малость подзабыли, ваша вельможность, – тихо так дьяк напоминает. – Забыли, сколько горя люди через вас хлебнули, сколько слёз кровавых пролилось, сколько сирот бездольных осталось, у которых вы отцов да матерей замучили. Тот грех забыли, что богатство нажили на людской беде.

Тут дьяк сорвал с себя дьякову одежду. Громко закричал от ужаса пан – узнал Кармелкжа.

А Кармелюк могучей рукой пригнул тополь к земле, пану петлю на шею накинул и отпустил верхушку. Высоко взлетел на верёвке пан, а Кармелюк говорит:

– Поднимайтесь, ваша вельможность, к небу. Там ваши грехи и замолите.

Злая изменница

Собрали как-то паны силу большую – и казаков и полицию – Кармелюка с друзьями-товарищами ловить. К самому лесу подступили, где Кармелюк со своим отрядом скрывался.

Узнал про то Кармаль и велел своим людям уходить в дальнюю пущу.

– Сам я, – сказал, – последним выйду.

Окружили вороги лес, все тропы перекрыли – птица не пролетит, заяц не проскочит.

Подался Кармелюк к одной опушке, слышит – кони казацкие ржут… В другую сторону побежал – шашки брякают… Неужто пропадать Устину?!

Вдруг навстречу ему идёт молодица белолица, вязанку хвороста несёт.

– Ой, Кармаль, тебя ловят, а мне лихо. Не выбраться тайком из лесу.

– А ты-то чего боишься? – спрашивает Устин.

– Да я в панском лесу сухие сучья подбирала. А на опушке не одни солдаты, паны съехались, и мой там. Увидит меня, разгневается.

– Рад бы тебе помочь, женщина, да сам я – как зверь в западне. За моей головой охота. Лучше держись от меня подальше, а не то и тебя в разбойницы запишут.

Молодица говорит:

– Коли мне от тебя не помощь, так я тебе помогу. Не побоюсь панского гнева, вперёд пойду, а ты за мной крадись, хоронись за кустами, чтоб раньше времени тебя не приметили.

И пошла прямёхонько к опушке. А там полиция, солдаты… Паны ждут, когда Кармелюка повяжут.

Как гадала молодица, так и сталось – её пан к ней подскочил.

– Ты что, такая-сякая, в моём лесу хворост крадёшь! Да я тебя…

Подошёл офицер, пана в сторонку отвёл.

– Не до хвороста сейчас! – И к молодице: – Скажи, добрая женщина, не видала ли в лесу разбойников, не встречала ли Кармелюка?

– Разбойники навстречу не попадались. Кармелюка сроду невидывала… А что-то страхолюдное мимо протопало, к болоту бежало. Чуть сердце со страху не оборвалось.

Медведь, что ли? – офицер спрашивает.

– Какой медведь! – молодица отвечает. – То страхолюдное на двух ногах бежало.

– Он это! – закричал офицер. – Злодей Кармелюк! Веди нас к болоту.

Молодица и повела к болоту.

А болото такое, что за один день не обойдёшь. То вода, то трясина и только посредине кусок сухого леса, ровно остров.

– Ясное дело, – офицер говорит, – там и схоронился Кармелюк. Думает, нам туда не пробраться. Да просчитается. Где с кочки на кочку скоком, где вплавь, где вброд, а до его шкуры доберёмся.

Скинул мундир, чтобы в грязи не перепачкаться, команду подал, и двинулись к острову.

Тут молодица махнула белой рукой. Вышел из-за кустов Кармелюк, скорее свитку сбросил да офицерский мундир надел. Такой бравый вояка! Загляделась молодица.

Вдруг подскакал на коне полковник и спрашивает:

– Поймали Кармелюка?

– Так точно, господин полковник, – отвечает Кармелюк. – Вон на том островке его схватили.

«Эге! – полковник подумал. – Меня там не будет, так и награды мне не видать!» И – к болоту. А Кармелюк ему вслед:

– Верхом туда не добраться, господин полковник. Коня погубите и сами увязнете.

Полковник бросил поводья Кармелюку и зашагал по кочкам на длинных тонких ногах. Чистый журавль!

Кармелюку только того и надо было. Вскочил в седло, молодицу за собой посадил и рванул коня. Где солдат увидит, где полицию – кричит, командует, распоряжается. Ему все честь отдают, робеют.

Так и ускакали.

Как выехали на безлюдное место, Кармелюк сказал молодице:

– Спасибо тебе, хорошая моя! Спасла ты мне жизнь. Что хочешь, для тебя сделаю.

Женщина отвечает:

– Коли так, женись на мне. Давно ты мне полюбился.

– Проси что другое. Не могу на тебе жениться. У меня жена есть.

А женщина своё:

– Какая она тебе жена?! Ты к ней и раз в год не заглянешь.

– Нет, – говорит Кармелюк. – Я ей верным мужем быть обещался. И дети у меня есть.

Загорелись злобой глаза у молодицы.

«Мне не достанешься – и ей не достанешься!..» Так про себя подумала, а Кармелюку сказала ласково:

– Не можешь женой назвать, хоть сестрой тебе буду. Ты – братом мне наречённым. Приходи ко мне завтра поутру.

Отважен был Кармелюк, силён силой богатырской и хитёр. Да хитрости у него только на врагов хватало, а с друзьями он прост был. Поверил той женщине. Ответил ей:

– Нет, сестрица, утром меня не жди. Утром, когда солнце светит, моя тень на землю ложится. А мне мою тень беречь надо. Вороги меня стерегут, выслеживают, но я их пуль не боюсь – я слово знаю. Только тому меня убить нод силу, кто в мою тень выстрелит. Хоть никто про то не ведает, не догадывается, да лучше мне ясным днём на люди не показываться. Приду к тебе завтра вечером.

Только они разошлись в разные стороны, злодейка змеёй проскользнула в дом начальника и рассказала, когда и где Кармелюк быть обещался.

Вот пришёл к ней Кармелюк, а его засада ждёт: в садочке – солдаты, на сеновале – казаки.

Усадила молодица гостя за стол, водку-горелку поставила, сало да огурцы подала.

Кармелюк говорит хозяйке:

– Хорошо у тебя! Давненько я в тёплой хате под крышей не бывал, давненько за столом на лавке не сидел.

– Эх, Кармаль, Кармаль, – отвечает женщина, – сам ты себе такую долю выбрал. Скитаешься, как волк по лесам, как волка и убьют тебя. За какую ты правду бьёшься, кто тебя знает!..

Печально Кармаль усмехнулся и говорит:

– Слушай притчу, сестра, тогда всё поймёшь.

И начал:

– За семью морями, за десятью горами… Может, и не так далеко, а у нас поблизости жил-был царь со своим сыном. Рос-подрастал царевич, уже не дитя, да ещё не мужчина. И вздумалось ему посмотреть, что в отцовском царстве-государстве делается, как люди живут. Встал он однажды раным-рано и вышел из дворца. Видит – люди все в одну сторону идут, и он туда направился. И пришёл на торговую площадь. А день-то был ярмарочный. Продавцы и по-купцы смешались. Ходит царевич, всё ему любопытно. И дошёл дозагона, где коней продают. Смотрит царевич – стоят три коня. Один слепой, слепыми глазами вдаль глядит, будто видит что-то. Другой сытый, гладкий, так с жиру и играет. Грива у него пышная, хвост длинный, ногами перебирает, сено, что перед ним положено, не ест, а по сторонам разбрасывает. Выискивает травинку, которая повкуснее. А третий конь – боже ж мой! – в чём душа держится?! Рёбра выпирают, как обручи на бочке, спина упряжью до ран стёрта. Еле на ногах стоит. Потянулся этот конь к сену, что сытый по земле разбросал, а тот его копытом по рёбрам, – моё, мол, сено, лучше под ноги стопчу, чем тебе хоть стеблинку дам. Заржал жалостно тощий, а слепой конь и ухом не ведёт, ничего не видит. А теперь, сестра, сама скажи, как ты притчу понимаешь?

– Ой, Кармаль, – всплеснула руками женщина, – разгадала ведь я её. Тощий конь – то народ, люд бедный. Сытый конь – паны да богатеи. А вот про слепого коня – не знаю.

– Ну так я тебе скажу, – Кармелюк говорит. – Слепой конь – наш царь, что ничего не видит, ничего и знать не хочет. Что же ты спрашиваешь, за какую я правду бьюсь?!

Тут заплакала женщина.

– Что я наделала, натворила. Врагам тебя предала, тебя загубила. Беги, Кармаль, – может, ещё спасёшься!

Вскочил Кармелюк, бросился к двери, а за дверью казаки с шашками. Метнулся к окну, а там солдаты с ружьями. Стрельба поднялась, сеча.

Сколько пуль в Кармелюка попало – ему ничего. А промахнулся один молодой солдат – в Кармелюкову тень, что на стене чернела, угодил. Тут и рухнул Устин Кармелюк, ровно могучий дуб, что под корень срубили.

А женщине той начальники награду выдали. Только радости-счастья ей не было. Глаз она не осушала, почернела, ссохлась вся. И умерла вскоре.

Но и в могиле прощенья не получила. На том месте, где её похоронили, трава не росла, птицы не садились. И имя её забыли.

Про Устина Кармелюка песни поют, сказки складывают, а её имя никто не поминает, будто и не жила она на свете. Потому что нет никого презренней, чем тот, кто дружбе изменил, друга предал.