Текст книги "Два пистолета и хромой осел"

Автор книги: Неделчо Драганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Он держит в руке свой черный котелок и взволнованно говорит:

– Дорогие ученики, перед вами – покрытые славой и цветами Любомир Бинев и Минчо Сотиров, гордость нашего города. Они совершили неслыханный для детей подвиг: сквозь льды и снежные бураны, сражаясь, с бандитами и белыми медведями, они достигли Северного полюса и установили там наше национальное трехцветное знамя.

– Два знамени! – громко поправляет Минчо.

– Да, два знамени, – торжественно повторяет его слова директор, – развеваются над Северным полюсом во славу и честь нашего города и всего нашего отечества. Благодаря этим бесстрашным мальчикам Северный полюс стал владением Болгарии. Школьники – ура!

Вся площадь содрогается от могучего «ура!» Даже мэр и градоначальник, стоящие в первом ряду, тоже кричат «ура!»

Вижу Таско и Велосипеда: они улыбаются и машут нам руками. Велосипед во весь голос хвастает, что я его лучший друг. Выбегает Верушка, протягивает мне букет роз и шепчет, что будет играть только со мной. Пройчо рыдает от зависти и злости.

Моя мама, одетая в синее праздничное платье, утирает слезы. Отец в темном костюме и белой сорочке с галстуком – таких же, как у мэра, – гордо посматривает вокруг. Как только мы вернулись, его сразу же назначили чиновником в банк.

Посреди площади мой братик Петко важно восседает верхом на нашем верном осле. У брата и у осла на головах венки. Никто не смеет приблизиться к ослу, объявленному героем города и священным животным. На Петко красная пелерина, какую носит только градоначальник.

После речи директора мы все отправляемся в военный клуб, где по случаю нашего возвращения организована вечеринка с лотереей и смешными фокусами.

На следующий день в школьном дворе – новое торжество: мне и Минчо директор лично вручает свидетельства о завершении среднего образования с отличием. Так что в будущем нам уже незачем ходить в школу.

А через месяц, провожаемые всем городом, мы отправляемся к Южному полюсу. Священный осел остается в городе: он будет жить в специальном хлеву, украшенном золотом и серебром. На этот раз мы отправляемся на конях. Я – верхом на белом коне градоначальника, Минчо – на черной, как ворон, кобыле командира полка. Вооружены мы до зубов – ножи, книжалы, ружья, пистолеты, сабли.

Дети бегут следом и просят взять их с собой, но мы не можем рисковать жизнью других. И потому в последний раз на прощанье салютуем саблями и мчимся на юг, где нас ждет еще один беспримерный подвиг – покорение Южного полюса.

ПИСТОЛЕТЫ ИЛИ ПОНЧИКИ?

Итак, в нашем тайнике было уже сорок четыре лева. Немало, но ведь по нашим подсчетам нужно по крайней мере пятьсот шестьдесят левов. Если бы мы каждый день ловили столько же рыбы, сколько в первый раз, мы быстро собрали бы деньги. Но в следующие дни нам совсем не везло. С утра до вечера закидывали мы удочки, но, казалось, какой-то злой волшебник прогнал всю рыбу из лагуны. Нам попадалось только по три-четыре мелких бычка – курам на смех. И дождя не было. Установились ясные жаркие дни, прекрасные для купания в море, но не для рыбной ловли. Мы почернели, как негритята – целыми днями плескались в воде, плавали, но нам было не очень весело. Летние каникулы незаметно таяли, а денег в тайнике не прибавлялось.

В четырех милях от берега находился маленький остров святой Анастасии. С берега он походил на корабль, вставший на мертвый прикол. Старые рыбаки рассказывали, что море вокруг него кишит рыбой. Об этом острове рассказывали самые таинственные истории. В год моего рождения с острова убежала большая группа заключенных. Поговаривали, что там и сейчас находятся арестованные коммунисты. Мы давно мечтали побывать на святой Анастасии – и рыбы наловить, и своими глазами посмотреть, что там делается. Только для этого нужно было раздобыть лодку. В старом порту было полно рыбацких лодок. Целыми неделями качались они у причала, а их хозяева и думать о них забыли.

Однажды мы пошли в порт выбрать какую-нибудь красивую и крепкую лодку. Долго ходили, пока не увидели одну очень красивую, выкрашенную в белый, зеленый и красный цвета. Что-то загадочное было и в ее имени – «Посейдон». У других были самые обыкновенные имена: «Чайка», «Черноморец», «Эмона»[2]2
  Эмона – устаревшее название мыса на болгарском Черноморье.


[Закрыть], «Калиакра».[3]3
  Калиакра – мыс на болгарском Черноморье.


[Закрыть] Может быть, именно из-за незнакомого и таинственного для нас имени мы выбрали эту лодку. Гораздо позднее я узнал, что Посейдон – древнегреческий бог моря.

На другое утро, еще затемно, я взял удочки, захватил еды на целый день и тихонько выбрался из дому. Минчо ждал меня у ворот с торбочкой на плече. Он, как и я, был босиком.

До порта мы бежали. Хотели завладеть лодкой до рассвета. На причале – ни души. Впереди в полутьме посверкивал маяк. Наш «Посейдон» покачивался в конце причала, крепко привязанный за кусок рельса, вбитого в каменистый берег. Мы умели развязывать рыбацкие узлы. Подтянули веревку, узел ослабел, и мы стащили его с рельса. Минчо влез в лодку первым, я оттолкнул ее и тоже вскочил. Лодка бесшумно скользила по воде. Минчо разобрал весла и стал полегоньку грести. Взял весло и я, и мы стали сильно грести к острову, который в первых лучах солнца казался соблазнительно близким. Мы умели грести, правда, на короткие расстояния, а четыре мили – не шутка. Но были мы сильными и мускулистыми ребятами и потому не боялись далекого пути. Море было гладким, как зеркало. Приятно плыть на лодке по такому морю. Мне казалось, что она летит к острову, как торпеда. Чувствовали мы себя отлично, гребли и пели:

 
Беспощадные пираты
мы на Черном море,
кто посмеет нас затронуть,
будет тому горе.
 
 
В море нам ничто не страшно,
на корабле летим,
и врагам несчастным нашим
ужасно отомстим.
 

… и разные другие песенки, которые сами и сочиняли.

Так было сначала. А потом… Лодка уже не летела так быстро, как нам казалось, а остров походил на корабль, который уходил от нас. На ладонях у нас вздулись волдыри, и гребля уже не казалась легкой работой. Мы примолкли и все чаще осматривали ладони. Еще хуже стало, когда волдыри начали лопаться и руки ужасно разболелись. Но мы были упорными ребятами, гребли, не обращая внимания на боль, и через три часа благополучно пристали к острову.

Он был так мал, что за пять минут мы осмотрели его вдоль и поперек. Здесь не было ни души. В центре острова, на самом ровном месте, стояло длинное белое здание, давно оставленное людьми. Наверное, там жили те смелые заключенные, которые убежали много лет назад. Мы попытались войти, но двери были крепко заперты. Нам ничего не стоило выломать дверь, но, признаюсь, мне стало страшно. А вдруг внутри окажется скелет! Мы знали, что маяк на острове давно не работает, потому что по ночам с берега не видно было его света. Башня маяка торчала на самом высоком месте острова. Вход в маяк зиял мраком и таинственностью, как пещера разбойников. Но мы храбро поднялись по узкой винтовой лестнице на самый верх. Отсюда открылось все море – оно блестело под солнцем, как серебро. Дома нашего города на том берегу казались маленькими кубиками, а сам островок – огромной шапкой с воткнутым сверху пером – башней маяка. Все было наше – мое и Минчо – остров, и маяк, и целое море!

Но Минчо думал иначе. Неожиданно он закричал:

– Я, Минчо Сотиров, объявляю весь остров моим владением!

– Как так весь?

– Вот так, «чур-мое», – произнес Минчо священные, клятвенные слова.

Летом, когда мы возвращались с пляжа с пересохшими от жажды глотками, мы боролись перед уличным фонтанчиком. Каждый хотел напиться первым. Но кто докажет, что раньше других произнес священные слова «чур-мое», пил первым, и никто не смел его пальцем тронуть.

Теперь я чуть не плакал, что не сообразил сказать эти слова раньше. Да и нечестно было, что Минчо объявил себя повелителем целого острова. Мы же одновременно ступили на него! Раз так, сказал я, пусть Минчо бежит сам, я не пойду с ним. Видя, что я обиделся, Минчо согласился разделить остров. «Видишь, я тебе настоящий друг», – сказал он и положил мне руку на плечо. Мы спустились с башни делить остров. Мерили, прикидывали, всё никак не могли разделить его на две равные части. Тогда решили, что остров станет нашим общим владением. Потом мы сообразили, что здесь можно устроить идеальный тайник. Когда в один прекрасный день мы вернемся с полными мешками золотых и прочими богатствами, мы спрячем их в надежном месте. Мы выбрали большой валун, под которым можно было вырыть глубокую яму (на всякий случай) и замаскировать сверху ветками, землей и травой. Жаль, что у нас не было ни лопаты, ни мотыги. Решили, что, когда приплывем сюда другой раз, непременно выкопаем яму.

Пока мы бродили по острову, время бежало, для рыбной ловли стало поздно. Поднялся ветер и погнал прямо на нас большие темные тучи. Ничего хорошего эти тучи не предвещали, они походили на разъяренных черных буйволов. Как опытные моряки, мы сразу поняли, что нам грозит опасность. Мы вскочили в лодку и стали грести что было сил. Возвращаться было еще труднее. Волдыри на руках быстро превратились в раны. Но делать нечего – нужно было грести, потому что туча уже висела над нашими головами и волнение усилилось. И как раз на полпути между островом и причалом полил дождь. Но не это нас напугало, не в первый раз мы попали под дождь! Волнение усиливалось, и – хуже того – лодку стало заливать. Она осела, грести стало еще труднее, а высокие мутные волны все чаще переливались через борт. Под кормовой скамейкой всплыла пустая консервная банка – я схватил ее и стал вычерпывать воду. Вскоре заметил, что вода всё прибывает. Как будто я не выливал, а наливал ее! Ноги у меня задрожали от страха – лодка текла! Каждая минута была дорога. Мы забыли и про усталость, и про израненные руки. С отчаянием терпящих кораблекрушение мы налегли на вёсла и с ужасом смотрели, как лодка оседает все глубже и глубже. Буря разбушевалась не на шутку, и, куда хватало взгляда, не видно было ни корабля, ни лодки. Никто не мог прийти нам на помощь. До берега оставалось, может быть, километра два, когда лодка стала тонуть.

Погибаем… Что делать? Мы хорошо плавали, но в такую волну без спасательного пояса самый лучший моряк вряд ли доберется до берега. Я закричал:

– Спасите!.. Спа-а-сите!

Да кто тебя услышит в такую бурю! Волны катились с ревом, заглушая наши отчаянные крики. Я слышал, что, когда корабль в смертельной опасности, моряки поднимают на мачте черный флаг. Заметив черный флаг, все другие корабли немедленно идут на помощь.

Минчо сунул руку под скамейку и достал грязную мокрую тряпку. Ничего другого не было. Но тряпка не могла заменить черный флаг. Мы беспомощно сидели и видели, что тонем, и даже черного флага у нас не было.

«Мамочка милая, больше ты никогда не увидишь своего непослушного мальчишку, – шептал я сквозь слезы. – Сколько я доставлял тебе неприятностей, прошу тебя, прости. Ах, если только останемся живы, клянусь, никогда не буду сердить тебя». А на другой скамейке, по колени в воде, хныкал и тоже что-то шептал Минчо. Наши взгляды встретились, и нам обоим стало стыдно – разнылись, как девчонки, а ведь собирались на самый Северный полюс. Что ж, так и ждать, сложа руки, пока не потонем? Попробуем достичь берега вплавь! Хоть и безнадежно это, но все-таки лучше, чем ничего не делать. Сбросим штаны и майки, чтобы не мешали, и прыгнем в море. Только я снял свои штаны, как услышал радостный крик Минчо:

– Черный флаг! Черный флаг!

– Где черный флаг? – вокруг ни лодки, ни парохода.

– Я нашел черный флаг.

– Какой флаг, Минчо? – не понял я.

– Мои трусы, они черные!

Гениальный парень Минчо!

Он моментально сбросил трусы, достал из кармана штанов шпагат и привязал трусы к веслу. Я смотрел на него и думал, что с таким парнем пошел бы не только на Северный полюс, а на край света. Шлепая босыми ногами по воде и уворачиваясь от волн, я перебрался с носа на корму. Крепко ухватил Минчо, чтобы он не упал, а он высоко поднял весло. Оно сразу стало похоже на мачту: наверху, раздуваемый сильным ветром (дождь уже прекратился), развевался черный флаг, Минчовы трусы. Единственная наша надежда!.. Вскоре над горизонтом блеснуло солнце. Теперь нас могли увидеть с берега. Мы будем держать весло с черными трусами до тех пор, пока лодка не пойдет ко дну, и только тогда бросимся в разъяренные волны. И поплывем к берегу – теперь это действительно была наша последняя надежда.

Мне послышался шум мотора. Только хотел спросить Минчо, как огромная волна ударила лодку, лодка накренилась, и мы оказались в воде. Не успел я опомниться, как вторая волна завертела меня и отбросила далеко в сторону. Рядом плавало что-то черное. Я осторожно тронул – это были черные трусы Минчо. Осмотрелся – его нигде не было. А вдруг утонул?

– Минчо, ты где, Минчо? – завопил я в ужасе.

– Любо-о-о, я здесь! – послышалось сквозь грохот волн.

Я дождался, когда волна подбросила меня: мелькнула лодка, перевернутая вверх дном. Снова стал звать Минчо.

– Да я здесь, Любо. Держусь за лодку.

Подныривая под волны, я кое-как доплыл до лодки.

Ухватился за нее, но волны всё время отрывали меня. Вдруг, на этот раз совсем ясно, я услышал шум мотора. Волна подхватила меня и швырнула, как мячик. Я судорожно вздохнул, но только захлебнулся водой, потом гребень другой волны подхватил меня, поднял высоко-высоко, до самых туч… Открыл я глаза и увидел испуганное лицо Минчо, белое, как внутренняя сторона ракушки.

– Любо, ты жив?

– Жив… Твои черные трусы утонули, – глупо выпалил я и приподнялся. Голова у меня закружилась, изо рта потекла морская вода. Когда меня вырвало, стало легче. Мы были на военном катере, который со страшной скоростью вспарывал волны. Черные трусы спасли нас!

На берегу было черно от людей. Только мы сошли с катера, я увидел мать. Она бросилась ко мне, вся в слезах, обняла, стала ласкать, гладить по лицу и всё смотрела, смотрела, словно не веря своим глазам. «На этот раз обойдется без порки», – обрадовался я.

Два дня я сидел дома, потому что мне было плохо, хотя и не очень. Я больше прикидывался больным, чтобы избежать наказания. На третий день я не выдержал и вышел на улицу. Перед лавкой дяди Христаки играло много ребят. Некоторые из них ели пончики – чудные, продолговатые, горячие пончики. Пока я отсиживался дома, грек Яни открыл свою пекарню. Это был новый человек в нашем квартале. Целый год рядом с лавкой строился трехэтажный дом, в первом этаже которого должна была быть пекарня. Говорили, что грек Яни раньше был рыбаком, владел баркасами, разбогател, продал баркасы и решил стать пекарем. Взрослые считали, что он и на этом заработает немало, потому что поблизости не было пекарни и мы ходили за хлебом очень далеко.

Сейчас вся поляна соблазнительно пахла пончиками, и мне ужасно захотелось есть. А в кармане – ни гроша. Тогда я пошел просто посмотреть, как делаются пончики. На примусе стоял большой таз с подсолнечным маслом. Яни и его жена, засучив рукава, отрывали от большого кома теста по кусочку, делали шарики, пришлепывали их, растягивали и бросали в кипящее масло. Пончики скворчали, плавали, как лодочки, а Яни ловко управлял ими длинной вилкой. Когда они зарумянивались, Яни подхватывал их железными щипцами, отряхивал с них масло и бросал на плоский противень. Но и там они не залеживались, потому что многие покупали горячие пончики, посыпанные сахарной пудрой, и тут же съедали их.

У меня потекли слюнки, и я глотнул – как будто я тоже ем пончики. Тоже, да не то же! И так мне захотелось есть, что даже живот заболел. Страшно пахли эти пончики! Я снова зашарил в карманах, хотя знал, что ничего не найду.

Вдруг меня хлопнули по плечу: Минчо. Он тоже глотал слюнки, уставившись на таз.

– Пошли, – сказал я, – шарики погоняем. Что тут торчать, только зло берет.

Пошли на поляну. Играть не хотелось. У всех ребят руки и губы блестели от масла. Они жевали пончики. Мы стояли, засунув руки в пустые карманы, и подавленно смотрели на них. Если бы у меня спросили, чего я хочу, шоколада или пончиков, я бы закричал: «Только пончиков!» Но никто ничего не спрашивал. Все жевали, и никто не догадался дать нам хотя бы откусить. И, как на зло, откуда-то появился Прою с целой кучей пончиков. Он, жадина, в два глотка управлялся с каждым пончиком. Заметив, что мы на него смотрим, он нарочно запрыгал, похлопал себя масляной рукой по животу и крикнул:

– М-м-м – вкуснотища!

– Поколотить его, что ли? – спросил я Минчо.

Он только грустно махнул рукой: ему было не до драки, хотелось пончиков. А мне! Меня просто мутило.

– Слушай, Любо, – сказал Минчо, – хочешь, чтобы все мироеды от злости полопались?

– Конечно, хочу! Чтоб все мироеды лопнули!

– Тогда пошли!

Я знал, куда он меня поведет. Я надумал то же самое, но не решился сказать первым. Без лишних разговоров побежали мы к нашему дому, откопали тайник, взяли все деньги и вернулись к пекарне Яни-грека. Купили целый противень пончиков, пошли на поляну и стали есть. Все уже съели свои пончики и теперь с пустыми руками собрались вокруг нас. Стояли и облизывались, как коты на колбасу. А мы уплетали и делали вид, что никого не замечаем. Так было вкусно, что, думалось, и этих пончиков – целой горы – нам не хватит.

– Эй, разве можно съесть столько? – завистливо спросил Прою.

– Да! Чтоб мироеды лопнули!

Съел я пять-шесть штук и почувствовал, что больше не могу. Но из упрямства продолжал жевать. Однако есть мне уже не хотелось. Минчо тоже наелся – гляжу, едва откусывает и всё водит рукой по животу.

– Не съедите! – кричали ребята.

– Съедим, и пусть лопнут мироеды, – отвечали мы.

Я с трудом съел еще пончик, а на газете их оставалось не меньше двадцати-тридцати. Будь мы слонами, и то не смогли бы справиться с ними. И сколько мы ни прикидывались, ребята поняли, что больше в нас не влезет. Первым не выдержал Прою:

– Дай мне один пончик, а, Любо?

– Дам, если принесешь кувшин воды.

Повторять не пришлось. Он помчался домой и принес полный кувшин свежей воды. Дали мы ему один пончик. И другие стали просить. Цена быстро установилась: за один пончик – пять шариков, или два цветных карандаша, или десять пустых спичечных коробков, или пять пачек из-под редких сигарет; за два пончика – три рыболовных крючка, за три пончика – маленький резиновый мяч или книжку с картинками. Ребята стремглав бросились по домам. Так мы собрали много ценных вещей, а один мальчишка отдал нам свою соломенную шапку всего за два пончика. Мы были страшно горды своей торговлей – еще бы, нажили большие богатства.

Но, когда мы встретились на другой день, нам было не по себе. Согласились, что совершили страшную глупость. Ради обжорства потратить на какие-то пончики все деньги, которые так старательно собирали! И на что нам все эти карандаши и спичечные коробки? Мы поступили легкомысленно. Если так пойдет и дальше, то мы никогда не накопим денег на два пистолета и хромого осла, никогда не увидим далекие земли, Северный полюс, никогда не станем героями, о которых будет говорить весь город. А дни каникул незаметно проходили. Что же делать? Минчо предложил продавать газеты или лезвия для бритья. Я не согласился. Прошлым летом я уже продавал и газеты, и лезвия – за два месяца едва набралось денег на кожаный ремень. Рыбная ловля тоже ненадежное дело: иногда поймаешь немного, чаще – ничего! Совсем никудышное дело…

«СЛЕПОЙ НИЩИЙ»

Однажды утром, валяясь на лежаке в кухне, я сообразил, что можно порядочно заработать, если устроить представление. Покажем какую-нибудь пьеску, а за каждый билет – по леву! Гениально, подумал я, и вскочил на ноги. Хотелось скорее поделиться этой идеей с Минчо. Схватил из шкафчика краюшку хлеба и выскочил на улицу. Только собирался просвистеть условный сигнал, как Минчо выглянул из окна и приложил палец к своему длинному носу. Я пошел на поляну и стал ждать его. Вскоре появился и Минчо, жуя, как и я, горбушку.

– Отец собрался опрыскивать виноградник. Хотел и меня взять, да я смылся, – сказал, ухмыляясь до ушей, Минчо.

Я рассказал ему о своей гениальной идее. Он сразу ее одобрил, но заявил, что обязательно будет играть главную роль в пьесе. И я хотел того же.

– Если не уступишь мне главную роль, меня не интересует никакая пьеса! – упорствовал Минчо.

– Ладно, – в конце концов согласился я. А про себя подумал, что нужно будет отыскать пьесу с двумя главными ролями.

Я обошел все книжные магазины. Были хорошие пьесы, но все – с одной главной ролью. Мне не хотелось, чтобы только Минчо показал себя. В каком-то убогом магазинчике я разыскал пожелтевшую и потрепанную книжку – одноактную пьесу под заглавием «Слепой нищий». Ничего особенного, но зато там было две главных роли. Рассказывалось в ней про слепого нищего, который сидел с миской в руках перед сапожной мастерской. Через открытые двери видно всё, что происходит в мастерской. Там работали мастер и подмастерье. Однажды мастер дает подмастерью два лева, чтобы тот бросил монеты нищему. Но парень вместо этого забирает из его миски всё, что там есть. Мастер это видит. Он заставляет парня поклясться, что никогда больше не будет воровать. Тот плачет, раскаивается в своем дурном поступке и обещает стать самым верным другом всех бедных и несчастных людей. Мне показалось, что роли мастера и подмастерья одинаково важны, и я остановился на этой пьеске. Минчо с удовольствием согласился быть мастером, потому что по ходу действия должен был надрать уши подмастерью, то есть мне. Когда мы распределили роли, оставалось найти место для представления. Мои родители не разрешили устраивать театр у нас. Горница в доме Минчо была длинная, идеальная для представления, но его мать сказала, чтобы мы не занимались ерундой, а если нам делать нечего, то можем пойти опрыскивать виноград. В большом дворе Прою был удобный сарай, но мне не хотелось привлекать его к представлению, потому что ему ничего не стоило стащить у нас деньги. Но выхода не было. Прою согласился уступить нам сарай, если он тоже будет играть в пьесе, а доходы мы поделим на троих. Делать нечего – мы согласились и на это. Прою досталась роль слепого нищего.

За полдня мы выучили пьесу наизусть и устроили репетицию. Получилось очень здорово. На большом куске картона Прою, который хорошо рисовал, написал красными буквами название пьесы, имена исполнителей главных ролей, день представления и цену билетов. Афиша получилась первый сорт. Когда мы прибили ее на заборе перед домом Прою, дети не только из нашего, но и из соседних кварталов сбежались поглазеть. Желающих посмотреть представление было много. В сарае мы расставили стулья, скамейки, гладкие камни для сидения; посреди сцены поставили столик с сапожными молотками и ножами, коробочки с колышками, гвоздиками – всё, как полагается. Прою оделся в рванье. Минчо повязал кожаный фартук, какие носят сапожники, а я был в обычной одежде, только растрепал волосы. Успех был обеспечен!

Всего за час мы продали все билеты. Не все платили деньгами, некоторые предлагали краски, карандаши, шарики для игры. Сначала мы их не пускали, но после того, как вошли все имевшие деньги, пустили и их. Набралось двадцать два лева и ценные предметы. Совсем неплохо. При успехе мы могли бы повторить представление. Я понимал, что ребята пришли в основном из любопытства – как это так, мы с Минчо вдруг сделались артистами! К тому же они думали посмеяться, а представление было не комическое, а трагическое.

Как только мы отдернули занавес, сшитый из разноцветных тряпок, и показались на сцене, ребята начали хихикать, окликать нас по именам, старались во что бы то ни стало рассмешить нас. Но мы были страшно серьезны. Минчо стучал молотком по старому ботинку, а я, его подмастерье, подавал ему колышки и гвоздики. Вскоре появился Прою с закрытыми глазами и миской в руках. В ней блестело несколько мелких монет. Прою, как и полагалось по пьесе, стал просить милостыню дрожащим старческим голосом:

– Подайте слепому!

Кто-то крикнул:

– Возьми у своего отца в трактире!

Все захохотали. И меня душил смех, но я сдержался. Когда смех утих, Прою повторил заученную реплику:

– Подайте слепому!

На этот раз Таско – я узнал его по голосу – крикнул:

– Пошарь в кармашке и достань монеты, которые ты спер из кассы своего отца.

Тут Прою уставился на публику и погрозил кулаком.

– Э-э, слепой, а смотрит! – проговорил какой-то мальчик, и все снова захихикали.

Как бы там ни было, постепенно ребята успокоились и наступила тишина. Действие продолжалось – я подавал мастеру гвоздики, Прою клянчил гнусавым голосом. В какой-то момент Минчо, заглядевшись на публику, стукнул меня молотком по пальцу. Я взревел от боли, а ребята – от восторга. Я разозлился. Ткнул Минчо гвоздем ногу и тут же встал и начал расхаживать по сцене, как будто так и полагалось по пьесе. Я видел, что Минчо едва сидел на своем стуле, но публика снова успокоилась, и он не решился встать.

Наступил самый важный момент: Минчо дал мне два лева, чтобы я опустил их в миску нищего. А Прою всё повторял дрожащим голосом:

– Подайте, Христа ради, слепому!

Я тихонько подошел к нему, запустил руку в миску, будто клал туда деньги, и забрал все монеты. Минчо очень хорошо знал свою роль и, когда я вернулся, спросил:

– Ты положил деньги в миску?

– Да, мастер, положил.

– Парень, не гневи бога, говори правду.

– Положил, мастер…

– Врешь, я видел, как ты украл деньги у несчастного слепого!

Он обыскал мои карманы и нашел украденные деньги.

– Какой позор! – возмущенно воскликнул Минчо. – Обокрасть слепого нищего!

Я молчал, повесив голову (так было по пьесе).

– Ты дурной мальчишка! – продолжал ругать меня мастер и схватил меня за уши.

Надо было дернуть слегка, но Минчо, разозлившись на мой пинок, крепко ухватил мои уши и стал их драть изо всех сил. Публика заржала от удовольствия. Я хватил Минчо по лицу. Тогда он выпустил мои уши и тоже пустил в ход кулаки. Мы принялись драться, а ребята решили, что так полагается по пьесе, и, в восторге от нашей игры, кричали «браво» и аплодировали. Им очень понравилось, что мы не прикидывались, будто клоуны в цирке, а дрались по-настоящему. Из носа у меня потекла кровь. Я налетел на Минчо и повалил его на пол. Кто-то ударил меня сзади. Я обернулся: Прою воспользовался суматохой и решил мне отомстить за то, что я вечно колотил его. Я наскочил на Прою, потому что мне и без того не хотелось драться с Минчо, а на Прою я давно был зол. Теперь уже все поняли, что драка не имеет ничего общего с пьесой. Началась общая свалка, нельзя было понять, кто с кем дерется. Больше всего досталось Прою. Ребята требовали деньги назад – они были в кармане у Прою, – но он не отдавал их и в конце концов удрал домой и заперся. Ребята столпились у дверей, но мать Прою разогнала их скалкой.

Так неудачно завершилось наше представление. Как артисты мы потерпели полный провал. Денег за спектакль мы так и не увидели. Прою наврал, что отец отобрал у него все деньги за повреждения, которые мы нанесли сараю: мол, надо было заплатить плотнику за ремонт. Никто плотника не приглашал, конечно, и деньги остались у Прою. Ну, битья ему не миновать. Мы с Минчо решили как-нибудь поколотить Прою так, что ему и во сне не снилось.