Текст книги "Из какого копытца напиться"

Автор книги: Наталья Крудова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Где здесь можно умыться?

– Вон тамока, – кивнула она в сторону бочек.

– Знаете, там у овцы рана глубокая, – сказала я.

Женщина пошла, подняла в загоне вверх дверцу и стала искать раненую овцу.

– Стриженая? – крикнула мне женщина. – Где рана?

– Да! Рана на шее! – ответила я.

– А ты чего стоишь, помоги! – опять крикнула мне женщина.

Овцы то шарахались от нас, то толкались, больно наступая копытцами на ноги. Казалось, они не ходят, а перетекают с места на место как волны. Женщина отловила овцу с раной и, держа ее за кожу у шеи и хвоста, подтащила к столу, подняла, взвалила и сказала мне:

– Придержи, я перелезу. Да ты что, приезжая? Овцы удержать не можешь!

И она перелезла через стол, стянула овцу вниз и повела за собой. Я перелезла следом, довольная, что хоть чем-то смогла помочь, сказав про рану.

Женщина довела овцу к весам, опять сказала мне:

– Держи! – Быстро скрутила из шерсти веревку, завалив овцу, связала ей ноги.

– Кира! – крикнула из дверей мама. – Ты с ума сошла, машина ждет!

– Вы лечить ее будете? – успела я спросить у женщины.

Женщина улыбнулась устало:

– Ну, скажешь! Что я, врач? Какое лечить! Спасибо, что сказала: так бы пала и все, а так успеем на мясо. Ты хоть и приезжая, но молодец.

– Вам сегодня ветеринарного врача привезут. Он вылечит! Не режьте ее! – попросила я. – Сейчас машина за ним пойдет.

– Чудная, до нас врач уже четыре дня не может доехать, его просто на части рвут: и к маралам, и к лошадям. Когда спит человек, непонятно.

«И зачем я только указала на овцу с раной. Так бы, наверное, выжила, а теперь…» – мучилась я.

– У вас аптечка есть? – спросила я. «Только бы была. Ну скажи, что есть, или придумай, где достать», – молила я про себя женщину.

– Тамока в углу ящик. Неужели умеешь по медицинской части? Наверное, мама или отец доктор. Я вот трактор водить могу, а палец перевязать толком не сумею.

Я вынула из аптечки перекись водорода, йод, лейкопластырь, бинт и клей БФ-2. Только ножниц не было.

– Жаль, – сказала я, – ножниц нет.

– На, – сказала женщина и полезла в карман халата.

Она смотрела на меня недоверчиво. И я сказала, боясь, что женщина не разрешит помочь овце:

– У нас в школе лекции врач читала. Как оказать первую помощь при травмах, порезах, еще как делать искусственное дыхание…

– А ты ничего не перепутала, девочка? Вот я знаю, что перекисью женщины волосы красят, а клей так совсем чудно, что ты достала.

Я смочила вату перекисью, промыла рану. Овца даже не дернулась.

– Я не знала, что волосы этим красят. Вот если из носа кровь идет, то бабушка мне тампон, намоченный перекисью, вкладывает и кровь останавливается, – объяснила я женщине.

Я смазала края раны йодом, покапала на поврежденную ткань клей.

– Клей-то зачем? – опять встревожилась женщина.

Мама просто влетела в дверь.

– Ты издеваешься над нами, что ли? Шофер уже вещи выносит из машины.

– Я ему дам сейчас вещи выносить. Девочка делом занята. Врача они привезти не могут, а вещи выкидывать так могут. Ты делай, делай. Не выкинут. Я сейчас ему скажу. Только вот, гражданочка, – спросила она у мамы, – клеем разве можно мазать?

– Это медицинский клей, вроде повязки будет, а рана заживет – и он вместе со струпиком отвалится, – сказала мама. – Попросите шофера подождать.

Женщина вернулась, когда я по всем правилам наложила повязку.

– Ну ты и молодец! Просто спасибо, – с уважением сказала мне женщина. – Баранчик был бы – так куда ни шло, а овечку жалко, ягняток народит. Меня Ольга Дмитриевна звать. А вы к кому? Гостить?

Мама ответила, куда и зачем мы приехали.

– Только с жильем туго, придется у чужих людей жить. Если бы знала, то позднее бы приехали, когда прежняя учительница дом освободит.

– Сразу так обещать боюсь, – сказала Ольга Дмитриевна, – но постараюсь что-нибудь придумать на днях. Меня люди депутатом выбрали, приходится и жилищные вопросы решать. Девочка у вас хорошая, руки просто золотые. Вы разрешите ей, пока стрижка, ранки, порезы обрабатывать. Стригут все, кто умеет и не умеет, – бывает, и щипнут машинкой.

К машине я подходила гордая от похвалы и только жалела, что Ольгу Дмитриевну не слышал Александр Васильевич.

– Граждане, – сказал шофер, – имейте совесть.

Мы уже сели в машину, когда мама сказала тете Зите:

– Кирка-то как профессионал: так обработала шею овце – залюбуешься. Смотришь, может, врачом станет или медсестрой. Депутат ее даже похвалила. Я в Ленинграде и не подозревала за Кирой таких способностей.

– Зато меня из-за вас она не похвалила, – сказал недовольный шофер. – Я в детстве и врачом хотел быть, и наездником, даже поваром, а стал шофером.

– Нет, – вздохнула мама. – Кира никогда, к сожалению, не изъявляла желания быть кем-нибудь.

Я ничего не сказала, но действительно впервые захотела кем-то быть – ветеринарным врачом!

Наш поселок был обнесен жердями. Чтобы въехать на машине, жерди нужно было снять со столбов. С виду жерди были толстые, длинные и, наверное, очень тяжелые. Шофер остановился, не въезжая в поселок, и сказал:

– Все! Приехали.

– Довезите, пожалуйста, до места, мы заплатим, – попросила тетя Зита.

– Я не такси. А что спешу очень, сами знаете, и не жравши с утра. Второй дом ваш. Хозяйку Татьяна Фадеевна звать, ее очередь приезжих держать.

Шофер отогнул сзади «газика» брезент и стал выносить наши пожитки на край дороги.

– Пожалуйста, – стала просить мама. – Мне одной придется все нести, а расстояние до дома порядочное.

– Не могу! – ответил шофер. – У меня на это полчаса уйдет, как раз до врача за это время доеду.

И он взялся за гремящий внутри деревяшками загадочный рюкзак.

– Да на машине две минуты займет, не больше! – просила мама.

Шофер уже опустил брезент и застегивал ремешки, но ответил:

– Жерди снять. Въехать. Жерди поставить на место. Отъехать. Сгрузить. Вернуться. Жерди снять. Выехать. Жерди поставить на место.

– А не проще: снять, въехать и, уже выехав, закрыть? – шутливым, скорее заискивающим голосом предложила тетя Зита.

– Нет, – ответил шофер, садясь в машину. – Вон бандиты ждут только, как бы из поселка смыться. Будто в бинокль глядят.

Далеко от нас, по ту сторону изгороди, пасся небольшой табунок рыжих лошадей и все, как один, подняв головы, смотрели в нашу сторону.

Шофер отъехал назад, развернулся, но мама бросилась к машине, крича:

– Эй, Коля! А как нам завтра на работу ехать? На чем?

– Со всеми. Как все, так и вы.

И, не кивнув нам даже на прощание, уехал.

– Мы стричь будем? – спросила я.

– Я предложила свои и Зитины услуги в стрижке Александру Васильевичу. Покажут. Что мы, без рук? Мне до сентября делать нечего. А ты…

– Кто тебя за язык тянул? Хоть бы меня спросила, – рассердилась тетя Зита.

– Давайте помолчим, – сказала мама.

Мы смотрели на поселок, облокотившись на жердь. Светло-желтая дорога, по бокам нежно-зеленая травка, и много-много белых бабочек. Где тонкой полоской, где лужками трава, будто рамкой, украшала дорогу. По правую сторону, вдоль дороги, стояли дома, обнесенные изгородями. Не видно ни одного человека, только далеко, в конце поселка, строили высокое деревянное здание и по розовой крыше два человека несли розовую доску из лиственницы.

Если бы не новые розовые строения, поселок был бы совсем мрачным.

– Нравится? – спросила у меня мама, нарушив молчание.

– Не знаю. Как видно здесь далеко! Только поселки здесь все неуютные какие-то.

– Горный воздух самый чистый, поэтому видно хорошо, – сказала тетя Зита.

– Кира, а ты мне идею подала. Я все мучилась: как, думало, с ребятами сойдусь, не зная никого? А первый урок так и начну: попрошу всех в классе у своего дома посадить дерево. Деревьев нет, поэтому поселок кажется мрачным.

Действительно, в поселке не было ни одного деревца. Я уже не говорю про большие деревья – березу или тополь, а даже не было просто яблонь, что обычно растут у нас на каждом приусадебном участке.

– Мам, и яблонь нет. Странно.

– Я знала, что яблок не будет, – успокоила тетя Зита. – Взяла целый мешок сушеных.

Но мама объяснила:

– Обычные яблони здесь не растут. Зимой мерзнут. Я читала. Но это не проблема. Здесь приживаются яблони со стелющимися по земле ветками. При школе посадим, а потом по дворам раздадим. Будут и яблони. Ой, девочки, а мне здесь нравится. Только бы дом наш скорее освободился, неудобно у чужих жить.

Мама подтащила мешок, не разрешив мне помочь, к изгороди, неловко перелезла через жерди. А мы с тетей Зитой подали ей мешок. Мне было очень жаль маму, и я сердилась на тетю Зиту не за то, что она не может помочь, а за то, что едет всего на месяц и взяла столько барахла.

– Может, перенесем вдвоем поближе? – попросила я тетю Зиту.

– Давай! Сейчас пару жердей скинем, чтобы хоть через них не поднимать.

Мы еле-еле сняли две верхние жердины, помогли надеть вернувшейся маме рюкзак.

– А дома нет никого. Я у калитки складываю. Напротив дома речушка тихая. Отсюда не видно, – сказала, уходя, мама.

Мы быстро вдвоем перенесли вещи за изгородь и хотели положить назад жерди, но лошади уже подходили к нам. Мы даже не заметили, как они подошли, не вплотную, но близко.

– Ты не пускай, а я попробую жердь положить.

– Кыш отсюда! – крикнула я передней лошади.

Она послушно повернулась, будто уходит, подбросила вверх зад и лягнула воздух. Потом посмотрела на меня через спину, мол: ну как? Что скажешь еще?

Я люблю животных, особенно лошадей, но эта была очень наглой. Я не знала, что делать: тете Зите было не поднять одной жердь. У нее даже губы посинели.

– Давайте отгонять пока. Может, руки раскинем? – предложила я. – Мама поможет сейчас тоже.

Одна лошадь подошла к вещам, сразу впилась зубами в один из мешков и, придерживая его копытом, как собака лапой, порвала, видимо, непрочную ткань и стала есть сушеные яблоки.

Тетя Зита стянула с головы берет, стала шлепать по наклоненной к мешку шее. Та лошадь, что лягалась, теперь, прижав уши, стояла между мной и тетей Зитой. Наверное, ждала, кто ее первой тронет, чтобы на нас наброситься. Вдруг заржав, легко перепрыгнула низкую загородку и, проскакав совсем немного, остановилась, стала громко ржать, высоко подняв голову. Тогда лошади одна за другой стали прыгать через загородку, нисколько не боясь меня. Эта тоже бросила есть высыпанные на траву яблоки и перепрыгнула. Из семи рыжих лошадей оставалась только одна, наверное, самая пугливая: она ржала, но, подбежав к нам, сразу пугалась и отбегала. Когда сзади нее появилась мама, лошадь так решительно поскакала в нашу сторону, что мы отскочили, уступив ей дорогу. Та наглая лошадь обежала табунок, словно посчитала, все ли на месте, и, поскакав от поселка, повела табунок за собой. Сначала топот их копыт звучал нескладно, вразнобой, но скоро слился в один ритм, будто скакал один гигантский конь.

Мы положили жерди на место. Молча собрали в кучу разбросанные по траве яблоки, сели возле них и стали есть.

– После лошадей есть не противно, – сказала тетя Зита, – они самые чистоплотные. Вот если бы свинья покушала, тогда бы…

А мы и не брезговали, жевали и жевали сухие яблоки.

– Как нехорошо вышло, – сказала мама. – Не успели въехать, а уже… Нехорошо.

– А что нам будет? – спросила я.

– Может, обойдется? – неуверенно сказала тетя Зита. – Погуляют, наедятся и придут как миленькие домой. В конце концов, кто знает, что мы выпустили?

Я подумала, что не нарочно же мы. Что мы, виноваты, раз лошади такие нахальные: их не пускаешь, а они совсем с людьми не считаются? И еще подумала: выходит, прав оказался Александр Васильевич, когда не хотел замечать нас, а потом намекнул, что от гостей вред один. Я представила, будто живу здесь уже давно. Крыш не видно из-за деревьев. Многие из них посажены мной. «Вы знаете, – говорит мне Александр Васильевич, – с тех пор как вы работаете здесь ветеринаром, у нас не заболело ни одной коровы, и трава теперь не пропадает вдоль дорог. Как хорошо вы подсказали, где надо пасти телят». Но сейчас, когда мы выпустили лошадей, мне меньше всего хотелось встретиться с Александром Васильевичем. Не знаю, сказал бы он что-нибудь маме и тете Зите, но меня он просто бы не заметил. Какой может быть с куклы спрос: захотели – привезли, захотят – увезут… Если бы Толя выпустил лошадей, его бы ругали, как взрослого. Его уважают…

– Не расстраивайся ты так, – сказала тетя Зита. – Придут люди с работы – я попрошу мужчин, чтобы поймали лошадей.

– Ты уверена, что они, усталые, пойдут искать? – спросила мама.

– Ну, что спрашивать, ты же знаешь… У меня в канистре спирт для лекарств. Выделю на такой случай…

– С продавщицей забыла, что он сделал? – напомнила мама.

– Может, ты права, но у меня и получше есть. Знаешь, у них же масса шкур: и овечьи, и жеребячьи. Про пушнину я и не говорю. А выделывают по старинке. Кажется, квасят в молоке ивовые ветки. В общем, масса возни, а я кислоты везу. Короче – химия! За день можно будет столько шкур выделать, что они и за месяц не сделают. Видишь! А ты: «Зачем столько вещей? Лучше бы самолетом». Хорошо, что я не послушала тебя, не выбросила ничего. Теперь пригодится.

Получилось так, будто тетя Зита заранее знала, что мы выпустим лошадей, и, чтобы ловить их, везла с собой нужное для выделки шкур.

И я спросила:

– Сначала, в Ленинграде, вы не знали ведь, что пригодится? А почему везли?

– Глупенькая. Ты знаешь, как красиво – шубка из жеребенка или молодой овечки? Я их научу кислотой пользоваться и отдам ее, – конечно, бесплатно, – а они дадут нам за это шкур на шубы…

– Хватит! – сказала мама. – Я, Зита, не желаю в этом участвовать и тебе не разрешу. Афера какая-то. Нам с Кирой жить здесь. Свекровь приедет, может, осенью. Николай сюда переберется.

– Надо написать бабушке, – обрадовалась я.

Мама взяла очередной тяжелый рюкзак и, велев нам нести вдвоем мешок полегче, сказала:

– Мы так долго сюда добирались, что наверняка от папы и бабушки письма уже лежат на почте. Бабушка адрес наш знает, а папе я еще в Ленинграде перед отъездом написала.

Мы принесли с тетей Зитой мешок к калитке.

– Давай внесем, калитка отперта, – предложила тетя Зита маме.

– Ну нет, без хозяев я не пойду, – сказала мама решительно и даже зло.

– Ты посмотри, на кого мы похожи. Надо хотя бы переодеться. Не на улице ведь это делать? Даже собака на нас не лает.

Возле изгороди, со стороны улицы, стояла будка, из нее виднелась собачья морда. «Вроде овчарка, только уши висят», – подумала я. Собака тяжело дышала.

– Миска без воды в такую жару, – сказала мама. – Вот и не лает.

Мама подняла длинный обрезок доски и стала им придвигать миску.

Собака выскочила из будки и в ужасе заметалась на короткой цепи. Пес был очень худой. Тогда мама отбросила палку и взяла миску не боясь.

– Что ты, песик, сейчас водички тебе Кира принесет. Сходи, из речки принеси, – велела мне мама.

– За калиткой колодец, смешно просто, ты уже перебарщиваешь, – усмехнулась тетя Зита.

– Нас, может, за лошадей и на порог никто не пустит. Это лучше, чем мы без спроса войдем и нас выгонят.

Я с радостью ушла: мне не нравилось, что мама и тетя Зита стали часто спорить.

Речка оказалась мелкой, с чистой, совсем прозрачной водой. Стайка рыб размером с нашу корюшку в испуге уплыла от берега. Свинья с прехорошенькими поросятами настороженно смотрела на меня, встав из грязи. По берегу ходила корова, сильно припадая на переднюю ногу. «Вот когда я буду врачом…» Но меня от будущего отвлекла утка на берегу. Несколько уток на середине реки, видимо испугавшись меня, уплывали по течению, а эта утка бежала за ними по берегу, громко крякая, но в воду не входила. С виду совсем целая утка почему-то не хотела или не умела плавать.

Я сняла тапочки, чтобы зачерпнуть воды, где поглубже, и чуть не упала: таким неожиданно сильным было течение на совсем мелком месте.

Пес с жадностью пил воду, благодарно повиливая хвостом.

– Мам, почему утка не плавает? Другие плывут, а одна воды боится… – спросила я.

– Не болтай глупости, все утки плавают, – раздраженно ответила мама.

Мне стало обидно, и я не сразу спросила:

– Где вещи?

Возле калитки лежали только наши вещи: большой желтый рюкзак и две спортивные сумки.

– Зита под навес отнесла, – неохотно ответила мама.

Тетя Зита вдруг заплакала.

– Ну что в этом плохого? – сказала она сквозь слезы. – Что ты ко мне придираешься? Зачем хозяев пугать количеством багажа?

– Прости, Зита, не обращай внимания. Я действительно как с цепи сорвалась. Надо было бы мне сначала одной приехать, устроиться. А так дочку с места сорвала, мужу написала, чтобы приезжал.

Мы шли по поселку, чтобы найти кого-нибудь из людей и спросить, где почта, магазин, чтобы купить хотя бы молока. Мама виновато улыбалась, поглядывая на тетю Зиту:

– Ты знаешь, больше всего на свете хочу увидеть дом, в котором нам жить, и школу, в которой работать, а Кире – учиться. И очень хочу, чтобы Кире понравилось.

В одном из дворов очень старая бабушка кормила кур. На кольях изгороди кверху дном сушились банки.

– Бабушка! – крикнула мама. – Где здесь школа?

Бабка кинула еще горсть курам из мешочка и быстро пошла к дому.

– Бабушка! – опять крикнула мама. – Ответьте!

Только поднявшись по ступенькам крыльца, бабка обернулась к нам, держась за ручку двери.

– Не продадите молочка? – спросила тетя Зита.

– Нет молока, лишнее телятам споила, – ответила бабка, вцепившись взглядом в тети Зитины брюки.

– А где здесь школа? – опять спросила мама.

– Тамока, – махнула бабка рукой в сторону длинной зеленой крыши.

– А почта? – спросила я.

– Вот! – указала бабка пальцем.

– Магазин? – спросила тетя Зита.

Это уже походило на игру, но бабка скрылась за дверью, громко задвинув внутри засов.

– Говорила я тебе, переодеться надо, – упрекнула тетя Зита маму. – Нас люди боятся.

В маленькой комнате почты за барьером сидела девочка младше меня.

– Вы от строителей? – спросила она. – Как хорошо, а то ждать надоело.

– Нет, – сказала мама. – Мы приезжие…

– Переводы я не даю. Мама вечером придет. Она на стрижке, – испуганно ответила девочка.

– Нам до востребования письма только. Если есть, конечно, – сказала мама.

Девочка посмотрела на меня, и я тоже попросила:

– Пожалуйста!

– Тут лежат три письма, несколько дней уже. Мама хотела их назад отправить. Ваши?

Девочка отдала нам письма.

Два из них были от бабушки: мне и маме. Третье письмо было мне от папы. Я так удивилась, что папа адресовал мне. Обычно он передавал мне привет. Но сначала я все же прочитала бабушкино письмо:

«Милая Кирочка, детка! Очень не хватает тебя. Читаю про Алтай, надеюсь приехать к вам осенью. Как вы устроились?»

Дальше бабушка писала, что собирает «вкусную посылку». Спрашивала, что прислать из книг. В конце писала: «Сережа уехал отдыхать с родителями на юг, перед отъездом зашел и попросил твой адрес… Если тебе будет там плохо, ты напиши мне и я за тобой приеду. Если, конечно, мама сочтет это правильным…»

Письмо от папы оказалось просто страшным:

«Привет, дитя. Ты чуть было не стала сиротой. Твой почтенный папаша две недели отлежал в реанимации. Но чтобы ты не волновалась, уже близится выписка, то есть к этому времени я буду уже достаточно здоров, чтобы приехать к вам. С работой змеелова, видимо, придется прекратить, если не совсем, то на длительное время.

А дело было следующим образом. Прогуливаясь вечером в окрестностях в поисках ящериц, пауков и змей и будучи обут в сандалии, я имел неосторожность поставить правую ногу в нескольких сантиметрах от кустика полыни…»

Дальше папа описывал, как его укусила эфа. У него выработан иммунитет на укусы кобры и гюрзы, а эфа оказалась новым и вредным для папы ядом, так я поняла и передала письмо маме.

Мама, прочитав письмо, вернулась на почту. Я пошла за ней.

– Я телеграмму составлю, – сказала мама девочке. – Ты отдай своей маме, чтобы она передала.

– Я сама передам по телефону в Усть-Коксу, – ответила девочка.

«Вылетай на Горно-Алтайск через Барнаул, там на Усть-Коксу. Телеграфируй. Встречу. Целую Кира, Тамара».

– Что ты пишешь? – спросила я у мамы. – Мы четыре дня не могли машину достать. На чем мы встретим?

– Одна, без вещей я свободно доеду на попутках, – сказала мама так уверенно, что я поверила: она встретит.

Дверь в дом, где нам предстояло временно жить, была открыта, но вещи так и лежали у калитки. Тетя Зита заглянула под навес и сказала оттуда:

– Все цело, но я отсюда не уйду, Тамара, сама там договорись, а то, что я ни сделаю, ты недовольна всем.

Мы с мамой подошли к крыльцу, но подниматься не стали. Из дверей будто стреляли клубами пыли. Мы отступили назад, и скоро из проема двери, согнувшись над веником, появился мальчик. Он быстро-быстро обмел площадку крыльца, посылая пыль в воздух, и только тогда выпрямился.

Это был Толя. Тот самый, что сделал машину.

«А вдруг к нему Александр Васильевич приедет, а мы лошадей выпустили?» – испугалась я.

– Мамки нет, – сказал Толя.

– Нас к вам из райисполкома направили, пока пожить, – как взрослому, объяснила ему мама.

Толя, не отвечая, поискал за дверью рукой и вытащил ружье. Мы с мамой стали медленно отступать. Но Толя смотрел на верхушку столба у дороги. На нем сидела большая хищная птица – вроде ястреба, только больше размером – и протяжно кричала: «аню, аню!»

Толя прицелился, а мама как закричит:

– Не смей!

Но Толя уже выстрелил.

Птица шарахнулась с верхушки столба, но не упала, а полетела. Наверное, от маминого крика у Толи дрогнула рука и он промахнулся.

– Зачем же ты стреляешь? – напала на него мама, даже забыв, что Толя здесь хозяин.

Толя ответил недовольно:

– Они цыплят таскают.

Согнул ружье и выкинул из него гильзу в огород.

– И много он у тебя цыплят потаскал?

– У нас пока нет, а тамока утенка сцапал.

– Хочешь, научу, чтобы в поселок ни одна из этих птиц не залетала? – спросила мама.

– Но!

– Мы их к делу приспособим. Не помню, как эти птицы называются. По-моему, судя по крику, канюк. Только не ястреб, я знаю. Поля сусликами здесь кишат. Вдоль дорог как столбики они наставлены. Вот мы канюков и заставим истреблять сусликов…

– Вы живы? – спросила, подходя, тетя Зита. – Слышу, Тамара говорит бодро, а то не знала, куда бежать за помощью.

Толя спрятал ружье на старое место, хотел сесть на ступеньку, чтобы слушать дальше, но мама сказала:

– Можно хоть в дом войти, Толя? Мы очень устали.

– Но! Идите, – не очень радушно, но без открытого недовольства, сказал Толя. – А вон и мамка идет! – закричал вдруг он и так хорошо и никого не стесняясь улыбнулся.

Потом он, оттолкнувшись, далеко, почти до калитки, отпрыгнул с крыльца.

Оказалось, что мы приехали некстати, в день рождения хозяйки. Нам троим хотелось одного – попить чаю и лечь, но в доме была только одна комната, до половины разгороженная печью.

– Может, мы в сарае постелим сенца и ляжем? – спросила мама Татьяну Фадеевну.

– Сарая нет, а баньку мы вчера топили, в ней сыро еще. Да ничего. Ненадолго бабушки придут, посидят, чайку выпьем и разойдемся к приходу коров. Всем доить надо и вставать рано. В восемь коров опять на пастбище погонят, чтоб не в темноте.

– Разве на ночь у вас не в хлеву корову держат? – спросила тетя Зита.

– Зачем? Травы полно. Ночи теплые.

У дома, газанув, остановилась машина.

– Может, папка? – крикнул Толя и, бросив лепить из теста фигурки, выскочил из-за стола.

– Толька, руки об рубашку не вытирай! Все надеется, что отец приедет. Да ему до октября не выбраться. Я уже привыкла. Осенью побудет месяц дома, а на зиму опять к лошадям на тебеневку. Вы приезжие, я забыла. Зимой у нас лошади сами пасутся. Ногами снег разрывают, оголяют старую траву. Вы учительницей к нам? – спросила Татьяна Фадеевна тетю Зиту.

– Нет, я за травами приехала.

Татьяна Фадеевна спрашивала между делом, подкидывая в печь дрова, раскладывая тесто на доске. Мама и тетя Зита тоже лепили крендельки. А я боялась что-нибудь сделать не так и ничего не делала.

Толя крикнул в открытое окно:

– Мам, дрова привезли. Сбросили плохо, коровы не пройдут. Не успеть одному, выдь-ка.

– Можно, я?

– Конечно, девочка. А… Кира, вот спасибо, а то не успеть мне до бабушек.

Мы долго молча перекидывали розовые поленья с дороги к изгороди. Все время скулила собака.

– Чего он худой у вас такой? – спросила я у Толи.

– Некогда им заниматься. Со скотиной не успеваем справляться. Кто-то бросил его из туристов, а стрелять жалко. Я спускаю его на ночь. Он кормится сусликами, если проворства хватает.

– Когда мы в своем доме жить будем, отдай его мне.

– Да бери хоть сейчас. Это твоя мама учительницей будет?

– Моя. А скоро папа приедет.

– А он кем будет?

– Не знаю. Он специалист по насекомым, змеям.

– А он паутов извести может?

– Пауков?

– Не-а. Так и называется: паут. Ну, по-вашему, оводы. Они лошадей так изводят! Иногда лошадь даже в пропасть кидается от боли.

– Наверное, папа знает, как привлекать полезных насекомых и изводить вредных.

Мы сидели за выдвинутым на середину столом. Татьяна Фадеевна и две бабушки пили чай из блюдец, Толя макал булочки – каральки, как называла их Татьяна Фадеевна, – в мед, громко облизывал пальцы, и никто не делал ему замечания. Я понимала, что нехорошо облизывать пальцы, но без замечаний чувствовала себя спокойней.

– Сынок! Завтра ты на пасеку поедешь. В двух ульях завелись матки-трутовки.

– Угу!

– А мне можно? – спросила я.

– Угу, – ответил Толя.

– Ты потом, Толюшка, Кире родовой кедр покажи и про копытце расскажешь.

– А что за копытце? – спросила мама.

А я подумала: «Вот попить бы из какого-нибудь копытца, чтобы сразу стать врачом».

– У нас примета: если в след от лошадиного копыта в горах посадить кедр, то он обязательно приживется. А так трудное дерево для посадки. А родовой кедр у нас в голодное время всю деревню спас. Орехи с него делили, прямо со скорлупой толкли, ни у кого дети не умирали в голод. В соседних деревнях…

– Про голодное время я не говорю, а так раньше лучше жили. Сейчас одну, две коровы держат, а раньше меньше пяти и не было коров у хозяина, – сказала одна из бабушек.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел алтаец. Крепкий, с открытым и добрым лицом.

– На минуту, к сожалению, Татьяна Фадеевна. Приехал лошадь сменить: загнал почти. Ушли из поселка лошади, для конного завода отобранные. Послезавтра машина за ними из Барнаула придет. Такого позора еще не было. Может, догоним!

– В ночь, господи! – сказала одна из бабушек. Мы сидели, боясь поднять глаза.

– Так я, Татьяна Фадеевна, с подарком к вам.

Он полез за пазуху и вытащил оттуда блеснувшую мехом шкурку.

– Что ты, Игнат! Соболя не возьму! Куда мне? Жене подари!

– Обидите, очень обидите, Татьяна Фадеевна!

Игнат поцеловал хозяйку, принявшую подарок, и пошел к двери.

– Постой, ты меня тоже обидишь. Знаю, что некогда, за стол не зову, а вот с собой – погоди секунду – заверну баранины кусок и каральков.

– Можно вас на минуту? – позвала Игната тетя Зита голосом неестественным и, как в разговоре с Борисом Сергеевичем, покрылась красными пятнами.

– Спешу я, – неохотно отозвался Игнат, но вышел за дверь с тетей Зитой.

Мама вытянулась в струнку и побледнела. Толя стал надевать ватник, а Татьяна Фадеевна торопливо накладывала в мешочек еду и ответила бабушке:

– Говорите, теперь хуже живем! Может, и не так зажиточно, а нищих-то нет. Как-то и дико было бы их теперь увидеть, срамно.

– Мам, – не дал возразить бабушке Толя. – Коровы идут.

– Постоят, ничего, что-то рано их сегодня пригнали.

Тетя Зита вернулась с очень злым Игнатом.

– Чтобы эти банки с кислотой завтра же в правлении у меня стояли. Ясно?

– А вы кто? – спросила тетя Зита.

Толя облизал палец и сказал:

– Чудная, председателя не знаете?

Вдруг во дворе очень закричала корова – прямо заревела, раздался топот, блеяние и крики гусей. Мы все выскочили во двор. Татьяна Фадеевна с председателем, а за ними Толя побежали к навесу.

Я увидела, что из-под навеса выскочила рыжая с белыми пятнами корова, за ней большой теленок и высыпали овцы. И все они побежали от дома. Корова бежала тяжело из-за полного вымени, но теленок с овцами ее не перегоняли.

– Ничего страшного, – сказал председатель. – Корова наступила на канистру со спиртом. Близко не подойти, так спиртом воняет. Я боялся, хуже чего случилось.

– Как же не страшно, – сказала одна из бабушек. – Теперь, пока запах не уйдет, они близко к дому не подойдут, а Татьяне доить аж в Забоку ходить придется – километра два, не меньше…

– Мам, так я поехал? – сказал Толя.

– Куда еще на ночь? Пойдем корову искать. Доить надо, – ответила Татьяна Фадеевна.

Бабушки церемонно поклонились хозяйке и, ничего не сказав, ушли быстренько, мелкими шажками, почти бегом.

Быстро темнело. Тетя Зита и мама стояли рядом, опустив головы. Толя срывал пучками траву и вытирал ею бок привязанного к забору светлого коня.

– Толюшка, – просила Татьяна Фадеевна, – меня не слушаешь, так хоть Серко пожалей. Целый день он сено возил, на пасеку на нем же ездила, и не перековали его сегодня.

– Толя, я не возьму тебя с собой, – сказал председатель. – Можешь не собираться.

Нам никто ничего не говорил, не упрекал, и я поняла: не знают, что лошадей выпустили мы. Но это не радовало, было очень стыдно, что из-за нас в первый же день столько неприятностей.

– Толя, ты слышишь? – опять сказал председатель. – Отпусти жеребца пастись.

– Но! Я сказал, все равно поеду, не возьмете – один поеду, – уперся Толя.

Татьяна Фадеевна махнула рукой, пошла к дому и скоро вернулась с пустым ведром.

– Вы, – сказала она маме и тете Зите, – идите в дом, располагайтесь, что уж теперь делать.

– Я с вами пойду корову искать, – сказала мама.

– Не надо. Она чужих боится.

– Татьяна Фадеевна, вы Алексея поторопите, если встретится: повел лошадей менять и застрял, – попросил председатель. – А, вон скачет.

Прошло, наверное, с минуту, когда я тоже расслышала топот копыт.

Толя отвязал коня, подвел его к телеге, взобрался на телегу и оттуда перелез на спину лошади.

– С каких это пор ты, как бабка, на лошадь влезаешь? – насмешливо спросил председатель.

– Устал просто, – по-взрослому ответил Толя.

– Ты дурака не валяй, еще тебя не хватало искать потом. Мы даже не знаем, в какую сторону ушли лошади. Если бы знать, так проще бы…

На лошади подскакал Алексей, вторая лошадь, привязанная к длинной веревке, бежала сзади.

– Ох, – сказал Алексей, – еле отловил их из табуна в темноте, прямо дикие…

– Ну что, разойдемся, – сказал председатель. – Ты в той стороне будешь искать, а я туда поскачу.

Обе стороны председатель указал совершенно противоположные той, куда ушли лошади.

– Они туда ускакали, – вдруг сказала мама. – Это мы их выпустили. Нечаянно.

– Спасибо хоть за правду, – сдерживая в голосе злость, ответил председатель, и они поскакали в нужном направлении.