Текст книги "В пещерах мурозавра"
Автор книги: Наталья Суханова
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют целыми полчищами муравьи.
Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила с кровати и начала энергично повязывать косынку.
– Вы хотите заявить в милицию? – робко спросила Бабоныко.
– А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, – загадочно сказала Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: "Беги, докладывай своему дружку".
– А при чем здесь Фима?! – удивилась бабушка Матильда.
– При том – при чем! – непонятно, но энергично сказала Тихая. – Пойду на саму пидстанцию.
– На саму... на санэпидстанцию! – догадалась Бабоныко.
– А нет, так и до прокурора дойду! – отрезала Тихая, вытолкала их из комнаты и навесила на дверь замок.
– Фима, а Фима! – окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал, сказала: – Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму... на санэпидстанцию... из-за муравьев... что они везде ползают... У нее кровать в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет, побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что "как поймаю Ехвимку, в милицию заявлю..." Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает...
Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом:
– Спасибо за информацию... Иди спокойно домой... Я приму меры...
Нюня даже заробела от таких взрослых слов. Она села на подоконник и стала смотреть на муравьев. Сначала их стало вроде бы даже больше. Потом в воздухе запахло чем-то кисловатым. Впрочем, этим летом в доме вообще все время пахло чем-то кисловатым. Однажды даже Тихая решила, что у бабушки Матильды в столе что-то скисло, и полезла проверять. Бабоныко ужасно оскорбилась тогда.
– Я ведь, кажется, не сую нос в ваш стол, – сказала она.
– Ешшо как суешь! – нахально обругала ее Тихая и весь их стол пронюхала, но ничего такого не нашла.
Пока Нюня сидела на подоконнике и вспоминала все это, муравьи стали куда-то пропадать. А потом она услышала, что калитка скрипит и скрипит крыльцо; вошла большая женщина с большой бутылкой, а за ней семенила бабушка Тихая.
– Ну, показывайте, где у вас миллионы насекомых! – распорядилась большая женщина.
Бабушка Тихая поглядела вокруг себя и невнятно забормотала. Большая женщина заглянула туда, сюда и укоризненно сказала:
– Вы, бабушка, если не знаете, что такое много муравьев, зайдите к вашим соседям по улице.
Потому что муравьи, конечно, были в доме, но так, немножечко, от нашествия и следа не осталось.
Тем не менее большая женщина потребовала ведро, и Тихой ничего не оставалось, как принести его. Женщина развела в ведре черную вонючую жидкость и начала обрызгивать все вокруг, велев вынести во двор съестное.
Бабоныко, выглянув и увидев такое, заперлась у себя в комнате и из-за двери сказала:
– Нет-нет, благодарю вас, нам брызгать не надо, у нас их и нет вовсе, мы не нуждаемся.
– Вот, учитесь у сознательных старушек, – сказала большая женщина бабушке Тихой.
На стук большой женщины в Фимину дверь никто не отозвался, хотя Нюня знала: Фима никуда не уходил.
Глава 17
Всякие очень большие числа
Самое многое через месяц после этих происшествий и недели за полторы до исчезновения Фимы Нюня и куклы повидали такое, что, вздумай они кому-нибудь рассказать, никто бы не поверил. Но они и не думали рассказывать. Во-первых, разведчики умеют хранить тайну. Во-вторых, – и это главное – Фима понял их и подружился с ними. А Мутичку даже полюбил. Сам сядет за микроскоп, а ее рядом посадит и растолковывает что-то.
Нюня придет, окажет:
– Мутичке уже кушать пора!
Фима засмеется:
– Пора – значит, бери.
Но Нюне хочется поговорить.
– Мутичка – очень умная кукла, – скажет она.
А Фима опять смеется:
– Как ты, да?
Но не обидно смеется.
– Я ведь тоже не такая глупая, как ты подумал тогда, в зоопарке, – скажет Нюня. – Если я говорила "уничтожить", думаешь, я уж правда такая злая? Это я просто не знала тогда, что насекомые умные.
– Развитые, а не умные – так будет вернее, – снова станет серьезным Фима.
– Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
– Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все равно что ум. Ну, вот посуди сама, – Фима выпрямится во весь свой маленький рост. – Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь – и всё. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество. Потому что не будет муравья или птицы – не будет и леса. А леса или водорослей не будет не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это – ум! Вот!
Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что – неизвестно.
Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
– Нужно, – сказал он задумчиво, – уметь подняться выше и посмотреть широко.
Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и начала озираться.
– Ну, так и столкнуть недолго, – сказал Фима, но все-таки очень не рассердился, а продолжал говорить: – Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
Нюня вспомнила разговор в зоопарке – может, Фима хочет проверить, правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их увидела – много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
– Миллион! Их – миллион!
– Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, – уточнил Фима и опять спросил: – А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я подчеркиваю: не особей, а видов!
Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог сказать "подчеркиваю"! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть не забыла ответить. Потом спохватилась:
– Насекомых? Полтораста тысяч!
– Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
Так и сказал: "более"!
– А миллион больше, чем тысяча, да? – уточнила для себя Нюня.
– Ты понимаешь, что такое вид? – продолжал Фима. – Тараканы – это вид. И муравьи – это вид. И комары – вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с насекомыми звезды – это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что, наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.
– А как ты полагаешь, – снова умно спросил Фима, – имеет значение у насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
– Имеет.
– Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени существуют насекомые и сколько человек?
– Фимочка, а есть такое насекомое – оно живет один день. А человек до самой старости!
– Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, – сказал Фима сурово. – Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
– Ой, Фимочка! – с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
– На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи, перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
– Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
– Это разве слушают?! – вздохнул Фима.
– Ты как волшебник, – сказала подхалимно Нюня.
– Познавать надо, – задумчиво откликнулся Фима. – По-зна-вать! Вот тогда ого-го! – можно сильнее любого волшебника стать!
– Разве их всех узнаешь, – вздохнула в свою очередь Нюня, – их вон сколько... миллионов, даже обо всех миллионах не успеешь подумать!
– Эх, Нюня-манюня, – сказал Фима. – Считать надо уметь! Звезд – сто пятьдесят тысяч на небе, так? Насекомых сколько? Два миллиона видов. А в каждой – подчеркиваю: в каждой! – голове до шестнадцати миллиардов нейронов сообразительных клеток. Да ведь и не каждую же звезду или насекомое нужно знать! Да и не каждая же голова все-все должна знать – ты вот, к примеру, еще ни о чем почти не думала...
– Я думала!
– У человечества вон сколько мозгов. Только плохо, когда люди забывают, что каждый должен думать!
Тут Нюня задала один вопрос – только один вопрос, только об одном невероятном происшествии из многих, которые видели за последнее время ее дочери-куклы, но Фима, вместо того чтобы ответить на вопрос, задумался, глядя прямо в лицо Нюне.
– Я знаю, – сказал он, – ты наблюдаешь за мной. Я сначала сердился на тебя, а теперь не сержусь. Я уважаю в людях любознательность. Может быть, ты станешь великой ученой или великой писательницей.
Нюня широко открыла глаза, а Фима продолжал:
– Есть даже такое выражение: "Он вырвал тайну у природы". Но человек имеет право на тайну. Во всяком случае, до тех пор, пока он не проверил все, что нужно. Я знаю, тебе известна очень важная часть моей тайны.
– Позавчера!.. – сказала Нюня и сжала и даже поджала губы, чтобы показать, что большего она не сказала бы и под пытками.
– Я знаю, ты не такая болтушка, как некоторые другие девчонки.
– Ой, Фимочка, да честное ленинское, честное пионерское, честное октябрятское...
– Дай просто честное слово. Если человек не умеет держать просто честного слова, то он и другого слова не выполнит.
– Да честное... честное-пречестное слово!
– И если ты узнаешь даже больше, я верю, ты и тогда не проболтаешься. Так нужно, Нюня!
Медленно и спокойно он стал слезать с дерева, и за ним, немножко торопясь, но все-таки стараясь не наступать на голову и руки, стала спускаться Нюня.
Вечером она собрала всех кукол вокруг себя.
– Что ты знаешь о Фиме? – опрашивала она и, выслушав, говорила: – А теперь запомните – разведчик должен уметь держать просто честное слово! И вообще человек имеет право на тайну.
Только Мутичку она даже слушать не стала:
– Я знаю, тебе известна очень большая Фимина тайна. Но ты настоящая разведчица и не проболтаешься, пока... пока он не узнает все, что нужно... Сколько на небе звезд, Мутичка? Не тысяча, а больше! А насекомых? Это ты даже еще не учила! Но мозгов у человека больше, чем насекомых и звезд. Только надо уметь думать...
Глава 18
Крик из зоопарка
В то время как Нюня все это вспоминала и крепилась изо всех сил чтобы быть достойной Фимы и не выдать его тайны, хотя она очень (очень-очень!) боялась за него и все думала, что Людвигу Ивановичу, может быть, и можно бы немного рассказать, – в это время Людвиг Иванович все делал и делал свои следственные дела. Никак он не мог поверить, чтобы Фима никому и ничему не доверил свою тайну.
Коль в бега идет мальчишка,
кто-то должен это знать:
не злодей же он из книжки
в голове свой план держать,
бормотал Людвиг Иванович, а сам еще и еще раз просматривал все полки, все ящики в поисках .какой-нибудь записки, какого-нибудь намека. Нет ничего не было. Из криминалистической лаборатории сообщили, что те три слога с хвостиком – "ма не бе..." написаны не позднее двенадцати часов дня, но ведь это была неоконченная записка!
Людвиг Иванович прошел через дорогу к полному, одышливому мужчине Тихону Харитонову, который действительно рассказал ему обо всем, что происходило сегодня на Зоологической улице с пяти часов утра: как приезжала мусорная машина, а мусорщик не подобрал грязных бумаг, выпавших из нее, – грязный газетный лист и сейчас лежал у забора недалеко от Фиминого дома. Как в семь часов, когда открылся продуктовый магазин, на пустыре собрались заросшие, неумытые мужчины и потом послали одного, поприличнее, уговаривать продавщицу отпустить им вино, а сами стояли за сараем. Как скакала по улице девочка через веревку и упала и разбила правое колено, но плакать не стала, а приложила подорожник. Когда Людвиг Иванович окончательно убедился, что Тихон Харитонов знает все, что делается на улице, он задал ему прямой .вопрос:
– А мальчик в патронташе или с патронташем не проходил?
И Тихон Харитонов истово ответил:
– Нет, такого не было, и не только сегодня, но за весь последний год.
– А показывался ли сегодня на улице Фима Морозов?
– Нет, Фима Морозов сегодня на улице не был.
– А вы его хорошо знаете?
– Ну как же! Серьезный мальчик. Только вот что я вам скажу... – Тихон Харитонов приблизил лицо и, переведя тяжелое дыхание, сообщил: – По-моему, Фима... спекулянт.
Любой другой человек на месте Людвига Ивановича удивился бы, может, даже рассмеялся, усмехнулся хотя бы: "Ну, это вы уж..." Но Людвиг Иванович был следователем и если и любил поговорить, то только в перерывах между следствием – на следствии же он слушал и слушал, слушал и задавал вопросы, задавал вопросы и слушал. Он так и сказал:
– Я вас слушаю...
А Тихон Харитонов показал на новый большой дом:
– Посмотрите – аптека. Го-ме-о-па-ти-ческая. Я сам там беру лекарство от астмы. Вы видели когда-нибудь го-ме-о-па-ти-че-ское лекарство? На них наша химия не разорится, даю вам честное слово, даже если полгорода будет их принимать восемь раз в день. Они крохотные, эти таблетки, и пьешь их, пьешь, а им и конца не видно. И твоей болезни тоже не видно конца. Я не отвлекаюсь, я строго по логике. Мальчик Ефим Морозов, мы говорим о нем. Но и о го-ме-о-па-тии. Потому что спросите, часто ли в эту аптеку хожу я, пенсионер-астматик? А теперь спросите меня, сколько раз за лето бывал в этой аптеке мальчик-пионер Ефим Морозов?
– У него, кажется, что-то не ладится с ростом...
– Ха-ха, тогда бы он за это лето успел стать гигантом! Так нет же, мальчик бегает в аптеку чуть не каждую неделю, а ростом не прибавил и на миллиметр! Вы понимаете? Он был орудием в чьих-то руках, им направляла преступная шайка!
В аптеке, когда туда пришел и задал вопросы Людвиг Иванович, поднялся маленький переполох, потому что получалось, что они в самом деле многовато выдали мальчику лекарств, хотя лекарства были такие крохотные, что Людвигу Ивановичу даже странно показалось, как их могло быть выдано слишком много...
Людвиг Иванович в который уже раз прозвонил по постам, и вокзалам, и больницам, и Скорым помощам – но нигде никто не видел двенадцатилетнего пионера маленького роста с нежным голосом и с отцовским патронташем без патронов. Никто. Нигде.
Все это время Нюня ходила за Людвигом Ивановичем, и он не прогонял ее, наоборот, каждый раз, как поиски Фимы заходили в тупик, смотрел на нее выразительно: мол, видишь, а ты не хочешь помочь. Нюня мрачнела и опускала глаза, но молчала и продолжала ходить за Людвигом Ивановичем.
Наступил вечер. Еще днем наползли тучи, а сейчас шел реденький, несильный теплый дождь. Со стороны зоопарка вдруг раздался сильный крик какого-то животного, похожий одновременно на рев трубы и на призыв "помогите", – такой страх и мольба слышались в этом зверином крике.
Людвиг Иванович, вздрогнув, прислушался, да и все вздрогнули и прислушались, но Людвиг Иванович думал в это время над версией: куда и как исчез мальчик. Вот почему крик из зоопарка только ненадолго отвлек его от этих мыслей.
Итак, прежде всего выходило, что с этой весны Фимка стал портиться: копил для чего-то деньги, брал в аптеке лекарств больше, чем ему требовалось, срезал цветы у Тихой и у соседей, наконец, взял без спроса отцовский патронташ – и все это в тайне. А когда мать потребовала вернуть патронташ, Фимка исчез. Исчез из запертой комнаты. Он не поворачивал ключ в замочной скважине, не снимал решетку на окне, не взламывал пол. Судя по поведению служебной собаки, Фимка даже не вышел (разве что его вынесли) из комнаты. И все-таки он исчез. Он не прошел мимо матери и мимо кухни, не появился ни в саду, ни на улице. И все-таки в комнате его не стало. И не только его, но и патронташа, и секретной тетради, и фонарика.
Людвиг Иванович потер лоб и поднял глаза на Нюню, которая терпеливо сидела напротив него. Личико ее показалось Людвигу Ивановичу испуганным и усталым."
Да, – подумал он, – единственное существо, которое что-то знает, – это Нюня. Но она, верно, запугана Фимкой или втянута им в свою тайну, в свой замысел, и пока не найден ключ к сердцу и совести девочки, ничего узнать не удастся".
Он уже хотел с ней заговорить о Фимке, о его маме, о том, наконец, как он, Людвиг Иванович, волнуется, волнуется больше, чем когда-либо в жизни. Но в это время в коридоре послышался топот, в комнату вбежал пожилой милиционер, который обычно дежурил у зоопарка, и крикнул, задыхаясь:
– В зоопарке... случай... похищения! Слониху Меланью украли!
Глава 19
Кто украл слониху?
Впереди бежал пожилой милиционер, за ним быстро шагал Людвиг Иванович, а сзади, чуть не наступая ему на пятки, с Мутичкой на руках, поспешала Нюня.
Немногие свидетели, видевшие краем глаза похищение слонихи Меланьи, высказывались так:
– Ее утащило чудовище!
– Шагающий вертолет!
– Динозавр!
И что удивительно, помост, с которого сняли слониху Меланью, не был ни сломан, ни поврежден, словно в самом деле здесь действовал либо искуснейший механизм, либо могучее чудовище.
– Как она кричала, бедняжка!
– Как иерихонская труба!
– Как военная тревога!
– А потом замолкла!
– Наверное, упала в обморок!
– А вдруг убита?!
Пока Людвиг Иванович бегло опрашивал свидетелей, Нюня быстренько пробежала меж клеток и загонов для зверей. Конечно, она не знала звериного языка, но ведь с нею была Мутичка, которая понимала и птиц, и животных, только не всегда умела хорошо передать Нюне, – ну, может быть, просто потому, что звери судят о многом по-своему. Люди, например, говорят: "Я зверски устал и разбит – я пробегал сегодня весь день". Но люди неправильно говорят, они ведь устали не по-зверски, а по-человечески. Потому что зверь в таком случае скажет: "Я прекрасно отдохнул – я пробегал сегодня весь день". Люди говорят: "Он всегда так хорошо выглядит". А звери: "Он всегда так хорошо пахнет". Люди говорят: "Как он умен, как хорошо все понимает!" И звери говорят то же самое. И дальше, если спросить, что именно понимает, тоже часто похоже: понимает, мол, кто хороший, а кто плохой, кто друг, а кто враг и почему друг и почему враг. Но вот дальше уже все по-другому, словно люди и звери читают одно и то же, но по совершенно разным книгам.
Возле оленей и бизонов Нюня и задерживаться не стала. Они метались по загонам, ударяясь об ограду так, что казалось – или ограда, или их бока не выдержат. Они совсем обезумели, наверное, даже забыли, с чего все началось. Казалось, они нарочно налетают на ограду, чтобы немного привести себя в чувство. Но то ли загородки были недостаточно жесткие, то ли им и самим уже понравилось выглядеть сумасшедшими, только они так и продолжали носиться взад и вперед и ничего вразумительного от разговора с ними ожидать не приходилось.
У хищников Нюня с Мутичкой немного задержались, но мало что поняли. Львица стояла посреди клетки, и ее рвало. Лев сначала лизал ее бок и загривок, потом рыкнул, отошел в сторону, лег и закрыл глаза, но видно было, что он не спит, а просто рассердился и "глаза бы его не смотрели". Если верить Мутичке, львицу рвало от страха и отвращения, а лев ее сначала пробовал утешать, "пока у него терпение не лопнуло".
Нюня бросилась к попугаям. Но с ними было очень трудно оттого, что они непременно желали говорить по-человечески, а слов человеческих знали не так уж много. "Наташ! Наташ!" – кричали они и "Ужасно, ужасно, ужасно!" Кроме того, они еще бормотали: "Чудничко, чудничко, чудничко!", и Нюня считала, что это они коверкают человеческое слово "чудовище", а Мутичка – что они считают чудачкой слониху Меланью, которая, несмотря на свой вес и силу, так перетрусила, что даже не сопротивлялась похитителю.
Нюня заглянула к мартышкам. У мартышек был полный разброд. Мамаши носились, прижимая к себе детенышей. Некоторые прятались на лежаках, навьючивая на себя одеяла, тряпье и одежду. Нюне с Мутичкой одни обрадовались, другие набросились на них с жалобами и причитаниями. На вопросы они не отвечали, зато сами задавали так много вопросов, что Нюня, не зная, что им ответить, махнула рукой и хотела уже совсем отойти от обезьянника, но Мутичка вывалилась у нее из рук, давая тем самым понять, что чем-то заинтересована. Она свалилась как раз у клетки макаки Марианны, той самой, которая очень не любила мальчиков и мужчин. Марианна тоже ужасно волновалась, но не от страха, оказывается, а от омерзения. Она терла нос и морщилась, жалобно вскрикивала и прижимала обе ладони к лицу, и Мутичка сказала, что Марианна все время твердит на своем языке: "Какой ужасный запах! Какая ненормальность! Такого не может быть! Но я видела собственным носом!"
А еще Мутичка все тянула Нюню к тому месту, где у загородки в собачьей конуре жило животное, похожее на медведя, с головой, вытянутой в длинный нос. Муравьед оказался в совершенной истерике. "Так не бывает! – кричал он. – Это не по правилам! Это наглость! Я буду жаловаться! У меня тоже есть свои враги! Я могу обороняться, но что было бы, если бы заяц вдруг напал на волка или трава стала пожирать корову! Если так будет продолжаться, я попросту... отказываюсь быть муравьедом!".
Да, Нюня с Мутичкой обежали весь зоопарк и, кроме истерических и возмущенных воплей, ничего не слышали, но, наверное, но какие-то мысли наводили эти вопли, если Нюня все больше хмурилась, а Мутичка притихла у нее на руках. Только один вопрос и задала Нюня Мутичке:
– Этот... муравьед... сам видел чудище?
– Видел носом, – отвечала Мутичка.
Людвиг Иванович, милиционер, зооветеринар, зоолог, корреспонденты газеты "Любимый город", Нюня с Мутичкой и еще человек пять двинулись по странным следам, которые вели от помоста слонихи Меланьи. Была влажная ночь, и следы отпечатались четко.
Вышли в поле позади зоопарка, здесь пошли медленнее.
– Есть! – крикнул первым Людвиг Иванович.
На краю картофельного поля лежала слониха Меланья.
– Мертва! Убита! – раздались крики, но, когда зооветеринар полез через ее ноги, чтобы выслушать сердце, слониха зашевелилась.
– Приходит в себя! Она в обмороке! У нее нервное потрясение! – раздались новые крики.
В другое время Нюня обязательно осталась бы посмотреть, как будут приводить в сознание и лечить от нервного расстройства слониху, но сейчас она поспешила за Людвигом Ивановичем, который с большей частью группы двинулся дальше по следам на пустырь, где ничто не росло, кроме бурьяна, на тот самый пустырь, который отделял дома Зоологической улицы от зоопарка.
– Удивительно, – бормотал Людвиг Иванович, – оно утащило слониху, а прошло по бурьяну, почти не смяв его.
Нюня все яснее видела, что они приближаются к их собственному дому, и глаза ее открывались все шире и все испуганнее.
– Вот оно! – заметила она первая.
– Назад! – крикнул Людвиг Иванович.
Но он зря испугался за Нюню – чудовище было мертво.
Не такое уж большое – ростом с высокого человека, лежало оно, подвернув лапы.
– Ох, у него передние лапы от носа растут! – ахнула испуганно Нюня.
– Это не лапы, – сказал задумчиво научный работник, – лапы вот они, отходят от груди.
Верхние конечности чудовища походили на человечьи – даже сложены были, как у человека, и плечи можно было различить. Еще две пары ног отходили от талии.
– Вместо зада – мешок, – сказала Нюня.
– Это брюхо, – поправил ее рассеянно научный работник.
– На голове шлем.
– Не шлем, а глаза.
– Это животное? – спросил неуверенно Людвиг Иванович.
– Да.
– Ой, я же знаю! – крикнула вдруг Нюня, все оглянулись и посмотрели на нее, но она опустила голову и пожала плечами. Тогда все перевели взгляды на зоолога. Но тот тоже пожимал плечами:
– Это... я не знаю, что это такое... Может быть, ожившее ископаемое... какой-нибудь... мурозавр, что ли...
– Когда и от чего наступила смерть? – спросил Людвиг Иванович.
– Час назад... может быть, от слабости, а может... от одиночества...
– Ничего себе слабость – тащить слониху! – сказал корреспондент, обходя вокруг чудовища и фотографируя его при вспышке.
Людвиг Иванович повернулся к подошедшему милиционеру:
– Вы проследили, откуда начинаются следы?
– От стены зоопарка. До этого их нет.
– То есть как – нет? Что оно, с воздуха, что ли, спустилось?
Корреспондент, закончив фотографировать, сказал:
– Да, не хотел бы я встретиться с ним с глазу на глаз.
И тогда Людвиг Иванович почувствовал, что его кто-то дергает за рукав, и услышал прерывистый Нюнин голос:
– Людвиг Иванович! Дядя Люда! Пойдемте, я вам покажу...
Глава 19
!!!!!!!!!!
Была ночь, влажная ночь, и все-таки Нюня и дядя Люда залезли на скользкую грушу, которая росла во дворе, а когда Людвиг Иванович слез с дерева, в руках у него был небольшой сверток в полиэтиленовом мешочке. Вместе с Нюней прошел Людвиг Иванович в комнату Фимы и разложил содержимое мешочка. Здесь были толстая тетрадь с надписью "Дневник исследователя" и четыре аптекарских коробка – каждый тоже в полиэтилене. На одном коробке было нарисовано десять восклицательных знаков, и находилось в нем четыре шарика, похожих на витамины. Во втором коробке, самом большом – на нем было жирно написано "ФФ-101", лежали вплотную три пузырька. Людвиг Иванович понюхал – пахло кислым. Третий коробок был прорван, и в нем ничего не было. Между тем на коробке были нарисованы череп, две перекрещенные кости и знак бесконечности. В четвертом коробке – на этом коробке тоже был знак бесконечности – лежало какое-то насекомое, большущее, сантиметров десять в длину. Когда Людвиг Иванович вгляделся в это насекомое, он даже вздрогнул: как две капли воды оно было похоже на то самое чудище, которое неизвестно откуда появилось у стен зоопарка, затем похитило слониху Меланью и, протащив ее добрых полкилометра, бросило, двинулось к Зоологической улице и в нескольких шагах от Фиминого двора сдохло неизвестно от чего. Было над чем задуматься.
Людвиг Иванович снова посмотрел на насекомое в Фимином коробке. Расширенными глазами Нюня смотрела туда же.
– Нюня, ты поэтому закричала "ой, я же знаю!" там, на пустыре?
– Да, я подумала: может, это Фима сделал... Я подумала: если оно слониху утащило...
– Успокойся, детка, Фиму оно все равно не могло бы вытащить в форточку... Значит, он, выходя сегодня утром во двор, спрятал все это на груше. И ты в самом деле не знаешь, где Фима?
– Не знаю.
– И не знаешь, как он исчез?
– Честное ок... честное слово, не знаю.
Что ж, ясно было одно: Фима хотел, Фима готовился исчезнуть, иначе бы он не спрятал самые дорогие для него вещи, которые раньше хранились в сундучке, на дерево, в дупло.
Что же с ним произошло? Ответ мог быть только в "Дневнике исследователя".
– Аню-ня! – раздался голос Бабоныко от дверей. – Девочка, пора наконец спать!
– Скажите ей! Пожалуйста! – умоляюще зашептала Нюня.
– Матильда Васильевна, если можно, разрешите ей еще немножко побыть со мной.
– Ну, я буду наведываться! – сказала Бабоныко кокетливым голосом и исчезла.
Вместо нее в дверях появилась Тихая. Она обежала все быстрыми глазками и задрожала носом, внюхиваясь.
– Ето чего... конхветы? – спросила она, уставившись на стол.
– Только ее не пускайте! – прошептала Нюня, и Людвиг Иванович сказал:
– Пожалуйста, не мешайте нам. Мы вас позовем, если вы понадобитесь.
На первой странице дневника, который не без волнения раскрыл Людвиг Иванович, было написано:"
Приручение насекомых может оказаться для человечества важнее, чем приручение коровы, лошади и овец (может быть, это придумал я, а может быть, где-нибудь прочитал, сам не помню)".
Затем шли план дома и план двора, большой рисунок насекомого с названиями частей его тела, многочисленные выписки из разных книг, в которых говорилось, что насекомые уничтожают пятую часть урожая на земле, а яды и химикаты, которыми пытаются люди бороться с вредными насекомыми, в конечном счете, отравляют самих людей, в то время как насекомые-вредители успевают к ним приспособиться."
Химические способы борьбы, – цитировалось у Фимы, – грешат недооценкой почти безграничных возможностей живой материи".
Слово "безграничных" было подчеркнуто волнистой линией.
Дальше шла цитата из Дарвина, восхищавшегося разнообразием инстинктов и умственных способностей муравьев, весь мозг которых не превышает четверти маленькой булавочной головки."
Силу насекомых нельзя недооценивать!"
– шла надпись через всю следующую страницу. И -"
Если бы удалось создать устройство, могущее воспроизвести все действия, на какие способен самый крохотный муравей, то разместить его можно было бы в сооружении большем, чем величайшее здание мира – Нью-Йоркский Эмпайр стейтс билдинг".
Шли данные о том, что поля гибнут без насекомых, и сады гибнут без насекомых, и леса гибнут без насекомых.
Людвиг Иванович даже запутался: от насекомых или без насекомых гибнут поля? Но дальше была опять подчеркнутая запись:"
Нужно познавать насекомых. В борьбе с вредными насекомыми нам должны помочь другие насекомые же!"
И еще, и еще записи – о невероятнейших веществах, которые умеют вырабатывать насекомые, веществах, которые управляют ростом растений, веществах, которые лечат страшнейшие болезни.
Все это было, конечно, очень интересно, однако пока ни на шаг не приближало к разгадке того, куда и как исчез мальчик.
Но вот две записи, остановившие внимание Людвига Ивановича:"
Феромоны – вот главное, что надо искать и исследовать".
И вторая:"
ФФ-10 – это будет мой пароль, т.е. Фимкин феромон"."
ФФ-10" – лишь цифрой отличалось от надписи на второй коробке. Нужно было немедленно узнать, что это такое. Была ночь, но Людвиг Иванович не имел права медлить. Нюня, уже дремавшая у стола, хотела было тоже идти, но Людвиг Иванович остановил ее:
– Охраняй тут Фимины вещи. Я быстро. Я только позвоню.
Ольга Сергеевна сидела во второй комнате. Ее он тоже попросил никого не пускать в Фимину комнату.