Текст книги "В пещерах мурозавра"

Автор книги: Наталья Суханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Туда-то шли весело. Бабушку Матильду тоже позвали, а у нее был зонтик. Нюня под зонтиком немножко прошлась. А Фима показывал с зонтиком всякие шутки. Дядя Люда сочинял смешные стихи.

Но сам лес оказался какой-то скучный. На деревьях было совсем мало листьев, и то лишь в самом верху. Нюня попробовала разбежаться – на лицо и руки липла невидимая противная паутина. Нюня поскользнулась на старой листве и даже подниматься что-то не захотелось. Рядом голенастый стебелек пробился сквозь бурую прошлогоднюю траву и стоял с горбиком старых листьев на зелененьких плечах, один, далеко от других, таких же одиноких травинок.

Фима остановился рядом и копнул эти старые листья – запахло сухой табачной прелью.

Все же Бабоныко сказала:

– Ах, какая прелесть!

– Что же тут прелестного?! – вздохнул дядя Люда. – Птицы и те не поют!

– Одна спичка – и такой лес мгновенно вспыхнет! – сказал Фима.

Ольга Сергеевна вдруг расплакалась, и Нюня ничего не могла понять, пока Бабоныко не шепнула ей:

– Фимин папа погиб в лесном пожаре.

И тогда Нюня поняла, почему дядя Люда смотрит на Фиму укоризненно. Но Фима не принял этого молчаливого выговора, а выкрикнул:

– Не забывать надо, а бороться! Если бы тот лес не был зараженный, мертвый, он бы не загорелся!

– Ну, что же поделать, друг Ефим... – растерялся дядя Люда.

А Фима:

– Четыре муравьиных гнезда на гектар леса – и лес будет здоровым! А то сначала насыпят на заболевший лес ядохимикатов, а потом в нем уже ни птиц, ни муравьев. А насекомые-вредители очухаются и живут себе без врагов и дотла съедают лес...

Все замолчали, задумались, а Нюня грустно сказала:

– Лучше бы мы в зоопарк пошли!

Дядя Люда вскочил, а потом посмотрел на часы и тоже грустно сказал:

– К сожалению, уже не успеем. Но вот что: держи-ка, друг Ефим, вот эту денежку на зоопарк. Пойдешь сам как-нибудь в свободное время и поведешь Нюню. И мороженое чтобы купил, ясно? А вы, "падмузель" Анна – так ведь вас зовут, милая Нюня? – проследите за ним, чтобы он не потратил деньги на что-нибудь другое.

Глава 12

Парк ЗОО

Однако, если бы Нюня не напоминала, на что именно дал деньги дядя Люда, Фима, наверное, так и не повел бы ее в зоопарк, хотя до него от их ворот было всего пятьсот двенадцать, или пятьсот четырнадцать, или пятьсот одиннадцать шагов – Нюня три раза считала. Фима уж отговаривался, отговаривался: то холодно, то некогда, то у него другие дела. А сам ходил с таким пинцетом, каким Бабоныко дергает волосы у себя на подбородке, подбирал всяких букашек и тащил их к себе под микроскоп.

Наконец у Нюни лопнуло терпение.

– Фима, – заявила она, – дядя Люда сказал мне проследить...

– Ну, хорошо, хорошо! – закричал сердито Фима. – Давно бы уже сама сходила: ты же видишь – мне некогда.

– А он сказал: пойдешь сам и поведешь меня.

– Научилась бы сперва разговаривать! Ну, чего же ты стоишь? Идем, прослеживай!

– Ой, правда, Фимочка? – обрадовалась Нюня и так радовалась, что все пятьсот шагов говорила не умолкая: – Фима, как, по-твоему, парк триста – это триста зверей в парке или триста зоопарков в стране?

– Сказала тоже – триста! – усмехнулся Фима. – Не триста, а зоо. Зоо животное по-древнегречески.

От удовольствия объяснять Фима даже пошел живее, но у кассы снова засомневался.

– Почему тебе бабушка не дает денег на зоопарк? – поморщился он, вынул деньги и пересчитал.

– Мне жарко, – попробовала напомнить еще и о мороженом Нюня.

– А мне не жарко? – огрызнулся Фима и опять прочел, сколько стоят билеты в зоопарк.

Подошли к кассе мужчина и женщина и, увидев переминающихся с ноги на ногу Нюню и Фиму, умилились:

– Вы хотите в зоопарк, а денег, наверное, нет?

Нюня доверчиво взглянула на них, но вдруг мальчишка, который все время шнырял рядом, крикнул:

– У него есть деньги – он просто жадничает.

Фима густо покраснел и протянул в окошечко деньги.

Недалеко от входа помещалась слониха Меланья. Она ходила по большому деревянному помосту, и помост скрипел под ней. Кожа на ногах слонихи, как широкие брюки на клоуне, свисала складками.

– Смотри, какой ноготь! – шепнула Нюня. – Наверное, она уже старая.

Один ноготь действительно выдавался – длинный и неправильный. Слониха покосилась на них, и Нюне показалось, что Фиме стало стыдно за нее, Нюню, что она, как невоспитанная, таращится и "обсуждает".

Слониха повела хоботом, нижняя треугольная губа у нее была в волосах. На задних ногах тоже росли волосы. Она ходила так, как едет перегруженный грузовик по ухабам – медленно и покачиваясь.

– Большая! – вздохнула Нюня.

– Еще бы! – сказал Фима. – На них никто не нападает в джунглях. Но, между прочим, когда идут в поход муравьи, эти слонихи удирают бегом, как собачишки.

– Ничего себе! – с уважением сказала Нюня перенятой у Фимы поговоркой.

Они ходили от вольеры к вольере, от клетки к клетке.

Мартышки сидели в клетках по двое, по трое, чистили друг другу и детенышам шерстку, а когда им это надоедало, прямо-таки летали по клеткам. Только макака Марианна сидела одна. Увидев Фиму, она сердито закричала, и Нюня объяснила, что Марианна не любит мальчиков и мужчин.

– Она же не знает, что ты хороший! – прибавила Нюня, чтобы Фима не обиделся.

– Все понятно, – сказал Фима. – Ухаживал за ней какой-то плохой человек, она теперь и думает, что все мужчины такие.

Потом смотрели тигров и львов.

– Звери – это что! – сказал Фима. – Возьми, скажем, тигра – стал нападать на селение, бывают такие тигры-людоеды. Значит, что делают? Выделяют охотников и тигра убивают. Так? А если на поля индейцев приходят муравьи, тогда что?

Нюня хотела крикнуть "а я знаю", но не решилась. А Фима торжествующе, словно сам был муравьем, сказал:

– Тогда индейцы просто бросают поля, бросают селения и уходят на новое место. Или вот в поле валяется труп лошади...

– Ой, лошади! – сказала испуганно Нюня, до этого она как-то не очень думала, а тут ей ужасно стало жаль лошадь.

– Труп! – успокоил ее Фима. – Кто, ты думаешь, быстрее всего справится с этим трупом?

– Лев! – крикнула Нюня.

– Куда там твоему льву! Мухи!

Нюня грустно смотрела в землю, потом подобралась вся и крикнула:

– А я знаю! Нужно всех насекомых уничтожить!

– Уничтожить! Ты бы хоть думала, прежде чем говорить, – сказал презрительно-презрительно Фима. – Ну, ответь, может ли человек без насекомых жить?

– Ну, пчелу оставить, – робко предложила Нюня.

– Пчелу! А комара? В одном вот месте комаров уничтожили, и сразу рыба пропала. Рыбные-то детеныши чем кормятся? Ага! А муравьи? В лесу если нет муравьев, считай, лес совсем пропал. А знаешь, что такое лес? Без него и урожая не будет, и дышать людям станет нечем.

– Значит, насекомых терпеть надо? – грустно, но все-таки с готовностью сказала Нюня. – А как же эти муравьи... ну от которых все бегут?

– Господи, какие все-таки малограмотные растут дети! – со взрослой скорбью сказал Фима. – Не терпеть, а знать их нужно.

– Ага! – рассеянно сказала Нюня. Ей уже надоела Фимина лекция, и она увидела что-то очень интересное. – Смотри, Фима, что это такое?

За оградой возле будки, похожей на собачью, сидело, привалясь к стенке, такое необычное животное, словно его и на свете-то быть не могло. Его мохнатое тело было похож и на медведя, и на человека. Оно сидело, точь-в-точь как какой-нибудь уставший от жары старик, однако вместо головы у животного была какая-то трубочка. Трубочка, да и все – ни мозгов, ничего такого, кажется, там и не могло помещаться. А между тем животное так же явно чувствовало жару летнего дня, как Нюня или Фима, оно явно было таким же настоящим и живым, как они. Нюне это показалось унизительным. И она сказала:

– Но человек умнее, правда?

– Это ты к чему?

– Человека нельзя уничтожать, правда?

– А кого можно? – подозрительно спросил Фима.

Что насекомых нельзя, это Нюня уже знала.

– Ну, разных неумных животных, – сказала неопределенно она.

– Вот ты и есть неумная, – с грустной убежденностью ответил Фима. "Неумных"! Считать себя лучше всех и остальных всех давить и уничтожать – это, что ли, ты называешь умом? Это фашизм, а не ум! Ты лучше всех, да? Ну, а вот скажи, можешь ты звезды видеть днем, как маленький мурашик!

Нюня подумала и сказала:

– Могу.

Ей и в самом деле показалось почему-то, что может.

– Можешь! Как же! Сказала тоже! А можешь ты слышать, как рыбы разговаривают?

– Ну, вот если опуститься под воду... – начала деловито Нюня, но Фима ее перебил:

– Ты даже мышь не услышишь, не то что рыбу или дельфина! А ты можешь слышать ямкой под коленкой?

Нюня подумала и почесала под коленкой – ей показалось, что она может слышать этой ямкой, только она у нее не привыкла и чешется.

А Фима продолжал, как из пулемета:

– Можешь ты ощутить тепло в восемь десятитысячных градуса? Можешь заморозиться и не умереть? Сколько запахов ты можешь различить? Семьдесят пять, как Шерлок Холмс? Или двести, как японцы? Так они – просто первоклашки в сравнении с собакой или той же пчелой.

– Или бабушкой Тихой, – вставила уважительно Нюня.

– А если бы тебя самолетом перевезли на восемьсот километров, а потом выпустили бы в пустынной местности, нашла бы ты дорогу домой? Можешь ты видеть ухом? Или носом? Или кожей? Много чего ты не умеешь, а животные умеют! Ученые и инженеры учатся у животных. А ты – уничтожить! Уничтожить – для этого ума не надо, одна глупость нужна. "Могу"! Фантазировать ты можешь – больше ничего!

– А как же, если на тебя нападают? Ручки кверху поднимать, что ли?

– На вас нападешь! – пробормотал Фима. – А то, смотри, кого-нибудь убьешь, а окажется, что себя.

Нюня покосилась на него недоверчиво: не шутит ли он, или, еще чего доброго, может, свихнулся от своих книжек и опытов. Но на лице Фимы не было ничего такого. К тому же он вдруг указал на животное, про которое чуть не забыла в пылу спора Нюня:

– А это муравьед.

Посмотрели Фима с Нюней еще попугаев, которые пожимали друг другу лапы и кричали, не раскрывая клювов: "Наташ! Наташ!"

– Зоосад – это что! – сказал Фима. – Вот если бы устроили энтомосад.

– Чего? "Этого сад"?

– Да не этого, а энтомосад, и показывали бы всяких насекомых – вот это было бы да!

– Фимочка! – подхалимно сказала Нюня. – А как же насекомых? Их бы сквозь телескопы надо было смотреть?

– Увеличительные клетки, – важно и кратко ответил Фима.

– Как это? – обрадовалась Нюня. – Вместо стенок увеличительные стекла, да? Фух, я бы испугалась!

– Когда интересно – не страшно, – объяснил Фима. – Зоосад – это что! Этих зверей уже почти всех занесли в Красную книгу.

– В ка-кую?! – удивилась Нюня.

– В Кра-сну-ю! Книга, куда заносятся звери, которых такие люди вот, вроде тебя, скоро совсем уничтожат.

– А я знаю! В нее на память помещают, да?

– На память! Что это тебе, фотоальбом, что ли? Помещают, что нельзя трогать. Чтобы сохранить, понятно?

От всех этих разговоров Фима так раздобрился, что Нюня решила ему напомнить о том, о чем помнила с самого начала, на что намекала еще у входа в зоопарк. Но сейчас она уже не намекнула, а прямо так и сказала:

– Фима, а Фима! Давай купим мороженое!

Фима, однако, сразу же нахмурился:

– А тебе баба Ныка разрешает?

– Она и сама любит.

– Вот пусть она и покупает!

– Может, лимонаду? – уступила немного Нюня.

– Ну, что ты, как попрошайка! – совсем рассердился Фима."

Может, он забыл? – подумала Нюня. – Может, ему напомнить, что говорил дядя Люда?"

Но пока она думала и не решалась, стало уже поздно – они вышли из зоопарка и направились домой.

Нюня сама видела в приоткрытую дверь, как Фима, войдя в комнату, вынул из своего сундучка коробочку и ссыпал в нее оставшиеся деньги – и в коробочке зазвенело. Увидев, что Нюня смотрит, Фима вернулся и изо всей силы захлопнул перед ее носом дверь.

Глава 13

Нюнин совет

У Нюни был такой обычай: называть кукол по имени тех, кто подарил их. У нее была красная мартышка Матильда, медвежонок Матиль, матрешка Мотя и кукла Мутичка – всех их подарила Бабоныко, но из уважения к ее щедрости Нюня даже медвежонка назвала не Нык, что ему больше бы подходило, а Матиль. Черного пупсика она нашла, поэтому его звали просто Пупис. Цыганка Зика – подарок тети Зины. Осленок Розик – его подарила тетя Роза. И даже кукла Тиша – ее принесла Тихая вместе с шарфом для бабушки Матильды, когда уговаривала отдать ей кладовку.

Вечером, перед тем как лечь спать, Нюня устраивала для кукол чай. У них был свой собственный стол и свой чайник, и кофейник, и чашки, и тарелки, и вилки, и ложки. Это вечернее чаепитие было заслуженным отдыхом и очень веселым временем для кукол.

Нюнины куклы не торчали, как куклы некоторых других девочек, целыми днями дома – они бы со скуки умерли от такой жизни. С самого утра они отправлялись путешествовать и чего только не узнавали за день. Они бывали и на чердаке, и в погребе, и у соседей, и на веранде, и в саду – огромнейший мир. Опасности воробьи, вороны, кошки, соседские курицы и особенно бабушка Тихая подстерегали их. А вечером они собирались вместе, рассказывали друг другу всякие истории, и всем было интересно, и никогда они не ссорились. Однако с тех пор, как в доме поселился Фима, стали происходить удивительные вещи, и, конечно же, о них знали Нюнины куклы; но одно дело увидеть, а другое разобраться, что к чему, и теперь за столом частенько вспыхивали споры.

– Ехвимка жадный, – говорила о Фиме кукла Тиша, которая разговором походила на подарившую ее бабушку Тихую. – Ему мать на школьные завтраки даёть, а ён всё у свой сандук складаеть.

– Ты бы, конечно, все сразу слопала, – строго говорила Нюня. – А у Фимы есть цель и тайна!

И задумывалась, потому что и сама не могла решить, правда, что у Фимы есть цель и тайна, или, может быть, он все-таки немного жадненький.

Черный Пупис хихикал:

– Пришел в магазин: "Свешайте мне, тетя, пятьдесят грамм мяса". А продавщица: "Мы, мальчик, по столько не вешаем. Проходи, не мешай взрослым". Фима стоял, стоял сбоку: "А по скольку вы вешаете?" – "По полкило, по килограммам. Мальчик, это тебе не игрушечник, здесь людям продукты отпускаются".

– Вот видишь, Тиша, – говорила Нюня. – Фима же не просто копит, он на дело.

– А потом, – вовсю хохотал смешливый, но не очень-то умный Пупис, – пошел в другой отдел: "Тетя, у вас меда нет?" – "Иди, мальчик, иди, мед на базаре бывает".

– Ну, ешьте, ешьте, – недовольно говорила Нюня, – поболтать-то вы сами не свои.

– А знаете что, – предлагала Мутичка, – давайте ему соберем денежки и тихонько подбросим!

Очень добрая девочка была эта Мутичка, не зря Нюня ее любила больше других своих детей.

А уж когда деньги собирать, тут всем дела хватило, даже и про чай забыли: кто тащил копеечку, кто считал и записывал взносы. Всего пятьдесят копеек набрали, а подбросить их поручили Мутичке, потому что это была самая маленькая и самая ловкая из кукол – "девочка с пальчик".

А следующим вечером – снова за стол и снова разговоры да споры.

Кукла Тиша опять ворчала:

– Сказал своей матери, што не желаеть быть маленьким, а сам лекарства не пьеть, а складаеть их у свой яшшичек чагунный.

– Не "чагунный", а чугунный, – строго поправляла Нюня и поворачивалась к своей любимице: – Мутичка, ты все сделала, как мы решили?

– Да. И еще я подарила очки бабы Ныки, потому что ему нужны увеличительные стекла.

– А он?

– Фима пожал мне руку и сказал: "Передай, пожалуйста, Нюне, что я только теперь понял, какой она настоящий друг. Скоро я ей открою свою главную тайну, так и скажи. Может быть, некоторые меня не понимают, но у меня благородная цель".

– Вот видите! – говорила Нюня, оглядывая кукол.

И все куклы радовались и веселились и просили Зику спеть какую-нибудь прекрасную песню. Зика вскакивала, трясла своими черными кудрями, бусами и плечами и пела:

Я еха-ала да-мо-ой,

я думала а-а ва-ас!

– Нюня, у тебя совершенно не поставленный голос! – чему-то смеялась Бабоныко: она думала, что это Нюня поет.

– Это же цыганский голос, – объясняла Нюня, но все-таки куклы начинали тише говорить и петь. Веселились, но так, чтобы никто им не помешал.

А назавтра все начиналось снова.

– Он колдун, – заявил как-то медвежонок Матиль, в ужасе мотая головой.

– Не колдун, а ученый, – поправила Нюня, хотя ей и самой было страшно.

– Он оживляет покойников, я сам видел, – стоял на своем Матиль.

– Не покойников, а утопленников.

– Я боюсь, я боюсь! – затвердил Матиль, уж очень он любил бояться.

– Чего же тут бояться, странный ты медведь. Вот ты утопнешь, а он тебя оживит. Разве плохо?

– А я все равно боюсь.

– И я боюсь, и я боюсь! – во всю мочь закричала мартышка Матильда и закувыркалась через свою красную голову. Ох, уж эта-то вообще ничего на свете не боялась, но очень любила всякую панику.

– Он их гоняет по кругу, – сказала, улыбаясь, матрешка Мотя.

Она не потому улыбалась, что ей было смешно. Она просто всегда улыбалась, потому что была настоящей разведчицей и никогда не теряла этого... самообладания. Даже когда Фима рассердился и тащил ее выбрасывать, она улыбалась, а ведь это все равно, что человека схватил бы и тащил пятиэтажный дом.

– Кого – их? – спросила Зика, которая была рассеяна, потому что всегда что-нибудь пела.

– Тш-ш, – сказала Нюня. – Об этом не надо говорить.

– А мне его жалко, – понурил голову осленок Розик. – У него такая большая тайна, и никто-никто ему не помогает.

– А мы вот соберем и подарим ему кукольную посуду, – предложила Нюня. Оставим немного для чая, а остальное подарим.

Глава 14

Запахи

Обычно Нюня завидовала девочкам, которые ездили в пионерские лагеря. Но в это лето, даже если бы лагерь был на самом Черном море, Нюня и тогда бы не согласилась в него ехать.

Потому что в доме с самой весны, с самого раннего лета начались происшествия.

Как-то Нюне приснился сон, что она идет по цветочному городу. И деревья в городе цветочные, и дома из цветов, и трубы, и стекла в окнах из лепестков. То она шла по улице города, а то уже лежала в постели в каком-то из этих цветочных домов, и из одного дома сквозь лепесток розы свет падал розовый, а из другого сквозь нинютины глазки – фиолетовый и еще голубой и желтый. Нюню уже начало во сне поташнивать от ароматов, когда она взяла и проснулась.

Бабоныко не спала, лежала и улыбалась.

– О, де Филипп всегда дарил мне чайные розы, – сказала она, и Нюня удивилась, что бабушка Матильда тоже думает о цветах.

Впрочем, в комнате в самом деле чем-то пахло, и в первую минуту, как только она это заметила, Нюня подумала, что в саду расцвели какие-то цветы. Но тут же вспомнила, что никто у них цветов не садит: Бабоныко по неумению, а бабушка Тихая из-за того, что не хочет "гнуть спину, штобы ета барыня ходила тут и нюхала".

Да и запах вроде бы изменился. Теперь он больше напоминал ванильные пирожные. И только Нюня успела об этом подумать, как Бабоныко заворочалась и стала поспешно одеваться.

– Что это печет Тихая, интересно?.. И надо же, какая скрытность, – с утра, когда никого на кухне нет...

Но, к великому удивлению Бабоныки, на кухне не было никого, и духовка была совершенно холодной.

В раздумье Бабоныко постояла у двери бабушки Тихой, даже подняла уже руку постучать, но вспомнила, наверное, неприветливость Тихой и, вздохнув и поведя бровями, пошла к себе.

Нюня к себе не пошла. У нее было в коридоре секретное совещание с куклами. Нюня слышала, как, приоткрыв дверь и постояв на пороге, выскользнула в коридор Тихая. Она ворчала:

– Ныка-заныка, спела земляника... Весь дом одеколонами завоняла. А, штоб тебе!

Но потом ей, видно, тоже почудилось в запахе что-то сладкосъестное. Тихая замерла и задрожала носом. Она сразу поняла, откуда запах, не то что Бабоныко. Подкатившись к Фиминой двери, бабушка Тихая немного постояла, склонив голову, потом постучала маленьким кулачком в дверь:

– Сосе-е-дка-а, – пропела она, – а соседка!

Нюня чуть не прыснула – все же знали, что Фимина мама на дежурстве.

– Ехвимочка! Ехвимушка, ты дома? Открой-ка, што я тебе скажу!

За дверью молчали, но что-то упало и покатилось в Фиминой комнате.

– Ехвимочка, деточка! Я же-ть знаю, што ты в дому у себе! Што ж ты не откроешь бабушке Тихой? А я ешшо тебе медком угошшала! Штой-то, Ехвимочка, конхветой пахнеть, и я пришла спросить, не у тебе ли ето?.. Ехвим, што же ты скрываешьси? Я же знаю, што ты в дому!

Но запах стал каким-то другим, кислым и неприятным, и с бабушки Тихой враз соскочила ласковость.

– Ехвимка! – сказала она. – Што его ты там вытворяешь? Чем пахнеть на всю квартеру? Открой, не то милицивонера кликну!

Но за дверью уже ничто не катилось, не шуршало, и бабушка Тихая, останавливаясь и оглядываясь, побрела в свою комнату.

– Спалить нас, окаянный мальчишка, потравить, ко всем собакам! проворчала она энергично и исчезла в своей комнате.

Теперь уже Нюня подошла к самой Фиминой двери, и понюхала, и послушала в щелочку – не слышно было ни звука. "А может быть, он отравился?" – испугалась Нюня, побежала во двор, влезла на приступку и, прижимаясь к стене, полезла к Фиминому окну. Уцепившись за решетку, она поднялась на самые кончики носков и чуть не свалилась с карниза: в своей комнате, за своим столом стоял Фима и смотрел круглыми от задумчивости глазами прямо в глаза Нюне.

Глава 15

Знамение

Не прошло и недели, как новое происшествие случилось в доме. Собственно, происшествие... или?.. Нет, все-таки, пожалуй, происшествие.

Что-то странное уже во время завтрака было, но Нюня думала о своем и не заметила сразу, что ей как-то странно. Посмотрит на сахар, на хлеб, наморщит нос, пытаясь вспомнить мелькнувшую мысль, а вместо этого вспоминается вчерашний спор между куклами – опять, конечно, о Фиме: кто за него, кто против.

Бабоныко тоже, наверное, что-то замечала, да не могла сообразить. Начнет рассказывать о де Филиппе или как в кино снималась, а посмотрит на сахарницу и уже говорит медленно, остановится и совсем забудет, о чем говорила. Оглянется, словно ищет, что же это ее отвлекло от мысли, – и этого вспомнить не может.

Нюня вышла на кухню, постояла у кухонного стола, водя по нему рассеянно пальцем. Потом вспомнила, что Пупис с ночи на посту у Фиминых дверей, и уже хотела вприпрыжку побежать туда, но замешкалась, потому что на кухне появилась бабушка Тихая. Сначала она была обычной. Сновала, бурча себе что-то под нос, по кухне и все делала и делала разные дела: вытряхнула из кофейной коробки в мусорное ведро обгорелые спички и бумажки, смела в ладошку мусор с плиты, протерла чайник, зажгла конфорку и полезла в свой стол. И вот, только когда вынула на стол кастрюлю с водой и банкой варенья, перестала бурчать и двигаться. Минуту стояла беззвучно, как испорченный пылесос, и вдруг рысцой побежала к себе в комнату, и ее не было так долго, что чайник успел закипеть, забулькал и задвигал крышкой.

– Бабушка Тихая! Бабушка Тихая! – окликнула Нюня. – Чайник совсем закипел!

Тогда Тихая прибежала, взяла чайник, но завертелась с ним, вроде не зная, куда поставить.

– Может, вы заболели? – вежливо спросила Нюня, и Тихая снова замерла, вытаращившись на Нюню, так что Нюне даже не по себе стало.

Потом бабушка Тихая поставила чайник на плиту и, не ворча и не оглядываясь, понуро побрела к себе в комнату.

Нюня постояла, вздохнула и отправилась было за Пуписом, но увидела "божью Антониду", которая иногда заглядывала к Тихой, потому что они знали друг друга давно, когда, наверное, они двое только на свете и жили. Обычно Тихая не очень-то жаловала ее, долго и настырно переспрашивала из-за двери: "Хто ето пришел? Какая такая Антонида, а? Знакомая? Какая знакомая? Не знаю! А? Хто?" На этот же раз, едва старуха стукнула в дверь, Тихая слабым голосом крикнула:

– Ето ты, Антонида? Заходи, милая!

У "божьей Антониды" даже глаза округлились, она так и ринулась в комнату, и старухи сразу затараторили.

Пришлось Пуписа оставить без отдыха – он тут же был переброшен на новый пост. Когда Антонида ушла, Нюня спросила у Бабоныки:

– Что такое "знамение"? "Бох себе завет, знак дает"?

– Знамение? – удивилась Бабоныко. – Внученька, сходи-ка к бабушке Тихой, может, она нехорошо себя чувствует?

Нюня только подошла к двери Тихой, а та уже окликнула ее:

– Нюша, детка, зайди!

Нюня вошла и остановилась у порога.

– Нюша, ты ж хорошая детка, – совсем необычным голосом продолжала Тихая. Глянь сюда, вот тут чемоданчик хвибровый, в нем белое платье, белые тапочки ето, как помру, значит, во гроб. Ты запоминай, деточка Нюшенька. Ты умница, я знаю, ты, может, даже большим человеком исделаешьси...

– А что у вас болит?

– Да ништо не болит – знак был, – сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.

– А кто вам знак дал?

– Знак, знамение божие. Ты ешшо не поймешь, хотя ты очень умная девочка, говорила Тихая, а сама почему-то с надеждой смотрела на Нюню.

– Может, посоветоваться с каким-нибудь профессором? – совсем растерялась Нюня.

– Грех, детка, грех... Вот крысы, к примеру, когда кораблю затонуть, ешшо нихто того не знаеть, не ведаеть, а они... ето... бегуть, окаянные.

– А у вас были крысы?

– Ой, Нюша, неразумное дитё. Ето же для примеру... Али вот вши – к болезни, а тараканы – к богатейству.

– К богатству, – рассеянно поправила Нюня.

– Ето теперь богатство – к нему тараканов не бываеть. А тараканы – к богатейству. А теперя, Нюшенька, слушай, дитё, напряжься умочком-то, пойми... Вот крыса живеть, живеть, а потом на тебе – на мороз босиком побегла... Ето, детонька, не инче как к пожару али ешто к какому злодейству.

– А к смерти? – вытаращилась Нюня.

Бабушке Тихой такой прямой вопрос, видимо, не понравился. Она пожевала губами и не сразу ответила:

– Разные знаки бывають... Сны иногда... А то ешшо домового увидеть..

– А вы видели?

Но вместо ответа бабушка Тихая забормотала уже совсем непонятное:

– Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, усем смерть володеет... Рожаемси на смерть, умираем на живот.

Нюня уже подалась к двери, чтобы позвонить в Скорую помощь и сказать, что бабушка Тихая от живота умирает, как та сказала наконец напрямик:

– Муравлик пропал, невесть куды сгинул:

– Муравлик? – не сразу поняла Нюня. – Ой, муравьи! Ой же правда! – И даже руками всплеснула – сразу вспомнила, что все утро ее удивляло, да тут же забывалось. И бабушке Матильде тоже ведь странно было: заглянет в сахарницу, а там чисто, ни одного муравья, и с хлеба их стряхивать не надо. Вот ведь что их удивляло, только они никак сообразить не могли!

– Ой! Так и у нас ведь тоже муравьев нет! Может, пожар будет?

И побежала к Бабоныке рассказывать, что в доме пропали муравьи и, значит, будет, может, смерть, а может, пожар – большой пожар!

Бабоныко выслушала презрительно и даже плечами пожала:

– Господи, какие темные люди! Сколько суеверий, только удивляться приходится! – Приоткрыла дверь в комнату Тихой и сказала: – Ничего вы не больны, хватит выдумывать! Все это суеверия, одни суеверия. Перестаньте забивать себе голову, а то впрямь сдуру помрете.

Но бабушка Тихая вроде и не слышала, сердито бормотала свое:

– Возьми одр твой и иди... к тебе взываю на смертном одре...

– Чего это она об ордере? – спросила Бабоныку Нюня.

– Да не об ордере она вовсе, а так... о суевериях своих! – тоже сердито сказала Бабоныко и ушла к себе.

– Это ж надо, – весь день удивлялась потом она, – это ж надо, какие темные люди!.. Столько лет живем в двадцатом веке, и все темнота, все темнота!.. Постыдились бы...

А из комнаты Тихой неслись и неслись мудреные причитания, и очень это действовало на нервы. И еще действовало, что муравьев и правда не было. Всегда были, а тут вдруг исчезли. К вечеру даже Бабоныко не вытерпела, послала Нюню посмотреть на кухню, есть где-нибудь муравьи или нет.

Муравьев нигде не было.

Глава 16

Нашествие

Зато через три дня муравьи повалили, как будто их сгоняли в дом отовсюду.

С утра это еще не было так заметно. Играя, Нюня то и дело стряхивала с кукол муравьев, и со своих ног тоже стряхивала, словно она сидела в лесу недалеко от муравьиной кучи. Многовато было муравьев, но все-таки терпимо.

А днем они уже кишмя кишели. Бабушка Тихая давила их сапогом на полу и скалкой на столе – так, словно раскатывала тесто. А давно ли она ласково называла их муравликами и волновалась, почему они пропали. Муравьи всё валили и валили откуда-то и всюду рыскали, неизвестно что выискивая. Даже самые бесстрашные куклы стали пугаться.

Из гардероба донесся голос Бабоныки:

– Анюня, они лазят по платьям. Зачем это?

– Может, им нравятся твои духи, баба Ны... бабонька.

Бабоныко тут же высунулась из гардероба:

– О, милая, духи для настоящей женщины – это все. Духи и обувь! Может быть, ты думаешь, духи – это просто приятный запах? Некоторые люди, не будем их называть, даже и этого не думают. "Воняеть" – другого слова у них нет. Анюня, духи – это дольше, чем платье. Скажи мне, какие твои духи, и я скажу, кто ты.

– А кто? – заинтересовалась Нюня.

– Ну, ты еще никто.

– И бабушка Тихая тоже никто, да?

– Анюнечка, даже Ольга Сергеевна, очаровательная женщина, не понимает в духах. Я скромная пенсионерка, но я бы и то не устроила такой путаницы, как Ольга Сергеевна. Она шатенка – ты согласна со мной? – и у нее гениальный сын. А чем она душится? Она душится, как жгучая брюнетка, которая торгует овощами на базаре. И не какими-нибудь, а капустой!

Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше секунды, выглянула оттуда словно другая женщина – которая ничего не знает и ни в чем не уверена:

– Анюнечка, у меня нервы сдают... Это ужас, сколько здесь муравьев.

– Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?

– Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя! – Бабоныко чуть не плакала. – Я же должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин... Что делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?

– Залить все платья керосином, – сказала, подумав, Нюня.

– Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!

– А можно еще сжечь дом, – с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев, несчастные люди.

– Сжечь? Как же так?! – заволновалась Бабоныко. – А жить мы где будем? И потом это же не наш дом, а государственный.

Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с нею.

Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж, ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати, подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.