Текст книги "В пещерах мурозавра"

Автор книги: Наталья Суханова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Суханова Наталья
В пещерах мурозавра

Наталья СУХАНОВА

В ПЕЩЕРАХ МУРОЗАВРА

Фантастическая повесть с приключениями

Оглавление

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

* Тревожный звонок

* Голоса за дверью

* Дверь была заперта

* Собака чихнула

* Показания Матильды Васильевны

* Показания бабушки Тихой

* Показания Нюни

* Следы на полу

* Беглое знакомство"

* Ехвимочка" и "конхветы"

* Дядя Люда от верблюда

* Парк ЗОО

* Нюнин совет

* Запахи

* Знамение

* Нашествие

* Всякие очень большие числа

* Крик из зоопарка

* Кто украл слониху?

* !!!!!!!!!!"

* Ф тнчоя ивзиза"

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* Сбор у ножки стола

* Спор у ножки стола

* Первое нападение

* Урок танцев

* Ура!

* Обвал

* Пещеры мурозавра

* Встреча с преступником

* Кабачок "Шесть ножек, два усика"

* Святая святых

* Муравьиные теплицы

* Феномены

* В "арестной яме"

* Рискованный эксперимент

* Привет! – Привет!

* Старый знакомый

* Феромония

* Окончены следствие и приключения

Часть первая

Глава 1

Тревожный звонок

Едва следователь Людвиг Иванович положил после очередного разговора телефонную трубку, как она задрожала от нового звонка. Может быть, именно поэтому звонок показался ему тревожным. Однако, сняв трубку, Людвиг Иванович ответил с привычной веселостью:

– Да-да, кому я понадобился?

– Люда, это ты?! – зазвенела мембрана высоким голосом.

Люда, этим женским именем звали Людвига Ивановича только близкие знакомые. И в самом деле, звонила Людвигу Ивановичу Ольга Сергеевна, вдова его покойного друга, землеустроителя.

– Люда, милый, Фимка пропал! Ты слышишь?!

Честно говоря, Людвиг Иванович не очень-то поварил в исчезновение Фимки, сына Ольги Сергеевны. Следователю много-много раз приходилось иметь дело с мальчиками, которые никуда не пропадали, хотя мамы их считали, что они исчезли навсегда.

– Он пропал, Люда! Я ничего не могу понять, он пропал из закрытой комнаты!

– Ах, плут! Он под кроватью! Или в шкафу!

– Нету! Его нигде нет! Он пропал, пойми же наконец!

– В окно?

– Ты ведь знаешь: окно зарешечено!

Действительно, Людвиг Иванович вспомнил совершенно отчетливо: окна в их квартире зарешечены.

Между тем трубка так и отдавала дрожью в его руке от взволнованного голоса Фиминой матери:

– Что делать?! У меня ум за разум заходит – я, наверное, не в своем уме!

– Мм-да, – сказал Людвиг Иванович, – ну хорошо, иду. А ты, Оля, за это время постарайся вытащить ум из-за разума и обязательно разберись, чей же он все-таки, этот ум...

Положив трубку, Людвиг Иванович пробормотал в рифму:

Чуть придет беда – и сразу

ум запрячется за разум

и кричит оттуда: "Ой!

Не хватайся – я не твой!"

Стихи его успокоили и помогли собраться с мыслями.

В это время снова задребезжал телефон, и дежурный милиционер доложил, что на Зоологической улице, в доме номер тридцать семь, пропал мальчик Ефим Морозов двенадцати лет.

– Как, еще один?! – удивился Людвиг Иванович, но тут же вспомнил, что Ефим Морозов – это и есть Фимка, и ему действительно двенадцать лет, и живет он на Зоологической улице. Оставались только выяснить, пропал ли он на самом деле.

Впрочем, прежде чем пойти на Зоологическую улицу, Людвиг Иванович, как и полагается опытному работнику, тщательно проверил следственный чемодан, есть ли в нем всякие необходимые вещи, а так как он и сам не всегда помнил, что именно там должно быть, то, проверяя чемодан, пел песенку, где все нужное не только перечислялось, но и рифмовалась:

Ты проверь сначала, брат,

где твой фотоаппарат,

лампа-вспышка, две кассеты,

две рулетки и планшеты,

циркуль, компас, валик, лупы,

порошки, подъемник, щупы...

– и так далее. Песня длинная, но короче было спеть ее и ничего не забыть, чем потом бегать или кого-то посылать за забытым. Да и укладывалась в уме песня удобнее, чем всякие справочные таблицы. Песню можно заткнуть в памяти куда угодно, лишь бы наружу торчала первая рифма. А когда понадобится, хватайся за рифму, как за конец веревки, а там уж и не заметишь, как вытащишь всю песню целиком со всякими сложными припрятанными в ней словами.

...люминал, перхлорвинил,

соду, ортотолидин,

быстренько закончил Людвиг Иванович и на минуту задумался. Ольгу Сергеевну знал он больше десяти лет и не мог назвать ее паникершей. Да и Фимка до сих пор не относился к мальчишкам, мамы которых то стонут: "Господи, хоть бы отдохнуть от тебя недельку", то заливаются слезами: "Мальчик пропал. Найдите мне его немедленно или я умру". И все же Людвиг Иванович очень и очень сомневался в том, что Фимка действительно исчез.

Тем не менее он позвонил от диспетчера по всем милицейским постам и велел интересоваться пионерами маленького роста и серьезного вида, ибо именно так и выглядел в свои двенадцать лет Фимка.

Потом Людвиг Иванович еще раз сосредоточился и, написав на прощание:

Дядя Люда выходит на след,

всем коллегам опер-привет,

отправился на Зоологическую улицу.

Глава 2

Голоса за дверью

Подходя к дому номер тридцать семь, Людвиг Иванович уже вспомнил все, что знал о доме и его обитателях.

Дом был старый, одноэтажный, в шесть комнат. В двух комнатах вот уже несколько месяцев жили Ольга Сергеевна с Фимкой. Еще в двух – Матильда Васильевна Бабоныко с внучкой Анюней, как звала ее бабушка, или Нюней, как звали все остальные, хотя девочка совсем не была плаксой. Пятую комнату занимала старушка по фамилии Тихая, и едва ли кто знал, как ее зовут и величают, потому что была она неприветлива и ворчлива. В шестой комнате помещалась общая кухня с газовыми плитками, столами и чем там еще полагается. Двор был не так уж мал, но запущен. В дальнем углу двора стоял туалет. За деревянным забором открывалось пустое заброшенное поле. За полем виднелась ограда зоопарка.

Людвиг Иванович вошел во двор, щелкнул фотоаппаратом на полукрашеную, полуржавую решетку Фимкиного окна.

Из-за угла дома выглянула детская мордашка и тут же скрылась.

– "Падмузель" Нюня! – окликнул Людвиг Иванович, но Нюни и след простыл.

На ходу Людвиг Иванович окинул цепким взглядом заборы между участками, заросший запущенный двор с несколькими фруктовыми деревьями, крыльцо, веранду.

– Люда! Как хорошо, что ты уже здесь! – выскочила на крыльцо Ольга Сергеевна и тут же расплакалась: – Люда, ну куда, куда он мог деться?!

– Спокойно! Без паники. Если мальчик исчез, значит ему это было очень нужно. У тебя есть какие-нибудь предположения, зачем это могло быть ему нужно?

– Нет, – растерянно призналась Фимина мама.

Людвиг Иванович прошел по коридору, мысленно составляя план квартиры и в то же время внимательно слушая Ольгу Сергеевну.

– Я сегодня выходная, – рассказывала она, – и с утра затеяла уборку...

– Во сколько?

– Что?

– Во сколько это было?

– Часов в восемь-девять утра. Выругала Фимку – но это еще просто так, не сердясь, – что он совсем не убирает у себя в комнате. Он начал убирать, а я пошла мыть посуду после завтрака. Прихожу – он уже не убирает, а пишет.

– Что пишет?

– Ну, какую-то тетрадь свою секретную. Я говорю: "Ефим, это же безобразие, это неряшество и эгоизм". А он мне: "Подожди, мамочка, не мешай, мне тут надо продумать – я кончу и все уберу". Ну, я полезла протирать вещи на его шкафу и тут уж по-настоящему рассердилась. Я... поругалась с ним.

В это время Людвиг Иванович, осмотрев первую комнату, остановился на пороге Фимкиной, не входя, однако, внутрь, а только внимательно, вещь за вещью, метр за метром, оглядывая ее. Он не торопил Ольгу Сергеевну, пока она справлялась с волнением, но видно было, что очень ждет продолжения рассказа.

– Я рассердилась из-за... из-за памяти мужа.

Фимин отец, Ревмир Георгиевич, погиб, спасая лес от пожара, и память о нем – Людвиг Иванович это знал – была священной в семье.

– Все эти годы, – продолжала Фимина мама, – я берегла патронташ Ревмира как память... я думала, и Фимке он дорог, а тут увидела, что патронташа в коробке на шкафу нет. "Это ты его взял!" – закричала я на Фимку. "Да, это я", – сказал он. Мол, все равно патронташ лежал без дела или что-то в этом роде. Я крикнула: "Негодяй! Сейчас же положи на место, иначе я не знаю что сделаю!" и схватилась за дверцу шкафа, в котором лежат Фимкины вещи. "Ты не смеешь обыскивать! – закричал тогда и он. – Все равно патронташа в доме нет! Я его продал, понимаешь?" И так вцепился в дверцы шкафа, что не оторвать – даже не думала никогда, что он уже такой сильный. Не драться же мне с собственным сыном! "Ну, хорошо, – сказала я, – сиди у своего шкафа и думай над своей жизнью. А завтра я позову милиционера, и мы поговорим, верно ты поступаешь или нет". Я заперла его, а сама стала прибирать в этой комнате – когда я так расстраиваюсь, физическая работа успокаивает меня. И все-таки я думала: вдруг я не права. Ведь Фимка... Фимка неплохой, он на плохое бы тратить денег не стал. Может, я виновата, что ограничивала его. Ведь не воришка же он!

– Воришка и есть! – вдруг раздалась решительная реплика за неплотно прикрытой дверью. – У мене всю алою начисто срезал. Вот разразится пидемия гриппа, и в нос закапать нечего. Фулиган такой!

Это был явно голос бабушки Тихой, одинокой соседки Ольги Сергеевны.

– Это она сейчас на него наговаривает! – тут же зачастил за дверью Нюнин голосок. – А небось всегда: "Ехвимочка, деточка, дай конхветочку!" Сколько он ее конфетами перекормил – это ужас! А теперь цветка пожалела!

По утончившемуся голосу Нюни было похоже, что она вот-вот разревется.

– Ты уж молчи, Ехвимкин хвостик! – рассердилась Тихая. – Лучше б уроки учила, чем за мальчишкой бегать!

– Вы переходите границы! – вмешался третий, Матильды Васильевны, голос. Я... возражаю!

Глава 3

Дверь была заперта

– Товарищи соседи, я вас опрошу после! – сказал Людвиг Иванович и обратился к Фиминой маме: – После того, как вы поссорились с Фимой, ты сразу его заперла?

– Да... Нет! Он попросился в туалет – ты же знаешь, у нас туалет во дворе, – и я его выпустила, а сама побежала выключить суп на кухне. Потом Фимка вернулся, и я заперла его.

– Кроме туалета, он куда-нибудь заходил?

– Нет... Не знаю, – ответила Фимина мама.

– Может быть, знает кто-нибудь из соседей? – обратился в приоткрытую дверь Людвиг Иванович.

– Спросите Нюнькиных шпиёнок! – проворчала Тихая.

– Не понимаю, – честно признался Людвиг Иванович.

– Спросите у Нюнькиных куклёй – они за Ехвимкой шпиёнють!

– Неправда! – вскричала девочка.

– Анюня, – мягко сказал Людвиг Иванович. – Помоги нам найти Фиму. Скажи, может быть, ты видела: когда Фима выходил из дому этим утром, он ни с кем не говорил?

– Ни с кем! – буркнула Нюня.

– А может, он выходил на улицу?

Нюня отрицательно покачала головой.

– Ну, может быть, задержался на веранде, во дворе?

– Не знаю, – угрюмо ответила девочка.

– Неправда, – мягко возразил Людвиг Иванович. – Ты хорошо знаешь, что он ни с кем во дворе не говорил – так ведь ты сказала? Ты знаешь также, что Фима не выходил со двора. А вот делал ли он что-нибудь во дворе или в саду – вдруг не знаешь.

Нахмурившись, девочка молчала. Людвиг Иванович отвернулся от Нюни и обратился к Ольге Сергеевне:

– Так что было дальше?

– Фима вернулся из туалета. Я его заперла, и больше он не выходил.

– Ты не отпирала дверь? Не смотрела, что он делает?

– Не смотрела. Он там двигался, чем-то шуршал, звякал. Но я решила выдержать характер и не входить к нему...

Ольга Сергеевна закусила губу и замолчала на минуту. Людвиг Иванович с порога внимательно осматривал Фимкину комнату. Справа от двери стоял большой платяной шкаф – старый, дубовый, с мутным зеркалом. У следующей стены Фимкина узкая кровать, застеленная по-солдатски, под ней – никаких чемоданов. У окна – письменный стол. У левой стены – этажерка. Вот и все. Кроме шкафа, здесь некуда было спрятаться. Людвиг Иванович сделал несколько снимков и повернулся к Фиминой маме, которая, справившись с собой, заканчивала рассказ:

– Я убрала комнату, села читать, а сама все слушала. Стало тихо. Думаю, может, он заснул с горя. И все пыталась понять, права я или нет. Честное слово, Фимка неплохой. Во всяком случае, был до этого лета. Он всегда хорошо учился. Много читал. И не какие-нибудь там развлекательные книжки, а все про животных. И помогал он мне, и гимнастикой занимался. Ну, вот роста он маленького, но врачи говорят, это пройдет. Может, он из-за роста переживал? Я даже точно знаю, что переживал. Все говорил: "Мама, ты забываешь покупать мне лечебные таблетки". Ему выписывали гормон роста. Я, наверное, не по делу говорю. Просто я к тому, что если он что в этом году и делал не так, – Ольга Сергеевна выразительно посмотрела на дверь, за которой, не входя, но и не прикрывая ее совсем, стояли бабушка Тихая, Матильда Васильевна и Нюня, – то, может, потому, что переживал из-за своего роста... Так вот, сидела я над книгой, размышляла обо всем этом, а потом у него стало тихо; я подумала заснул, ну, вообще забеспокоилась как-то. Думаю, надо бы поговорить по-человечески. Открыла... ключом... смотрю... он на крючок изнутри... заперся. "Фима, говорю, это еще что? Открывай!" Молчит. Я дернула дверь, крючок... соскочил, распахнула... а... Фимки нет...

– Спокойно... спокойно... Значит, вы закрывали дверь на ключ?

От сосредоточенности на своих мыслях Людвиг Иванович в первый раз в своей жизни назвал Фимину маму на "вы". Она даже не поняла и переспросила:

– Кто, я? Закрыла ли на ключ? Ну да, вот на этот самый.

– Постой, постой, – сказал Людвиг Иванович, – руками не бери! – Он взял ключ пинцетом и осмотрел его в лупу. – Где лежал у тебя ключ, когда ты закрыла Ефима?

– Нигде не лежал – он торчал в двери.

– Ты не ошибаешься?

– Да нет, какая уж тут ошибка! Я читала, а сама все глядела на этот ключ.

– Ключ... ну, как бы сам собой, не колебался, не поворачивался?

– Не-ет.

Людвиг Иванович вздохнул. Он и сам видел, что на бородке ключа нет никаких вмятин или царапин, которые свидетельствовали бы, что Фимка поворачивал ключ изнутри. Да и то сказать, как бы могла его мама, не спускавшая глаз с двери, не заметить, что Фимка вышел из комнаты?! Это первое. А второе, Фимке нужно было не только выйти из двери, но еще и снова запереть ее на ключ, накинув при этом изнутри крючок. Так что же, значит, действительно мальчик пропал из закрытой комнаты, растворился в воздухе? Однако следователи не такие люди, которые делают поспешные, а тем более фантастические выводы. И Людвиг Иванович, вместо того чтобы вздыхать и охать, принялся за тщательный осмотр места происшествия.

Глава 4

Собака чихнула

При этом он замерял расстояния, снимал отпечатки пальцев, кое-что брал для экспертизы. Он обнаружил, что ни в шкафу, ни за шкафом Фимки нет, что в комнате нет и патронташа, хотя гильзы аккуратно завернуты и лежат на верхней полке шкафа. В то, что Фимка продал патронташ, как-то не верилось. Если патронташа уже не было дома во время ссоры с матерью, то почему Фимка не хотел ей открывать шкаф? Или там было что-то секретное? И если уж Фимка решился продать патронташ, то зачем было вынимать и аккуратно завертывать гильзы? Тем не менее Людвиг Иванович передал в милицию указание опросить всех членов охотничьего клуба, покупал ли кто-нибудь у пионера Ефима Морозова патронташ.

Обнаружил также Людвиг Иванович, что любимый Фимкин железный сундучок пуст и даже раскрыт, как будто из него поспешно вынималось что-то при бегстве или похищении. Пока Людвиг Иванович внимательно и осторожно осматривал сундучок, от двери донесся прерывистый вздох девочки, и это обстоятельство особенно отметил для себя Людвиг Иванович.

В шкафу стояла коробка "Юный химик", которую Людвиг Иванович подарил Фимке в начале лета в его день рождения, но в этой коробке не было уже ни пробирок, ни реактивов, хотя, когда Людвиг Иванович дарил набор, речь шла о том, что Фимка займется им с осени, с нового учебного года. Микроскоп стоял там же, и видно было, что им часто пользовались. А вот той "секретной тетради", о которой говорила Ольга Сергеевна, нигде не было и следа, так же как и патронташа.

Еще обнаружил Людвиг Иванович две оправы от очков. Обернувшись к стоящим у двери женщинам, Людвиг Иванович показал оправы и спросил, не знакомы ли им эти очки. Фимина мама покачала головой. Бабушка Тихая язвительно усмехнулась, но ничего не оказала. Нюня вытаращилась и замерла. А Матильда Васильевна смущенно кашлянула и сказала:

– В общем-то, это мои очки. Они, правда, были мне уже не совсем хороши... И оправа какая-то простенькая... В общем, я не знаю... может, я их выбросила по рассеянности...

– Они без стекол, – заметил Людвиг Иванович.

– Нет, тогда не мои, – с облегчением сказала Матильда Васильевна. – У меня были со стеклами.

– Но в такой оправе?

– Ну, оправа... всякая бывает оправа, – неуверенно оказала Бабоныко.

– Бабунечка ничего не помнит, – затараторила Нюня.

– Анюня, я тебя пока не спрашиваю, – строго сказал Людвиг Иванович. А про себя с грустью отметил, что это, видимо, еще один случай присвоения Фимкой чужих вещей, и, очень возможно, с помощью Нюни.

На средней полке в шкафу были свалены кукольная посуда и множество эмалированных кружек, пожженных и потравленных кислотой, а также пузырек из-под духов "Гвоздика".

– Чья посуда? – спросил Людвиг Иванович строго.

– Это я давало Фиме, – ответила, не поднимая глаз, Нюня.

– Зачем?

– Ему нужно было.

– А для чего, как ты думаешь? Только, Анюня, не лги, а то мы можем так и не найти Фиму.

Девочка стала багровая и вся вспотела, но все-таки сказала, так тихо, что трудно было расслышать:

– Не знаю.

– Я не слышу, Анюня. Что?

– Я не знаю, – сказала Нюня громче, и в глазах, которые она подняла на Людвига Ивановича, блеснули слезы – не то упрямства, не то обиды и волнения.

– А духи "Гвоздика", Оля, твои?

– Нет.

– Нычихины, – буркнула бабушка Тихая. – А то еще цветы у соседев срезал.

– Без спросу?

– Поначалу-то спрашивал, да так умильно, оне и растаяли. А потом, глядь, уже и на базар нести нечего. Крику-то было!

– Что за цветы?

– А гвоздика ж. У Нычихи – очки, у мене и соседев – цветы, у Нюньки посуду. У собственной матки ружжо утянул. Связался с шайкой, вот чего я скажу!

– Неправда, он не воровал! Вы... вы обманываете! – крикнула Нюня.

– Ну-ну, спокойно, – сказал, все больше хмурясь, Людвиг Иванович. – О воровстве нет пока и речи...

И трехцветного фонарика, тоже подаренного Фимке Людвигом Ивановичем, нигде в комнате не было. "Продал или взял в путешествие?" – думал Людвиг Иванович.

Очень тщательно осмотрел этажерку с книгами: "Жизнь животных", "Все о мышах", "В мире насекомых", "Чувства животных и человека", "Мой веселый трубачик". Книги о спелеологах – разведчиках подземных пещер, книги по химии и биологии. Людвиг Иванович каждую перелистал, но, кроме многочисленных закладок и отчеркнутых абзацев и фраз, ничего не нашел.

Оставалась еще решетка на окне. Ее-то и осмотрел тщательнее всего следователь. Но решетка сидела в пазах стены намертво, и не было никаких признаков, которые указывали бы, что ее кто-то расшатывал, подпиливал или вынимал звенья.

Людвиг Иванович простучал стены и потолок и пядь за пядью осмотрел пол. Дом, конечно, был старый, но никаких тайников, отодвигаемых половиц или скрытого подпола обнаружено не было.

В ящике стола следователь нашел маленькие аптекарские весы, много облаток от лекарств, пустые спичечные коробки, чистые тетради с выдранными листами, фанеру от посылочных ящиков, пенопласт и много других вещей, которые пока ни о чем ему не говорили.

Ползая по полу и подбирая где обрывки шпагата, где волосок или клочок бумажки, он вытащил из-под шкафа кусок тетрадного листа, на котором было написано всего три слога:

Ма не бе

Хвостик последней буквы "е" разъехался сантиметров на десять, словно, когда Фимка писал, кто-то у него выхватил лист, так что перо проехало наискосок. Что могли означать эти три слога? "Ма, не беспокойся", или "Ма, не бери", или "Ма, не бегай", или еще что-нибудь? И когда это было написано? Сегодня или давно? И почему оказалось под шкафом? Заметён ли был листок туда нерадивым подметальщиком или его сдуло со стола сквозняком?

Людвиг Иванович бережно положил и этот листок в специальную коробку для экспертизы.

К этому времени прибыла и служебная собака. Ей дали понюхать Фимкины тапочки; собака повертелась, бросилась из дому, но, покрутившись в саду и у туалета, вернулась обратно в Фимкину комнату. Здесь она еще несколько раз понюхала половицы, чихнула и села, глядя на своего командира спокойно, с выражением исполненного долга. Ее попробовали подвести к окну, к решетке, но собака, обнюхав ее, небрежно отвернулась, как бы говоря: "Ничего интересного ложный путь".

Людвиг Иванович вздохнул и, отпустив милиционера с собакой, принялся за опрос соседей.

Глава 5

Показания Матильды Васильевны

Бабоныко сразу же заявила:

– Фимочка был на редкость редкий мальчик. Видимо, поэтому его и выкрали!

Матильда Васильевна смотрела на Людвига Ивановича с живейшим любопытством. На странные ее зеленовато-оранжевые кудерьки была наброшена черная кружевная, с бурыми нитками, косынка.

– Как же его, по-вашему, могли выкрасть?

– А в эту... – небрежно махнула Матильда Васильевна на зарешеченное окно.

Людвиг Иванович с недоверием покачал головой и задал следующий вопрос:

– Расскажите, пожалуйста, пока без собственных предположений, что вы знаете о событиях сегодняшнего утра. Вы понимаете, о каких событиях я говорю?

– Безусловно! Итак, сегодняшнее утро... Нынче утром я была в своем простеньком синем халате с шелковыми отворотами... К сожалению, я была непричесана, так сказать, извините меня за неприятные подробности, в... ну, скажем прямо, в... да, в бигуди.

– Матильда Васильевна, я бы...

– Да-да, я вас понимаю! Поверьте мне, я тоже привыкла следить за собой, но парикмахерская так далеко от нас, а в домашних условиях волосы на бигуди сохнут по пять-шесть часов!

– Минуточку, Матильда Васильевна, я бы хотел услышать о Фиме!

– Но я, по-моему, уже говорила, что это был необыкновенный молодой человек.

– Молодой человек?

– А разве он был стариком? – с вежливо-сдержанной иронией усмехнулась Бабоныко. – Необыкновенный молодой человек!

– Но Фима мальчик!

– А мальчик, по-вашему, не человек?

– Человек, но, я бы сказал, еще маленький!

– А вот в этом я с вами уже никак согласиться не могу. Он не был маленьким человеком – он был великим человеком!

– Великим? Был?

– Если я говорю "был", то потому, что не уверена, вернется ли он к нам. Да-да! Такими умами не разбрасывается ни наша, ни иностранная разведка!

– Да што вы ее слухаете?! – не выдержала за дверью бабушка Тихая, и Людвиг Иванович вынужден был предупредить, что показания свидетелей ни подслушивать, ни прерывать нельзя.

Вынужден он был и Матильду Васильевну попросить не отвлекаться, не пускаться в характеристики и предположения, а просто покороче рассказать, видела ли она утром Фиму и где именно.

– Да! Видела! Конечно, видела! "Вы будете, Фимочка, профессором", сказала я. А он мне: "Это не главное". Скажите, это слова обыкновенного мальчика или необыкновенного молодого человека?

– Бабунечка, это ж было три дня назад! – раздалось за дверью.

– А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно уверена, что утром. Да, утром!

– Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня Фиму? И покороче, пожалуйста!

– Да!

– Что – да?

– Вы же просили покороче, – тонко усмехнулась Матильда Васильевна.

– Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?

– Да, он всегда охотно разговаривает со мной.

– Сегодня?

– Что – сегодня?

– Сегодня вы разговаривали?

– Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь, по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают, что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?

– Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?

– Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли человек разговаривать, если он не вышел?

– Итак, вы не разговаривали с Фимой?

– Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были прекрасные отношения.

Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а следователь не должен раздражаться.

– Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?

– Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить... – Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой находилась Фимина мама.

– Вы его видели из окна?

– Да.

– И куда же он шел?

– Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.

– Ну, а как был одет Фима?

– На нем были феттры...

– Фетры?

– Ну, эти... короткие штанишки, блузой и открытые туфли... сандалии.

– Я понял: шорты, рубашка и сандалии... Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного... ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?

Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: "А не было ли на Фиме патронташа?" – потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: "Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый". – "А может, желтый?" – спросит неопытный следователь. "А может, и желтый", – задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. "Действительно, желтый, – скажет он. – В самом деле, теперь я совершенно уверен".

Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.

– Он вообще был необычный мальчик – это было и в его внешности, – сказала Бабоныко.

– Ну, а не было ли на нем чего-нибудь воинственного?

– У Фимы? Воинственного? Он же не какой-нибудь хулиган! Нет-нет, у него не было ни камней, ни этой, как ее, шпаргалки... ну, из которой в птиц стреляют...

– Рогатки?

– Я и говорю: рогатки. Нет-нет, ничего такого.

– Но я имею в виду не столь примитивную воинственность. Вы бы не заметили, например, если бы у него были латы, шпага, пистолет или что-нибудь в этом роде?

– Пистолет? Но его ведь держат в... в конуре.

– Вы хотите сказать, в кобуре?

– Совершенно верно, я, по-моему, так и сказала.

– Кобуру бы вы заметили?

– Безусловно!

– А патронташ? – решился-таки на очень прямой вопрос Людвиг Иванович.

– О, да! Как революционный матрос... с этими ленточками на берете, в брюках клеш и в... бушмене, булате... совершенно верно, и бушлате. Да, вы знаете, в свое время, будучи немного моложе, я ведь участвовала в киносъемках, представьте себе! Я должна была изображать совершенно простую девушку. Но подумайте – рэжиссор сразу заметил, что я не того уровня. Он предложил меня перевести в дворянки. Я полагаю, у рэжиссоров глаз острый, как у расследователя.

Людвиг Иванович уже очень утомился. Да и по Матильде Васильевне, по тому, как все чаще путала она слова, видно было, что она тоже утомлена.. Тем не менее понадобилось еще добрых полчаса, чтобы выяснить все-таки, что, когда Фима выходил утром во двор, патронташа на нем не было и что, побыв во дворе, он вернулся в дом.

Свои показания Бабоныко закончила очень твердо:

– Одно из двух: или Фимочку похитили, или у него было важное дело, или он скрывается где-то и не имеет права себя обнаружить, или... или, знаете, овладел какой-то тайной и... и хочет ею овладеть как следует!..

– Но это уже не одно из двух, а одно из четырех... Впрочем, это неважно. Спасибо, Матильда Васильевна, за ваши показания и пригласите, пожалуйста, ко мне Тихую.

Глава 6

Показания бабушки Тихой

Бабушка Тихая была похожа на игрушку "заводная мышь" – такая же серенькая, с широким, но острым носом, так же бесшумно, и очень быстро перекатывалась с места на место, и это было тем более поразительно, что она всегда ходила в огромных сапогах. Людвиг Иванович и глазом не успел моргнуть, как Тихая обежала всю комнату, ко всему принюхалась и только после этого села перед ним, пристально глядя маленькими круглыми глазками.

Сначала Людвигу Ивановичу показалось, что разговаривать с бабушкой Тихой по сравнению с Матильдой Васильевной – одно удовольствие: ни киносъемок, ни причесок, ни восторженных фантазий. Тихая четко ответила на вопросы о фамилии, о возрасте, о социальном положении, о доме. Но вот дальше застопорило.

На все вопросы о Фиме, о том, что он делал сегодняшним днем и чем занимался вообще, бабушка Тихая отвечала мрачно и решительно:

– А оно мине нужно?

– Ну как же не нужно?! – пытался ее урезонить Людвиг Иванович. – Мы не знаем, где сейчас находится мальчик и каким образом исчез он из комнаты. Может, мальчику плохо, может, он нуждается в помощи! Подумайте, ведь каким-нибудь фактом, какой-нибудь деталью вы можете помочь всем нам, помочь мальчику!

– А оно мине нужно? – упрямо сказала бабушка Тихая и, подумав, прибавила: – Оно кому ни то нужно?!

– А как же! А как же! – снова воскликнул Людвиг Иванович. И опять долго и убедительно говорил, как "оно" всем нужно, чтобы Тихая рассказала, что ей известно; однако после этой речи старуха вообще замолчала, поджала губы и отвернулась к стене.

Измученный Людвиг Иванович вытер со лба пот, машинально вытащил из кармана конфету, развернул ее и сунул в рот. Кончик носа бабушки Тихой затрепетал.

– Ето што ж за конхвета? – другим, подобострастно-ласковым голосом спросила она.

– Но вы еще не ответили на мой вопрос, – напомнил Людвиг Иванович, угощая ее.

– Ну, што сказать... – куда охотнее заговорила Тихая. – По первоначалу казался мальчишка как мальчишка. Ног не вытирал, пыль носил, но ужасу такого не было.

– Какого "ужасу такого"?

– Ну, штобы ни лечь, ни встать без страха божьего. Как есть казнь египетскую в обличье невинном господь наслал за грехи наши, за грязь кухонную и лень ерихонскую...

– А если ваш бог наслал, чего же в пидстанцию бегали? – раздался Нюнин голосок.

Не отвечая Нюне, Тихая сказала: