Текст книги "Юрий Долгорукий. Гибель Москвы"

Автор книги: Наталья Павлищева

Соавторы: Виктор Зименков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Град Москов

«Приходи ко мне на Москов…» Юрий приглашал Святослава Ольговича встретиться у него на Москове. Тот снова и снова недоуменно вчитывался в текст. Где это? Разъяснилось все просто – Суздальский князь назвал так городок, принадлежавший боярину Степану Ивановичу Кучке, по названию реки, на которой стоял. Самого Кучку казнил, его сыновей взял к себе, на дочери женил своего сына Андрея, а кучковские земли забрал себе.

Казнил и казнил, это никого не удивляло, напротив, подивились тому, что не всю семью, а детей – так и вовсе приветил. Чудной этот Юрий Суздальский…

Конечно, чудной, стал бы другой князь с почетом встречать того, кто ему самой жизнью ныне обязан – Святослава Ольговича! Для Святослава только он и был защитником. Мотался бедный князь со своей семьей и с женой постриженного в монахи брата Игоря. На реку Москову торопился, словно вызван был к Великому князю…

Сначала туда прибыл сын Святослава, Олег, привез дары богатые. На другой день, 4 апреля, в пятницу, перед днем Похвалы Святой Богородицы приехал и сам Святослав с малой дружиной. Смотрел виновато, и дело не в том, что обязан Юрию, а в том, что как раз пришлись сороковины Юрьеву сыну, Ивану. Иван Юрьевич умер на руках у князя Святослава, потому тот считал себя чуть не виновным в смерти.

Долгорукий, видно, поняв страдания бедолаги, обнял его:

– Не кори себя, не тужи о сыне моем. Знать, так Богу угодно было. Я тебе другого дал.

Заложили церковь каменную Иоанна Предтечи в память об умершем сыне, попечаловались, помянули.

Но вечно страдать живущим некогда, на следующий день Юрий Владимирович уже устроил пир в честь князя Святослава, его сына и племянника.

Рекой текли меды, столы ломились от яств, и казалось, что нет и не может быть никаких врагов у этого сильного, рослого человека, крепко державшего в руках свое Залесье. И спокойно стало Святославу оттого, что сумел получить такого князя в свои защитники.

А сам Юрий хохотал, расспрашивая:

– А расскажи‑ка ты мне, как это Иван Берладник у тебя казну украл?

Святослав сокрушенно махал рукой:

– А! Все они воры, все тати…

– Экой ты невезучий. А про Марью Петриловну свою расскажи.

– А чего про нее сказывать? Баба и есть баба.

– Как она тебя на себе женила‑то?

– А то баб не знаешь? Хитрые все, так и норовят сначала к тебе в постель залезть, потом в душу, а потом и охомутать.

Они вспоминали своих первых жен и то, как половецкие ханы валялись пьяными от русских медов.

– А все же добрых они нам сыновей нарожали.

– Да…

Жить Юрию Владимировичу, прозванному Долгоруким, оставалось всего десять лет, но что это было за десятилетие! Ни одного спокойного года, ни одного спокойного дня, и все из‑за его племянника, Изяслава Мстиславича, захватившего великокняжеский престол.

Заручившись поддержкой Юрия Суздальского и получив в помощь дружину Ивана, которую теперь водил Глеб, Святослав почувствовал себя куда уверенней и решительно пошел в северские земли, тем паче и половецкие родичи тоже пришли на выручку.

Давыдовичи засомневались в том, стоит ли до конца поддерживать Изяслава Киевского.

А сам Изяслав понял, что пора начинать настоящую войну против Юрия Долгорукого, иначе его руки действительно дотянутся до Изяславова горла, тем более от черниговских князей Давыдовичей вдруг пришел призыв о помощи, мол, гибнем, спасай! Чего они испугались Святослава и Глеба Юрьевича, Великий князь пока не понимал, а потому решил, что на него идет сам Юрий Долгорукий.

Для такой войны своей дружины уже мало, надо поднимать киевлян. Пришлось вести долгие разговоры со знатными киевлянами и даже на вече. Результат был совершенно неожиданным. Собравшееся у Святой Софии вече объявило, что Ольговичам не верит, а против Юрия Владимировича, сына Мономаха, не пойдет! Изяслав не мог поверить своим ушам, киевляне не собирались поддерживать его против Юрия только потому, что он Мономашич?! Но ведь и он сам тоже Мономашич! Седой старик на вече, стоявший ближе всех, спокойно объяснил:

– Не серчай на нас, княже, не ходи с Давыдовичами на дядю своего, лучше уладь с ним миром.

Князь, ничего не добившись, объявил иначе: с ним пойдет только тот, кто пожелает, по доброй воле, а не по решению веча.

Таких нашлось немало, они не верили ни Давыдовичам, ни Ольговичам, зато верили, что воевать с Мономашичем не придется. С таким настроем пришлось считаться. Сначала казалось, что Юрию будет не выдержать напора со всех сторон, ведь Ростислав Смоленский должен напасть вместе с новгородцами с севера и запада, а Великий князь Изяслав вместе с Давыдовичами с юга. Если присоединятся оставшиеся в Рязани сторонники сбежавшего князя, то Юрий Суздальский получится зажатым в клещи.

Но тут пришло тайное известие о том, что Давыдовичи в действительности просто выманивают Изяслава к себе, они давно забыли крестное целование ему и замирились со Святославом. Известие прислал сидевший в Чернигове бывший тысяцкий Всеволода, Глеб.

Это был настоящий удар, вместо одного Юрия Суздальского воевать теперь предстояло с черниговскими князьями. Изяслав срочно сообщил о предательстве брату в Смоленск, прося со своей стороны вместе с новгородцами сдерживать Юрия Суздальского, сколько сможет. Сам вышел на Чернигов, намереваясь жестоко наказать предателей, чтоб другим неповадно было.

В Киеве остался под присмотром тысяцкого Лазаря совсем еще юный брат Изяслава, Владимир, просто как его представитель.

Над Киевом гудел колокол, созывая горожан на вече. Многие морщились, что‑то слишком часто стало оно собираться. Что еще случилось у князя, он же в походе, с собой взял всех, кто пожелал, остальные остались дома. Значит, не хотят кровь проливать даже в борьбе с Ольговичами…

Собирались не слишком охотно, это зимой можно от нечего делать пойти покричать, в сентябре и своих хлопот хватает, кроме как на вече глотки драть. Но еще не успели собраться, как в толпе уже просочился слух о предательстве Давыдовичей. Киевляне начали возмущаться, постепенно собравшиеся люди загорались гневом все сильнее.

Киевский митрополит Климент Смолятич, не так давно поставленный на свое место Изяславом, появился перед возбужденной толпой, стараясь держаться за спиной у тысяцкого и без конца крестясь: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Тысяцкий Лазарь тоже почувствовал, что сдержать напор будет непросто, но радовался такому рвению киевлян, ведь Изяслав требовал поскорее прийти пополнению для войны с предателями – черниговскими князьями. Чего это боится Климент? А тот, видно, трусливым нутром чувствовал грядущие неприятности.

Так и вышло. Киевляне горячо поддержали просьбу Великого князя Изяслава выступить против черниговских князей, кричали, что и Ольговичи, и Давыдовичи смерти достойны и им никогда веры не было! Идти бить черниговских князей, казалось, готовы все, кого возьмут, от младенцев до ветхих стариков.

И тут… кому пришло в голову кинуть клич сначала убить сидевшего в монастыре и принявшего схиму бывшего князя Игоря, который никому помешать или навредить уже не мог? Да и зачем? А чтобы никто не смог освободить его и снова назвать князем, как когда‑то сделали с Всеславом Полоцким!

Толпа действует, не раздумывая, в этом призыве не было никакого смысла, но его приняли. Не помогли ни увещевания юного Владимира, ни моление Климента, ни грозные окрики Лазаря, киевляне отправились убивать князя–инока. Зачем? Казалось, вот убьют и пойдут воевать против предавших Ольговичей и Давыдовичей. И никому не было дела до того, что и сам Великий князь Изяслав тоже предавал, ведь целовал же крест тому же Игорю, что предательство вообще было привычным для князей. Ответил за всех Игорь.

Над бывшим князем надругались, как могли, еще живого, привязав за ноги, протащили через весь город к старому княжьему двору, где он правил когда‑то, пусть и совсем недолго, и там добили, оставив бездыханное тело валяться в грязи.

Потом рассказывали, что в церкви Святого Михаила в ту ночь сами собой зажглись все свечи, но митрополит Климент повелел это утаить.

Выплеснув злость, киевляне немного поутихли, но виновными себя не признали. Ныне память блаженного князя–мученика Игоря празднуется Церковью.

Святослав, узнав о страшной гибели брата, рыдал, как малое дитя, ему все казалось, что если бы был рядом с ним до конца, когда Изяслав напал на Киев, то ничего такого бы не случилось, но каждый из братьев выходил из боя сам, и Святослав сумел это сделать, а Игорь попал в плен.

Юрий тоже был в ужасе, можно воевать и убивать врагов в бою, бывало в бою убивали даже родных, но только не так. Тем более раскаявшегося, принявшего схиму.

Сам Долгорукий никак не мог решиться начать войну с племянником, все тянул и тянул, не наступая. Мало того, Юрия держала на месте угроза Ростислава Смоленского и новгородцев напасть со своей стороны.

Два года Изяслав воевал черниговские земли, но нанести решающий удар не мог, вмешивалась погода. Мало того, сын Юрия Глеб сумел вернуть принадлежавший когда‑то отцу Городец–Остерский и явно замахивался на Переяславль, тоже дедину. Отдавать Переяславль троюродному брату Изяслав не собирался, а вот в Городце–Остерском оставить его согласился на условии, что признает его как Великого князя. И Глеб… признал! Изяслав радовался, ведь он рассчитывал вбить клин между отцом и сыном.

Юрий чувствовал, что его действительно обложили, точно медведя в берлоге, к тому же собачий лай доносился уже со всех сторон. Дошли сведения, что и булгары готовы выступить, урывая свой кусок.

Снова черная, звездная ночь раскинула свой полог над Суздалем, и снова ходил и ходил из угла в угол, а потом вертелся в постели без сна князь Юрий Владимирович, досадуя на жизнь. Столько лет собирал, населял, холил, лелеял свои земли. Для чего, чтобы это сейчас досталось тем же булгарам или смолянам? Почему он должен уступать Изяславу, только потому, что тот наглее и решительней? Но у Изяслава никогда не было своих земель, он скакал из одного удела в другой, ему неведома вот эта забота князя–волостеля.

Почему Изяслав не угомонится? К чему было так жестоко обходиться с Игорем Ольговичем? Почему племяннику не дает покоя его, Юрия, независимость? Почему он должен платить дань Изяславу Мстиславичу, если не признает его прав на великокняжеский стол?

Почему так тянутся руки у братьев, Изяслава Киевского и Ростислава Смоленского, к его землям, к его богатствам. А еще его самого зовут Долгоруким!.. Так кто из них Долгие Руки имеет, он или Изяслав?

Вдруг живо вспомнились слова разумного Шимоновича: «Ох, Гюрги, не пожалеть бы о том времени, когда о тебе и твоем Залесье не вспоминали…» Сейчас Юрий согласен с этими словами.

Тошней всего было не от разлада с племянником, а от разлада с сыновьями. Глеб уселся в Городце–Остерском, признав Изяслава Великим князем и права его потомства на такое же княжение. Конечно, крест целовал под давлением, но ведь целовал же!

Узнав об этом, Ростислав кричал, что Глеб – предатель, и если так, то всем надо признавать Изяслава и бить черниговских князей вместе с ним. Андрей привычно отмалчивался, на что Ростислав взъярился окончательно:

– Тебе что, у тебя хоть вон от жены Москов есть, а у меня что?! До старости доживу, удела своего не имея?!

Юрий обомлел:

– Какой тебе удел нужен? Садись в любом из городов, крепи его, а не нравится, ставь свой, земля большая.

– Ставь! Крепи! Я удел хочу, свой, самостоятельный, чтоб князем зваться, а не княжичем. Глеб правильно сделал, что Городец взял, хоть так князем станет.

– Суздальскую землю делить на уделы не стану! Начнем делить и вовсе пропадем поодиночке. Смотри, во что Черниговскую превратили, еще чуть – и уделы крохотными станут, что ни город, то самостоятельный князь, которому никто не указ. Тогда не то что половцы или булгары, нас даже торки бить будут.

Но Ростислав не слушал, и когда от Давыдовичей пришло требование прислать помощь, как обещано, Юрий почти с облегчением отправил к ним старшего сына. Хочет воевать, пусть воюет. Ростислав со своей дружиной уехал к Чернигову, а Юрий остался в Суздале, ждать нападений с разных сторон.

Они не знали, что сами Давыдовичи и даже Святослав Ольгович уже решили мириться с Изяславом.

Из Новгорода в Суздаль приехал нежданный и необычный гость – архиепископ Новгородский Нифонт. Вот уж кого Юрий не ждал и ждать не мог, так это владыку. Нифонт не был его сторонником, напротив, держался Мстиславичей, как и нынешний посадник Судило Иванкович. Но они с ростовским епископом Нестором сделали все, чтобы у владыки остались самые лучшие воспоминания о пребывании в Суздальской земле.

Лето уже подходило к концу, жара спала, по ветру летели тонкие паутинки, стояла теплая, хорошая погода. После теплой зимы природа не радовала хорошим летом, зато осень обещала быть сухой и щедрой. Радоваться бы жизни, но приходилось решать вопросы войны и мира.

Высокий, сухой, строгий Нифонт вышел из возка легко, несмотря на то что столько времени провел в пути. Благословил князя и бывшего в тот день у отца Андрея Юрьевича, сказал, что прибыл от новгородцев с посольством, пусть и малым.

Нифонт действительно прибыл с посольством, только вопреки воле новгородского князя – Изяславова брата. Потекли каждодневные долгие беседы, в которых каждый старался гнуть свое. Нифонт вроде стоял за Изяслава, но в одном был с ним не согласен – поставлении митрополитом Климента Смолятича. Хоть Климент и книжен, и разумен, но чувствовал в нем Нифонт какую‑то червоточину, может, потому так противился избранию митрополита просто епископами, а не поставлению патриархом из Царьграда?

Здесь они с Юрием сошлись взглядами, князь, как и епископ, стоял за дедину и отчину во всем. Митрополита должно назначать патриарху цареградскому, Великое княжение передавать по лествице, как издревле было. Тогда не будет обид.

Часто при беседах присутствовал Андрей, самый разумный и спокойный из сыновей. Позже прозванный Боголюбским за свое рвение в строительстве храмов и помощи Церкви, он, когда нужно, оказывался крепким воином и разумным полководцем, битв не бежал, но и сам зря кулаками не размахивал. Был Андрей себе на уме, больше слушал, чем говорил, на все имел свой взгляд.

Вот и сейчас тихо сидел, чуть блестя своими раскосыми глазами, молча внимая словам старших. Но по тому, как смотрит чуть в сторону сын, Юрий знал, что не согласен с тем, что слышит. Это, видно, понял и Нифонт, поинтересовался мнением молодого князя. Андрей невесело усмехнулся:

– Так было при дедах ваших, а уже мой дед попробовал изменить. Не мне в церковные дела вмешиваться, только не Ярослав ли Иллариона митрополитом без патриаршей воли ставил? И не пожалел о том.

– Хм… и чем сие закончилось? Как только почил в бозе князь, так и прогнали Иллариона. Нет, без патриарха всегда ненадежно, прогнать могут.

– А с патриархом разве нет?

Нифонт мысленно подивился вольности мыслей князя Андрея, вот тебе и молчун! Но дальше епископа ждало еще большее изумление. Юрия больше заинтересовали слова Андрея о его деде:

– А что Мономах‑то изменить пробовал?

– Кому он престол оставил?

– Мстиславу. Так ведь верно решил, кто лучше брата править смог бы? И Русь была довольна.

– Я не против, только по лествице ли?

– Нет, самому разумному.

– Значит, признавал, что Великое княжение может передаваться не самому старшему, а разумному?

– Да.

– Или сильному?

Юрий понял, что сын имеет в виду Изяслава, фыркнул:

– Что говоришь‑то?

– Как вы не видите, что единой Руси уж давно нет? Каждый князь в своем уделе хозяином сидит и по своей воле может признавать или не признавать Великого князя. В чем величие тогда? В том, чтобы так зваться? Так назовись и ты, отче, Великим князем Суздальским.

– Ежели каждый станет себя Великим князем звать, то и вовсе развалится Русь! – возмутился уже Нифонт. Андрей только глазами блеснул в его сторону, но упрямо возразил:

– А она и развалилась. Княжьими сварами ее не удержать, другим надо.

– Чем? – этот вопрос задали оба старших, дивясь многоумию младшего.

– Верой. Пока Церковь едина, Руси быть. Вот какого развала не допустите.

Нифонт вздрогнул, как раз эта угроза и начала проявляться, епископы меж собой едва не сцепились по поводу Климента. А Андрей продолжил:

– А княжья власть передаваться должна от отца к старшему сыну и к внуку, а не по лествице. Лествица давно уж отжила свое. Кто в Киеве сядет, тому и сына за собой сажать, пусть не старшего, но самого сильного и разумного, а там внука… Так дед Мономах сделал, так и продолжать бы по уму, тогда Всеволода Мстиславича небось в Псков не погнали бы.

Несколько мгновений было тихо, старшие размышляли над словами Андрея, потом Юрий вдруг расхохотался:

– А мы так и сделаем! Только не Изяслав, а я на Киевском столе сяду и тебя разумного за собой посажу! Правда, вон Ростислав против будет, но ты ему объяснишь.

Андрей серьезно покачал головой:

– Не нужен мне Киев.

– Почему?!

– Вы точно слепые, ей–богу. Да он давно силы своей лишился, ушла сила‑то, поделилась и в другие княжества ушла. Разве Новгород слабее Киева? Или твой Суздаль? А Владимир–Волынский, если им по уму распорядиться? Нет, отец, тебе не Киев брать надо, а свою Суздальскую землю крепить, чтобы и было новое великое княжество. А Киев? Да Господь с ним, пусть остается сам по себе.

Князь и епископ обомлели, перед ними сидел совершенно новый князь, из следующего поколения, со своим разумом, который рассуждал иначе, чем они привыкли, не по дедине, не по отчине, а по–новому, чего не принимали ни душа, ни разум старших.

Андрей, выговорив то, что накипело, вдруг сам смутился своего порыва, попросился уйти. Старшие не возражали, им нужно было понять, в чем правота или ошибка младшего.

Но и после того, как Андрей ушел, епископ и князь долго сидели молча, обдумывая услышанное. Он, этот молодой (хотя какой уж молодой, тридцать восемь годков, самый расцвет) князь, сказал вслух то, что нутром понимали, но не желали признавать старшие.

Русь разделилась на княжества? Да. Каждый князь сам себе хозяин, кого хочет, того и поддерживает? Да. Даже вон сам Юрий после смерти Всеволода, которого признавал Великим князем, платить дань Киеву перестал, тогда что его с этим Киевом связывает? Это раньше Киев был сильнее всех, коли надо, так и защиты у него просили, и в случае обиды разобраться – тоже. А ныне? Сам киевский князь у братьев да своих князей помощи просит, в одиночку ни с кем справиться не сможет, кроме разве слабых.

И впрямь, только одно русские княжества объединяет – вера.

И то, что Андрей Юрьевич про передачу власти говорил, тоже верно, если от отца к сыну, что посильней да поразумней, а потом к такому же внуку, то знали бы князья, что незачем из‑за Киева воевать. Но как между самими сыновьями эту власть поделить? Как решить, кто из них сильней и разумней? Не станут ли они оспаривать, если не по старшинству передавать, а по чьей‑то воле. Чья должна быть воля, отцова? Да, получалась, что отцова, но тогда никакого выбора, кроме как у самого Великого князя, ни у кого не будет. Но вон сами киевляне возмутились, когда Всеволод попробовал их Игорю вроде по наследству передать:

– Чего это нас, как задницу, завещать?!

Не желали быть имуществом, которое в наследство оставляют («задница» – недвижимое имущество).

Ох, вопросы, вопросы, вопросы… Они не давали покоя ни старым, ни молодым, только одни, как вон Андрей, пытались думать, а другие, как Ростислав, воевать.

В глубине души старшие понимали, что князь прав, и про разделение верно говорил, и даже про передачу власти, но принять это никак не могли, все внутри кричало против, не желало признавать эту его правоту.

Чуть посидев, епископ вздохнул:

– Трудно тебе, Юрий Владимирович, с таким разумным сыном…

– Нет, он редко вот выговаривает, больше молчит. – Помолчал, потом помотал головой: – Вот чую, что прав, а душа не приемлет! Может, время наше вышло, им дорогу уступать пора?

Нифонт вздохнул:

– Кому им, Юрий Владимирович? Таких, как твой Андрей, много ли на Руси? Куда больше таких, как Ростислав да вон Изяслав. А значит, не вышло твое время. Коли сумеешь на Киевский стол сесть, садись, у тебя на то право есть и по лествице, и по вон Андрееву рассуждению тоже. А кого за собой посадить, время покажет. Худо, что вы с Изяславом не договорились, когда он сюда приезжал.

– А он договариваться ли приезжал? Силу свою показывать, чтоб я понял, что за него все, а за меня – некому. А того, что я и сам горазд, не понял.

– Вот ты ныне и сам. Сдюжишь ли?

– Бог даст.

– С чего с Новгородом сговориться не хочешь? Была бы такая поддержка, что и Изяславу не по зубам.

– А в чем? В Новгороде брат Изяславов сидит, что за поддержка, неужто за дядю против брата встанет? Если бы я понимал, что меня не тронут, так и Изяслава бы не тронул, но он когда здесь был, дал понять, что двоим нам рядом не быть, либо я уступлю, его верх признав, либо он меня воевать станет.

– А верх признать не хочешь?

– Чего это?!

– И с Новгородом урядиться тоже?

– Я с Новгородом ссориться не хотел, чего было на мои земли ходить?

– Верни Новый Торг, открой торговлю, и будет мир.

– До следующего князя или пока вече кто‑то не взбаламутит. – Юрий вдруг сверкнул глазами, Нифонт подумал, что эту особенность у него перенял Андрей, так же неожиданно окидывать взглядом. – Пусть посадят моего сына княжить, да так, чтоб, как вон Андрей говорил, власть сыну передать мог, тогда и ряд навечно будет.

– А вот ты Андрея дай – и будет. Твой Андрей что Мстислав разумен, новгородцы поймут. А что Ростислава гнали, так сам по сердцу прийтись не смог.

– Андрея… нет, Андрея не дам. – Юрий рассмеялся. – Самому нужен. А ведь он прав, владыка, во всем прав, только тошно сие признавать.

Еще не раз беседовали князь и епископ, но договор не заключили, одно обещал Юрий Нифонту: на новгородские земли самому не лезть и на Киев – тоже. Если Изяслав войной не пойдет, то сидеть в своем Залесье, ни во что не вмешиваясь, путь себе правит Изяслав в Киеве.

Провожая епископа, Юрий снова и снова заверял, что по–прежнему будет помогать ростовскому епископу заботиться о церкви, строить новые храмы и укреплять прежние, но полон отпустить отказался:

– Не в порубе, чай, сидят, не то что князь Игорь у Изяслава.

Речь шла о захваченном в последних стычках полоне и о новгородских купцах, которых волей князя Юрия посадили под замок и домой не отпускали даже за выкуп.

Возвращался епископ Нифонт в Новгород вроде и ни с чем, но почему‑то довольный. И надежды свои на будущее Руси связывал с князем Андреем Юрьевичем.

Юрий Долгорукий тоже был доволен, потому как получил подтверждение своим мыслям, понял, что он не одинок. Одновременно князь дивился собственному сыну.

А ведь Андрей Юрьевич, позже прозванный Боголюбским, был прав. И став Великим князем, «отменил» Киев, попросту переехав в свой любимый пригород Суздаля, Владимир. С него началась история Владимиро–Суздальского, а потом и Московского княжества, одновременно закончилась история Киевской Руси.

Но выполнить свое обещание не воевать с Изяславом Юрий Долгорукий не смог, и виной тому был… его собственный сын Ростислав.

Отправленный на помощь Давыдовичам и Святославу Ольговичу, он сделал невероятное – перешел на сторону Изяслава! То ли к тому времени, когда дошел до жаждущих помощи черниговских князей, уже узнал об их решении просить мира у Великого князя, то ли сам так задумал, но Ростислав тоже попросил мира с условием, что Изяслав выделит ему свой удел, и немалый.

Что это было, действительно предательство отца старшим сыном или хитрый тайный ход Юрия? Наверное, мы никогда не узнаем правды, только Ростислав оказался в стане Изяслава против отца. И удел получил, но подальше от Суздаля и даже от Киева. И все же Ростислав сумел заполучить себе Городец–Остерский, попросту выгнав оттуда родного брата Глеба. Глеб вернулся к отцу в Суздаль.

Все это было странно, просто никому в голову не пришло присмотреться внимательней, не до того. Юрий Долгорукий не проклял сына–предателя, не объявил, что отказывается от него или лишает будущего наследства, даже не обругал за то, что тот выгнал Глеба. Суздальский князь вел себя так, словно ничего и не было – ни предательства Глеба, признавшего крестным целованием Изяслава, ни тем более предательства Ростислава.

Только Андрей усмехнулся, сказав отцу наедине:

– Ростислава к Изяславу отправил, чтоб изнутри развалил?

Юрий не ответил, только хмыкнул. И было непонятно, что в этом молчании – согласие или недоумение. Хитрый Андрей выяснять не стал, жизнь покажет.