Текст книги "Последняя загадка Ивана Грозного"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Сегодня не могу, – так же быстро ответила Лариса.

Не хватало еще тащиться куда-то после работы. Заканчивают они в девять, пока доедешь, да после смены она никакая. К тому же если Эльвира увидит, что они куда-то едут вместе с Андреем – загрызет Ларису насмерть. Пойди потом доказывай, что он просто так подвез, что не имеет насчет него Лариса никаких грешных мыслей. Но Андрей Егорыч – мужик хороший, нельзя ему отказать.

– Ты скажи, что я завтра подъеду, – улыбнулась Лариса, – адрес его на телефон мне пошли. Днем где-то, часа в три или позже.

– Да он все равно дома сидит! – Андрей повеселел и удалился, послав Ларисе воздушный поцелуй.

Эльвиру она встретила самым невинным выражением лица, так что та чуть не споткнулась на ровном месте.

Однако настроение почему-то упало. Лариса ехала домой в маршрутке и ощущала сильнейшее недовольство собой. Зачем-то согласилась завтра ехать к этому инвалиду. И так у нее выходных мало – не два, как у всех, а один в неделю, и тот скользящий, так теперь еще нужно потратить полдня на дурацкий визит. Она не может себе позволить заниматься благотворительностью, не в том она положении. Никто ее содержать не собирается, и наследства не от кого ждать. Однако, прислушавшись к себе, она поняла, что дело не только в этом. Какой-то неприятный осадок остался после разговора с Андреем, крошечная зацепочка.

Лариса наскоро проанализировала их разговор и все поняла. Ну да, вот тут, когда он сказал «от тебя не убудет», а в мыслях, верно, добавил: «Что у тебя – семеро по лавкам, что ли, все равно в выходной делать нечего…» Приличный человек, удержал в себе эти слова, да и вообще обидеть Ларису не хотел. И ведь прав он, потому что в свои тридцать два года могла бы она иметь собственную семью и не куковала бы сейчас одна как перст.

И ведь получается, что и тут мамочка ей подгадила. Мамочка, которую она воочию видела один раз в жизни.

Тогда, после того как прислала она сто долларов из своей Америки с оказией, бабушка, прочитав письмо, выругалась неприлично. Лариса оторопела – никогда в жизни она от бабушки таких слов не слыхала. А бабушка прижала Ларису к себе и сказала, что проживут они сами по себе, раз никому не нужны. Но в голосе ее не было уверенности.

Прошло еще какое-то время, и явился отец.

Театр там, в Сибири, совсем разорился, отец работал где придется – на приисках, бичевал в порту и сильно подорвал здоровье. Устроился в газовую котельную оператором и стал пить. Сначала потихоньку, стесняясь Ларису, потом в открытую. Годы шли, а перед окончанием школы неожиданно умерла бабушка. Вроде и не болела, ни на что не жаловалась, а вдруг слегла и пролежала-то всего неделю.

После похорон отец совсем рехнулся. Плакал, рвал на себе волосы, пил без просыпу и даже начал выносить кое-что из дому, хотя, видит Бог, и тащить-то у них было нечего. Лариса школу кое-как закончила и поступила на второй курс медицинского училища – больше никуда с ее оценками не попасть было.

Жизнь тогда была у нее – хуже некуда. Дома нищета страшная, отец вечно пьяный, в квартире его дружки ошиваются, убирай не убирай – всегда свинарник. Сколько раз хотела с собой покончить от такой беспросветности! Один раз градусник разбила, хотела ртуть выпить, другой раз уже на окно встала, да передумала. Нагляделась на практике в больнице на самоубийц несостоявшихся, которые калеками на всю жизнь остались, только это ее и удержало.

Парень, протискивающийся к выходу, сильно наступил ей на ногу, и Лариса очнулась от горьких мыслей и выругала себя. Что за манера – копаться в прошлом, ни к чему хорошему это никогда не приводило. Вот сейчас едва не проехала свой дом.

– Подождите! – крикнула Лариса и выскочила вслед за парнем.

Тот ее не заметил и больно стукнул дверью маршрутки.

Дома было пусто и тихо. Лариса включила телевизор, чтобы не находиться в этой гулкой тишине. Хотелось есть, и она решила отварить макароны. И даже взяла себя в руки и приготовила к ним соус с сыром и помидорами. Усевшись в комнате перед телевизором в халате, она поставила тарелку на колени и пощелкала пультом.

И тут же выругалась, потому что по одной программе показывали ток-шоу, которое вела старшая сестричка, Ксюша. По другой шел бесконечный сериал с младшей сестричкой, Лушей. Потом была какая-то мура про еду и ремонт, потом спортивный канал, который Лариса никогда не смотрела, а по ретро-каналу шел старый фильм с мамочкой в главной роли, тот самый, после которого в прессе ее стали в один голос звать «русской Катрин Денев».

– Черт знает что! – громко сказала Лариса. – Они меня достали!

Аппетит пропал. Она вяло поковыряла макароны и отставила тарелку. Внезапно напала жуткая апатия, лень было даже пойти на кухню за чаем. Хорошо бы успокоиться, но в квартире она не курила, а спиртного не пила никогда, даже запаха не выносила – полностью отвратило ее, когда с отцом возилась.

Что ж, она отдает себе отчет, что стала законченной неврастеничкой. Но пить транквилизаторы тоже не хочется – она все-таки медик, знает, что ни к чему хорошему это не приведет. Ходила даже она как-то к психоаналитику – был такой у них в центре, только недолго проработал. Дал совет – не бежать от неприятных воспоминаний, не гнать их от себя, не прятать голову в песок, как страус, а честно и открыто встретить их. Лицом к лицу – дескать, вот она я, берите меня, делайте что хотите. Да, все это со мной было, и с этим я теперь буду жить.

Что ж, возможно, в этом есть своя сермяжная правда, подумала Лариса, вытягиваясь на диване. Звук у телевизора она выключила, и теперь на экране крупным планом была мамочка. Она раскрывала рот и говорила какие-то хорошие и правильные слова своему киношному возлюбленному, глаза ее сияли, полные губы шевелились.

Лариса отвернулась от телевизора и вспомнила, как эти губы были плотно сжаты, как будто мамочка жалела для нее слова, только шевелилась изредка возле них брезгливая складка.

Когда Лариса закончила медицинское училище, отцу в пьяной драке проломили голову бутылкой, и он умер в больнице через три дня, не приходя в сознание.

Как-то она со всеми скорбными делами разобралась, помогли люди с работы, выбросила кровать отца, его немногочисленную одежду и стол, за которым собиралась пьяная компания. И вздохнула свободно. Показалось даже, что теперь начнется у нее новая, лучшая жизнь.

И как раз случился у них в городе какой-то кинофестиваль, на который приехала мамочка. Она давно уже вернулась из Штатов, и муж ее к тому времени умер, она успела даже побывать замужем за каким-то художником. Лариса как узнала про это, так и решила, дурочка, что это судьба. Обязательно должно произойти воссоединение семьи. И все будет хорошо. В общем, размечталась.

Тогда, конечно, не так, как сейчас, охраны особой мамочке не полагалось, но в гостиницу Ларису не пустили, даже номера телефонного не дали. Но пробрались они с подружкой на показ фильма, а после подошли к артистам, когда они автографы давали.

Ясное дело, мамочка ее не узнала. Откуда бы, если видела ее живьем только в младенчестве? А у Ларисы язык к гортани прилип, слово «мама» не выговорить никак. Еще бы, не привыкла ведь… Как выяснилось, все к лучшему оказалось, потому что подружка тут встряла – это, говорит, Лариса, она – ваша…

Надо мамочке отдать должное – мигом все просекла. Ларису за руку схватила, в щеку ткнулась – ах, милая, как тебя рада видеть! А сама шепчет – приходи вечером ко мне в гостиницу, а тут не болтайся. И ушли они все. А к Ларисе один такой скользкий типчик подскочил с фотоаппаратом. Кто вы, да откуда Людмилу Ионовну знаете?

Еле отвязалась от него Лариса и в гостиницу пошла уже одна, без подружки. Мамочка дверь открывает в халате, но полностью накрашенная, смотрит неприветливо. Губы сжала, как будто для Ларисы и слов ей жалко. Номер большой, двухкомнатный. На столе фотография стоит – две девочки, дочки ее. Хорошенькие, разодетые в пух и прах.

А Лариса вдруг свое отражение в большом зеркале увидела и обомлела. Джинсы вытертые, свитерок китайский, волосы висят, как неживые, под одним глазом тушь дешевая размазана.

И подглядела в зеркале Лариса мамочкин взгляд. Брезгливый такой, досадливый – дескать, вот неприятность некстати возникла.

Тут позвонил кто-то, мамочка поговорила на повышенных тонах, потом трубку бросила. И посмотрела колючим взглядом, бросила вопрос какой-то, как, мол, живешь? Никак ее не назвала – ни дочкой, ни по имени. И Лариса ее мамой ну никак назвать не может. Еле выговорила, что отец умер, и теперь она живет одна. Мамочка вышла на минутку в спальню и выносит оттуда две бумажки зелененькие. Сунула их Ларисе и говорит, что ей вообще-то некогда, время все расписано по минутам, сейчас срочно уходить нужно на прием в Дом кино. А завтра она уезжает.

Ты, говорит, сейчас иди, да не болтай там с журналистами, кто ты да что. И между делом за дверь ее выпихнула. Лариса стоит в полном обалдении, потом деньги в руке увидела – двести долларов мамочка не пожалела. Сунула, чтобы отвязаться, как будто не родной дочери, а побирушке вокзальной. А какая разница? Только в количестве денег. Да разве Лариса за этим приходила? Она в глаза матери поглядеть хотела и спросить, за что же та ее из своей жизни выбросила? И ладно бы вообще детей не любила, так нет, родила двух дочек, любит их, балует… А на Ларису ей и слова ласкового жалко.

Хотела Лариса деньги вернуть, да такая слабость накатила, слезы текут, к ногам будто гири пудовые привязали. И тут на выходе в холле гостиницы перехватил ее тот журналюга, что на показе был. Слонялся там, все высматривал, вынюхивал. Ну, Лариса ему просто как с неба упала. Пристал как банный лист, в кафе затащил, утешает, по ручке гладит. Кофе заказал, пирожных. Влез, в общем, в душу, это они умеют. И рассказала ему Лариса все как есть, всю свою жизнь в деталях и подробностях. И не спьяну на нее такой приступ откровенности напал, никогда в рот спиртного не брала, даже от пива ее тошнит. Уж очень расстроилась после своего визита к мамочке. Хотя чего и ждать-то было? Но вот надеялась на что-то, молодая была, глупая…

А дня через два прибегает к ней подружка – та самая, с которой на показе были. И тычет в нос газету. А там… мама дорогая! Целая страница, и все про мамочку. И как она ребенка новорожденного бросила чуть не в роддоме, и как мужа первого до смерти довела – якобы он от неразделенной любви страдал и умер, и про то, как Лариса с бабушкой едва не с помойки питались. Наврал, в общем, журналюга этот, как хотел, не так ему Лариса рассказывала. И щелкнуть сумел Ларису всю зареванную. Вид и правда несчастный и больной.

Только Лариса статью прочитала – звонок телефонный из Москвы, мамочка на проводе. Тоже там у себя газету прочитала и как начала орать. Как только Ларису не обзывала, сначала просто дрянью и сволочью, а потом и вовсе непечатные слова пошли. Потом говорит, что знать Ларису не желает, как будто раньше сильно дочерью интересовалась.

Ах так, Лариса думает, ну ладно, узнаешь ты меня! И пошло-поехало. Статья-то большого шума наделала, мамочка тогда популярной была. Этим журналистам только дай факты жареные, разнесут по всей стране, от себя присочинят, у них работа такая. А тут тема лакомая – просто мексиканский сериал, дочка, брошенная в младенчестве. Ну и начали к ней обращаться, то из одной газеты, то из другой, в журнал толстый с фотографиями, на радио, на телевидение даже к Малахову приглашали, только Лариса не смогла поехать, заболела тогда воспалением легких. Наговорила тогда Лариса много лишнего. Сейчас-то понимает, что неправильно поступила, но не было рядом никого поумнее, кто посоветовал бы промолчать. Не зря народ говорит, что ни к чему сор из избы выносить, только себе хуже сделаешь.

Так и вышло. Мамочке-то эта история только помогла, рекламу бесплатную сделала. Хоть с мужем-художником она развелась, стали ее приглашать сниматься в сериалах, деньги, видно, пошли хорошие, она их на свою внешность тратила, пригласили передачу на первом канале вести. Давала она и ответные интервью, где мужа своего первого, отца Ларисы, просто грязью поливала – и бил-то он ее, и заниматься любимым делом не давал, и ребенка тайком увез. Лариса за отца обиделась, тоже в ответ про мамочку пару ласковых слов сказала, в общем, несколько месяцев такое продолжалось, а потом все затихло, упал интерес публики. Только Ларисе все это боком вышло.

Она вытянулась на диване. Нет, плохим специалистом был тот психоаналитик, что советовал не бежать от воспоминаний, как переберешь все – такая тоска накатывает.

Тем не менее Лариса заснула крепко и утром спала долго.

Старик экскурсовод откашлялся, оглядел посетителей и продолжил простуженным голосом:

– Инквизиция – специальный судебный орган католической церкви в Средние века, созданный для борьбы с еретиками и инакомыслящими. Инквизиция была учреждена римским папой Иннокентием Третьим в начале тринадцатого века, первоначально для борьбы с альбигойской ересью на юге Франции, но позднее она распространилась и на территорию Италии, а затем инквизиторские трибуналы были созданы в Италии, Германии, Испании, Нидерландах и Португалии…

Высокая женщина с короткими черными волосами слушала экскурсовода вполуха. Она внимательно разглядывала прочих участников экскурсии.

Сегодня утром ей пришло СМС-сообщение от того таинственного гостя, чьи приказы она беспрекословно выполняла, от человека с бритой головой и глубоко посаженными глазами.

Мессер приказал ей прийти в западный флигель Петропавловской крепости, где располагается выставка, посвященная истории инквизиции и средневековых орудий пыток. И вот она приехала в крепость, купила билет, вошла в мрачный флигель с низкими сводчатыми потолками и теперь вместе с другими посетителями слушает лекцию сутулого старика – а мессер все не появляется.

Женщина еще раз осмотрела всю группу.

Две девушки-готки в длинных черных платьях, с прилизанными черными волосами и мрачным депрессивным макияжем, как зачарованные разглядывали орудия пыток. Тщедушный школьник в сползающих на нос очках, типичный «ботаник», записывал каждое слово экскурсовода – видимо, готовил реферат для урока истории. Остальные посетители были людьми совершенно случайными, и в любом случае мессера среди них не было.

Женщина поплотнее запахнула куртку – в помещении было сыро и холодно, как будто они и впрямь находились в мрачных казематах инквизиции.

– По приговору инквизиции сотни тысяч людей были обречены на смерть за вымышленную связь с дьяволом, инакомыслие и колдовство, – продолжал экскурсовод. – Жертвами трибуналов инквизиции стали выдающиеся мыслители и ученые прошлого – Ян Гус, Джироламо Савонарола, Джордано Бруно, Галилео Галилей, Томмазо Кампанелла, Николай Коперник… в ходе судебных процессов инквизиции широко применялись пытки. В Средние века для усовершенствования процесса пыток и получения признаний инквизиторами было создано множество хитроумных приспособлений и инструментов…

Он достал большой клетчатый платок, громко высморкался и снова заговорил:

– Наша выставка представляет заинтересованному посетителю целый ряд моделей средневековых орудий пыток. Сейчас мы пройдем в следующий зал, где вы увидите приспособления, использовавшиеся в качестве орудий наказания по приговору суда…

Экскурсовод прошел через арку в соседнее помещение, такое же мрачное и холодное, и, немного подождав, пока там собралась вся группа, продолжил:

– На стенде слева вы видите позорную маску, маску богохульника, покаянные рубахи, ручные и ножные кандалы, железный намордник. Рядом расположены флейта-шумелка и скрипка сплетниц. Справа от них находятся орудия, применявшиеся непосредственно для осуществления смертной казни – колесо, ручная пила, двуручный топор, кол. Дальше расположен несколько неожиданный экспонат – пояс целомудрия: по мнению организаторов выставки, он также являлся своеобразным орудием пытки, которой подвергали себя женщины по собственному желанию или по воле мужчин. В любом случае этот экспонат дает представление о нравах и обычаях Средневековья.

При виде этого экспоната посетители заметно оживились, особенно мужчины.

Экскурсовод же двинулся дальше.

– Среди экспонирующихся на нашей выставке орудий пыток вы видите так называемую «Нюрнбергскую деву» – железный саркофаг в форме человеческой фигуры с острыми шипами. Находящееся внутри саркофага тело несчастного протыкалось шипами таким образом, чтобы не был задет ни один из жизненно важных органов. В этом случае агония длилась довольно долго…

Девушки-готки подскочили к страшному саркофагу и принялись его в восторге разглядывать, время от времени перешептываясь.

– А можно в нем немножко полежать? – обратилась одна из них к экскурсоводу.

– Ни в коем случае! – отрезал старик. – Даже руками трогать нельзя! Экспонат ценный, редкий…

– Да что ему будет? – канючила готка. – Он же железный!

– Ни в коем случае! – повторил экскурсовод. – Пойдемте дальше, у нас еще обширная программа. Здесь вы видите так называемый стул ведьмы – оснащенный шипами и наручниками стул с блоками для фиксации положения жертвы и с железным сиденьем, которое в ряде случаев раскалялось огнем.

– Класс! – дружно восхищались готки. – А посидеть на этом стуле можно? Ну, хоть минутку! Ну, можно даже не раскалять сиденье, просто так посидеть!..

– Нельзя! – строго ответил экскурсовод и двинулся дальше. – Здесь вы видите железный кляп, или роторасширитель – это железная трубка, которая плотно засовывалась в горло жертвы, а прикрепленный к ней ошейник запирался болтом на затылке. Инструмент использовался, чтобы прекратить пронзительные крики жертвы во время казни. В одна тысяча шестисотом году в Риме на площади цветов с таким железным кляпом во рту был казнен Джордано Бруно.

– Ну, хоть это можно примерить? – снова заныли готки. Экскурсовод на этот раз не удостоил их ответом.

– Вот это – так называемый якорь, инструмент, который заставлял жертву принять унизительную позу покорности и смирения. Результатом пытки якорем становилась деформация костей, а отчаянные попытки осужденного расправить конечности приводили к жестоким ранам… а здесь – вилка еретика, то есть плотно охватывающий шею толстый кожаный ремень с четырьмя острыми шипами, вонзающимися в тело жертвы под подбородком и в районе грудины. Он препятствовал любым движениям жертвы.

Готки смотрели на орудия пыток в восторге, но больше ни о чем не просили экскурсовода.

– На этом стенде вы видите еще два инструмента пыток. Это железный сапог – своеобразные тиски, постепенно сжимавшие голень жертвы, так что начинали ломаться кости, и трон – стул, на котором жертва помещалась вниз головой, а ее ноги укреплялись наверху при помощи деревянных блоков. А теперь мы с вами пройдем в следующее помещение, где вы сможете увидеть одно из самых распространенных орудий пытки, применявшееся повсюду, где была введена инквизиция…

Экскурсия прошла в следующий зал, где была выстроена целая композиция: на большом столе лежал распростертый человек, над ним склонился монах в опущенном на лицо капюшоне. И инквизитор, и жертва выглядели очень реалистично, буквально как живые – наверняка это были восковые фигуры.

– Это дыба, – продолжил экскурсовод, – она представляет собой стол, на котором с помощью железных цепей растягивали тело жертвы. Для натягивания цепей использовался вращающийся барабан. Тело жертвы вытягивалось более чем на тридцать сантиметров…

– Классный способ увеличения роста! – мечтательно проговорила одна из готок.

Темноволосая женщина невольно обратила внимание на фигуру монаха-инквизитора. В его позе, в повороте головы было что-то удивительно знакомое.

– Сейчас мы с вами перейдем в последний зал, где вы сможете увидеть орудия, использовавшиеся для психологического воздействия на еретиков и инакомыслящих…

Группа двинулась в следующий зал, худощавая брюнетка тоже последовала за экскурсоводом, как вдруг ее кто-то негромко окликнул:

– Подождите!

Она застыла на месте, оглянулась.

Остальные посетители покинули зал, кроме нее, здесь никого не осталось, если не считать двух восковых фигур – монаха-инквизитора и его жертвы.

– Кто здесь? – испуганно проговорила женщина, вглядываясь в темные углы помещения.

– Ночь темнее всего перед рассветом, – раздался в мрачном помещении знакомый голос.

– Во имя Того, кто возвестит приход утра… – машинально ответила женщина.

Монах-инквизитор, стоявший возле пыточного стола, выпрямился и повернулся к ней. Она вздрогнула, увидев под опущенным капюшоном глубоко посаженные, горящие мрачным огнем глаза.

– Это вы, мессер? – проговорила брюнетка испуганно.

Он чуть заметно усмехнулся, порадовался тому впечатлению, которое произвел.

А женщина невольно подумала, как уместен он в этом сводчатом подвале, как уместен в облачении монаха-инквизитора, пытающего свою жертву…

– Вам удалось, сестра Аглая? – спросил мессер, подойдя к ней вплотную, не сводя с нее своих пронзительных глаз.

Брюнетка медлила с ответом, и он настойчиво повторил, откинув капюшон:

– Вам удалось получить то, за чем вы ходили?

– Нет, – отозвалась Аглая виноватым тоном.

– Почему?! – Темные глаза недобро сверкнули, складки возле губ стали глубже, нос хищно заострился. – Вы видели ту женщину? Вы разговаривали с ней?

– Да, я с ней встречалась. – Аглая опустила глаза и невольно поежилась – то ли от сырости и холода каменных стен, то ли от близости мессера. – Я с ней говорила…

– И не сумели получить шкатулку? Не сумели убедить, нажать, в конце концов, припугнуть?

– Она не так проста, – Аглая повысила голос. – Она угрожала мне милицией. Там… там случилось убийство. Убита соседка старика, та, которая у него прибирала…

Ни один мускул на лице мессера не пошевелился, и Аглая поняла.

– Это вы? – спросила она неуверенно.

– Разумеется! – спокойно ответил мужчина. – Неужели вас это смущает? Вы же знаете наше правило – все допустимо во имя Того, кто возвестит приход утра!

– Во имя Того, кто возвестит приход утра! – как эхо повторила Аглая.

– Именно от этой соседки я узнал про Ларису. Так что это была необходимая мера.

– Да, но теперь там идет расследование!

– Это неважно! – отрезал мужчина. – Расследование мы пустим по ложному следу. С этим не будет проблем. А с Ларисой вы должны довести дело до конца!

– Это бесполезно, мессер! – вздохнула Аглая. – У нее нет шкатулки, она ее выбросила.

– Что? – переспросил мужчина, подняв брови. – С чего вы взяли?

– Она сама мне сказала.

– Мало ли что она сказала! Вы слишком доверчивы, сестра Аглая, это непростительный грех для служителя Того, кто возвестит утро. Сестра Розамунда из Генуи – та, которая умеет читать будущее, как открытую книгу, – совершенно уверена, что шкатулка все еще у медсестры. То есть, возможно, она кому-то ее отдала, но лишь временно, и скоро получит ее обратно. Так что вы должны довести дело до конца, сестра Аглая. Или вы не в силах с ним справиться?

Этот вопрос прозвучал вполне невинно, но Аглая невольно вздрогнула, почувствовав за словами мессера страшный подтекст.

– Я справлюсь… – проговорила она поспешно. – Справлюсь во имя Того, кто возвестит приход утра!

– Хорошо! – Мессер запахнулся полой плаща, шагнул к двери – и тут же растворился в полутьме.

Аглая удивленно оглядывалась.

В помещении не было никого, кроме нее. То есть были еще две восковые фигуры – монах-инквизитор в плаще с капюшоном и его жертва, растянутая на дыбе.

Аглая подошла к монаху, опасливо дотронулась до его руки – и почувствовала неживой холод манекена.

– Женщина, – раздался за ее спиной недовольный голос экскурсовода, – написано же – экспонаты руками не трогать!

Наутро к Софье в покои пришел господин Димитрий и сказал, что лошади готовы и можно продолжать путь.

И сразу после завтрака огромный обоз царевны выехал с постоялого двора, проехал через ворота в окружавшей Колывань крепостной стене и медленно двинулся в сторону ее новой жизни.

Софья то и дело выглядывала из своего дорожного возка.

Она видела огромную бедную страну, страну своего сна. Она видела нищие деревни, темные леса, заливные луга и полноводные реки. Время от времени на холме поодаль от дороги царевна видела скромную деревянную церковь, и от этой церкви на нее веяло смирением и покоем, как будто сама Богородица осеняла царевну Софию крестным знамением.

Вскоре к ней в возок подсел епископ Аччии.

Велеречивый итальянец снова завел разговор о необходимости церковной унии, о том, что долг Софии как христианки и католички – способствовать воссоединению церквей. Она слушала его – и слышала фальшь и бессердечие. Нет, она больше не католичка. Отец принял католичество, когда приехал в Рим, чтобы спасти своих детей и обеспечить им покровительство папского престола. Но теперь она не в Риме.

Обоз медленно двигался по раскисшим, разбитым дорогам. По вечерам они останавливались на постоялых дворах, в темных маленьких комнатах, полных дыма и чада, или просто в крестьянских избах. Узнав, что в обозе едет царьградская царевна, будущая жена великого князя, служители постоялых дворов пугались, суетились, несли все самое лучшее из кушаний – но и это лучшее было почти несъедобно. Постели были неудобны, в маленькие окна едва пробивался свет. Итальянские священники и прелаты, сопровождавшие царевну, ворчали и ругались, Софья же молчала и постепенно проникалась духом этой страны, где предстояло ей прожить всю оставшуюся жизнь.

День ото дня становилось холоднее, и однажды утром, выйдя на улицу, царевна увидела, что вся земля вокруг окутана белоснежным саваном снега. Проходившая мимо молодая румяная женщина с коромыслом улыбнулась и проговорила:

– Покров!

Царевна повернулась к греку-переводчику, спросила, что это значит. Тот пояснил:

– Сегодня праздник Покрова Богородицы, в этот день здесь всегда выпадает снег.

Дальше ехали по свежему снегу, переставив повозки с колес на санные полозья.

Вскоре миновали Новгород – большой и богатый город, не хуже любого немецкого или итальянского города, с десятками белокаменных церквей. Горожане встретили царевну с большой честью, вынесли ей хлеб на вышитом полотенце и дорогие подарки, колокола на церквях звонили, не переставая.

Наконец, уже в середине ноября, подъехали к Москве.

Царевну встретили далеко от города. Навстречу ей выехали московские вельможи в дорогих длинных шубах, важные священники, слуги и приближенные великого князя. Вельможи низко кланялись, попы кадили, подносили иконы для поцелуя.

Епископ Аччии морщился, кривился, однако не смел прямо роптать. Прежде чем войти в город, он достал из своего возка большой золоченый латинский крест, облачился в расшитую золотом сутану, выехал вперед обоза. Однако к нему подъехал знатный вельможа на белом коне и что-то недовольно сказал по-русски.

Епископ повернулся к своему толмачу, тот объяснил, что с латинским крестом въехать в Москву не позволят, великий князь и митрополит Филипп будут зело недовольны.

Епископ смирился, решил, что мудрый политик должен уметь отступать, когда того требуют высшие соображения, спрятал крест на прежнее место и вернулся в свою повозку.

Наконец, под несмолкаемый звон колоколов, въехали в Москву.

Москва удивила царевну.

Видывала она города поболее и покрасивее – огромный, по-восточному пышный Константинополь, вечный Рим, богатая Генуя, прочие итальянские города, каждый со своим неповторимым лицом.

Но в этом северном городе было что-то необыкновенное, словно он говорил с Софией на родном ее языке.

Лариса сверилась с адресом и нажала кнопку домофона.

– И кто стучится в дверь ко мне? – послышался веселый мужской голос.

– От Андрея Егорыча! – ответила Лариса.

– Раз от Андрея Егорыча, то заходите! – пригласил голос, и дверь открылась.

Дом был новый, и лифт, чистый и скоростной, с большим зеркалом, бесшумно вознес Ларису на пятнадцатый этаж. Лестничная площадка была выложена узорной кафельной плиткой, и двери квартир были солидными и дорогими.

Лариса мимолетно расстроилась – никак ее внешний вид не подходил к этому дому. Может, стоило надеть новые сапоги и пальто, что купила она прошлой весной в дорогом магазине с большой скидкой? Но сегодня с утра похолодало, и пошел уже осенний, мелкий и нудный дождик, так что Лариса оделась попроще, как всегда она ходит по уколам. Опять же, куда красоваться? К инвалиду идет… Кто же знал, что инвалид в таком доме приличном обитает. Вот никогда не угадаешь!

Дверь нужной квартиры открылась сама, как только Лариса приблизилась. Перед ней была довольно просторная прихожая, потом послышалось тихое жужжание, и выкатилось инвалидное кресло. Вполне современное, легкое и самоходное. Ну да, в такой квартире не на допотопном же страшилище рассекать.

В кресле сидел мужчина лет сорока, он был одет в шерстяную клетчатую рубашку и джинсы. Темные, слегка с проседью волосы, живые карие глаза. Чисто выбрит и даже недавно подстрижен.

Острым профессиональным взглядом Лариса отметила и бледность, которая появляется, когда человек долго не бывает на свежем воздухе, и нездоровую худобу, в остальном больной выглядел вполне сносно. Но почему, собственно, больной? Лариса опомнилась – она же не лечить его пришла.

Тут она сообразила, что слишком долго стоит молча. И поймала на себе взгляд хозяина квартиры. Оказывается, он тоже ее разглядывал. Причем взгляд это был не простой, а оценивающий.

– Здравствуйте, Владимир… – запинаясь, сказала Лариса, она чувствовала себя неловко.

Если бы пришла к больному, то заговорила бы бодро, жизнерадостно, тараторила бы не переставая, рассказывала что-нибудь веселое, успокаивающее. А с этим непонятно, как себя вести. Вроде бы смотрит пристально, а не нагло.

– Привет! – сказал он и улыбнулся.

Улыбка у него была хорошая, лицо сразу осветилось, глаза заблестели. Лариса невольно улыбнулась в ответ. Он еще раз окинул ее взглядом, как бы выставляя оценку, и Лариса поняла, что по пятибалльной системе он поставил ей четыре. И то хлеб, сама бы она себе больше тройки никогда не выставила.

Она отвернулась к стенному шкафу и сама нашла тапочки и вешалку. В квартире было чисто, убирали максимум два дня назад. Жаль, не спросила у Андрея, с кем этот Володя живет. Может, его жена недовольна будет, что она пришла?

По привычке она взяла сумку с собой и хотела уже спросить, где можно вымыть руки, но спохватилась, что пришла не уколы делать. Совсем разучилась вести себя в гостях!

– Послушайте, Лариса, – решительно сказал хозяин квартиры, – так у нас дело не пойдет. Если вы будете от меня шарахаться, то разговора не получится.

– Да я… – окончательно оробела Лариса.

– У меня два предложения! – он глядел чуть насмешливо. – Во-первых, Андрюха сказал, что вы друзья. Стало быть, можно нам не чиниться и перейти на «ты». Ты как на это смотришь?