Текст книги "Самое Тихое Время Города"
Автор книги: Наталья Некрасова
Соавторы: Екатерина Кинн
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
– Умммм, – протянула она, чуть причмокивая, – воняет, но остренько. Как французский сыр…
– Тьфу на тебя! – рявкнула Стено.
– Что поделаешь, сестрица, привычка – вторая натура. А что делать, если и натура горгонья?
– Сдерживаться! – рыкнула Стено. – Медуза вон допотакалась!
– Медуза – дура, – с отвращением протянула Эвриала. – Ну ладно, вот кончим драку, и больше ни-ни!
Стено едва успела уйти из-под горячего крыла огромного черного дракона.
– Дёру! – крикнула она. Стимфалиды с воем штурмовиков заходили с тыла. – Они за нами! Целенаправленно!
– Ну и отлично, – усмехнулась с невероятным спокойствием Эвриала. – Уводим гадов. К горам. А там орлы, сестрица.
– Умнеешь, – сквозь зубы процедила Стено. – Давай, пегасище, дуй что есть мочи! Гони, пылесосина!
Пылесос вздернул хобот, заржал и рванул вперед.
Она направилась к горам, над которыми в ледяных облаках молча взирал на воздушный бой Владыка Мертвых, а по правую руку от него на бледном коне парила, сжимая кровавый серп в руке, Смерть.
– Ой, бли-и-ин, – шепотом протянула Стено.
Агловаль осенил себя знаком Креста.
– Государь Господь мой и Дева Мария, – прошептал он. Дальше не знал, что сказать. Все было тут, в сердце, только слов не хватало. – Государь мой Господь и владычица моя Дева Мария, возьмите мою жизнь, но даруйте победу.
Глупость какая. Будто жизнь какого-то Агловаля стоит победы. И разве нужны жертвы Господу? Тут не лавка, Господь дарует победу правому, а не тому, кто больше даст. Так бы сказал Ли. Агловаль улыбнулся. Наверное, он единственный из всех там, в Городе, сразу понял, кто он такой, этот Городовой.
– Государь Господь мой и владычица моя Дева Мария! Да будет Ваша воля. Прошу лишь – ежели буду достоин, дозвольте мне узреть Грааль.
Почему он подумал сейчас о Граале – кто знает. Может, считал, что если думать о том, что будет после битвы, то обязательно останется в живых.
Или просто боялся.
В центре стояли рыцари Грааля, рыцари Монсальвата, а впереди них – сияющий Галахад, вид которого наполнял душу Агловаля священным трепетом и чем-то вроде зависти, но это было чистое чувство и светлое. Они видели Грааль – а будет ли он достоин?
Запел рог. Наступает час безвременья, час наибольшего владычества духов в эту Ночь. Агловаль поднял глаза на белое с алым драконом знамя. Вздохнул. Страх постепенно уходил, уступая место непонятной радости. Он пытался утихомирить эту странную радость, ей не место, бой еще не начался, а поделать ничего не мог. Казалось, тело наполняет шипучая, словно золотое вино, легкость, и не будет усталости, и все будет хорошо.
Оттуда, от безликого воинства, выехал всадник. Хрипло, словно заревело неведомое чудовище, провыл рог с той стороны. Галахад опустил забрало. Сердце Агловаля билось где-то в горле. «Государь мой Господь и Пресвятая Дева Мария!»
Так быстро, так коротко, так буднично – всадники помчались навстречу друг другу, безликий воин рухнул наземь и уже не поднялся. Галахад молча вернулся к своим рыцарям. С той стороны раздался многоголосый злобный вой – и серая стена начала двигаться.
«Государь мой Господь и Дева Мария!»
В небесах раскинул крыла черный ангел. И бледная дева с изогнутым мечом сопутствовала ему.
«Холодно».
Васильев раздраженно удивился этой мысли. Какое там холодно, сейчас будет жарко. А вообще, конечно, холодно. Все отсырело, отпотело, а остыть от прежней атаки уже успел.
– Опять ползут, – сквозь зубы простонал Коваленко и выругался. Сплюнул. – Что делать-то будем, сержант, а?
– Драться будем, – просипел Васильев. В горле першило.
В воздухе висел кислый пороховой дым. Лениво и неспешно падал редкий мокрый снег. Две оставшиеся в живых сестрички продолжали с тихим упорством утаскивать раненых, хотя уже видно, что до конца передышки не успеют.
Утробное урчание приближалось.
Танки. Чертовы танки.
Васильев огляделся по сторонам, хотя и так знал, что их тут осталось всего ничего. На ногах пятеро бойцов, остальные либо убиты, либо немногим лучше убитых. И командиры… да нет больше командиров, он командир, и все тут. Так что тебе отвечать, Андрюха.
Васильев снял варежку, подышал на замерзшие пальцы. Патронов мало, пушка погибла, одни гранаты, и всем конец. Вариантов нет. Мыслей об отступлении не было, одна злая тоска, что полягут они все тут, и никто не узнает, как они тут полегли. И не увидит он победы.
Ну хотя бы прикончит этот поганый Танк с распластавшимся по броне крестом-пауком.
За Танком тянулся серый грязный выхлоп – даже не выхлоп, а какой-то жгут, щупальце, уходящее куда-то совсем непонятно куда. И вот в этом самом щупальце и была вся пакость.
Он не сомневался, что победа будет. Но почему-то знал – даже не был уверен, а знал, что этот чертов Танк опять пройдет по этой высотке, по их телам, и что-то очень важное не случится.
Опять? Почему – опять?
Времени на размышления не было. Танк возник из снежного дыма, как древнее чудовище. Дракон в железной чешуе.
Васильев почему-то знал, что сейчас случится. Сейчас он встанет. Поднимет связку гранат. И пойдет навстречу Танку. И никто не нарушит их поединка – ни те в касках, что выныривали, пригнувшись, из сумрака, ни пули, ни другие, младшие танки-драконы – никто. И если он все же убьет на сей раз этот Танк, то…
…Васильев лежал на спине, глядя в серое небо.
«Не хочу смотреть, сколько от меня осталось».
Он чуть скосил глаза и с удовлетворением увидел вздыбившийся и застывший черный Танк. Паук на броне почернел и сдох.
Теперь все будет, как надо.
Откуда-то вынырнуло лицо.
– Варя… – одними губами проговорил он. – Ты… почему здесь? Кто жив? Где… танки?
– Все, все кончилось, – торопливо прошептала черноволосая и черноглазая сестричка.
– А ты ведь не Варя… А-а… глаза-то у тебя…
– Верно. Зови меня Мара.
Васильев вдруг почувствовал теплые слезы на глазах.
– А я-то думал, ты курносая и страшная…
Женщина улыбнулась:
– Узнал-таки. Ну тогда вставай, солдат.
– Куда ты меня? В ад или в рай?
Женщина засмеялась:
– Еще чего захотел. Чтобы сразу туда или сюда – это очень в жизни постараться надо.
– Так я же в Бога не верю.
– Зато Он в тебя верит, солдат. Идем.
– Куда? – Васильев поднялся. Он сейчас был выше Танка, выше леса, выше неба. «Летим?» – подумал он.
– Сражаться. Ты же солдат. Вон твои ребята тебя ждут, а ты все тянешь.
Васильев посмотрел туда, куда указывала Мара. Ребята махали ему, и даже лейтенант Петрачев был совсем живой, даже голова у него была, совсем целая голова, и лицо румяное, и все были совсем живые. Васильев проглотил комок, заклинивший горло, и пошел к ним.
«В ночь на первое ноября 1941 года в районе поселка Н шли бои местного значения».
Тень упала на страницу. Ли неторопливо поднял голову, закрыл книгу. Вопросительно посмотрел на гостя.
– Не встанешь? Не поприветствуешь?
Ли чуть наклонил голову вбок.
– Я тебя в гости не звал. Не будет тебе привета.
– Но зайти-то можно?
Ли еле заметно усмехнулся:
– Входи, если не боишься.
Гость одним по-нетопырьи быстрым движением вошел и сел. Почти беззвучно. Он был изящен и бледен.
– Я снова пришел с тем же.
– И ответ тебе будет тот же.
Гость так же быстро, как сел, поднялся.
– Боишься? – На его остром лице мелькнула хищная острозубая улыбка.
Ли пожал плечами, склонил голову набок.
– Последний раз, когда ты приходил ко мне, у тебя на рукаве была свастика. А теперь ты что-то без клейма, а? Приткнуться некуда? – Ли откинулся на спинку стула, чуть опустил веки. Потянулся. – Пора бы уж и понять – я не вступлю с тобой в бой. Сейчас – нет. – Он снова уткнулся в книгу.
– А ведь твои друзья сейчас сражаются. Многие умрут. Они ведь просто люди. Смертные, хрупкие, жалкие. И ты, такой благостный, такой милосердный, не заступишься за них? Из-за дурацких запретов? И будешь сидеть, пока они умирают?
– Запрет и данное слово – разные вещи. – Он оторвал взгляд от книги. – И я не дам повода ни тебе, ни твоему хозяину вступить в бой. Что же ты сам-то запрета не нарушишь? Что меня подталкиваешь? Начни сам!
Гость стиснул зубы, раздул ноздри.
– Ты думаешь, червяк, что ты так важен? Кто-нибудь да сдастся!
– Ну так и иди к другим. Что ты ко мне-то пристал? Или с другими не выходит?
– Все такие же трусы, как и ты, – презрительно выплюнул гость.
Ли снова пожал плечами:
– Трус я или нет – ты узнаешь, когда настанет время нашей битвы. А сейчас люди справятся сами. С вашими ублюдками они вполне сумеют разобраться. Всегда разбирались. Я не вступлю в бой. Я не дам тебе повода.
– Я тебя ненавижу, – прошипел гость.
– А как я-то тебя люблю, – кротко ответил Ли.
– Трус!
Ли выдохнул:
– Ты уже трижды назвал меня трусом. Довольно. Не забывай – ты на моей территории. – Гость вскочил и попятился было к выходу, но пол вдруг всосал его по щиколотку, как вязкая глина на раздолбанной дороге. – В бой я вступить не могу, я тебя даже пальцем тронуть не могу, – встал Ли, делая шажок к нему. Гость не сводил с него глаз, часто дыша. Лоб его покрылся испариной. – Но плюнуть тебе в рожу – это с превеликим удовольствием.
Гость не успел прикрыться.
– А теперь вали отсюда! Катись! – выкрикнул Ли, стиснув кулаки, и, повинуясь приказу хозяина, гость кубарем выкатился из дверей и загрохотал по лестнице, дико матерясь.
Ли немного постоял. Сел, разжал кулаки. Выдохнул. Двумя пальцами стиснул край столешницы. По столешнице пошла широкая трещина, свеча упала на пол и погасла. Ли еще раз выдохнул, сел и уставился в ночное окно. Лицо его чуть светилось во тьме.
После срочной эвакуации базы на улице Коштоянца весь отдел «пахал» днем и ночью целый месяц на новом месте, пытаясь восстановить хоть какое-то подобие порядка. Ибрагимов даже не замечал хода времени, даже не знал, где, собственно, сейчас они базируются. Все как-то откладывалось на «потом» – сначала надо было восстановить основу. Вкалывали все – от низшего звена до начальства. Ибрагимов был зол. Все были злы. «Материал» был утрачен, пропала изрядная часть документов. Можно сказать, система «Откровения» была почти разрушена. И что сейчас делают и где находятся другие отделы со своими проектами, он понятия не имел.
Хуже того – к чертям или куда там еще провалился Фактотум, единственная прочная связь с Эйдолоном, единственный источник информации по нему.
Ибрагимов уже довольно давно подозревал, что во всем этом деле есть какая-то гнильца. Может, потому, что был в проекте не так давно, глаз еще не замылился, что ли. С одной стороны, вроде всем руководил бывший (ха-ха!) полковник и доктор физматнаук Верейский. С другой стороны, подбор «материала» из массы, всасываемой «Откровением», проводил Фактотум, Николай Ясенцов. Какого черта шеф все спустил ему? Почему договора он подписывал? И что за договора? Ему, Ибрагимову, не показывали, а задавать начальству вопросы по этой теме он уже отучился: себе дороже.
Но вопросы терзали и не отпускали. Фактотум, по сути дела, держал весь проект на крючке. Потому что его способности были уникальны и неповторимы, и как он их обрел – оставалось загадкой. Естественно, его прежняя биография была известна – обычный человек, все прозрачно. И вдруг – на тебе! Что произошло, почему, как?
Ибрагимову не нравилось, что Фактотум практически подгреб под себя весь «материал». Что у него свои цели – Ибрагимов даже и не сомневался. Но вот почему начальство так попустительствует? Это бесило. И еще кое-что не давало ему покоя. Ибрагимов в последнее время стал замечать, что на базе замелькали какие-то… тени. Призраки? Какие-то резиновые лимузины бесшумно выезжали из теней прямо на парковку у Башни.
А у Петровского на столе раз увидел папку с инструкцией по работе с призраками. А когда хотел было спросить Петровского, увидел бездонные пустые глаза и спрашивать не стал…
А приказ о поиске погибшего в 37-м году академика Фомина? Мертвого! Какого дьявола?..
Он раз попытался заговорить об этом с шефом. Вспоминать не хотелось…
Создавалось жуткое впечатление, что руководит-то всем Фактотум. Тихонько, из-за угла…
И потому Ибрагимов был рад, когда Фактотум смылся. Теперь будет спокойная, нормальная, упорядоченная научная работа. Он был уверен, что пробить проход на Ту Сторону и обойтись без всяких там Фактотумов им удастся. Масса – могучая штука. Только надо как следует ею управлять.
Первый эксперимент – почти торжественное событие – был назначен на день «Икс», даже на ночь «Икс» – канун Хеллоуина. Самое хорошее время, когда массовое сознание будет ощупью прокладывать дорожку на Ту Сторону. А они лишь добавят усилий… И будет прямой контакт с Эйдолоном, и пошел этот Фактотум ко всем фуруям!
На сей раз он наблюдал через монитор – словно почуял что-то. Не надо было сегодня соваться в самый эпицентр. И хорошо, что наблюдал через камеру. Иначе помер бы от ужаса на месте. Потому что шеф… не отбрасывал тени. Осциллировал, сидя в массивном кожаном кресле, точно в такт колыханию странной мелодии, которую монотонно тянули голоса «материала». Их было двенадцать человек, и руководил ими Петровский, пустоглазый, смертельно бледный. Лицо его было покрыто бисеринками пота, зубы стиснуты. Какая-то сила, ток, волна, что там еще, почти зримо проходила через него. Словно посаженный на кол, подумал Ибрагимов.
Когда возник проход, Ибрагимов увидел на экране просто туман. Клубок тумана. Странно. Туман наползал, заполнял комнату – и структурировался. С людьми ничего не происходило. Они просто не замечали – а вот шеф вдруг стал четким. А потом в комнату вдруг из ниоткуда посыпались бравые молодцы в энкавэдэшной форме сороковых годов. Двое из ларца, одинаковых с лица. Прямо как в нынешних киноподелках про Кровавую Гэбню.
И вот тут Ибрагимову стало страшно. Это надо было прекратить, немедленно!
Да, но это значит – пойти туда!
Он заплакал злыми слезами. Нутро свело, как сжало в железном кулаке. Ибрагимов выматерился – отпустило. А автомат он припас еще во время эвакуационного бардака…
– Иногда мой гуманизм отключается, – пробормотал он, передергивая затвор.
Когда дырка «схлопнулась», когда по перепонкам дало так, что из носа и ушей потекла кровь, Ибрагимов обвел взглядом помещение. Шефа не было. Вообще. Еще два трупа Кровавых Гэбистов растворялись на глазах. Остальные были мертвы. Просто мертвы.
Ибрагимов бросил автомат. Пятясь, выбрался из комнаты, а потом заорал и побежал куда глаза глядят из этого страшного здания, от этого жуткого места, только бы выбраться куда-нибудь, все равно куда.
– Господи! – выл он. – Господи-и-и!!! Что же делать-то? Куда же мне бежать? Госссподи-и-и!!!
– Да, блин, какой идиот тут строил? – снова выругался Николаич, тяжело дыша. В мостовой зиял здоровенный провал. – Понатыркали элиток где попало, а теперь все в говнища валится, блин!
Гоша опасливо заглянул в провал.
– Отойди, идиот! – рявкнул Николаич. – Огородку делай, тормоз! Нынче ж у них этот, Хеловин. Эти ж «мерсы» гребаные под утро из всяких борделей да жрален домой потянутся, да еще поддатые, и все туда хренакнутся.
– А может, пусть хренакнутся? – предложил Гоша.
– Может, у них дети нормальные будут, – буркнул Николаич. – Дело делай, заступник народный! Туда и «жигуленок» хренакнуться может, понял?
Провал обнесли оранжевыми конусами, желтый проблесковый маячок уютно помигивал на крыше большого эмчеэсовского фургона.
– А дальше не пойдет? – осведомился Гоша.
– А хрен знает, – отозвался Николаич. – Кофейку хочешь?
– Давай, – кивнул Гоша.
Николаич налил из термоса. На улице было холодно и тихо.
– Центр, – протянул Николаич. – Я вот на Остоженке родился, а теперь в хреново-бебенево живу. А тут эти-то, нынешние строители, они ж не знают ничего, не слушают, строят, лишь бы бабла сшибить. А тут земля всегда была неверная. Тут место нехорошее, нельзя тут строить.
– А что?
– А то, – отхлебнул из пластикового стакана Николаич, указывая головой в сторону не видного отсюда Кремля. – Говорят, пока Ильич в Мавзолее, Москве ни покоя, ни удачи не будет.
– Ты, Николаич, в какую сторону подался-то? – удивился Гоша. – Ты же всегда на демонстрации с красным флагом ходишь.
– Да не в том дело, парень, – вздохнул Николаич. – Не по-человечески с ним поступили. Он покоя хочет. Тут мне зять мой, а он парень у-у-умный, японский знает, по заграницам мотается, рассказывал, что там, – он снова кивнул, уже куда-то в сторону Дальнего Востока, – там они, значит, считают, что если покойник, так скажем, неупокоенный, то его обида, что ли, превращается в какую-нить дрянь, змею там, крысищу многохвостую. И начинает пакостить всем, кто ему покоя не дает. А тут весь город, понимаешь.
– Ну, – проглотил кофе Гоша, – это ты зря. Вот упокоится он, так элиток этих еще больше понатыркают, земля-то не станет проваливаться!
Николаич хихикнул:
– А вдруг они тогда совсем провалятся? А?
Гоша задумался:
– Да кто знает, Николаич. А вот, положим, провалятся. Эй, а вдруг только сволочи провалятся? Воры там, бандиты? А нормальные не провалятся. А?
На Спасской башне пробило полночь.
– Ну вот и посмотрим, кто есть кто, – прикончил кофе Николаич. – Давай ребят вызывать, тут дело серьезное. – Николаич полез в нагрудный карман комбинезона за сотовым, когда услышал Гошкин вопль:
– Николаич, это что там такое? Это что за б…?
Николаич посмотрел на лезущее из провала клубящееся серое НЕЧТО, матюгнулся, перекрестился, схватил огнетушитель.
– Что смотришь, урод? Лопату бери, лопату! Гвозди его на хрен!
Гоша отскочил от провала и побежал к фургону. Потом тормознул, выдернул у Николаича сотовый, дрожащим пальцем ткнул в кнопку и проорал:
– Ребят, у нас тут из-под земли ОНО ползет! Давай с полным арсеналом! – Даже не выслушав ответа, схватил первое, что попалось в фургоне под руку – оказалось, пожарный багор, – и рванул к Николаичу, который, плотоядно рыча и матерясь вперемежку с божбой, поливал из огнетушителя НЕЧТО. То дергалось, пыталось высунуть щупальце за кольцо оранжевых конусов, но почему-то отдергивалось.
– …ный мутант! – прошептал Гоша и ткнул багром в полупрозрачное серое щупальце.
Музыканты в переходе метро весело наяривали какую-то «кельтушку». Вокруг них собралась небольшая тусовка человек в десять, и еще столько же стояли вдоль противоположной стены перехода. Даже пара милиционеров пристроились рядом. Сегодня вечер был особый, ребята играли хорошо, и потому никто их не гонял.
Музыкантов было четверо: трое парней и девушка. Девушка, от взгляда на которую сразу становилось тепло, как от кружки горячего шоколада, прикрыв глаза и запрокинув голову, самозабвенно пела звучным, богатым обертонами голосом, чуть притоптывая в такт. Гитарист, серьезный черноволосый парень, весь в черной коже и заклепках, сосредоточенно работал, встряхивая в такт кудрявой головой, второй, «камуфляжный», в шотландском берете и с серьгой в ухе, рыжий и коротко стриженный, наяривал на бонгах, а третий выводил мелодию на флейте.
Перед музыкантами, как ни странно, не было ни гитарного футляра, ни шляпы, ни даже консервной банки. Кто-то из зрителей в перерыве между песнями разложил на полу газету и поставил туда рядком четыре бутылки пива. Полная белокурая женщина засмеялась и достала из сумки пакет конфет и высыпала на газету, а парнишка с опустевшим пакетом из «Макдоналдса» вытряхнул оттуда салфетки и, кинув в пакет десятку, поставил его перед музыкантами. Милиционер порылся в кармане и со звоном ссыпал туда мелочь.
Девушка кивнула, прокашлялась.
– А теперь будет рил! Танцуют все!
Она несколько раз притопнула ногой, тряхнула головой, и забурлила, как весенний ручей, музыка. Сверху, с «Площади Революции», прошли несколько пассажиров, двое остановились послушать. Мужчина и женщина, в черных длинных кожаных плащах. Девушка уже почти приплясывала, весело улыбаясь. Казалось, что она уже просто держит флейту у губ, а та играет сама по себе. Может, так оно и было?
Снизу, с «Театральной», поднялся еще один. Легкой, почти плывущей походкой, высокий, стройный, очень бледный и пугающе красивый. Он стоял, чуть прищурившись, и глядел на девушку своими черными блестящими глазами с лиловатым отблеском.
Стоявший сзади парень поежился и застегнул куртку: в переходе потянуло холодом, и девушка вздрогнула и опустила флейту. Гость медленно похлопал в ладоши.
– Хорошо играешь, – неожиданно глубоким и красивым голосом проговорил он. – Мне позволишь с тобой петь?
Какая обворожительная улыбка…
Девушка кивнула и, улыбаясь, стала легко отбивать ритм ладонью о ладонь и покачивая в такт головой. Ей было хорошо. Песня уносила.
Мужчина красиво развел руки в стороны, словно крылья, повел головой горделиво, как танцор, улыбнулся, не размыкая губ, а затем подхватил припев. У него был красивый, густой баритон, пел он негромко, но не слушать его было нельзя. И не подпевать тоже. Песня незаметно выскользнула из власти девушки, и теперь вел красивый незнакомец. Он кругло раскрыл руки, словно охватывал пространство. И пел он уже что-то совсем другое, но девушка поняла это слишком поздно.
Тайным именем моим
Разомкну волшебный круг,
Став незрячим и глухим,
Мир назад качнется вдруг.
Ты вошла в волшебный круг,
Ты откликнулась на зов:
Соприкосновенье рук,
Звук поющих голосов.
Звук поющих голосов,
Соприкосновенье рук —
Ты откликнулась на зов,
Ты вошла в волшебный круг.
Мир назад качнулся вдруг,
Стал незрячим и глухим,
Я замкнул волшебный круг
Тайным именем моим.[30]30
В «Ингвалл» Барановский.
[Закрыть]
Девушка резко замолкла, поймав себя на том, что повторяет за незнакомцем эти чужие, неуютные слова.
– Поздно, – гулко рассмеялся незнакомец, обаятельно улыбаясь. – Ты пела со мной.
– Ну и что? – буркнула девушка, оглядываясь по сторонам. Все было вроде как прежде. Никто ничего не замечал. Песня звучала, ребята усердно играли, слушатели подпевали. И никому не было дела до того, что происходило с ней.
– Эй! – негромко позвала она. – Ребят!
Никто не слышал ее.
– Эй!!! Эй!!!
– Мир назад качнулся вдруг, стал незрячим и глухим, – под нос себе проурчал незнакомец, мягко улыбаясь и глядя на нее из-под полуопущенных ресниц.
Девушка побежала к гитаристу. Вроде бы ничто не мешало, никакой преграды впереди не было, только она все бежала и бежала, и ни на шаг не могла приблизиться.
Она резко обернулась. И только теперь заметила, что у прекрасного незнакомца в глазах не было белков, а зрачки представляли собой красную змеиную щелку, сквозь которую будто пробивалось злое пламя.
– Чего вам надо? – нарочито грубо, скрывая страх, спросила она.
– Тебя конечно же, – рассмеялся незнакомец. – Демонам милы чистые души.
– Я вовсе не такая чистая душа! – сдуру воскликнула девушка.
– И какие же за тобой грехи? Ты кого-то убила? Предала? Спала с мужчиной? – передразнил демон ее писклявый перепуганный голосок. – Не надо мне врать, я же вижу грех так же ясно, как ты – свет в темноте. Знаешь ли, даже будь ты трижды убийцей, ты все равно была бы сокровищем – ведь ты не знаешь мужчины! В твоем возрасте да в этом мире – это же редкость!
«Блин. Надо было согласиться», – с тоской вспомнила девушка недавнее свидание, с которого сбежала, кляня весь белый свет. И это воспоминание разозлило ее ужасно. Как этот гад смеет знать про нее все?
– Даже хорошо, что ты не знаешь мужчины. Первое твое впечатление будет и самым неповторимым.
– Еще чего!
– А почему бы и нет? Разве я сулю тебе зло? – Он подошел мягко, очень осторожно и пластично. Невероятно легко и деликатно взял ее руку – дева ощутила вдруг какой-то всплеск теплоты внутри, голова чуть закружилась, и руку отнимать не захотелось. А слова демона, горячие, тихие, шевелили прядь над ухом:
– Я сделаю все, что ты только пожелаешь. Я открою в тебе все твои скрытые страсти. Я освобожу тебя от условностей и дурацких оков этого мира…
«И будешь ты царицей ми-и-ира-а-а», – вспомнился толстый натужный баритон во фраке.
– Ага, ко мне ты будешь прилетать, гостить ты будешь до денницы… знаем! Руки убери!
Она повернулась к нему и уперла руки в боки.
– Раз ты сразу не утащил меня, значит, не можешь. Тогда на кой ты нас тут запер? А? Что ты затеял? – Где-то в глубине памяти было что-то про крик петуха… только где ж его в метро-то взять? А вдруг все же возьмется откуда-нибудь?
Демон печально вздохнул – у девушки аж екнуло сердце от сочувствия. А вдруг обидела?
– Значит, не уговорил. Увы мне. – Он провел рукой по волосам, и буйные блестящие кудри красивой волной упали на спину. – Все правила, дитя мое, правила. Я не могу их нарушить! – поднял он брови в мягкой улыбке и развел руками. – Очень простые правила. – Он пошел вокруг нее, осматривая, оценивая, но уже не прикасаясь. Это ужасно раздражало и пугало. Девушка стиснула флейту. – Три раза мы будем пытаться отгадать имя друг друга. «Я замкнул волшебный круг тайным именем моим», – улыбаясь, повторил он и невинно развел руками.
– Ага! – крикнула девушка, снова уперев руки в боки. – У вас имен не угадаешь!
– О нет, – плавно взмахнул красивой кистью демон. – У нас элементарные имена. Другое дело, что прежняя людская речь утрачена после Вавилонского столпотворения. Если ты, о современная дева, помнишь, конечно, о сем событии, – лукаво прищурился он. – И потому наши имена кажутся вам бессмысленным нагромождением звуков, или вы трактуете их по схожести с арамейским, что неверно… Потому, дитя мое, так архитрудно призвать демона.
– Все равно. – Дева постепенно начинала брать себя в руки – злость помогала. – Все равно мы не на равных. Если я угадаю твое имя, то ты просто меня выпустишь, а если я проиграю, ты меня совсем заберешь? Нет уж, я тоже заберу тебя!
Демон чуть заметно скривился, потом снова улыбнулся своей невероятно обаятельной улыбкой.
– Опять не повезло мне! Хорошо. – Он встряхнул кудрями и расправил плечи. Шумно вздохнул, изображая полную покорность судьбе, опустил голову. – Хорошо. Если ты узнаешь мое имя, ты будешь повелевать мной. – Поднял взгляд. – Я стану твоим рабом. Но откуда же ты знаешь, а?
– Много умных книжек читала, – ядовито отрезала дева. «Выпутаюсь – пойду свечку поставлю. Самую толстую».
– Что же, у тебя есть невероятный шанс! – рассмеялся прекрасный демон, подняв брови. – Ты слышала, что мы пели. Круг замкнут. Печать – мое имя. Угадай его – получишь власть надо мной и выйдешь. Представляешь – у тебя в рабстве будет демон! Личный демон! – Он наклонился к ней поближе. От него несло жаром и пахло чем-то горяче-пряным. Он поймал ее руку и поднес к губам. Бархатистое, теплое прикосновение, как крыло бабочки.
– А если я откажусь? – медленно ответила дева, осторожно, почти против воли высвобождая руку и пряча ее за спину.
– Значит, тогда я победил. Попробуй выйти из круга. Ничего не получится – ты пела со мной.
– Ты меня обманом заставил!
– Верно, – вздохнул демон. – На то я и демон. Но в остальном буду предельно честен. Ибо есть силы посильнее меня, – поднял он руки, насмешливо улыбаясь и щурясь.
«Вот влипла так влипла», – озлилась на себя девушка.
– Тогда сам и начинай! – рявкнула она.
Демон в куртуазнейшей манере поклонился, почти метя черными кудрями по плиточному полу.
– Как угодно моей красавице.
Он как-то незаметно снова поймал ее руку.
Тварь, кусающая в пяту,
Меня несла в разинутом рту,
Когда Творец завершил труды
И без призору оставил плоды.
– Яблоко, что ли? – неуверенно отозвалась девушка. – Непохоже как-то.
– Не-э-эт! – протянул демон и вдруг расхохотался: – Яблочко! Ха-ха-ха!!! Румяненькое! Розовенькое! С чего ты взяла, что Древо было яблоней, а? Ахх-ха-ха!
Он резко оборвал смех и плавно, мягко взмахнул рукой.
– Теперь ты!
Девушка стиснула в руках флейту.
«Если не яблоня… то какой плод?.. Я ж не угадаю, все же в Потопе погибло… вдруг такого дерева уже и нет… а то оно и вообще одно… Мамочка…»
– Ну? Давай же!
«Блин. Я же рифмую через пень-колоду, да и с трудом… Господи ты боже мой…»
– Начинай же, или я сочту, что ты сдалась.
Девушка сжала губы, набычилась. Затем заговорила:
В далекой Стране восходящего солнца
Живут хитрож… умные люди японцы.
И сотни тысяч моей родни
В морских огородах растят они.
– Коряво, но уж как могу! – пожала она плечами.
Демон смешно округлил рот. Он был искренне удивлен.
– Дева, но я же не вру, я тебе загадываю по правилам! А ты какую-то чушь несешь! Ты не можешь быть съедобной водорослью! Ты же не ламинария, а?
– Не ламинария, – согласилась дева. – Но съедобность в моей сути есть, – кокетливо улыбнулась она. – Я же вкусненькая, а?
Демон остолбенело уставился на нее.
– Ну хорошо, – промямлил он. Уверенность его поугасла. – Но если ты нарушила правила и солгала – тебя ничто не спасет, – сказал он уже без малейшей наигранности. Страшненько так сказал… А потом снова улыбнулся и проговорил – негромко и нараспев, глядя деве прямо в глаза:
Девушка заморгала. Демон торжествующе улыбался.
– Рожденный ползать, – пробормотала она. – Рожденный ползать кусать не может… Летать – кусает…
Что-то вертелось на самом краю сознания, что-то неуловимое… Демон уже снова был рядом, обходя деву бархатно, по-нетопырьи, как киношный злодей. Остановился позади, приблизился мягко, навис, дышит на волосы. Рука скользнула вдоль шеи, едва касаясь кожи. Бабочка трепещет крылышками… Девушка сжалась, не двигаясь с места, как мышка под взглядом змеи.
«Змея. Рожденный ползать. В пасти… Ответ ускользает. Черт, да чего в кино все эти дуры стоят и не шевелятся, когда их чуть не лапают!»
Лицо демона оказалось совсем рядом. Улыбается, скалится, трепещет длиннющими ресницами…
– Отвеча-а-ай же-э-э-э, – шепотом, шелестом, обвивает, обволакивает…
«Сейчас будет тебе ответ, будет…»
– Ай! – взвизгнул демон и отскочил, зажимая рукой кровоточащее ухо. – Идиотка! С ума сошла кусаться?
– Будет строго наказан тать! – злорадно отозвалась дева. – А ты не лезь. Тут не кино, а я не молчаливый ягненок!
Демон уже опасливо смотрел на деву. И не потому, что она укусила – что-то еще было.
«Будет строго наказан тать… рожденный ползать кусать не может… змея, змея… да что же это, ведь совсем рядом…»
– Твой черед, – почти зло сказал демон. – Ну?
Дева досадливо нахмурилась. Теперь опять выкручиваться, спокойно подумать не даст…
Я прекрасна, но я – уродство.
Мое сердце хрупко и мало,
Если я рождена природой —
А иначе в нем твердость металла.
Демон сдвинул брови. Он откровенно с опаской поглядывал на девушку.
– Все же ты лукавишь…
– Это ты, демон, лукавить должен. Должность у тебя такая. А я выкарабкиваюсь. Давай дальше!
Демон внезапно успокоился и кивнул. На его губах снова зазмеилась улыбка.
– Все равно последний удар. Даже если я не разгадаю твоего имени – ты все равно не выйдешь! Потому что и ты не разгадаешь!
Он театрально расхохотался.
