Текст книги "Бакунин"

Автор книги: Наталья Пирумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Многие члены «Братства», весьма близкие к Бакунину в последние годы, также выражали свое несогласие со столь сложной организацией. Бакунин же продолжал настаивать на своем.

В конце 1868 – начале 1869 года он предпринял поездку по Швейцарии с чтением лекций в рабочей среде о целях и задачах «Альянса». Но и эта пропаганда не принесла ему успеха.

Тогда в январе 1869 года он созвал в Женеве съезд «Интернационального братства», на котором произошел раскол между ним и большинством его последователей. Причина была, очевидно, в том, что братья не хотели перенесения деятельности в среду Интернационала. Упрекали они Бакунина и в диктаторстве. О разногласиях этих мы можем судить лишь по письму, которое послал Бакунин своим недавним друзьям, расставшись с ними. В этом послании, объявляя о своем выходе из «Братства», он, в частности, писал: «Человек, окруженный внешними врагами и препятствиями, должен обладать внутренней уверенностью. У меня нет уже этой уверенности, ни этого доверия, и вот почему я ухожу. Вы не скажете, что своим уходом я совершаю акт власти или диктатуры… По моему глубочайшему убеждению, диктатором не юридическим, а фактическим является и всегда будет являться тот, кто действует, и лишь постольку, поскольку он действует в интересах общества».[354]354
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 330.


[Закрыть]

«Братство» прекратило свое существование. А тем временем из Генерального совета на второе ходатайство Бакунина о принятии его секций в секции Интернационала, при условии роспуска «Альянса» как международной организации, пришел положительный ответ.

В июне 1869 года отдельные секции влились в Интернационал, «Альянс» же объявил себя распущенным, что не означало, однако, действительного прекращения его деятельности. «Полутайное» стало тайным.

Слишком был уверен Бакунин в том, что только его программа обеспечит активное участие всех слоев народа в революции и что только тайная, строго законспирированная организация может в существующих условиях подготовить революционный взрыв.

История доказала всю ложность и утопичность представлений Бакунина, но не дала нам оснований сомневаться в его личной искренности, самоотверженности, бескорыстном служении делу освобождения человечества.

Субъективное и объективное тесно переплетены в истории. И нередко субъективно честный и преданный революции человек служит объективно ложной системе идей. Осудить такого человека легко. Найти мотивы и основания его деятельности, его веры в свою правоту – труднее. А основания, как мы говорили выше, все-таки были.

Несмотря на утопичность взглядов Бакунина и известную долю фантазии, бакунизм не был плодом досужего воображения мечтателя, не связанного с реальной жизнью. Напротив, как в теоретическом отношении, так и в самой жизни той эпохи он находил известную основу.

В теоретическом плане бакунизм был разновидностью утопического социализма. До появления и утверждения социализма научного утопический социализм был самой передовой формой идеологии.

Во второй половине XIX века, потеряв для передовых стран Европы свою прогрессивность, он тем не менее продолжал оставаться боевой и революционной формой мировоззрения в таких странах Европы, как Россия, Италия, Испания и некоторые другие.

Преобладание крестьянского населения, известная неразвитость социально-экономических форм жизни, элементы феодального гнета, сочетавшиеся с жестокой буржуазной эксплуатацией, – все это создавало ту среду, в которой неизбежно появлялись и культивировались различные утопические учения о перестройке жизни на началах свободы, равенства и справедливости.

Одним из таких учений и стал бакунизм. Причем Бакунину в отличие от многих других теоретиков утопического социализма было свойственно стремление создать научную, материалистическую теорию, понять закономерности революционного преобразования мира. Однако одно стремление без научного знания и понимания законов общественного развития, без трезвой оценки сил и средств не способно изменить исходные утопические и идеалистические представления.

Свой общественный идеал Бакунин искал в народной жизни. Одно из главных его положений состояло в том, чтобы «не навязывать народу» ту или иную систему, не учить народ, а лишь создать ему условия для выявления его естественной жизни, естественной организации. «Мы революционеры-анархисты, поборники всенародного образования, освобождения и широкого развития общественной жизни, а потому враги государства и всякого государствования, в противоположность всем метафизикам позитивистам и всем ученым и неученым поклонникам богини науки, мы утверждаем, что жизнь естественная и общественная всегда предшествует мысли, которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее результатом…

Сообразно такому убеждению, мы не только не имеем намерения и малейшей охоты навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного нами самими, но в убеждении, что народные массы носят в своих… инстинктах, в своих стремлениях… все элементы своей будущей нормальной организации, мы ищем этого идеала в самом народе».[355]355
  М. А. Бакунин, Избр. соч., т. I, стр. 237.


[Закрыть]

Будущая организация жизни представлялась Бакунину следующим образом: «Мир, свобода и счастье всем угнетенным. Война – всем притеснителям и грабителям. Полное возвращение трудящимся капиталов, фабрик, орудий труда и сырья – ассоциациям; земля – тем, кто обрабатывает ее своими руками. Свобода, справедливость, братство по отношению ко всем человеческим существам, рождающимся на земле. Равенство для всех. Для всех безразлично все средства развития, воспитания и образования и одинаковая возможность жить своим трудом. Организация общества путем вольной федерации снизу вверх рабочих ассоциаций, как промышленных, так и земледельческих, как научных, так и художественных или литературных – сначала в коммуне, федерация коммун в области, областей в нации, а наций – в братский Интернационал».[356]356
  Ю. М. Стеклов. Борцы за социализм. М.—П., 1923, стр. 233.


[Закрыть]

Борьбу за политические свободы Бакунин отрицал. По его убеждению, не принося народу улучшения, усиливая лишь буржуазию, она отвлекает массы от бунтовских настроений, развращает их государственными иллюзиями. Государственные формы, по мнению Бакунина, не играли никакой роли. Он не замечал особой разницы между монархией и республикой: народу отнюдь не будет легче, «если палка, которою его будут бить, будет называться палкой народною». Непосредственной задачей революционеров Бакунин считал организацию социальной революции, которая осуществила бы социальный переворот, утвердила бы в жизнь «анархию и социализм».

Взгляды Бакунина на революцию и ее задачи были принципиально не верны.

Всякая социальная революция – закономерный результат развития классовой борьбы. Она разрешает противоречия между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, ломает отжившие производственные отношения и соответствующую им политическую надстройку – государственную власть. Основным вопросом революции становится вопрос о политической власти. «Переход государственной власти, – пишет В. И. Ленин, – из рук одного в руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции, как в строго-научном, так и в практически-политическом значении этого понятия».[357]357
  В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 31, стр. 133.


[Закрыть]

Но вопрос о власти не исчерпывает содержания социальной революции. В широком смысле слова она включает все те социальные преобразования, которые осуществляет революционный класс. Характер революций определяется тем, какие социальные задачи они осуществляют и какие социальные силы в них участвуют.

Ни социальные задачи, которые имел в виду Бакунин, ни движущие силы, на которые он рассчитывал, не могли обеспечить победу социалистической революции. Его теория по своему классовому содержанию была одним из вариантов мелкобуржуазной революционности. Соответственной была и его практика борьбы. Вместо постепенной организации и сплочения пролетариата, вместо создания политической партии рабочего класса он предлагал создать тайную революционную международную организацию.

Придя к этому выводу еще в период создания «Интернационального братства», Бакунин в последующие годы лишь дальше развивал и теоретически обосновывал это положение. Тем же целям служила и его деятельность.

Наряду с конспиративными акциями членов «Альянса», которые пока еще оставались в тайне, Бакунин развернул бурную легальную деятельность в Женевской секции Интернационала, где занял ведущее положение. Он писал статьи, выступал на собраниях, участвовал в организации Романской федерации, объединившей все интернационалистические секции Швейцарии, по существу, полностью контролировал издание газеты этой федерации – «Равенство».

В сентябре 1869 года в Базеле собрался IV конгресс Интернационала. Здесь впервые принципиальные разногласия между сторонниками Маркса и бакунистами вылились в открытую дискуссию.

Важнейшим вопросом, обсуждавшимся конгрессом, была проблема земельной собственности. Против правых прудонистов, отстаивающих принцип индивидуальной собственности, выступили как сторонники Маркса, так и анархисты, поддерживающие Бакунина. Так большинством голосов было принято решение о коллективном землепользовании.

Однако уже при обсуждении этого вопроса завязалась дискуссия между Бакуниным, требующим «социальной ликвидации», под которой он прежде всего понимал упразднение политического и юридического государства, и Эккариусом, утверждавшим, что социальное преобразование «должно быть произведено посредством той власти, которой рабочий класс сможет овладеть в государстве».[358]358
  «Базельский конгресс Первого Интернационала». М., 1934, стр. 48.


[Закрыть]

Основным пунктом разногласия между Бакуниным и Генеральным советом стал вопрос об отмене права наследства. Пункт этот Бакунин повторял во всех своих программных документах и многих выступлениях. Он придавал этому вопросу огромное значение, так как таким путем он полагал в будущем обществе раз и навсегда предотвратить возможность возрождения неравенства и реставрацию капиталистических отношений. Речь шла здесь главным образом не о крупной собственности, которая была бы экспроприирована сразу же после победы революции, а о мелких земельных участках, которые нельзя было бы коллективизировать сразу. Вопрос этот был тем более важен, что Бакунин опирался более всего на те страны, где преобладала мелкая земельная собственность.

Но тезис этот во всех аудиториях вызывал непонимание или решительное возражение. Противники Бакунина из буржуазной среды полагали, что, работая, человек старается для своих детей, а не потому, что его увлекает сам процесс работы. Если же уничтожить права наследования, то люди будут работать лишь столько, сколько нужно, чтобы прокормить себя, или не будут работать вовсе.

По этому поводу Бакунин в письме к Сульману рассказывал случай, который произошел с ним в Японии, во время его бегства. На обеде у французского негоцианта, раздосадованный прописными истинами, произносившимися вокруг, он решил прекратить эту благодушную беседу, привести в негодование столь безмятежное общество.

«Для начала я отверг одним махом право на наследство и на собственность. Мои слова вызвали всеобщее возмущение, все с яростью набросились на меня. Среди прочих один господин, бывший лейтенант, совсем недавно ставший торговцем в Хакодате и обладавший уже довольно значительным состоянием, сказал мне:

– Как, господин, и вы думаете, что, если не любовь к детям, я согласился бы забраться в эту дьявольскую страну, далекую от прекрасной Франции и лишенную всего того, что делает жизнь счастливою?

– А простите, месье, я не знал, что вы женаты, – сказал я ему.

– Нет, черт побери, я еще не женат, но, безусловно, возвратясь домой, я найду какую-нибудь женщину, которая мне подойдет, и тогда женюсь на ней, и я вам отвечаю, что у меня будут дети.

Таким образом, этот господин работал с такой самоотверженностью и таким рвением из-за любви к детям, которых еще не было на свете, но которые, возможно, появятся, когда он женится на женщине, пока неизвестной ему».

Выступая на Базельском конгрессе, Бакунин говорил: «Но что же произойдет, если вы не отмените права наследования? Они (крестьяне. – Н.П.) станут передавать эти участки своим детям с санкции государства на правах собственности. Напротив, если вы одновременно с социальной ликвидацией провозгласите политическую и юридическую ликвидацию государства, если вы отмените право наследования, то что же останется у крестьян?

Только голое фактическое владение, и это владение, лишенное всякой легальной санкции, не пользующееся уже мощным покровительством со стороны государства, легко будет поддаваться преобразованию под давлением революционных событий и сил».[359]359
  «Базельский конгресс Первого Интернационала», стр. 52.


[Закрыть]

Планы Бакунина в отношении права наследования иллюстрируют его тактику, исходящую из выдуманной, а не реальной жизненной программы.

Совершенно иной была тактика К. Маркса. В «Докладе Генерального совета о праве наследования»[360]360
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 16, стр. 383–385.


[Закрыть] он подверг резкой критике предложение Бакунина, способное оттолкнуть крестьян в то время, когда речь шла об их привлечении на сторону социалистической революции. Пролетарское государство должно было дать крестьянам больше, чем дала буржуазия. Да и никаким декретированием нельзя было прежде времени решать проблему преобразования земельной собственности и аграрных отношений. Выдвижение проблемы права наследования в качестве исходного пункта социального преобразования было вредно теоретически и неприемлемо практически. Однако голосование по обоим предложениям: Генерального совета и Бакунина – не дало перевеса ни той, ни другой стороне. Количество сторонников у обоих предложений было примерно равным, и ни одно из них поэтому не было принято. Но первое же открытое выступление в Интернационале против линии Генерального совета показало Марксу всю опасность бакунинской пропаганды, вносящей раскол в ряды Международного товарищества.

Борьба, которую повели против бакунизма Маркс и Энгельс, основана была на необходимости защитить единство рабочего движения, оградить идеологию пролетариата от мелкобуржуазных влияний, противопоставить утопическим положениям Бакунина основные положения научного социализма.

Борьба Маркса и Энгельса против анархизма была глубоко принципиальной, идейной борьбой. Однако некоторые идейные противники бакунизма не всегда придерживались допустимых форм политической полемики.

Так была воскрешена старая легенда о том, что Бакунин агент русского правительства или, в лучшем случае, панславист и «русский патриот». Дискуссия же на Базельском конгрессе квалифицировалась одним из его оппонентов, М. Гессом, как столкновение между цивилизацией и варварством.

В качестве доказательства «патриотически панславистской» линии Бакунина противники его использовали старые его статьи 1849 года, критиковавшиеся тогда Энгельсом.

Еще в 1868 году С. Боркхейм решил возобновить эту критику. Однако Маркс тогда попытался смягчить подобные нападки на Бакунина. 7 ноября он писал Энгельсу, что так как помешать Боркхейму невозможно, то он скажет ему: «что ты – старый друг Бакунина и что поэтому твоя статья ни в коем случае не должна быть использована в оскорбительном для последнего смысле».[361]361
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 32, стр. 158.


[Закрыть]

Однако уже спустя четыре месяца Энгельс и Маркс вынуждены были изменить свою тактику. Деятельность Бакунина могла принести слишком большой вред делу Интернационала. В этих условиях не приходилось заботиться о том, чтобы в ходе полемики не обидеть своего противника.

«Ни одна принципиальная борьба групп внутри социал-демократического движения не обходилась нигде на свете без ряда личных и организационных конфликтов, – писал Ленин. – …Люди суть люди, и без „конфликтного“ материала, без „склоки“ не обходились исторические столкновения течений марксистского и анархистского (Маркс и Бакунин), гедистского и жоресистского, лассальянского и эйзенахского и т. д.».[362]362
  В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 21, стр. 419.


[Закрыть]

25 февраля 1869 года Энгельс писал Марксу: «Я написал Боркхейму насчет Бакунина, – чтобы он возбудил вопрос, возможно ли для нас, западных людей, вообще какое бы то ни было сотрудничество с этим панславистским сбродом…».[363]363
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 32, стр. 209.


[Закрыть]

Кампания, поднятая в прессе Гессом, Боркхеймом против Бакунина, была резка и несправедлива. Но и его ответы не носили сдержанного характера.

От публичных выступлений против Маркса Бакунин воздерживался. О своем личном отношении к Карлу Марксу он вполне откровенно написал в это время Герцену (26 сентября 1869 года). Объясняя, почему он не допускает прямых нападок на Маркса, Бакунин писал: «Первая причина – справедливость… я… не могу не признать за ним огромных заслуг по делу социализма, которому он служит умно, энергично и верно вот уже скоро 25 лет… и в котором он, несомненно, опередил нас всех. Он был одним из первых, чуть ли не главным основателем интернационального общества. А это в моих глазах заслуга огромная…

Вторая же причина – политика и, по-моему, совершенно верная тактика.

…Маркс, несомненно, полезный человек в интернацион[альном] обществе. Он в нем еще до сих пор один из самых твердых, умных и влиятельных опор социализма, – одна из самых сильных преград против вторжения в него каких бы то ни было буржуазных направлений и помыслов. И я никогда не простил бы себе, если бы для удовлетворения личной мести я уничтожил или даже уменьшил его, несомненно, благодетельное влияние.

А может случиться и, вероятно, случится, что мне скоро придется вступить с ним в борьбу, не за личную обиду, а по вопросу о принципе, по поводу государственного коммунизма, которого он и предводительствуемая им партия, английская и немецкая, горячие поборники. Ну, тогда будем драться не на живот, а на смерть. Но все в свое время, теперь же время еще не пришло».

Далее, переходя к своей тактике, направленной против Маркса и его сторонников, Бакунин восклицал: «Как же ты не видишь, что все эти господа вместе наши враги, составляют фалангу, которую нужно прежде разъединить, раздробить, чтобы легче ее разбить. Ты ученее меня и потому лучше знаешь, кто первый оказал: Divide et impera. Если я пошел теперь открыто войной против Маркса, три четверти интернац[ионального] мира обратились бы против меня, и я был бы внакладе, потерял бы единственную почву, на которой хочу стоять…»[364]364
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 337–340.


[Закрыть]

Так, понимая роль, значение и огромный авторитет Маркса, Бакунин, по существу, лишь откладывал свое выступление против него до более подходящей обстановки.

Бесконечные дрязги в среде эмиграции, непрекращающаяся борьба с идейными противниками утомили Бакунина. Да и личные дела его были в весьма плачевном состоянии. Денег не было совершенно. 4 февраля 1869 года он послал записку родным: «Сестры. Долги меня давят. Мне грозит голодная смерть. Помогите».[365]365
  РО ИРЛИ. Архив Бакуниных, ф. 16, оп. 3, ед, хр. 110.


[Закрыть]

В поисках выхода из своих материальных затруднений он искал любую литературную работу и потому с удовольствием взялся за перевод «Капитала» Маркса, предложенный ему петербургским издателем Н. П. Поляковым через посредничество живущего за границей студента Н. Н. Любавина. В счет причитавшегося ему гонорара (900 рублей) он получил аванс – 300 рублей, что дало ему возможность расплатиться с некоторыми кредиторами и переехать в Локарно, где жизнь была дешевле и где хотел он отдохнуть от женевской суеты.

К переезду этому была и личная причина. Еще в Неаполе Антонина Ксаверьевна сошлась с К. Гамбуцци.[366]366
  Она официально вышла за него замуж после смерти Бакунина.


[Закрыть] В 1868 году у нее родился первый ребенок, теперь она ждала второго и предпочитала, чтобы событие это произошло не в шумной эмигрантской Женеве, а в более уединенном месте.

Ко времени переезда Бакунина в Локарно она жила в Неаполе, но готова была приехать к нему, как только он устроится на новом месте.

Подобная, с точки зрения общепринятой морали ложная ситуация не была трагичной и даже слишком тяжелой для Бакунина. Он всегда предоставлял полную свободу жене и в сложившемся положении продолжал нежно и заботливо относиться и к ней и к ее детям.

Уже в Локарно, получив телеграмму о ее приезде, он выехал к ней навстречу, два дня в большом волнении ждал задержавшегося парохода, а потом писал Огареву: «Вообрази себе ее положение – она на море с полуторагодовалым ребенком, с восьмимесячной беременностью и с замечательным расположением к морской болезни. Целые сутки провела она на пароходе в Гаете неподвижно и при страшной качке. Она приехала ко мне измученная и больная. Ребенок ее тоже болен. Теперь она отдохнула, и маленький сын ее также. Но недели через 4, через 3, может, через 2, она должна родить. Ты понимаешь, что при таких обстоятельствах у меня голова идет кругом».[367]367
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 352.


[Закрыть]

Но Антонина Ксаверьевна приехала в декабре, а Михаил Александрович перебрался в Локарно в октябре, так что некоторое время он смог действительно отдохнуть. Причем чуть ли не впервые он нашел время к несколько оглядеться вокруг. «Вообрази себе, – писал он Огареву 2 октября 1869 года, – после сухой и тесно прозаической атмосферы Женевы Италия во всей ее приветливой теплоте, красоте и первобытной мило ребяческой простоте… Здесь кажется все вдвое дешевле, а приволье, а свобода, а простота и теплота и воздух… Ну, просто царство небесное. …Ты видишь, что я просто в восторженном состоянии духа, и боюсь только одного, что мягкость жизни и воздуха уменьшат, смягчат мою дикую социалистическую беспардонность».[368]368
  Там же, стр. 333.


[Закрыть]

Это свое качество (или направление) Бакунин считал весьма принципиальным. Так, посылая Герцену свою брошюру «Исповедание веры…» и прося его переменить форму и кое-где смягчить текст, он оговаривал: «Что же касается до беспардонного направления, то оно должно остаться всецело, не только по содержанию, но и по форме. Ведь ты давно знаешь, что это моя природа, а природы не переменишь».[369]369
  Там же, стр. 335.


[Закрыть]

Из двух своих старых друзей в последние годы Бакунин ближе сошелся с Огаревым. На протяжении более чем 30 лет отношения этих двух людей прошли разные этапы. В молодые годы Огарев хуже, чем Герцен, относился к Бакунину. Затем они долго не виделись. Участие Бакунина в революционном движении Европы, годы тюрем и ссылки сгладили былые антипатии. Уже в Лондоне позиции Огарева и Бакунина несколько сблизились.

Более, чем Герцен, склонный к практической стороне революционной работы и менее Герцена склонный к скептицизму, Николай Платонович в те годы нередко поддерживал Бакунина как в его вере в силы и возможности «Земли и Воли», так и в польском вопросе.

Последний вопрос стоил Герцену «Колокола».[370]370
  Позиция, занятая «Колоколом» во время польского восстания, вызвала резко отрицательное отношение у значительной части его читательской либеральной аудитории. Тираж издания резко упал. В 1867 году Герцен прекратил его издание на русском языке.


[Закрыть] «Много лежит на совести Мих[аила] Ал[ександровича], есть доля и на Ог[ареве] – а я больше их виноват, потому что уступал от слабости и не хотел спорить»[371]371
  А. И. Герцен, Соч., т. XXVIII, стр. 169.


[Закрыть] – так писал Герцен спустя три года, подчеркивая тем самым некоторую общность в позиции Огарева и Бакунина.

В конце 60-х годов, когда издательская деятельность перестала занимать все время и мысли Огарева, он с интересом и симпатией стал наблюдать за той огромной практической революционной работой, которую вел Бакунин. Михаил Александрович, со своей стороны, тепло и внимательно относясь к старому другу, пытался расшевелить его, приобщить к своему делу, отвлечь от пагубного пристрастия к вину. «Ты в кабак ходи, – писал он ему, – да только в меру. Ты не родился анахоретом, – никогда не был и никогда не будешь им, – a chassez le naturel il revient au galop.[372]372
  Гони природу в дверь, она войдет в окно (франц.).


[Закрыть] Только в меру. Эх, брат, в меру, кажется, вся тайна».

В том же письме он уговаривал Николая Платоновича не предаваться унынию, не заниматься бессмысленным самоанализом, этим традиционным занятием русских интеллигентов.

«Ты… ковыряя в своей душе, находишь в себе разные гадости. Нет сомнения, что всякий без исключения, кто захочет в себе ковырять таким образом, найдет много неприличного.

Но зачем предаваться излишнему ковырянию своего прошлого, своей души? Ведь это занятие самолюбивое и совершенно бесполезное… Прошедшего не воротишь. Не каяться и не жалеть мы должны, а собрать все, что у нас осталось от наших прошедших ошибок и бед, силы, ума, уменья, здоровья, страсти и воли и сосредоточить все это для служения одной любимой и последней цели, – а наша цель с тобой революция».

Далее на вопрос Огарева, придется ли им увидеть эту революцию, Бакунин отвечает: «Этого никто из нас не отгадает. Да если и увидим, Огарев, нам с тобою не много будет личного утешения, – другие люди, новые, сильные, молодые – разумеется, не Утины, – сотрут нас с лица земли, сделав нас бесполезными. Ну, мы и отдадим им тогда книги в руки… А теперь мы еще, несомненно, полезны».

Дав ряд деловых советов Огареву, Бакунин так заканчивает это любопытное письмо:

«Друг мой, мы старики, поэтому мы должны быть умны; у нас нет более юношеского обаяния. Но зато есть ум, есть опыт, есть знание людей. Все это мы должны употребить на служение делу».[373]373
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 345–347.


[Закрыть]

Призывая к служению делу Огарева, Бакунин не переставал служить ему сам. Его благодушное настроение в первое время жизни в Локарно не означало того, что он действительно «отдыхает». Подобное понятие в буквальном смысле слова еще не было знакомо ему. Удалившись от женевской суеты, он перенес всю тяжесть своей деятельности на руководство движением посредством писем. «Вчера я сосчитал число моих корреспондентов, – пишет он 23 ноября 1869 года, – и насчитал их 44, из которых девятнадцати я пишу по крайней мере раз, а иногда два и три раза в неделю, шестерым непременно два раза в месяц, а остальным – не менее раза в два месяца».[374]374
  Там же, стр. 348.


[Закрыть] Так всякий день ему приходилось писать 3–4 письма. А если учесть, что коротких писем писать он просто не умел и что нередко его послания достигали размеров одного-двух, а иногда и пяти печатных листов, то можно представить себе его нагрузку.

Но, конечно, перепиской дело не исчерпывалось. То и дело в Локарно являлись его товарищи по «Альянсу» из Италии, Франции, Швейцарии, Испании. Бакунин их наставлял, направлял, руководил. Главное же его время в конце 1869 – начале 1870 года было отдано переводу «Капитала». «Перевод страшно трудный. Сначала я не мог перевести более трех страниц в утро, теперь дошел до пяти, надеюсь скоро дойти до десяти», – сообщал он Огареву.

В декабре он просил Жуковского поговорить с его женой Адой о переписке уже переведенных им десяти листов.

Эта женщина, по словам его, была «чрезвычайно умна, благородна до донкихотства, молчалива и верна как гроб». К тому же достоинства ее увеличивались тем, что она одна осталась свободной «от утинского обаяния, которому гаремно (в нравственном смысле этого слова) поддались все другие бабы».

На письмо Бакунина Жуковский не ответил, и Бакунин принялся переписывать перевод сам. Однако работе этой не суждено было завершиться. Иные дела захватили Михаила Александровича, вопрос же о несостоявшемся переводе возник снова несколько позднее, но уже при совсем других обстоятельствах.