Текст книги "Бакунин"

Автор книги: Наталья Пирумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

«В области социальных знаний, – считал Реклю, – истина передается и усваивается точно так же, как и в области математики и других наук, – постепенно и последовательно».[315]315
  Н. К. Лебедев, указ. соч., стр. 54.


[Закрыть]

Мысли Реклю о свободе, взаимопомощи и солидарности как естественных проявлениях человеческой природы, были идентичны мыслям Бакунина. Каждый из них пришел к этим выводам своим путем. Впоследствии, на основании изучения биологии, этнографии, истории, наблюдения за жизнью современного человеческого общества и вообще живого мира, к подобным же заключениям пришел П. А. Кропоткин, создавший биосоциологический закон взаимопомощи и солидарности.

Работая над своей программой, Бакунин в то же время, то есть с конца 1864 года, погрузился в создание своего первого тайного международного революционного общества. Об этом свидетельствует как 3. Ралли в своих воспоминаниях, так и сам Бакунин, впоследствии писавший, что в 1864 году он вместе с несколькими итальянскими друзьями «образовали интимный союз. Это первое социалистическое общество в Италии приняло название Союза Социалистической Демократии».

Первыми итальянцами, примкнувшими к Бакунину, были: Джузеппе Фанелли – архитектор по профессии и революционер по призванию; Северино Фриша – врач из Сицилии – сначала участник заговоров против Бурбонов, потом – походов Гарибальди; Карло Гамбуцци – неаполитанский адвокат; Себастиано ди Лукка – журналист; Альберто Туччи и Кармелло Палладино.

О том, как Бакунин вербовал членов в свое «Братство», рассказал в своих воспоминаниях профессор санскритского языка Губернатис, который был тогда еще молодым человеком и жил во Флоренции.

На вечерах у графа Пульского Губернатис внимательно слушал все, что говорил Бакунин о немецкой философии. Однажды, заметив пристальный интерес молодого ученого к своим речам, Бакунин приостановился со словами: «Но зачем я говорю вам об учении Шопенгауэра? Вот кто способен рассказать о нем больше моего, так как может показать, откуда Шопенгауэр заимствовал свои мысли».

«Я был застигнут врасплох, – пишет Губернатис, – и дал легко овладеть моей душой». Спустя некоторое время Бакунин, подойдя к нему, осведомился, не масон ли он и не мадзинист ли. Получив отрицательный ответ и выслушав пространные объяснения молодого человека о необходимости свободы, Бакунин крепко пожал ему руку со словами: «Ну, значит, вы наш, так как мы и работаем в этом направлении. Вы должны примкнуть к нашей работе». Я возражал, что желаю остаться свободным и хочу публично отвечать за все свои поступки. Тогда он пустил в ход все свое немалое красноречие и убедил меня, что ввиду мрачного заговора государств против интересов общества необходимо этому заговору противопоставить другой. Он говорил: «Реакционеры все действуют согласно, напротив, сторонники свободы рассеяны, разделены, несогласны; необходимо добиться их тайного соглашения в международном масштабе».

«Я немного противился еще, но, наконец, объявил, что если дело пойдет на социальную революцию непосредственную, то я вступлю в тайное общество».

Сила убеждений Бакунина так поразила Губернатиса, что, вернувшись домой, он не спал всю ночь, переживая «гнусность и бесполезность» своей прошлой жизни, убеждая себя в том, что был бы «тем более гнусен, если бы остался еще один час дольше» со своими республиканскими и революционными чувствами на государственной службе. Наутро он подал в отставку и все силы свои решил отдать тайному «Братству».

«Бакунин, видя мою решимость взяться за работу, поручил мне преподавать социальный Катехизис двум молодым людям, пользовавшимся тогда некоторым влиянием среди рабочих».[316]316
  «Письма М. А. Бакунина к Герцену и Огареву». Женева, 1896, стр. 58.


[Закрыть]

Революционное увлечение Губернатиса продолжалось недолго, вскоре он вышел из «Братства» и уехал из Флоренции. Однако рассказ его важен не только как иллюстрация пропагандистских приемов Бакунина, но и как свидетельство того, что уже во Флоренции им были предприняты попытки проникновения со своей агитацией в рабочую среду. Условий для широкой деятельности среди рабочих в городе не было, поскольку не существовало еще здесь и фабричной промышленности, а рабочий вопрос находился, как свидетельствует Мечников, в «зачаточном состоянии».

Неаполь представлялся Бакунину более подходящим местом для его пропагандистских целей. Однако он не сразу перебрался туда. Во Флоренцию приехал брат его Павел Александрович с женой Натальей Семеновной.

Узы не только родства, но и духовной близости объединяли его с братом и особенно с новой родственницей, с которой он был знаком лишь по переписке.

Еще в 1861 году, вскоре после того как Наталья Семеновна стала женой Павла, она написала Михаилу Александровичу, что «будет работать в Премухине во имя той же святой свободы, которая ей дороже всего, и для того же бедного народа…». «Дай бог вам успеха во всем добром, – писала она в другом письме. – Я убеждена, что в душе мы хотим одного и того же и признаем ту же святую истину».[317]317
  PO ИРЛИ, ф. 16, оп. 5, ед. хр. 107.


[Закрыть]

Бесспорно, что гигантские революционные планы Бакунина не были доступны его родственникам, да и вряд ли он раскрывал им их, но общие разговоры о свободе между ними, конечно, велись. Воскресшая же с приездом брата тень премухинского мира была чрезвычайно приятна Михаилу Александровичу.

Лето 1865 года обе семьи провели в Сорренто. После отъезда Бакуниных-младших Антонина Ксаверьевна писала Наталье Семеновне: «Здесь жизнь течет спокойно и правильно по-прежнему. Встаем рано, Michel обливается и садится пить кофий да ест виноград – мы съедаем три ротоли в утро, – а я отправляюсь купаться… Michel целое утро пишет, а я то читаю, то перевожу с итальянского на французский, то шью. В три часа Michel идет спать, в 4 я его бужу, в пять отправляемся купаться, а в шесть обедаем. В 7 часов отправляемся гулять; …в 9-м возвращаемся и пьем чай на террасе, а после чего Michel опять принимается за свою работу, а я за свою, я до 12, он до часу и даже до двух».[318]318
  Письма жены М. А. Бакунина. «Каторга и ссылка», 1932, № 3, стр. 120.


[Закрыть]

Помимо работы над программой, Бакунин в это лето начал писать мемуары, аванс за издание которых он получил в последнюю поездку в Стокгольм. Однако писание это прекратилось с переездом в Неаполь, где новые конспирации и новые люди заняли все его время.

Поселились Бакунины на окраине города, в доме, расположенном на холме. Из окон их квартиры открывался вид на весь Неаполь, узкой лентой окаймлявший залив, и на величественный Везувий. Но красоты природы и архитектуры не волновали Бакунина, он не замечал их. Антонина Ксаверьевна, напротив, целыми днями просиживала на балконе, любуясь пейзажем, по вечерам же часто бывали в театрах и в гостях. В марте 1866 года она писала Н. С. Бакуниной: «Зима прошла для нас незаметно. Michel много и неустанно работал, а я веселилась. Наехало сюда много американских семейств, мы сблизились с некоторыми, Michel с мужчинами, хотя он от дам, а я от мужчин не прочь, но американские мужчины интересны, пожалуй, во всех других отношениях, только не в отношении к поворотливости – и Michel с ними очень подружился… устроил себе корреспонденцию с американским журналом, – что он туда пишет, не знаю. Ведь я политикой не занимаюсь».[319]319
  Письма жены М. А. Бакунина. «Каторга и ссылка», 1932, № 3, стр. 123–124.


[Закрыть]

За время жизни в Неаполе Бакунин перестал идеализировать интеллектуальные возможности своей супруги. «Посмотрите на мою Тосю, – сказал он однажды Г. Н. Вырубову, – она у меня глупенькая и совсем не разделяет моих убеждений, но она очень мила, чрезвычайно добра и отлично переписывает мне важные рукописи, когда мне нужно, чтобы не узнали мой почерк».

Среди американцев, о которых пишет Антонина Ксаверьевна, был вице-консул Соединенных Штатов, Ф. С. Сальвадор. Пользуясь своим официальным положением, он выдал Бакунину паспорт, весьма нужный при его деятельности.

Документ этот выглядел довольно своеобразно.

«Консульство Соединенных Штатов Америки

Неаполь

Всем, кому настоящее будет предъявлено, привет. Я, нижеподписавшийся, консул Соединенных Штатов Америки, сим предлагаю всем, до кого это относится, чинить свободный пропуск дворянину Михаилу Бакунину, сопровождаемому его женой, в его путешествии по Италии, Германии, Франции и Испании. Предъявитель сего гражданин Соединенных Штатов, и прошу в случае надобности оказывать ему всякую законную помощь и покровительство.

Дано за моею подписью и с приложением моей консульской печати в Неаполе сего числа 15 апреля 1866 г. и в девяностый год независимости Соединенных Штатов Америки.

Ф. С. Сальвадор, вице-консул».

Далее вместо фотографии шли приметы: «Возраст – 51 год, рост – 6 1/2 футов англ. дюймов. Лоб – большой. Глаза – серые. Нос – обыкновенный… Волосы – седые. Цвет лица – светлый».[320]320
  ЦГАОР, ф. 825, oп. 1, ед. хр. 1211, л. 5.


[Закрыть]

В Неаполь к Бакунину с письмом от Герцена и Огарева приехал Григорий Николаевич Вырубов – ученый и публицист.

28 июня 1866 года Бакунин писал Герцену: «Несколько слов твоих через В[ырубова] получил и рад был с ним познакомиться. Он, кажется, порядочный человек. Напоминает мне своею контовскою доктриною мою юность, когда я горячку порол во имя Гегеля, так же как он порет ее теперь во имя позитивизма. Но Конт перед Гегелем впереди, – напрасно только молодой друг наш возводит его на степень абсолюта».[321]321
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 273.


[Закрыть]

Герцен характеризовал Вырубова как человека чистого и доброго, но «он доктринерством съел свое сердце и к окружающему относится, как адвокат или прокурор».

В первое время знакомства Бакунин как будто не вполне доверял Вырубову, и, когда – пишет последний – являлись к нему «странные таинственные личности, он объяснял, что у него важное совещание, и просил посидеть с Тосей, которая обыкновенно была на балконе и любовалась звездами… Она тотчас же закидывала меня целым рядом вопросов: сколько вообще звезд? Есть ли на них люди и какие они? Где конец мира и как создался этот мир? – и тому подобными неразрешимыми загадками, очень интересующими людей, ничем путным не занимающихся и не имеющих никакого серьезного дела».[322]322
  Г. Н. Вырубов, Революционные воспоминания. «Вестник Европы», 1913, февраль, стр. 51–52.


[Закрыть]

Вскоре, однако, Бакунин решил, что поклонник Конта вполне подходит к тому, чтобы стать членом «Братства». Однажды он вручил ему «объемистую рукопись» (очевидно, «Революционный катехизис»), попросив держать ее содержание в строгой тайне.

«На другой же день, – пишет Вырубов, возвращая Бакунину этот странный документ, – я ему объяснил, что терпеть не могу политических конспирации… Но Бакунин не так-то легко выпускал из рук намеченную жертву.

– Вы видели, у нас есть члены-соревнователи, вовсе не обязанные вступать в какие-либо заговоры, а только помогающие словом или пером распространению наших идей. Вам надо непременно записаться в их число.

– Пожалуй, только вот эти клятвы на кинжалах очень уж мне не нравятся.

– И не нужно их! Это мы для итальянцев придумали; мы довольствуемся вашим словом. Согласны?

– При таких условиях согласен.

Он встал, торжественно провозгласил, что принимает меня в члены всемирного братства, крепко обнял и прибавил:

– Теперь, как новый брат, вы должны заплатить 20 франков.

При этом практическом финале я не мог удержаться от смеха, да и он улыбнулся своей доброй, приятной улыбкой».[323]323
  Г. Н. Вырубов, указ. соч., стр. 52.


[Закрыть]

Если Вырубов принял бакунинскую проповедь скептически, то другая представительница русских в Неаполе, княгиня Зоя Сергеевна Оболенская, отнеслась к его идеям весьма восторженно. Это была экзальтированная дама, которая, по характеристике Вырубова, «представляла собой странную и только в России возможную смесь барского самодурства и ультракрайнего радикализма».

Из этих двух качеств Бакунин видел только последнее. «Она принадлежит к редкому числу тех женщин в России, – писал он, – которые не только сердцем и умом, но также и волей, а когда нужно и делом, сочувствуют нам».[324]324
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 276–277.


[Закрыть]

Муж Зои Сергеевны был московским гражданским губернатором и, как считал Бакунин, «честным фанатиком новоправославного, демократически-государственного, поляко-поедающего направления». Оставив его в России, княгиня забрала детей и обосновалась близ Неаполя, на острове Иския. Вместе со всем своим многочисленным штатом занимала она половину большой гостиницы. Тут были разноплеменные гувернеры и гувернантки, горничные, лакеи и даже привезенный из России домашний доктор.

Но «княжеская» эта жизнь продолжалась недолго. После того как Оболенская отказалась вернуться в Россию, швейцарская полиция по требованию ее мужа отобрала у нее детей, а русские власти лишили ее довольно крупного состояния. Вскоре вышла она замуж за Валериана Мрочковского. Бывший киевский студент польского происхождения, он участвовал в польском восстании, затем жил в Париже, а в 1865 году приехал в Неаполь, где, познакомившись с Бакуниным, и вошел в его «Братство».

У княгини Оболенской собирались и другие русские, бывавшие в Неаполе. Встречался Бакунин здесь с братьями А. О. и В. О. Ковалевскими, с одним из которых, а именно Владимиром Онуфриевичем – знаменитым впоследствии ученым, познакомился еще в 1861 году в доме Герцена.

Этот чистый, искренний и глубоко порядочный человек в то время тяжело переживал клевету, опутавшую его имя. В революционной среде Петербурга и эмиграции был распущен слух о том, что он агент III отделения.

«Я просто теряюсь, когда подумаю, что достаточно одной сплетни, пущенной каким-нибудь скотом, – писал Ковалевский, – чтобы заставить подозревать человека, которого знают целые года. И знаете, какое одно из главных обвинений; зачем я не арестован, когда арестованы так многие. Этим людям, чтобы убедиться в том, что я не шпион, хотелось бы, чтоб меня выпороли в III отделении и сослали в каторжную работу, но доставить подобное доказательство я, по всей вероятности, воздержусь».[325]325
  «Литературное наследство», т. 62. П.—М., 1953, стр. 267.


[Закрыть]

Бакунин и Герцен пытались помочь Владимиру Онуфриевичу рассеять клевету. Для этого нужно было найти первоисточник слухов, что было совсем не просто. Н. И. Утин, публично обвинявший Ковалевского в доме Оболенской, отказался сообщить Бакунину источник своей информации. Тогда Бакунин ему заметил, «что обвинять громко человека в шпионстве, не называя своих источников и не приводя положительных доказательств, не благородно, не честно, а также и не совсем безопасно».[326]326
  «Письма М. А. Бакунина…», стр 275.


[Закрыть]

Но подобные аргументы не могли убедить Утина. Человек этот, впоследствии сыгравший отрицательную роль в жизни Бакунина, был слишком самолюбив и склонен к интригам.

Сын миллионера, Николай Исаакович Утин учился в Петербургском университете, принимал деятельное участие в студенческом движении. Вскоре деятельность его перешла пределы университета. Он познакомился с И. Г. Чернышевским и стал одним из организаторов «Земли и Воли» и членом ее ЦК. В мае 1863 года, после ряда провалов, опасаясь ареста, он бежал за границу. Прибыв в Лондон, Утин до начала 1864 года занимался переправкой герценовских изданий, сотрудничал в «Колоколе». Однако подобная роль не устраивала его. «Он являлся, – писал по этому поводу П. Л. Лавров, – представителем существующей уже в России революционной организации, и, привыкнув к тому влиянию, которое он имел на университетскую молодежь Петербурга, даровитый и самолюбивый молодой человек готовился не к подчиненной роли рядом со старыми эмигрантами».[327]327
  П. Л. Лавров, Народники-пропагандисты 1873–1878 гг. Л., 1925, стр. 27.


[Закрыть]

В этих условиях расхождение его с Герценом было неизбежно. Но формы разрыва бывают разные. В этом случае они были таковы, что дали Герцену основание писать потом об Утине как о «не совсем честном человеке» и называть его «самым лицемерным из наших заклятых врагов».

Из Лондона Утин направился в Брюссель, а затем в Швейцарию, где нашел кружок молодых русских эмигрантов, более импонирующих ему. Живя постоянно в Женеве, он бывал и в Неаполе и встречался с Бакуниным.

Михаил Александрович так же, впрочем, как и Огарев, проявлял значительно большую терпимость в отношениях с эмигрантской молодежью, чем Герцен. Происходило это не потому только, что его не смущали внешние манеры и часто малая эрудиция представителей нового поколения, а потому, что прежде всего его устраивал крайний радикализм их взглядов. Об этом вопросе, и в частности об отношениях с Утиным, нам придется говорить еще немало; теперь же остановимся на другом сюжете – отношении Бакунина со старыми друзьями, Герценом и Огаревым, в период жизни в Неаполе.

«Рознь в средствах, в путях, не в цели» – так формулировал Бакунин суть этих отношений. «Рознь» – была фактором постоянным, хотя форма ее и содержание также менялись с развитием деятельности и взглядов Бакунина. На этот раз Бакунин выступил против идеализации Герценом русской крестьянской общины.

Основоположник русского крестьянского социализма, Герцен считал общину тем звеном, в котором сосредоточивались элементы социалистических отношений в народной жизни.

Не отрицая роли общины в будущем социальном устройстве и в известной мере ориентируясь на нее, как на реально существующий институт, Бакунин вместе с тем видел в ней и черты консерватизма, служащие интересам самодержавного государства, видел и процесс разложения общины, которого не хотел замечать Герцен. Главное же, что возмущало Бакунина в позиции старых друзей, была в его представлении их ориентация на «мирный нереволюционный социализм». Вся линия «Колокола» не устраивала его.

Годы, наступившие после подавления польского восстания, были трудными для издателей «Колокола». Российские либералы, ловившие прежде каждое слово из Лондона, теперь, в условиях торжествующей реакции, отвернулись от того, чему поклонялись так недавно. Революционную же разночинную аудиторию «Колокол» не удовлетворял. Молодая эмиграция требовала создания вокруг «Колокола» практического центра для руководства движением, своего участия в редакции, решительного революционного тона. Герцен считал невозможным менять лицо и тон журнала. Его программа в этом смысле оставалась прежней: слово, совет, анализ, обличение, теория.

Бакунин в этом споре тяготел к тем, кто хотел революционизировать «Колокол». Говоря своим друзьям о том, что звуки их «Колокола» рождаются теперь почти в пустыне и что благовестит он не то, что следует, он предлагал им или прекратить издание, или принять иное направление и прежде всего решить, к кому обращаться. «Народ не читает, следовательно, вам действовать прямо на народ из-за границы невозможно. Вы должны руководить тех, которые положением своим призваны действовать на народ… Ищите публики новой, в молодежи, в недоученных учениках Чернышевского и Добролюбова, в Базаровых, в нигилистах – в них жизнь, в них энергия, в них честная и сильная воля».

Обращаться же к правительству или к «лысым друзьям-изменникам» бессмысленно, писать же статьи вроде 1 мая нынешнего года «из рук вон плохо».

В статье, особенно возмутившей Бакунина, Герцен осуждал покушения на Александра II.

4 апреля 1866 года Дмитрий Владимирович Каракозов у Летнего сада в Петербурге стрелял в императора. Находившийся в толпе крестьянин Комиссаров толкнул руку стрелявшего. Покушение не удалось.

«Выстрел 4 апреля был нам не по душе, – писал Герцен. – Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую брал на себя какой-то фанатик. Мы вообще терпеть не можем сюрпризов ни на именинах, ни на площадях: первые никогда не удаются, вторые почти всегда вредны. Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».

И далее: «Сумасшедший, фанатик или озлобленный человек из дворян стреляет в государя; необыкновенное присутствие духа молодого крестьянина, резкая быстрота соображения и ловкость его спасают государя».[328]328
  А. И. Герцен, Соч., т. XIX, стр. 58–59.


[Закрыть]

«Ни за что в мире я не бросил бы в Каракозова камня и не назвал бы его печатно „фанатиком или озлобленным человеком из дворян“», – отвечал Бакунин.

«Я так же, как и ты, не ожидаю ни малейшей пользы от цареубийства в России, готов даже согласиться, что оно положительно вредно, возбуждая в пользу царя временную реакцию, но не удивлюсь отнюдь, что не все разделяют это мнение и что под тягостью настоящего невыносимого, говорят, положения нашелся человек, менее философски развитый, но зато и более энергичный, чем мы, который подумал, что гордиев узел можно разрезать одним ударом. Несмотря на теоретический промах его, мы не можем отказать ему в своем уважении и должны признать его „нашим“ перед гнусной толпой лакействующих царепоклонников. В противовес сему ты в той же статье восхваляешь „необыкновенное“ присутствие духа молодого крестьянина, редкую быстроту соображения и ловкость его. Любезный Герцен, ведь это из рук вон плохо, на тебя непохоже, смешно и нелепо».[329]329
  «Письма М. А. Бакунина…», стр. 290–291.


[Закрыть]

С откровенностью друга критикуя позицию Герцена, Бакунин рассказывал и о своей деятельности, не без задней мысли противопоставить свои масштабы, свои революционные успехи пропаганде издателей «Колокола».

Рассказывая об устройстве тайного интернационального общества и пересылая его программу, он писал: «После трехгодовой трудной работы я добился положительных результатов. Есть у нас друзья в Швеции, в Норвегии, в Дании, есть в Англии, в Бельгии, во Франции, в Испании и в Италии; есть поляки, есть даже несколько русских.

Весь народ, особливо в Южной Италии, массами валит к нам, и бедность наша не в материале, а в числе образованных людей».[330]330
  Там же, стр. 279.


[Закрыть]

Здесь, конечно, явное преувеличение. Народ массами не валил, да и далеко не во всех перечисленных странах существовали члены «Братства». Их численность вообще не достигла 70 человек, то есть количества, необходимого для созыва учредительного съезда. Но дел у Бакунина, как всегда, было масса.

Прежде всего и главным образом он был поглощен усовершенствованием своей программы и пропагандой идей «Интернационального братства». Но наряду с устной пропагандой и изданием нелегальных листков «Ситуации», рассчитанных на итальянских читателей, он вел и большую литературную работу на страницах газеты «Свобода и справедливость».

Лондон. Вторая половина XIX века.

А. И. Герцен.

Н. П. Огарев.

Г. А. Вырубов.

А. Рейхель.

П. А. Бакунин, брат М. А. Бакунина.

П. А. Бакунин. Рис. Н. С. Бакуниной.

Н. С. Бакунина. Автопортрет.

Н. С. Бакунина жена П А Бакунина.

Неаполь. Вторая половина XIX века.

Флоренция Вторая половина XIX века.

Джузеппе Гарибальди.

Джузеппе Мадзини.

Цюрих. Вторая половина XIX века.

Женева. Вторая половина XIX века.

Лион. 1872 г.

М. А. Бакунин.

М. А. Бакунин с женой А. К. Бакуниной.

М. П. Сажин (Арман Росс).

3. К. Ралли.

С. Г. Нечаев.

Н. А. Герцен, дочь А. И. Герцена.

М. А. Бакунин.

Автограф письма М. А. Бакунина Набруцци. 1872 г.

М. А. Бакунин в последние годы жизни.

Следуя правилам «Революционного катехизиса», он всю свою деятельность подчинил главной задаче – служению интересам «Интернационального братства». Обещание, данное им К. Марксу о пропаганде документов и идей Международного товарищества рабочих, казалось, не беспокоило его.

Но Маркс был встревожен отсутствием известий от человека, взявшего на себя определенные обязательства.

Наконец на третье письмо Маркса Бакунин послал ответ, в котором ссылался на трудности работы в Италии при отсутствии средств, при разочарованности и скептической настроенности масс, наступившей после стольких ошибок итальянских демократов. «Только социалистическая пропаганда – последовательная, энергичная и страстная – может еще вернуть этой стране жизнь и волю.

…Мадзини сильно ошибается, если по-прежнему исходит из Италии. Англия, Франция, возможно, и Германия, но две первые бесспорно, если говорить только о Европе, а эта великолепная Северная Америка – вот настоящий интеллектуальный центр человечества, где разыграется драма. Остальные пойдут на буксире».[331]331
  «К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия». М., 1967, стр. 157–158.


[Закрыть]

Было ли это письмо искренним? Конечно, нет. Бакунин хитрил, скрывал свои взгляды и, чтобы отвлечь внимание от своей деятельности в Италии, сообщал, что «инициатива нового движения» начнется не там. Единственно, что в его действиях приносило пользу Интернационалу, была борьба против влияния Мадзини, за которой с интересом следил Маркс.

4 сентября 1867 года, пересылая Энгельсу номер итальянской газеты, он писал, что там «имеется очень удачная атака на Мадзини. Полагаю, что к этому причастен Бакунин».[332]332
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 31, стр. 288.


[Закрыть]

В середине 1867 года деятельность Бакунина в Неаполе подошла к логическому завершению. Рассчитывать на расширение состава «Интернационального братства» и в этом городе больше не приходилось. Его давно уже влекла Швейцария как центр эмиграции, и в частности русской. В сентябре чета Бакуниных перебралась в Женеву.