Текст книги "Белоснежка: Демон под кожей"

Автор книги: Наталья Масальская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Наталья Масальская
Белоснежка: Демон под кожей

I

Галерея современного искусства «Valeur» располагалась на одной из центральных улиц Парижа, не далеко от набережной Сены. Своим двухэтажным стеклянным фасадом она выходила на улицу дю Бари, а ее монументальную заднюю, так сказать, филейную часть, облюбовали уличные художники, превратив ее серые бетонные стены в произведение искусства под открытым небом. Как и в любой другой галерее, здесь витали запахи гениальности, граничащей безумием, и больших денег, ведь изобразительное искусство давно стало объектом выгодных инвестиций.

На улице пышно цвел май, слишком жаркий и слишком душный для этого времени года.

В галерее в этот обеденный час никого не было, кроме миниатюрной брюнетки, что, зажав зубами карандаш, с въедливым любопытством разглядывала картину, прислоненную к единственной пустующей здесь стене. Две красные кляксы на голубом фоне, представляли собой яркий и явно неординарный внутренний мир автора. Но, сколько бы она не силилась вникнуть в этот таинственный мир, мысль о том, что они больше напоминают ей содержимое его желудка, не покидало. Девушка поморщилась и, брезгливо отложив работу в стопку «отбракованных», поставила к стенке следующую.

Сегодня ей явно не везло на находки. Чем меньше времени оставалось до открытия выставки, тем больше нервозности приносили смотрины.

«Ну что еще?» – она с раздражением потянулась за телефоном, который настойчиво завибрировал на краю стола.

«Алло. А, это ты. Не узнала. Номер сменил?»

На другом конце провода мужской голос, пытаясь перекричать шум улицы, просил открыть ему дверь.

«Сейчас, – она быстрым шагом пересекла зал галереи, чтобы уточнить у помощницы, почему закрыты двери, и, только выйдя в вестибюль, вспомнила, что отпустила ее на обед.

Она окинула взглядом ее пустующий стол и, растеряно пожав плечами, посмотрела на мужчину, что стоял за высокой стеклянной дверью, терпеливо ожидая, когда ему откроют.

Наконец она заметила ключ, который торчал в замке и поспешила к двери.

– Сама же за ними закрывала, – оправдывалась она. – Сегодня просто дурдом какой-то. Привет, – и отошла в сторону пропуская мужчину в дверь.

Стоило ему оказаться внутри, как он тут же обхватил ее за талию, с видом знатока оглядывая безупречно сидящий на ней красный брючный костюм, выгодно подчеркивающий достоинства ее точеной фигуры.

– Я смотрю, ты готовилась? – сказал он с наигранной чувственностью в голосе.

– Иди ты, – девушка хлопнула его ладонью по груди и вывернулась из крепких объятий. – Сумочку только возьму.

Она развернулась, быстро прошла через вестибюль и скрылась за поворотом, из которого несколько минут назад появилась. Быстрый стук ее каблучков гулко разносился в тишине галереи. Молодой человек медленно направился следом.

Она знала, парень просто дурачится, но досадное сомнение снова влезло в душу: «все-таки нужно было надеть темно-синий». Весь вчерашний вечер она убила на то, чтобы решить, в чем идти на встречу, а сегодняшнее утро – на то, чтобы убедить себя в собственной правоте. Почему так сложно выбрать элементарный костюм, чтобы произвести правильное первое впечатление? Все-таки женщиной быть трудно, нужно держать в голове целую кучу разных правил, отступив от которых, ты будешь выглядеть либо слишком черствой, либо слишком распутной. Ну, где, скажите на милость, эта самая «золотая середина»? Почему у мужчин все намного проще? Надел белую рубашку и темный костюм и просто неотразим. А если рубашка еще и с запонками – вообще, прЫнц. Все-таки нужно было надеть темно-синий.

Она вернулась к заваленному холстами столу и, осторожно вытянув из-под груды картин сумочку, развернулась к медленно вошедшему в след за ней парню:

– Теперь готова.

– Все будет хорошо, ты им обязательно понравишься, – спокойно и уверенно сказал он, глядя на ее чуть раскрасневшееся от волнения лицо.

– Ты прав, – она медленно подошла к нему и взяла за руку.

Через пару минут они вышли на шумную улицу, где посторонние звуки отвлекли ее на время от беспокоящих мыслей. Она закрыла двери галереи на ключ и, перебежав в след за молодым человеком на другую сторону улицы, села в припаркованный у обочины красный BMW. В салоне было расслабляюще тихо и приятно пахло кожей.

– Как прошел день?

Парень запустил двигатель и роскошный рокот тут же наполнил ее легкие.

Глядя в боковое зеркало, он плавно выехал на дорогу.

– Бездарно, – сокрушенно ответила она. – Надеюсь, ужин пройдет лучше. Дин убьёт меня, если я не успею подготовить экспозицию, и, как назло – ничего выдающегося. Знаешь, в сложившейся ситуации сгодилось бы что-то просто стоящее, так его тоже, как ни странно, нет. Столько дерьма перелопатила аж устала.

– Что, совсем ничего? Ты же говорила, Валери что-то нарыла?

– Конечно, осталась пара-тройка не отсмотренных работ, но после сегодняшнего я сомневаюсь, что там будет что-то стоящее. То ли я теряю нюх, то ли до беспредела расширившиеся критерии оценки современного искусства впустили в отрасль откровенный шлак. Ну, все, я просто нервничаю, поэтому тарахчу, не переставая. Сейчас пройдет, – она виновато улыбнулась ему и положила ладонь поверх его руки, сжимающей рычаг переключения скоростей. – Как у тебя?

– Да, собственно, та же печенька. Редактору не нравится моя статья: «Слишком откровенно и неприкрыто, – усмехнулся он, цитируя коллегу, – Чертова толерантность. «Читатели, конечно, хотят знать правду, но не с плеча же рубить. С людями надо сейчас помягче, а на вопросы смотреть шире…», – он махнул рукой, – Все, хорош о работе.

Оставшееся время пути они болтали о ничего не значащей ерунде в преувеличено восторженной манере, пытаясь заглушить чувство тревоги перед ответственным мероприятием. Но стоило машине свернуть с главной дороги и, проехав пару сотен метров, упереться в высокие кованные ворота, как все мысли, что роились у нее в голове, в миг вылетели, оставив только страх и неуверенность сквозняком шарить внутри. В машине повисла напряженная тишина, был слышен только тихий шелест шин по дороге и мерный рокот двигателя.

Стоило водителю заглушить мотор, как она распахнула дверь и к тому времени, как ее спутник успел обогнуть машину, уже поставила свою изящную ножку на асфальт подъездной дорожки.

– Как всегда, торопишься, – сказал парень с какой-то насмешливой досадой, подавая спутнице руку, – все мои прекрасные порывы обесценила, – и засмеялся, увидев ее чересчур серьезное лицо.

Он толкнул дверцу машины, и она с глухим щелчком захлопнулась у них за спиной.

– Все еще волнуешься? – он мельком взглянул на спутницу, не спеша направлялись по широкой дорожке в сторону дома.

– Почти нет, – она тихонько выдохнула через сложенные трубочкой губы, пытаясь побороть нервозность.

– Мама замечательная, вот увидишь. И отец – тоже. Просто, как бы тебе сказать, он очень серьезный, но это никак не относится к тебе, так что, главное –не принимай на свой счет.

Она, скорее машинально кивнула, слушая его наставления. Ужасно хотелось, чтобы вся эта авантюра под названием «знакомство с родителями», поскорее уже закончилась.

Воздух наполнял аромат цветущих яблонь, в совершенно очаровательном беспорядке росших по обеим сторонам от дорожки, за которыми, наконец, показался роскошный дом. Даже не дом, а особняк в викторианском стиле. С широким крыльцом и обязательной для него огромной тенистой террасой при входе. Колонны, поддерживающие крышу террасы, и башенки под остроугольной крышей, были причудливо обвиты молодым плющом, который придавал дому дополнительный колорит. Создавалось ощущение, что был дом, и к нему постепенно пристраивались новые помещения, которые в итоге и образовали столь сложный ансамбль. Оглядывая это поистине завораживающее в своей смелости творение, созданное на тонкой грани между произведением искусства и вычурностью, она немного расслабилась и, дойдя до высоких каменных ступеней, уже вполне владела собой.

– Специально так далеко от дома меня высадил?

– Хотел, чтобы ты немного успокоилась.

Она посмотрела на молодого человека с благодарностью и взяла за руку.

Поднявшись по лестнице к массивной дубовой двери, украшенной бронзовым молоточком в виде головы льва, они на секунду остановились. Молодой человек сжал в качестве поддержки кончики ее пальцев и постучал. Буквально через минуту за дверью послышались торопливые шаги. Им открыла изящная женщина, на вид лет сорока, не больше: среднего роста с пышными светлыми волосами, мягко обрамляющими ее очаровательное лицо. Все в нем улыбалось: и красиво очерченные, чуть ассиметричные губы, и такие живые по-детски распахнутые глаза. Она отступила чуть назад, впуская долгожданных гостей в дом. Стоило им переступить порог – она заключила парня в объятия, крепко прижав к груди.

– Поль, ну наконец-то! Как я рада, – она похлопывала его по спине своей изящной ладонью.

Удовлетворив, наконец, радость от встречи, они повернулись к стоящей в стороне девушке.

– Мама, это – Милен. Милен, это – мадам Бушеми, – с натянутой улыбкой сказал Поль. Было видно, что и для него это – первый опыт.

– Ну что ты, дурачок.

Она для вида хлопнула его ладонью между лопаток и снова повернулась к девушке.

– Просто Тереза, – она протянула ей руку, и женщины обменялись легким рукопожатием.

– Мы думали, вы приедете еще вчера. Папа даже взял выходные, – заговорщически понизив голос сообщила она, – только умоляю, не выдавайте меня.

Она нарочито настойчиво посмотрела на сына, который, видимо, мог оценить масштаб подготовки семейства к этой встрече.

– Ты шутишь? – не удержался он.

На что мать приложила указательный палец к губам, безмолвно напоминая ему о своем предостережении и, снова улыбнувшись, повела всех в гостиную.

Пройдя через широкий, отделанный деревянными панелями, холл, они попали в большую очень светлую и очень уютную гостиную, выполненную в нежно голубых тонах, с ярким бирюзовым камином в центре. Всю противоположную от входа стену занимало витражное окно, занавешенное легким белым тюлем. Солнечные лучи, касаясь тончайшей ткани, растворялись в ней, заставляя светится. От чего создавалось впечатление, что над полом стелются невесомые газовые облака. В центре на мягком ковре вальяжно расположилась пара бархатных диванов с невысоким деревянным столом в центре, явно располагающих к беседе. На каминной полке, комодах, полках для книг уютные безделушки, которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящими произведениями искусства.

– Потрясающе, – вырвалось у нее.

– Да, моя дорогая, действительно – потрясающе. Несмотря на то, что мы живем в этом доме уже почти двадцать лет, я не перестаю удивляться его красоте. Его построил отец Поля. А вот, кстати, и он.

Она, церемонно вытянув перед собой руки, направилась к двери, в которую они только что вошли.

– Ну, наконец-то. Мама уже вся извелась, – раскатился по комнате низкий бархат, пустив по спине Милен холодок.

Она медленно развернулась на голос и замерла на секунду. Перед ней стоял высокий, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти, в чертовски официальном костюме. Он явно принадлежал к тому счастливому типу мужчин про которых можно было сказать, что годы шли ему на пользу. Его светлые с проседью волосы были зачесаны назад, открывая высокий, практически не тронутый морщинами лоб. Лишь одна, но довольно глубокая, залегла между широких изогнутых бровей, что выдавало в нем человека, занимающегося умственным трудом, да в уголках внимательных цепких глаз. Прямой с небольшой горбинкой нос и плотно поджатые тонкие губы делали его лицо не просто серьезным, даже строгим. Если описать то, что она увидела одним словом, это слово было бы – власть. Она едва заметно улыбнулась и подошла ближе. Поль уже тянул к ней свободную от объятий матери руку.

– Отец, это – Милен. Мила, это – мсье Бушеми.

Чуть заметная снисходительная улыбка тронула тонкие губы мужчины.

– Рад, – подчеркнуто вежливо сказал он и слегка сжал в ладони ее протянутую руку.

Его взгляд лишь на секунду задержался на лице Милен, но этого хватило, чтобы ладони ее вспотели.

– Ну, когда все в сборе, можно перейти в столовую. Луиза накрыла для вас потрясающий стол.

Тереза с Полем, обнявшись, направились в столовую, о чем-то премило болтая на ходу.

Доставшийся Миле в провожатые грозный истукан, учтиво предложил ей свою руку и повел вслед удаляющейся парочке. Его рука показалась ей жесткой, а сам он очень высоким, Мила едва доставала ему до плеча, от чего чувствовала себя совершенно беззащитной.

– Поль с матерью очень дружны, иногда мне кажется, что я здесь – приемный ребенок, – попытался пошутить он.

Она мельком взглянула на него, одарив неуклюжей смущенной улыбкой.

Вся та церемонность, которая сопровождала, казалось бы, непринужденный семейный ужин держала ее в тонусе до самого его окончания. Правда, Тереза действительно оказалась прекрасной женщиной: открытой и радушной. Она всеми силами пыталась сгладить холодность и чопорность мужа, один взгляд которого доводил Милену до нервной дрожи. Покончив, наконец, с дежурными вопросами и довольно изысканным обедом, вся компания поднялась из-за стола и направилась в гостиную, выпить по бокальчику вина в более непринужденной обстановке. Глава семейства, к огромному облегчению Милен, с ними не пошел. Сославшись на дела, он спешно уединился в своем кабинете.

Они пересели на мягкие диваны. На деревянном столике стояла бутылка белого вина и пара тарелок с сыром и фруктами. Вино приятно расслабляло, и беседа действительно пошла более непринужденно. Посыпались истории из детства и юности Поля, которых у Терезы, как у любой матери, оказалось множество. Мила делала вид, что увлечена беседой, а Поль притворно дулся каждый раз, как женщины начинали смеяться над очередным дурацким исходом его детских похождений.

– Ну хорошо, хорошо, больше не буду, – сжалилась Тереза, видя смущение сына.

Она потрепала его по светлым вихрам, которые были, определенно, ее вкладом в его хромосомный набор. Поль не был похож на отца. В нем не было ни его волчьего взгляда, заставляющего чувствовать себя не в своей тарелке. Ни неприступной линии губ, которые, казалось, могут только повелевать, вне зависимости от ситуации. Ни его текучей, властной пластики. Поль был, как мать: легким, невозмутимым и слегка сумасбродным красавчиком, который точно знал о гипнотической силе своей красоты привлекающей к нему множество мужчин и женщин, которые становились не просто друзьями, все они были его обожателями. Видимо, именно его красота так повлияла на его характер. Она позволяла ему получать все. Все, что он хотел, или просто думал, что хотел. Но она знала его лучше других. Она видела за всей этой мишурой неуверенного, надломленного юношу. Чуткого, преданного, отчаянно желающего, чтобы его просто любили. Теперь она даже знала, чьей любви он так отчаянно добивался.

– Вы, наверное, устали с дороги. Провожу вас в ваши комнаты.

Тереза поставила на стол пустой бокал и, поднявшись с дивана, направилась к выходу. Поль и Милен последовали за ней.

– Ваши комнаты? – в полголоса спросила Мила, чуть нахмурив брови, когда они оказались в знакомом, отделанном деревянными панелями, холле.

– Да. Мой отец, как ты уже, наверное, поняла, очень строгих взглядов. Он считает недопустимым, если под крышей его дома находится не женатая пара, занимающая одну кровать.

– Даже так. Черт возьми, я целую неделю переживала, что мне придется спать с тобой в одной постели, – нарочито осуждающе ответила Милен и покосилась на идущего рядом с ней Поля.

– Вот только избавь меня от своего сарказма, – Поль, наградил ее своей коронной снисходительной улыбкой и снова уставился в спину идущей впереди матери.

Они поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в длинном полутемном коридоре.

– Он в курсе, что ты уже не девственник? – продолжала язвить Милен, пряча улыбку, что предательски дергала за уголки губ.

– Вряд ли, – с абсолютно каменным лицом ответил Поль, даже не посмотрев на нее.

Дойдя до очередной двери, Тереза повернулась в полкорпуса к отставшим Милен и Полю:

– Твоя комната, Милен.

Она налегла на витую бронзовую ручку и открыла дверь. Причудливый красноватый свет, создаваемый шелковыми абажурами настольных ламп, тут же поблек под напором ворвавшегося из открытой двери солнца. Милен осторожно прошла мимо пропускающей ее вперед Терезы.

Дом удивлял ее на каждом шагу. В нем было много света и воздуха. Довольно яркие цвета интерьеров, множество деталей отделки. Все это не вязалось с тем чопорным господином, которого ей обозначили, как главного архитектора этого грандиозного творения.

– Она потрясающая, как и весь ваш дом, Тереза! – Милен с интересом оглядывала обстановку, проводя кончиками пальцев по всем поверхностям, что встречались на ее пути.

– Этот стол, он просто восхитительный. Я ошибусь, если скажу, что это – Людовик пятнадцатый?

– Не ошибетесь, моя дорогая, – с гордостью ответила она, – все вещи в этом доме, за некоторым исключением, подлинные. Отец Поля – коллекционер, он собирал их много лет, поэтому дом выглядит так восхитительно.

– Действительно. Такое смелое смешение стилей, я бы даже сказала, что он играет на грани фола. С такой тонкостью и мастерством он обходит все, что могло бы сделать это великолепное пространство просто кичем. Поразительно.

– Милен очень любит архитектуру, – пояснил Поль, между делом.

– Но как? Признаться честно, он не производит впечатление тонкого знатока искусства. Я бы сказала, что он работает в министерстве.

– А он и работает в министерстве. Он – заместитель министра, —сыронизировал Поль.

– Теперь я совершенно растеряна.

* * *

– Не спишь? – в дверь просунулась белобрысая шевелюра Поля.

Не дожидаясь разрешения войти, он быстро прикрыл за собой дверь и, в несколько шагов преодолев расстояние до массивной кровати, залез под одеяло.

– Ну, как впечатления? – спросил он, устраивая свою вихрастую голову Миле на колени, вместо только что лежавшей на них книги.

– Сложно сказать, но Тереза мне очень понравилась. Ты прав – она замечательная. Что касается твоего отца, думаю, я ему не понравилась, но, судя по тому, что ты рассказывал о нем – это просто моя паранойя, – она усмехнулась, запустив пальцы в его мягкие кудри.

– Ты права, это просто паранойя. Поверь мне, каждый раз, приезжая домой, я начинаю думать, что тоже ему не нравлюсь, – он совершенно непринужденно улыбнулся, глядя на нее. – У каждого свои тараканы, а у него их – тьма тьмущая. Как, интересно, можно так жить, постоянно контролируя себя. Я не помню, чтобы даже в детстве он во что-то играл со мной. Ну, знаешь, там в баскетбол, футбол, в прятки, на крайняк. А, в шахматы играл, да, еще он постоянно гонял меня по географии. Вот ты, к примеру, знаешь столицу Папуа – Новой Гвинеи? – он чуть помедлил, давая ей шанс удивить его, – Что, нет? Порт – Морсби. Ну, вот, теперь и ты в курсе, – он с какой-то странной злобной усмешкой посмотрел на нее, словно ждал упрека.

– И что в этом плохого? – она внимательно, без тени насмешки смотрела на него. – Или тебе обидно, что вместо футбола он гонял тебя по географии? Знаешь, Поль, каждый человек проявляет любовь и заботу по-своему. Значит, он именно так понимал слово воспитание. Твоя претензия была бы обоснованной, если бы ты сказал мне, что вообще не видел его дома, как я своего, – она непринужденно вскинула брови, как бы заранее обесценивая то, что он еще мог ей возразить. – Слушай, а ничего, что мы останемся здесь на две недели? – спросила Мила, меняя тему разговора. – Мы не стесним твоих родителей?

По лицу Поля расползлась кривая злорадная ухмылка:

– Струсила?

– Не дождешься. Просто здесь все так чисто, чинно, с моей-то любовью к хаосу, – она попыталась завуалировать проскользнувшую в голосе неуверенность под личиной вежливого участия, но Поль уже почуял слабину и, перевернувшись набок и подперев голову рукой, он вцепился вопросительным взглядом в ее смущенную физиономию.

– И не нужно на меня так смотреть, я просто плохо знаю твоих родителей, вот и все, – начала Мила уверенно, не оставляя Полю шансов задеть ее.

На что он лишь криво усмехнулся, оставшись при своем.

– Расслабься, в этом доме еще никто не смог продержаться больше трех дней. Но мать мне неделю мозги промывала, чтобы мы провели отпуск здесь, так что – крепись. Я ей обещал. Да и вообще, он, как хороший отец, помаячит здесь пару деньков и, как обычно, смоется в какую-нибудь деловую командировку. А мама, она классная. С ней весело.

– Она в курсе? – серьезно спросила Милен, внимательно глядя на друга.

Судя по тому, как Поль засуетился, выпутывая ноги из одеяла, в котором за время их разговора уже успел свить гнездо, обсуждать эту тему он не собирался. Настаивать она не стала.

– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.

Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.

– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.

* * *

Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.

«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц, – она усмехнулась.

Видя всю эту чопорность, ей трудно было представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо его чопорность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело просто в защите личного пространства.

«Что, интересно, он за всем этим прячет»? – эта мысль, определенно, возбуждала.

Он – контроль и власть, как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он обычно бывает прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.

«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша»

Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу, которая норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.

«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».

Мила встала с кровати, накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.

Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.

В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид. Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой довольно просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник, окинула быстрым взглядом предлагаемые кулинарные изыски. С ужина остался цыпленок и немного овощей. Но кто станет есть эту гадость ночью. Ночь для чего-нибудь более запретного. Протянув руку, Милен взяла банку арахисового масла. Довольная своим приобретением, она уселась за тот край стола, который располагался ближе к окну, из которого струился лунный свет, разливаясь по деревянной столешнице и ее открытым коленям белесой лужей. Зачерпнув достаточно ароматной пасты, чтобы чувствовать себя до безобразия неприличной, она отправила ложку в рот. Не успела Мила насладится вопиющим нарушением правил чопорных хозяев, как в коридоре послышались тихие шаги.

Мистер Бушеми вошел в кухню и остановился на пороге, в изумлении глядя на открывшуюся картину. Видимо, он забыл о посторонних в доме и теперь быстро пытался вернуть себе самообладание.

– Доброй ночи. Тоже не спится? – обратился он к Милене, которая застыла с ложкой во рту.

Он подошел к столу, на котором стоял кувшин с водой и налил полный стакан.

– Да, видимо, новое место, – ответила она ему в спину.

Милен старалась выглядеть непринужденно, но открывающийся вид на его крепкие икры явно начинал будоражить сознание.

– Бывает.

Он сделал глоток и, опершись свободной рукой о край стола, развернулся к ней в пол-оборота: – Решили подкрепиться?

– Надеюсь я не нарушила какой-нибудь суровый закон, принятый в этом доме? – не без ехидства спросила Мила, вспомнив свои постельные размышления.

– Ну что вы. В этом доме никто не ел по ночам, до этого дня. Но обещаю подумать над этим, – саркастическая ухмылка дернула уголки его тонких губ, – особенно, принимая во внимание, что наше общение нацелено на долгосрочную перспективу.

После его слов захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в ту степь, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.

– У вас очень красивый дом, мсье Бушеми.

– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, когда заметил ее недоуменный взгляд.

– И что же именно вы слышали?

– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он с вызовом посмотрел на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?

– Ну, что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.

– В другом? В чем же, позвольте узнать?

– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.

– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?

Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил его на мгновение задуматься, он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.

– Мы все двуличны, доктор. Все мы носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.

– Почему ночь? – звук его голоса тягучий и мягкий будто усиливал его обаяние, урча волнующим басом у нее в груди.

– Вы никогда не задумывались, что ночь – она, как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее Боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны. Открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них нет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.

– Или страхи, – добавил он.

– По сути, это одно и тоже. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.

– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.

А, может быть, это была совсем другая жажда, что прогнала его из постели, заставив бродить по дому?

– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.

Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.

– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, от чего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.

– После двенадцати, я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.

Его глаза цвета хорошего выдержанного виски, блестели в полумраке кухни, и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство: волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.

– Я думаю, вы недооцениваете себя. Вы далеко не тыква. Спокойной ночи, – сказал он после небольшой паузы, прервав, наконец, этот странный плен, и поставил на стол почти полный стакан.

Едва заметная улыбка мазнула по его лицу и тут же испарилась. Он вышел из кухни, оставив ее наедине с размышлениями на тему доминирования и подчинения, и других свойствах мужского баритона в полутьме.

II

На следующий день с самого утра зарядил дождь. На время затихая, он выпускал из плена черных туч солнце, которое, пользуясь свободой, истово разливало свет на все, до чего дотягивались его золотые лучи. Не смотря на эту упрямую борьбу света и тьмы за окном, день прошел весело и даже интересно. Тереза, как боевая подруга заместителя министра и, по совместительству, главный организатор быта всего семейства, знала кучу способов развлечься, не выходя из дома. Глава этой славной ячейки общества появился только за обедом, после которого снова уединился на своей половине, несмотря на то, что, по словам Терезы, у него был выходной.

Когда за окном начали сгущаться сумерки, противостояние погодных стихий приняло новый оборот: разгоняя тучи, и неистово теребя верхушки деревьев, на улице свирепствовал ветер. Милена, сославшись на головную боль, вызванную переменами погоды, попрощалась с Терезой и Полем и отправилась спать пораньше.

Вернувшись в комнату, она сняла с себя одежду, небрежно бросив ее на очередного Людовика, и направилась в душ. Теплая вода, мягко льющаяся сверху, ласкала ее изящное тело, стекала по длинным темным волосам, смывая с лица очередную маску, которая уже отыграла свою роль и больше была ей не нужна. Разомлев, Милен прикрыла глаза, подставляя лицо под упругие струи. Вместе с ее маской вода уносила все тяготы дня (если, конечно, пара шестерок, навешанных ей Терезой, можно было назвать тяготами. Ей, определенно, не везло в карты, что увеличивало шансы на удачу в любви). В памяти всплыли воспоминания о встрече на кухне. Его черные глаза, разливающие желание по ее едва прикрытому телу, бархат голоса…

«Черт возьми, это – твой будущий свекр, прекрати немедленно», – злилась Мила, не в силах справится с разыгравшимся воображением.

Она выключила воду, тщательно вытерлась белым махровым полотенцем и, накинув халат, вышла в комнату.

Подойдя к окну, она облокотилась о широкий подоконник и уставилась в его черный непроницаемый квадрат. Постояв так минут пять, и, наконец, остыв после душа, она посушила волосы феном и легла в кровать, взяв с прикроватной тумбочки книгу, что накануне одолжила в хозяйской библиотеке.