Текст книги "Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель"

Автор книги: Наталья Туманова

Соавторы: Арсений Рутько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Луиза подошла.

– Простите. Вы Мари Ферре?

– Да-а-а, – недоуменно протянула девушка. – А вы?..

– Я… – Луиза смутилась и почувствовала, что краснеет. – Видите ли… Я знаю вашего брата по монмартрским клубам, встречала в библиотеке Святой Женевьевы. Мы одинаково думаем обо всем… И вот… я хотела…

– Понимаю, понимаю! – Мари улыбнулась Луизе так открыто и доверчиво, словно они были знакомы всю жизнь. – Он мне говорил о вас… Вы Луиза Мишель?

– Да!

Они разговорились и сразу же подружились. Луизе, конечно, не хотелось обнаруживать перед Мари подлинных своих чувств. Для нее привязанность к Теофилю была одновременно и женской, и как бы материнской, – все же она, к несчастью, была старше его на пятнадцать лет! А Мари… Ей казалось естественным, что все женщины Парижа влюблены в ее прекрасного брата. Мари рассказывала о своей семье, о матери и об отце, Лоране Ферре, о Теофиле. О мелочах, из которых в итоге складывается облик человека. Луиза от души посмеялась над детскими прозвищами Теофиля – Маршал Нос, Полишинель, Безносый, Маркиз Карабас.

А потом Мари заговорила о Рауле Риго, и по тому, как вспыхнули ее щеки, как зазвенел голос, Луиза поняла: Мари влюблена в Рауля без ума.

– Они сейчас в одной камере, мадемуазель Луиза, и они и не думают унывать, вы увидите! Они похожи, как братья, оба неистовые, оба готовы на смерть, лишь бы утвердилась справедливость. Я слабая, Луиза, я просто женщина, но я бесконечно предана им. Вы посмотрели бы, что начинается в кафе «Ренессанс» или в «Спящем коте», когда появляется Рауль! О-ля-ля! Всё дыбом!

В ответ Луиза рассказала о себе, о дедушке Шарле, о школе, о своих крамольных проделках.

Так, беседуя, они прохаживались вдоль тюремной стены больше часа, – допуск на свидание непонятно задерживался.

– Поверьте мне, Луиза, это неспроста, – вполголоса сказала Мари. – Правда, я не удивлюсь ничему, что произойдет в Сент-Пелажи, поскольку там – вместе Теофиль и Рауль!

Как раз в эту минуту к воротам подкатил фиакр, я из него вылез начальник тюрьмы мосье Терро, дородный мужчина с бородкой и усами под императора, и с ним два важных тюремных чина. Беспокойно оглядев гудящую у стен толпу, они скрылись за калиткой, прорезанной в полотнище ворот.

Через полчаса посетителей впустили. Комната свиданий, разгороженная железными решетками, менаду которыми расхаживали тюремные надзиратели, произвела на Луизу удручающее впечатление. Низкие потолки, бессолнечно, пятна плесени на стенах.

Но тягостное ощущение прошло, как только Луиза увидела Теофиля. Ей думалось – увидит изможденного, подавленного тоской узника, а Теофиль смеялся, словно виделись они не через две решетки, а где-нибудь в «Спящем коте» или «Старом дубе».

Рядом с Ферре, постукивая пальцем по табакерке, покачивался с пяток на носки Рауль Риго, тоже в пенсне, в неизменных желтых перчатках, с широкой, старившей его каштановой бородой. Он попал в Сент-Пелажи раньше Ферре, но они очутились в одной камере, где помещались и известные всему Парижу бланкисты – Тридон, Дюваль и Фортен.

Широкая улыбка Теофиля выражала признательность Луизе за приход в «живую могилу», а Риго приветствовал ее своим характерным жизнерадостным возгласом:

– Ау! Абу! Гражданка Луиза! Не желаете ли понюхать табачку? Я здесь всем предлагаю! От таких понюшек цепным псам империи здорово чихается!

Старший из тюремщиков, наблюдавших за свиданием, постучал увесистым ключом по пруту решетки:

– Заключенный Риго! Еще одна выходка – и вы будете водворены в камеру! Понятно?

С язвительной вежливостью Риго поклонился, протягивая тюремщику через прутья решетки открытую табакерку. Луиза укоризненно покачала головой: вы и тут неисправимы, Рауль!

Риго принялся болтать с Мари, а Луиза, немного смущенная, разговаривала с Теофилем, – всегда бледный, он стал еще бледнее.

Меж тем на столе в коридоре тюремные стражи разворачивали кульки и корзинки с передачами, резали на куски булки: не запечено ли в них оружие или ножовки, коими можно перепилить прутья решетки. Но в передачах Мари и Луизы не оказалось ничего запретного, и через несколько минут Теофиль взглядом поблагодарил Луизу за сигары. А неугомонный Рауль снова принялся за свои ядовитые шуточки, сунул в рот булочку и закричал с набитым ртом:

– Гражданка Луиза! Мари! Эти подонки империи надеются уморить нас голодом! Но это им не удастся! Скоро все полетит вверх тормашками! Да здравствует Республика!

Возглас Риго подхватили, десятки голосов скандировали:

– Да здра-вству-ет ре-во-люция! Гиль-оти-на для жирных! Долой Баденге!

Несмотря на поднявшийся шум, Луиза слышала: крик подхватили в камерах, раздался звон разбиваемых стекол.

В коридор между решетками вбежал дежурный по тюрьме, закричал во весь голос:

– Свидание окончено! Всех вон!

Теофиль и Рауль, держась руками за прутья, хохотали и радовались, словно мальчишки, которым удалось как следует напроказить. Тюремщики тащили и толкали заключенных к двери. Напоследок оттуда донесся крик Риго:

– Мари! Гражданка Луиза! Вайян прав: короли и императоры нужны лишь затем, чтобы народ отрубал им головы!

Конца фразы Луиза не расслышала, но она помнила знаменитую фразу Эдуарда Вайяна[6]6
  Эдуард Мари Вайян – деятель французского социалистического движения.


[Закрыть], – ее любил повторять Ферре.

Во дворе их торопили, гнали к воротам; здесь кроме тюремщиков оказалось около сотни бретонских мобилей[7]7
  Мобили – наемные войска, набирались главным образом в Бретани, отсюда – бретонские мобили.


[Закрыть]. Их успели привести из казарм, угадывая назревающий бунт.

А тюрьма действительно бунтовала.

Сверкая, брызгали на камень двора осколки стекла, из-за решеток окон высовывались сжатые кулаки, кто-то размахивал красным шарфом. И вся тюрьма скандировала так, что было, наверно, слышно на правом берегу:

– Да здравствует Республика! Гильотину для Баденге!

Мари и Луизу вытолкали за ворота, но они еще с полчаса стояли возле тюрьмы, слушая доносившиеся из-за стен крики. Видимо, надзиратели и мобили волокли и карцеры и избивали заключенных, которые продолжали бушевать.

О, как хотелось Луизе оказаться там, с какой радостью она дралась бы с тюремщиками рядом с Теофилем! Но Мари увела ее от ворот, втащила на империал омнибуса.

– Успокойтесь, дорогая! – уговаривала она. – Будьте благоразумны!

– А они? Они благоразумны?! – возражала Луиза. – Они жертвуют собой, а мы, значит, слабее их? Да?!

Мари увезла Луизу к себе, познакомила с родителями, с младшим братом, а потом провела в мансарду, в крошечную комнатушку с одним окном, смотревшим на ступенчатое поле крыш, на лес законченных дымовых труб.

Как и в комнате Луизы, в мансарде Мари – нагромождение книг. На одной из стен – портрет Теофиля: стоит подбоченясь и смеется, блестя стеклами пенсне. Дующий сбоку ветер лохматит черные волосы.

Но были в комнате Мари вещи, удивившие Луизу, – груды разноцветных клубков шерсти, вязальные спицы, пяльцы в углу. Мари перехватила взгляд Луизы.

– Нужно же зарабатывать, дорогая! Переглянулись и засмеялись, сами не зная чему, наверно, от радости, что так нечаянно нашли друг друга.

Мари сварила на спиртовке кофе и, сдвинув к середине стола книги, они, не торопясь, пили обжигающий, пахнущий дальними странами напиток и говорили без конца. О чем? О ком? Да конечно же все о них, об узниках Сент-Пелажи. Мари достала фотографию, вырезанную из какого-то журнала, – Рауль в студенческой каскетке и куртке, ярко освещенный солнцем, сидит на ступеньках Пантеона и с иронической усмешкой наблюдает скошенным глазом за чем-то, что не попало в объектив.

– О-ля-ля, Луизетта! Ты не знаешь, как его величают друзья! – засмеялась Мари, легко переходя на «ты». – Большой Гаврош! Да, да! В нем столько мальчишеского, озорного. И в то же время на редкость умен и язвителен, – не приведи господь попасть на язычок. Окончил Бонапартовский лицей, Версальский коллеж, бакалавр. В шестьдесят пятом, совсем мальчишкой, ездил в Льеж на международный студенческий конгресс, это о чем-то говорит?! Работал в бланкистском «Кандиде». О! А отец – бонапартистская сволочь! Рауль насмерть поссорился с ним, бросил дом. Из Сорбонны выставили за революционные взгляды. Живет журналистикой, дает уроки высшей математики: знает ее как бог!.. О-ля-ля! Я убеждена – вы подружитесь.

– Они ровесники с Теофилем?

– Да! Но по тюремному опыту Рауль постарше, впервые попал за решетку два года назад. Ему в полиции тогда заявили: вы, Рауль Риго, член тайного преступного общества, вам грозит смертная казнь! А он только смеялся им в лицо! Но улик оказалось маловато, выпустили. Освободившись, он шутил: «Не повезло, черт побери! Не познакомили меня с казематами Мазаса! Ну да, говорит, время мое не ушло, успею!» А как на суде себя держал! «Не нужно мне ваше снисхождение, господа неправедные судьи! Когда мы придем к власти, вы не получите снисхождения, не ждите!» Вот какой!

Луиза слушала с интересом, но с большей бы радостью узнала что-нибудь новое о Теофиле, – перед главами стояло бледное лицо, каким видела его час назад.

И Мари спохватилась:

– Что это я все о себе да о Рауле?! – Встала, взяла Луизу за руку. – Пойдем!

Луиза не спросила куда. Вышли на крошечную лестничную площадку. Там, напротив двери в каморку Мари, оказалась вторая дверь, раньше, в полутьме, Луиза и не заметила ее.

– Здесь жил Тео, – пояснила Мари, распахивая дверь.

– Жил? – удивилась Луиза. – А разве теперь?..

– Да! Три года назад, когда за ним началась слежка, снял комнатушку в Латинском квартале.

– Почему же? – снова удивилась Луиза.

– Ну как не понимаешь?! Не хочет ставить под удар родных. В случае… ну, в очень серьезном случае она арестовывают и отца с матерью, стариков, дескать, все вместе, все отвечаете! Забегает изредка глянуть на мать, на отца. И опять неделями нет.

Стоя на пороге, Луиза молча оглядывала жилище Теофиля. Книги занимали два шкафа во всю стену, стопками громоздились на столе, на подоконниках и прямо на полу. На столе тоже книги, газеты и журналы, листы бумаги, исписанные крупным почерком. Но – ни мусора, ни пылинки.

– Я убираю здесь каждый день, – будто угадав мысли Луизы, пояснила Мари. – Я ведь люблю Тео! И так за него боюсь! Порой мне снятся ужасные сны! Будто его ловят жандармы, хотят убить. И я просыпаюсь от боли в сердце… Ну, проходи же!

Луиза прошла к столу, склонилась над исписанным листом, прочитала:

«Жермэн-Касс на суде сказал: «Не трогайте топора, господин прокурор! Это тяжелое орудие, ваша рука слаба, а наше дерево кряжисто!» И мне пришли на память слова, прочитанные недавно в одной русской книге: «В топоры! В топоры!..» И я подумал: великий Бланки прав – лишь силой оружия, лишь топорами…»

Луиза посмотрела корешки книг. «Париж в декабре 1851 года» Тено, «Философия нищеты» Прудона и «Нищета философии» Маркса, томик Бодлера «Цветы зла» с посвящением Теофилю Готье.

Ей вспомнился суд над книжкой Бодлера вскоре после ее приезда в Париж, вспомнилось худое, болезненное лицо поэта, его саркастические усмешки в ответ на злобные выкрики судьи. Что ж, процесс над книгой только способствовал ее успеху, но несчастный Шарль умер нищим, с парализованной памятью в одной из дешевых больничек Парижа.

– Хочешь побыть здесь? – спросила Мари. – Я скоро вернусь.

Луиза осталась одна. Подошла к окну, где стояло обитое красным плюшем кресло, – видимо, Теофиль любил читать, сидя здесь. На подоконнике лежала «История десяти лет» Луи Блана и стояла пустая пепельница.

Луиза опустилась в кресло, задумалась, глядя в окно. За горбами красных черепичных и сизо-свинцовых крыш вонзались в небо шпили соборов, блестел купол Дворца Инвалидов. По зимнему небу неслись разорванные ветром облака, солнце даже не угадывалось за ними.

Она не знала, сколько времени просидела так. Кончался серый зимний день, в углу комнаты сгущалась тьма.

Неслышно вошла Мари, чиркнула спичкой, зажгла газовый рожок у двери.

– Ну, погрустила немножко? Вот и хорошо. Надеюсь, все обойдется. Хотя… откровенно говоря, Луиза, я боюсь, что нашим сорванцам нынешний бунт не пройдет даром…

И Мари оказалась права: ей и Луизе пришлось лишних два месяца носить в Сент-Пелажи передачи, – Теофилю и Риго суд прибавил к прежним срокам по два месяца.

И лишь весной, когда на платанах и каштанах набухали и лопались почки, Луиза и Мари встречали у ворот тюрьмы сначала Теофиля, а через две недели – уже вместе с Теофилем – Рауля.

– Ну вот, наконец-то мы можем отправиться в «Ренессанс»! – вскричал Риго. – Надеюсь, кто-нибудь из вас одолжит мне десяток франков? Я стосковался в тюремной пещере по бокалу доброго перно!

Он был неисправим, этот задира и весельчак, будущий прокурор Коммуны, которому шел тогда двадцать третий год!

В «Ренессансе», как только Риго появился на пороге, почти все бывшие там повскакали с мест.

– Риго! Рауль! Пропащая душа! Узник темницы Иф! Принялись сдвигать столики, кто-то уже тащил от стойки винные бутылки. Хозяин «Ренессанса», толстощекий и краснолицый, с нафабренными усами, следил за суматохой с довольной усмешкой. Ну, раз в кафе появился мосье Риго, значит, оно пустовать не будет. Правда, прибавится не только франков в кассе, прибавится и беспокойства: чаще будет заглядывать полиция, чаще станут дежурить за столиками шпики. О, с мосье Риго шутки плохи! Ну вот, кажется, угадал, начинается!..

Да, Рауль Риго, только что севший за стол, вдруг отодвинул бокал и, озорно подмигнув, доставая на ходу табакерку, направился в полутемный угол кафе, где два субъекта скучали за кружкой пива. Наметанный взгляд Риго сразу приметил филеров – у него на них было особенное чутье, – недаром сам Бланки как-то заметил: «У Риго определенное призвание, он рожден, чтобы стать префектом полиции!»

Иронически усмехаясь, постукивая пальцем но табакерке, Риго подошел к сидевшим в углу.

– О! Бонжур! Как изволит поживать полицейский комиссар по надзору за молодежью, ваш обожаемый начальник мосье Лагранж? Не угодно ли понюшку? Угощайтесь, пожалуйста!

Мари шепнула Луизе:

– Ой, боюсь, Луизетта, недолго нашим сорванцам разгуливать на свободе! Видишь, что выделывает?!

Луиза кивнула, а стоявшие у столов в ожидании Риго скандировали хором:

– Шпи-ков вон! На-воз Им-пе-рии во-о-о-он!

Один из субъектов в углу пытался защищаться:

– Уверяю вас, вы ошибаетесь, мосье Рауль Шорж Адольф Риго!

Обернувшись к друзьям, Риго расхохотался.

– Вы слышали?! Ищейки Лагранжа полностью вызубрили мое имя! Сие делает честь мне и их способностям, не правда ли? Какая завидная лакейская прилежность! О, вы, мосье, не даром получаете сребреники комиссара Лагранжа!

Смущенно бормоча, не допив пива, шпики под хохот и улюлюканье зала ретировались через боковую дверь.

Когда Риго вернулся к компании, один из студентов, расплескивая вино, поднял над головой бокал.

– Мадемуазель и месье! Предлагаю тост за Робеспьера грядущей революции!

Тост подхватили, но Риго протестующе вскинул руку.

– Э, нет! Я не желаю быть похожим на Неподкупного! Своим «Верховным Существом», своей «новой религией» он унижал саму идею революции! Нет! Уж если говорить о преемственности, я желал бы быть похожим на Эбера или на Клоотца![8]8
  Клоотц и Эбер – деятели времен Великой французской революции, левые якобинцы.


[Закрыть] И не только жить, как они, а и умереть так же мужественно, как сумели они в ошейнике гильотины!

Сидя рядом с Теофилем, Луиза искоса поглядывала на него и радовалась: на впалых и серых после тюрьмы щеках появились пятна румянца, ярче стал блеск антрацитовых глаз. «Да, – думала она, – в будущих боях Тео-филь и Риго пойдут впереди других, – я буду счастлива идти плечом к плечу с ними».

Домой вернулась за полночь, долго ворочалась в постели, думала о Теофиле, о предстоящей жестокой борьбе. Почувствовав, что уснуть не удастся, встала, села к столу и при свете свечи записала:

Империя в агонии старается упиться кровью;

Она еще царит в своих покоях,

На пороге которых кучами лежат трупы,

Но в воздухе уже победно звучит «Марсельеза»,

И солнце встает в красном тумане…

И еще быстрее завертелось колесо ее жизни. Утром и днем – занятия в школе; милые, доверчивые лица монмартрских девчушек, за чью судьбу она считала себя в ответе, кому старалась передать свое отношение к миру, презрение и ненависть к насилию и стяжательству, готовность к борьбе и к жертве, если жертва окажется необходимой.

«Как прекрасно, – часто думала она, – что мы с мадемуазель Пулен ко всему относимся одинаково, и какая страшная беда, что доктора не в состоянии хотя бы замедлить течение ее болезни». Высокая температура, лихорадочный блеск глаз, пылающие щеки – все свидетельствовало о близости трагического исхода. А сама Пулен, с ее кроткой самоотверженностью, лишь улыбалась в ответ на сетования. «Ах, дорогая Луиза, – говорила она. – Не надрывайте из-за меня себе сердце. Я рада: рядом с вами мне удалось кое-что сделать на этой грешной и не особенно уютной земле!»

Но занятия в классах, где Луиза преподавала естествознание, историю и литературу, были для нее только прелюдией того часа, когда, наскоро проглотив немудреный обед, она с головой окуналась в кипящий страстями водоворот, каким и представлялся ей и каким на самом деле был в то предгрозовое время Париж.

Да, город был похож на вулкан накануне извержения! В организованных Варленом дешевых кооперативных столовых «Marmite»[9]9
  «Мармит» – котел, большая миска (фр.).


[Закрыть], в кафе и трактирах произносились такие речи, каких парижане не слышали с июня сорок восьмого. Любимцы рабочих предместий – Флуранс и Делеклюз, Варлен и Ферре, Лефрансе и Риго выступали повсюду, разоблачая преступления Империи. Возвращаясь домой, Луиза писала в своем дневнике:

«Гнев, накоплявшийся в течение двадцати лет, прорывается неудержимо. Мысль освобождается; книги, проникавшие во Францию лишь контрабандой, издаются в Париже. Испуганная Империя надела маску «либеральной», но никто этой демагогии не верит… Париж все больше освобождается от Бонапарта. Крылья усатого орла отяжелели, налились свинцом. Революция зовет под красные знамена всех, кто молод, умен и горяч».

Сердце Луизы в те дни согревало не только сознание, что опа служит делу освобождения. В ее душе навсегда поселились дорогие ей люди – Тео и Мари Ферре.

– Что с тобой, дочка? – радостно удивлялась Марианна. – Ты прямо расцвела!

– Ах, мама! – смущенно отмахивалась Луиза. – Я чувствую близкое дыхание революции!

– Только ли? – не унималась мать.

– Оставь, мамочка! Ты мешаешь мне сосредоточиться!

Наступили летние каникулы. В последний день ученицы явились с букетиками фиалок – старшеклассницы прощались со школой навсегда, остальные – до осени. Бедняжка Пулен не могла удержать слез: «А я, вероятно, и не увижу вас больше, разве летом добрый случай столкнет на улочке родного Монмартра. Счастливой и светлой вам жизни, девочки!»

Наконец-то Луиза почувствовала себя по-настоящему свободной. Если бы не болезнь Пулен, она считала бы, что вполне счастлива.

После полудня, как было накануне условлено, в одном из кафе на бульваре Сен-Дени она встретилась с Теофилем. Укрывшись за кадкой с пальмой в безлюдном уголке и обложившись газетами, он торопливо писал, ядовито посмеиваясь в бороду.

– А, Луиза! Рад видеть!

Она уселась напротив, гарсон принес кофе, и Луиза не спеша пила, любуясь нервными сильными руками Теофиля. Он вскинул на нее взгляд.

– Извините! Сейчас кончаю…

Да, ей все нравилось в этом человеке: его аналитический, пронзительный ум, порывистая страстность, принципиальность, его глаза, руки, голос. Искоса поглядывая на свое отражение в зеркале напротив, Луиза вздохнула: вот когда ей особенно хотелось быть красивой и молодой… Моложе хотя бы на десять лет!

Когда Теофиль закончил статью, они отправились в Латинский квартал, где их должны были ждать Риго и Мари.

День был удивительно прозрачный, цвели белые и розовые свечи каштанов, по-весеннему нежно зеленела листва, щетинились неподстриженной травой газоны, немолчно звенели птицы.

Риго и Мари они нашли в кабачке у Пантеона. Рауль – оживленный, сияющий. Желтые перчатки – на стопке журналов.

– Ну как? Отпечатали? – спросил Ферре, присаживаясь к столику.

– Вот! – Рауль с торжеством придвинул журналы Теофилю. – Любуйтесь, гражданин Ферре!

Швырнув на соседний стул шляпу, Теофиль перелистывал странички, а Риго смотрел на него с победоносной улыбкой. Но вот Ферре вскочил, обхватил Рауля за плечи, и они так расхохотались, что многие в кафе оглянулись.

– В чем дело? – спросила Луиза, обиженная тем, что Большие Гавроши не посвятили ее в очередную проделку. – Что, Мари?

Девушка потянула Луизу за рукав, усаживая рядом, дала один из номеров журнала. Это издание Луиза видела впервые: «Природа», научно-популярный ежемесячник для юношества. Номер первый.

– Не понимаю…

– Читай вот здесь. Читай вслух, Луизетта! И Луиза принялась читать:

– «Дорогие читатели, мы начинаем очерками по естественной истории. И конечно, прежде всего – орел, которого называют «царем птиц». Орел – животное хищное, он – грабитель, вор, подл и жесток. Он питается мясом других, более слабых, животных и птиц и даже забирается в чужие гнезда и пожирает яйца. Он часто набрасывается на баранов, сдирает с них шкуру и устилает ею собственное логово. Он не останавливается перед любой жестокостью, лишь бы удовлетворить свои непомерные аппетиты. – Луиза почувствовала, как кровь прихлынула к лицу. На мгновение вскинув глаза, увидела, что сидевшие за соседними столиками внимательно слушают, и продолжала читать, повысив голос: – В конце концов, естественники, может быть, были правы, дав ему титул «царя», ибо большинство монархов, подобно орлу, питаются кровью своих подданных, как, впрочем, и их достоянием, с таким трудом добытым…»

Конечно, любой мальчишка понял бы… Здорово! Вот молодцы!

А Ферре и Риго хохотали, хлопая друг друга по плечам, выкрикивая между приступами смеха:

– Жерана-то нашего посадили? Да? – спрашивал Теофиль. – Плакали наши двадцать франков, Рауль?!

– Посадили! Плакали! – вторил Риго.

– Да объясните же! – уже всерьез рассердилась Луиза. – И почему вы все скрываете от меня? Разве я вам не друг?!

В ее голосе отчетливо прозвучали обида и горечь. Ферре присел рядом и, сняв пенсне, смотрел извиняющимся взглядом.

– Простите, Луиза! Мы никому ничего не говорили, так как не были уверены, что игру удастся довести до конца. И Мари узнала лишь сегодня, по выходе номера. Правда, сестра?

Мари кивнула в ответ. А Рауль, наполняя бокалы дешевым мартини, посерьезнев, принялся рассказывать:

– Так вот, гражданки! Две недели назад ваш покорный слуга отправился в министерство внутренних дел, к мосье Пинару, и с самым невинным видом испросил разрешения издавать сей научный журнал. Внес полагающийся залог и получил разрешительный штемпель. И вот перед вами первый номер высоконаучного и популярного издания! – Он не смог выдержать серьезного тона и рассмеялся. – Не правда ли, вы кое-что почерпнули из его публикаций? А?

– Но ведь за подобные проделки вас снова отправят за решетку! – с упреком заметила Луиза, с грустью глядя на Теофиля. – Вы же лезете в петлю!

– Э-э, нет, гражданка Луиза! – вскричал Риго. – Мы – битые, мы – ученые! Мы не зря кончали академию Пелажи! Я вам сейчас поясню… Затеяв издание сего полезного журнала, мы с гражданином Теофилем Ферре отправились на Центральный рынок, отыскали там самого несчастного и голодного забулдыгу, приодели его, сняли ему на три дня комнату в отеле, и за двадцать франков он стал нашим жераном, то есть лицом, отвечающим перед законом за содержание статей журнала. Так что не нам, а ему обеспечены казенные харчи в Пелажи!.. И не испепеляйте меня взором, гражданка Луиза, он не в претензии! Во всяком случае, ночлег и похлебка ему на три месяца обеспечены!

– Но ведь вага крамольный журнал немедленно прикроют! – заметила Мари.

– Конечно! – весело согласился Риго. – И все же разок-то мы стукнули по кровавой морде!

– А номер не конфискуют?

– Пока докопаются до сути, тираж будет распродан!

– А дальше? – грустно спросила Луиза. Ей было обидно, что из-за маленькой статейки ее друзья рискуют свободой.

На сей раз расхохотался Ферре, вытаскивая из бокового кармана испятнанную штемпелями и печатями бумагу.

– А вот, милостивые государыни, разрешение на издание журнала «Наука для всех». На сей раз на имя Теофиля Шарля Ферре. Вот так!

– Ну и ну! – покачала головой Луиза. – Светлые и отпаянные у вас головы, месье Большие Гавроши!

Риго поморщился. В разговоре со своими он признавал единственное обращение: «гражданин» и «гражданка», а «мадам» и «мосье» звучали в его устах площадной бранью. Но сейчас он не сделал Луизе замечания, молча взял со столика неизменные желтые перчатки.

– А теперь, дорогие, не теряя времени, отправимся в «Ренессанс»! Мы должны познакомить с новым изданием наших друзей!

Луиза вполголоса сказала Ферре:

– А не блошиные ли это укусы, Тео? Рискуете же вы страшно!

– Э, ничто не убивает вернее, чем смех! А разве вы не рискуете, дорогая, когда в школе вместо молитвы поете «Марсельезу»? Без риска нет борьбы, Луиза!

То был шумный, веселый день! По дороге в «Ренессанс» и в самом кафе Риго раздавал журнал направо и налево. Все читали и ликовали: ненавистная Империя получила еще одну оплеуху. Конечно, о дальнейшем издании журнала не могло быть и речи. Шпики и полицейские сновали от киоска к киоску, конфискуя оставшиеся экземпляры, и тащили их во двор префектуры, где пылал костер. Такой стиль расправы с крамольными изданиями утвердился с мая шестьдесят восьмого года, когда впервые был сожжен номер рошфоровского «Фонаря».

Тогда Луиза случайно оказалась свидетельницей этого аутодафе и сейчас, с тревогой поглядывая на Теофиля, вспоминала, что Рошфору, спасаясь от тюрьмы, пришлось бежать в Брюссель, где он живет под покровительством другого изгнанника империи, Виктора Гюго.

– Меня обижает, что они не позволяют нам участвовать в их работе! – с горечью пожаловалась Луиза Мари, сидя за столиком в «Ренессансе». – Ведь и мы можем что-то делать!

– О-ля-ля! – беспечно рассмеялась Мари. – Наши мальчики слишком хорошо знают, как живется в Сент-Пелажи, и стараются отдалить наше знакомство с «Бастилией Второй империи».

– Но это же обидно!

– Не торопись, Луизетта! И Сент-Пелажи, и Мазас, и Сен-Лазар у нас впереди! Мы еще узнаем, что это такое. Мальчики берегут нас, значит – любят. И давай утешимся этим.

– Грош цена любви, основанной на жалости! – возмутилась Луиза. – Я хочу сражаться наравне с ними!

– О-ля-ля, как ты нетерпелива, Луиза! Будут еще в нашей жизни и сражения, и тюрьмы!

Посидев в кафе, они отправились бродить по букинистическим лавочкам. Потом отдыхали на набережной. Сена неспешно несла сизые, отливающие платиной воды, отражая дворцы и мосты, зелень каштанов и готику соборов. Когда Луиза собралась идти домой – ее тревожило состояние Пулен, – Риго остановил ее.

– А у вас нет желания, гражданка Луиза, посмотреть вечером веселое представление? Смею заверить, получите больше удовольствия, нежели на водевилях Скриба и Сарду.

– А что именно?

– Пока это наш с Мари секрет, – со смехом ответил Рауль. – Но чтобы заинтриговать вас, я приподниму уголок занавеса. Вам известна фамилия Дельво?

Луиза задумалась, припоминая.

– Дельво?.. Судья исправительной полиции?

– Он самый! – кивнул Риго. – Вначале сей гнусный тип служил рядовым шпиком, позже стал следователем исправительной полиции, а потом за особые заслуги на него напялили судейскую тогу. Именно эта темная личность отправила меня и Теофиля в Пелажи. Он же судил Варлена и Рошфора и многих наших! За ним накопилась изрядная задолженность… Так вот, сегодня вечером ему, возможно, придется расплачиваться по векселям… Хотите присутствовать?

– Конечно!

– Тогда извольте, гражданка Луиза, в десять часов вечера посетить кафе «Кумир» на бульваре Капущгаок. Надеюсь, наша затея удастся и вы получите возможность кое-что лицезреть… Больше сейчас ничего не скажу…

Луиза решила пойти, но не удержалась от упрека Мари: как она может заводить от нее секреты?

– Ну, ее сердись, Луизетта! – Мари обняла ее, поцеловала в щеку. – В «Кумире» не подходи ко мне, сделай вид, что мы незнакомы! В этом – фокус! Обещаешь?

Луиза обиженно пожала плечами.

Со слов Теофиля она знала, что Рауль по выходе из Сент-Пелажи возобновил слежку за полицейскими и судейскими чиновниками Империи, изучал их повадки, склонности, пороки, ядовито и хлестко высмеивал их в своих фельетонах Ему отвечали ненавистью, угрозами, подсылали наемных головорезов. Но Риго всегда ходил с пистолетом, и застать его врасплох оказалось не так-то просто. А в ответ на упреки Мари и друзей он отмахивался, хохоча: «О, кому суждено быть повешенным, тот не утонет!» Он не пропускал ни одного политического процесса, его ежедневно можно было встретить во Дворце юстиции, где он позволял себе по адресу имперского судилища довольно рискованные шуточки и замечания. Но пока ему все сходило с рук.

В назначенный час Луиза сидела в одном из укромных уголков «Кумира», наблюдая за шумной компанией, – в ней она сразу угадала судью Дельво. Она и раньше слышала о похождениях этого выпивохи и сладострастника, но видела его впервые. Обрюзгший толстяк с узенькими щелочками заплывших глаз, самодовольный и бесцеремонный, он произвел на Луизу отталкивающее впечатление.

Дельво и его компаньоны пили много и шумно, перебрасывались игральными картами, щипали официанток, запросто шутили с владельцем «Кумира», – чувствовалось, что они здесь завсегдатаи.

Вскоре к Луизе присоединился Теофиль, они теперь часто проводили вечера вместе. В белоснежной рубашке с расстегнутым воротом он показался Луизе очень молодым. Если бы не черная разбойничья борода, выглядел бы совсем юным!

А вскоре появилась и Мари. Луиза успела заметить, что Рауль проводил девушку до дверей «Кумира», но сам не вошел.

– Что за маскарад, Тео?! – возмутилась Луиза, с неприязнью рассматривая кричащий наряд Мари. Обычно одетая строго и скромно, Мари была не похожа на себя! Красная шляпка, вульгарный красный ридикюль, насурмленные брови, подкрашенные губы – ну прямо девица с площади Пигаль! Отвратительно!

Теофиль положил теплую ладонь на руку Луизы.

– Не сердитесь, Луиза! И не думайте о ней плохо, – шепнул он. – Толстобрюхий должен клюнуть на такую приманку.

С вызывающим видом Мари уселась за свободный столик неподалеку от компании Дельво, попросила бутылку лимонада. Перекинув ногу на ногу, жеманно щурясь, смотрела по сторонам. Минут через пять судья швырнул карты на стол.

– О, друзья! Я пас, выхожу из игры! Не мешает запяться и более приятным делом! – И с откровенным призывом улыбнулся Мари, широким жестом приглашая за свой стол.

Мари отказалась, тогда порядком хмельной Дельво сам перебрался за столик Мари, повелительно постучал монетой по мрамору стола. И сейчас же перед Мари появилась бутылка шампанского в мельхиоровом ведерке со льдом, ваза с апельсинами, коробка шоколада.