Текст книги "Ничего для себя. Повесть о Луизе Мишель"

Автор книги: Наталья Туманова

Соавторы: Арсений Рутько
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

– Падает! Рушится! – тысячами голосов загремела площадь.

От тяжеленного удара ухнула и вздрогнула земля. Металлическая облицовка с рельефным изображением победных сражений «маленького капрала» лопнула, и каменная туша колонны развалилась на глыбы, желтая пыль облаком поднялась над ними. А у бронзового идола, свалившегося с вершины, при ударе отскочила и откатилась к тротуару увенчанная лавровым венком голова. Отломилась и рука, державшая крылатую статую Победы.

Бронзовая голова, кивая надменным профилем, подкатилась к ногам Курбе и его друзей.

– Одно из знаменитых творений бездарного Огюста Дюмона! – прорычал Курбе, пнув обломок статуи носком башмака. – Лишь тем и занимался, дурак, что наряжал в римские тоги великих разбойников! Я предлагал демонтировать эту помпезную махину и установить ее в центре эспланады Дворца Инвалидов, тогда наполеоновские вояки, может, уразумели бы, благодаря кому заработали свои деревянные ноги!

Луиза оглянулась в сторону ветеранов, оттуда доносились сдавленные рыдания.

– Пойдемте, мадемуазель Мишель, здесь больше нечего делать. Не будем же мы подбирать на память бронзовый и каменный мусор!

Прямо с площади Луиза забежала к Мари. Девушке стало лучше, но слабость, вызванная неделями болезни, приковала ее к постели. Луиза рассказала о свержении колонны, о том, что в ответ на ультиматум Тьера Коммуна решила снести его особняк на площади Святого Георгия. Решено также разрушить и искупительную часовню Людовика Шестнадцатого.

А Версаль готовился к решающему штурму Парижа. Ежедневно из немецкого плена возвращались полки, а то и целые дивизии; новыми добровольцами пополнялись отряды бретонских мобилей; из соседних департаментов стягивались полицейские силы. По выражению одного журналиста, «городок так набит солдатней, что некуда плюнуть!».

Но кое-кто из членов Коммуны продолжал наивно верить, что Тьер и его банда не решатся начать междоусобную гражданскую войну перед лицом внешнего врага, оккупировавшего больше трети страны и стоявшего под стенами столицы. В Версале устраивали роскошные балы и пышные парады, празднуя взятие фортов Исси и Вапв, а в самих фортах велись спешные работы: пушки, недавно защищавшие Париж, теперь нацелились на город. В фортах устанавливали привезенные с побережья дальнобойные морские орудия.

На следующий день после свержения колонны взлетел на воздух патронный завод на улице Рапп. Риго утверждал, что взрыв – дело версальских агентов, и, хотя доказательств тому не нашли, никто не сомневался, что прокурор Коммуны прав.

С разрешения Делеклюза, гражданского делегата по военным делам, Луиза не вернулась в 61-й батальон, стоявший после падения форта Вапв в форте Монруж, попросилась в легион, сражавшийся под началом Домбровского. Этот польский революционер, приговоренный в России к смертной казни за участие в восстании шестьдесят третьего года, руководил обороной западных окраин Парижа, а его друг Валерий Врублевский, тоже русский смертник, оборонял юг.

«Да, в Нейи, кажется, жарко! – думала Луиза, пробираясь по перегороженным баррикадами и изрытым снарядами улицам. Канонада гремела по всему фронту. – Здесь я не буду чувствовать себя в мышеловке».

Она вздрагивала от негодования, вспоминая рассказ о зверском надругательстве версальцев над попавшей к ним в плен санитаркой федератов, о ее мученической гибели. О, как Луиза согласна с Теофилем: за смерть каждого пленного нужно расстреливать трех заложников, этих кровных врагов Коммуны – буржуа, попов и шпионов. «Вчера, – говорил Тео, – на заседании Коммуны опять до крика спорили о декрете пятого апреля. Но противники расстрела заложников твердят одно: «У Коммуны должны быть чистые руки! Мы не можем проливать кровь невинных, ведь заложники сами-то не проливали крови!» – «А монастырь Пикпюс забыли?! – крикнул Риго. – А Нотр-Дам-де-Виктуар? Это пострашнее, чем просто убийства!»

Да, в Нейи шел бой. Развороченные мостовые, пылающие гигантскими кострами дома. Горел и тот дом, откуда в январе прошлого года провожали в последний путь Виктора Нуара, А на баррикаде неподалеку Луиза с радостью увидела старых друзей: Аню Жаклар и Елизавету Дмитриеву, эти русские женщины тоже сражались с карабинами в руках. Над баррикадой трепетало простреленное во многих местах красное знамя.

Женщины расцеловались, – они не виделись с третьего апреля! Луизу забросали вопросами – как Мари? Тео? Рауль? – но у Луизы был срочный пакет Домбровскому.

– Где генерал?! Я сейчас же вернусь! Где штаб?! Хотя, погодите, должна же я подстрелить хотя бы одного мерзавца!

Приладив карабин между булыжниками баррикады, Луиза старательно прицелилась в смутно различимую сквозь дым пожара фигуру. Отдача выстрела привычно толкнула плечо, и одновременно тот, в кого целилась, судорожно выпрямился, взмахнул рукой и, роняя шаспо, опрокинулся навзничь.

– Есть! Отправился в преисподнюю! – Спрыгнув с камня, Луиза выхватила из кармана карандаш и с силой черкнула по прикладу карабина.

– Ого! – в один голос воскликнули Аня и Дмитриева, взглянув на ее отметки. – Вы изрядно потрудились, Луизетта!

– О, эти негодяи запомнят Луизу Мишель! Так где же Домбровский?

Ей объяснили:

– Главная штаб-квартира генерала – на Вандомской площади, а полевой штаб – в замке Ла-Мюэтт. Но сейчас он совещается с командирами батальонов здесь, в Нейи, в кирпичном двухэтажном особняке.

Луиза побежала туда, поднялась на второй этаж. Все окна в здании были выбиты взрывной волной.

У Домбровского шло совещание. Над разостланным на столе планом Парижа склонились головы в офицерских кепи, поблескивало серебро нашивок и галунов. Шарль Жаклар тоже оказался здесь – командовал 158-м батальоном. Он первый заметил появившуюся на пороге Луизу. Не удержался от удивленно-радостного восклицания, и, словно по команде, все столпившиеся у стола повернулись к двери.

– Это Красная дева Монмартра, генерал! – сказал Жаклар, шагая навстречу Луизе. – Она же – мадемуазель Мишель!

Луиза прошла к столу, протянула пакет:

– От гражданина Делеклюза, генерал!

Домбровский вскрыл пакет, пробежал глазами короткую записку. Пока читал, Луиза отошла к Жаклару, он с радостной и нежной силой пожал ей руку.

– Где пропадали, Луиза?

– Защищала форты Исси, Ванв, Монруж. Теперь попросилась к вам, – вероятно, именно здесь предстоят самые жестокие бои.

Оглянувшись, встретилась взглядом с генералом, тот смотрел с пристальным вниманием.

– Вы правы, мадемуазель Мишель! Именно здесь! – Он постучал костяшками пальцев по очертаниям кварталов Нейи на плане Парижа. – Здесь! – И быстро оглядел командиров. – Совещание окончено! По местам, граждане! И помните, мы должны быть готовы к штурму! Нам обещают три резервных батальона. В случае крайней нужды пришлю подкрепление. Все!

Командиры разошлись, в кабинете остались только штабные офицеры, адъютанты и Жаклар, разговаривавший с Луизой.

Она снова поймала пристальный взгляд Домбровского.

– Вы что-то очень худы, Красная дева! – сказал он полушутя-полусерьезно. – Вы сегодня ели?

Луиза почувствовала, что краснеет.

– Не помню. Кажется, нет.

– Я так и полагал! Валериан! – Домбровский повернулся к светловолосому, синеглазому адъютанту. – У нас найдется чем накормить Красную деву?

– Конечно, генерал. Есть конина, хлеб, рыба.

Вероятно, лицо Луизы выражало удивление: в Париже было трудно с продуктами. Домбровский хмуро пояснил:

– Я конфисковал в ресторанах и магазинах подчиненных мне округов все излишки! Не могу же я допустить, чтобы мои гвардейцы падали у баррикад в голодные обмороки! Пусть осудит меня, кто посмеет!

Адъютант генерала принес из соседней комнаты тарелку с мясом и хлебом, поставил на столик посреди комнаты, подальше от окон, за которыми гремели выстрелы и клубился дым.

– Побегу! – сказал Луизе Жаклар. – Дела.

– Я следом за вами – на баррикаду.

– Да, оставайся в батальоне! У меня уже десятка три таких героинь! Будешь воевать рядом с Аней. – Он в сам не заметил, как перешел в разговоре с Луизой на «ты».

Жаклар ушел, а Домбровский жестом пригласил Луизу к столику.

– Прошу! – И с укором добавил: – Валериан! А стакан вина! Или, может быть, мадемуазель…

– О, с радостью! Это так подкрепляет! Появился и стакан вина.

– Да! – спохватился генерал. – Я не познакомил вас! Мой не только адъютант, но и друг Валериан Потапенко.

Пожимая руку молодому человеку, Луиза с удивлением отметила: «И этот русский. Видно, Россия – такой же пороховой революционный погреб, как моя Франция!»

Она с аппетитом не то завтракала, не то обедала и исподтишка наблюдала за Домбровским. Присев к столу, он писал донесение Делеклюзу, не обращая внимания на орудийный гром, на близкие разрывы снарядов, на щелканье пуль за окном. Но вот он встал.

– Валериан! Донесение отправить. А мне – коня! Объеду баррикады, через час – в Ла-Мюэтт. – И улыбнулся Луизе: – Подкрепились?

– Благодарю, генерал. – Она тоже встала. – С вашего разрешения, генерал, я поступаю в батальон Жаклара.

– Привет и братство! Мы еще увидимся, Красная дева!

Ей почудилось, что в обращении к ней – Красная дева! – звучит дружеская, благожелательная ирония, но, может быть, она и ошибалась.

Весь день между позициями Версаля и баррикадами Нейи шла артиллерийская и ружейная перестрелка, но потерь у федератов почти не было.

К вечеру на баррикаде появилась Андре Лео. «Социаль» требовалась статья о положении на фронтах, особенно на участке Домбровского, и Андре пешком пробиралась от баррикады к баррикаде. Генерала в полевой штабе она не застала, и ей пришлось удовлетвориться рассказом Луизы о разговоре с ним.

– Он полагает, что со дня на день следует ожидать штурма, – заключила Луиза свой коротенький репортаж. – И отметь в статье: версальцы непрерывно стреляют разрывными пулями и ядрами, начиненными керосином. Видишь, половина Нейи в огне.

Перед тем как уйти, Андре передала Луизе билет на концерт в Тюильри на воскресенье двадцать первого мая.

– Вырвись обязательно, Луизетта! – горячо советовала она. – В Тюильри прошли в мае три концерта – успех грандиозный, неописуемый! Весь сбор – в пользу раненых и их семей. Двадцать первого будут петь Агар из «Комеди Франсез», Розали Борда и Морио, они ведут себя на редкость мужественно, хотя реакционные парижские и версальские газеты грозят им страшными карами за помощь Коммуне. Посмотри, как ответила им Агар.

Андре Лео достала газетную вырезку. Известная всему миру певица напечатала открытое письмо Версалю: «Отправиться к Кайенну я готова, жду только новых подлостей с вашей стороны. Заверяю, что из-за угроз я не перестану содействовать всем, кто страждет. Для меня важно, что они в нужде и нищете!»

– Значит, верит в нашу победу! – заключила Луиза,

– Каждая честная душа верит в нее! – откликнулась Лео.

Они расстались, договорившись отыскать друг друга в воскресенье во дворце Тюильри. Луиза усмехнулась:

– Если к тому времени не начнется штурм! Тогда у нас здесь будет такой концерт, о-ля-ля, как говорит Мари!

К вечеру перестрелка затихла, и Луиза, Мари и Дмитриева, сменившись с поста, отправились в крошечное кафе перекусить. Домбровский запретил на подвластной ему территории продажу вина, и теперь по вечерам и в моменты затишья в кафе было почти пусто. Неподалеку догорал деревянный дом, отсветы пламени плясали на стеклах окон.

Луизе давно хотелось поближе познакомиться с Елизаветой Дмитриевой. Ее имя врезалось Луизе в память, когда она дней десять назад прочитала манифест Центрального комитета «Союза женщин для защиты Парижа и помощи раненым», – под этим манифестом рядом с подписями Лемель и Лефевр стояла и подпись Дмитриевой. Конечно, если бы Луиза не сражалась на передовой, она принимала бы участие в работе комитета. Слова манифеста она запомнила, он начинался так:

«Во имя социальной революции, во имя завоевания прав на работу, равенство, справедливость «Союз женщин для защиты Парижа и помощи раненым» всеми силами протестует против позорной прокламации к гражданкам, расклеенной позавчера и исходящей от аноним-вой группы реакционеров. В прокламации сказано, что парижские женщины взывают к великодушию Версаля и просят мира. Нет, не мира, а войны без пощады требуют работницы Парижа. Ныне примирение равносильно измене!..»

Женщины заказали себе по скудной порции осадной еды и уселись у окна. И Луиза принялась расспрашивать Дмитриеву о ее прошлом, о жизни в России.

– О, для характеристики нравов моего милейшего отечества, Луиза, расскажу я вам всего один эпизод.

Мой отец был закоренелым крепостником, с крестьянами обращался жестоко, за малейшую провинность порол плетьми и розгами, травил собаками и медведями. Не удивляйтесь, это вполне в духе матушки-Руси. И доведенные до отчаяния мужики – а случилось это еще при крепостном праве – решили его убить, ворвались в дом с вилами и топорами. Мать моя была из той же, из крестьянской, среды. При жизни первой жены отца она много лет прослужила в доме горничной, служанкой. В то время, о котором я рассказываю, она ходила беременная мной. Когда мужики ворвались, она принялась умолять крестьян, чтобы пощадили отца, – он, дескать, больше не будет таким жестоким. А мужики любили и уважали мою мать, называли ее своим ангелом-хранителем: она всегда за всех заступалась. И занесенные топоры опустились. «Ради тебя только, Наталья, мы не убьем его, но будь он проклят!» Вот после того случая отец наконец и обвенчался со своей спасительницей, то есть с моей матерью. А вскоре появилась на божий свет и я, ваша покорная слуга… – Дмитриева натужно, с какой-то даже мукой улыбнулась, – убедительный пример для характеристики нравов, не правда ли?

– Да кем он был, чем занимался?! – спросила поражённая Луиза. – Это же дикость!

– А был он помещиком, дворянином и военным, вышел в отставку в чине майора гусарского, царской лейб-гвардии полка.

Луиза с горечью подумала: а ведь чем-то схожа судьба матери Елизаветы с судьбой Марианны Мишель. Хотела спросить, как же Елизавете удалось вырваться из России, но на баррикаде загрохотал взрыв, раздались крики. Кинув хозяйке кафе несколько монеток, женщины заторопились на свои посты: может быть, начинается штурм!

Но нет, версальцы, видимо, еще не были готовы к решительному наступлению, на сей раз они ограничились двумя десятками выпущенных по Нейи снарядов. Правда, им удалось подбить один из бронепоездов, курсировавших по окружной дороге и прикрывавших баррикады огнем своих пушек.

На следующий день версальские орудия, стоявшие в Булонском лесу, били в основном по воротам Ла-Мюэтт, Отей, Сен-Клу, Пуэн-дю-Жур и Исси, и этот факт как бы подтверждал, что они готовятся к штурму: пробивают бреши для прорыва.

Пользуясь добрым отношением Домбровского, Луиза не раз забегала в штаб: узнать и передать товарищам по баррикаде последние новости. В штабе с нетерпением ждали подкрепления от Военной комиссии Коммуны и Центрального комитета Национальной гвардии, но там непонятно медлили.

Используя утреннюю передышку в перестрелке, Луиза заглянула в штаб на рассвете в воскресенье, в тот день, когда в Тюильри должен был состояться концерт. Что скрывать, ей чрезвычайно хотелось побывать там, с детства любила музыку, а теперь слышала только оглушительный грохот канонад.

Временами ее нестерпимо тянуло послушать музыку, поиграть самой, хотя бы прикоснуться пальцами к клавишам! И однажды не выдержала, как-то ночью забралась в полуразрушенную протестантскую церковь, села к органу и начала играть. Но через пять минут перед вей появился разгневанный офицер. «Как? – изумленно закричал он. – Я спешил сюда расстрелять предателя, который сигнализирует врагам! А это – вы?!»

Домбровский казался мрачен, щеки ввалились, глаза покраснели. Он что-то писал на официальном бланке, молча взглянул на Луизу, показал на стул. Дописав, устало откинулся на спинку кресла, вытянул ноги в тяжелых, запыленных сапогах.

– Пришли узнать новости, мадемуазель Мишель?

– Да, генерал. Если, конечно, они есть.

Он секунду подумал, с силой потер ладонью лоб и, махнув рукой, придвинул ей исписанный лист.

– Читайте. Я не вправе делать секрета из нашего положения.

Это было очередное донесение Делеклюзу: «Несмотря на все мои усилия помешать им, неприятельские траншеи все приближаются. Часть крепостной стены от Пуэн-дю-Жур до Отей никем не охраняется, так как посылаемые туда батальоны тотчас же возвращаются в полном расстройстве… Неприятель усиливает осадные работы у ворот Сен-Клу, в 100 метрах от вала… Штурм города неминуем. Я получил 30 мортир, но у меня нет ни людей для их обслуживания, ни снарядов! В моем распоряжении не более 4 тысяч человек в Ла-Мюэтт, 200 в Нейи и столько же в Аньере и Сент-Уэно. Мне недостает артиллеристов и саперов. Положение требует усиления крепостных работ, которые одни могли бы отсрочить катастрофу…»

Луиза испытующе посмотрела на Домбровского: неужели он допускает, что Париж может быть побежден? Генерал без слов понял тревожный взгляд и отрицательно покачал головой:

– О нет, мадемуазель Мишель, я не допускаю мысли об этом. Но я хочу, чтобы в Комитете общественного спасения и Центральном комитете гвардии знали серьезность положения и помогли нам.

Луиза смущенно теребила в руках билет в Тюильри.

– Сейчас относительно спокойно, – нерешительно начала она. – Как полагаете, генерал: не могла бы я отлучиться на три-четыре часа? – И она положила билет перед Домбровским.

Он прочитал билет, посмотрел с грустной задумчивостью.

– Ах, с какой радостью я отправился бы с вами, мадемуазель! Но мой долг – оставаться с моими солдатами.

– Вы полагаете, штурм возможен сегодня? Он неопределенно пожал плечами:

– Сие знает один господь бог, которого, кстати говоря, нет. Они коварны, господа тьеры и фавры, и нельзя забывать, что за их спиной стоят такие зубры, как Бисмарк и Мольтке… Но есть правило, мадемуазель: штурму предшествует яростная артиллерийская подготовка. Ее нет, слышите?.. Так что… Желаю вам отдохнуть от музыки пушек и митральез! – И, вставая, он протянул через стол худую руку с длинными пальцами музыканта.

Отвечая на пожатие генерала, Луиза вспомнила сентябрь прошлого года. Тогда на собраниях граждан Лиона, восставших вслед за Парижем против Баденге, было предложено: просить Домбровского командовать только что созданным франко-польским партизанским легионом. Домбровский принял предложение, но не смог выбраться из Парижа: при попытке перейти линию фронта его задержал французский аванпост, обвинив в шпионаже в пользу Пруссии. С трудом добившись освобождения, он сделал еще одну попытку, но снова угодил в тюрьму. И наверно, просидел бы там долго, но на имя Гамбетты поступила депеша Гарибальди: «Гражданин! Мне нужен Ярослав Домбровский, живущий в Париже, на улице Вавэн, 52. Если сможете отправить его ко мне на воздушном шаре, я буду весьма признателен. Преданный вам Джузеппе Гарибальди». Эта депеша и освободила Домбровского, но выехать из Парижа ни на воздушном шаре, ни другим путем он не смог. Так сама судьба определила ему стать одним из защитников Парижской Коммуны.

Луиза, еще ощущая ладонью теплоту пожатия Домбровского, набралась смелости:

– Простите, генерал! За что вас так любят в Национальной гвардии?

Он помедлил с ответом, улыбнулся с оттенком торжества.

– А видимо, потому, мадемуазель, что я всегда готов разделить с любым солдатом и кусок хлеба, и смерть.

На секунду задумался, глядя на Луизу невидящим взглядом.

– Вспомнился капитан Тирар! Увидел, что в меня целится убийца, заслонил собой и получил пулю в грудь… А теперь, извините, дела!.. – Повернулся к адъютантам Потапенко и Рожаловскому. – Поехали! Надо побывать на бывшей Вандомской, как-никак я – комендант укреплении Парижа.

Луиза понимала нервозность и мрачность Домбровского. Вчера стало известно, что версальцы пытались его подкупить: за полтора миллиона франков ему предлагалось открыть западные ворота города. Домбровский тут предложил Коммуне: давайте, я впущу в город версальцев, а затем запру ворота и перебью их! Но для этого мне необходимо двадцать тысяч солдат. Коммуна согласилась с Домбровским, но провести его предложение в жизнь не пришлось: не успели собрать силы. Это обстоятельство могло угнетать генерала.

Убедившись, что попытка подкупить Домбровского провалилась, Тьер подсылал к нему убийц, но генерал был всегда окружен верными людьми, ни одно покушение не удалось.

Уходя от генерала, Луиза вспоминала слова Тьера: «Градом снарядов или градом золота, но мы задушим Париж!»

Зная об успехе предыдущих концертов в Тюильри, Луиза пришла во дворец задолго до начала. Но, несмотря на ранний час, театральный зал оказался полон.

В Тюильри Луиза побывала уже два раза: четвертого сентября, когда весть о седанской катастрофе подняла Париж на дыбы, и в незабываемый, пьянящий день провозглашения Коммуны. Но сегодня ее заново, словно видела впервые, ошеломила сказочная роскошь дворцовых анфилад и галерей, азиатская щедрость позолоты и инкрустаций, льдистое сверкание хрусталя, узоры цветного паркета, на который жалко ступать ногой в пропыленном годильоте. А ведь кто-то повседневно жил здесь, и для кого-то эта несказанная роскошь была будничной.

Толпа, наполнявшая залы и галереи, обрадовала Луизу. При империи в залах парижских театров она видела лишь сытую, чванливую и надменную публику – ненавистный для нее «высший свет». А сейчас во дворце собрались пролетарии Парижа и его национальные гвардейцы. Хотя было бы странно повстречать в эти дай на концерте промышленных и финансовых тузов Франции или прославленных великосветской прессой красавиц: более двухсот тысяч буржуа и чиновников империи сбежало под защиту версальских батарей.

Первой из знакомых, кого Луиза встретила в концертном зале, оказалась Андре Лео. Стоя в проходе между рядами заполненных кресел, она разговаривала с членом Коммуны Эдуардом Вайяном, – Луиза знала его по случайным встречам. Врач и инженер, а ныне глава Комиссии просвещения, человек с ясным, пытливым умом.

Поздоровавшись, Луиза остановилась возле, поглядывая по сторонам, надеясь отыскать Теофиля. Ей не хватало общения с ним, тепла его руки, звучания его то возмущенного, то иронического голоса, его взгляда. Краем уха слушала, что говорил Вайян.

– Конечно! При Империи цена билета равнялась стоимости месяца жизни целой семьи литейщика или бронзовщика, а ныне она по карману рядовому рабочему! Театры должны быть доступны всем, дорогая Лео, а не только кучке снобов.

– Безусловно! – согласилась Андре.

– Надеюсь, наш великий изгнанник включен в репертуар? – вмешалась Луиза.

– Ну как же! «Шимназ» уже репетирует «Эрнани» Гюго. Кстати, «Жимназ» – единственный театр, который продолжает при Коммуне работать без перебое». «Гранд-Опера» и «Комеди Франсез» саботировали, пока мы не убрали прежнее руководство. То, видите ли, у них нет денег, то актеров, то музыкантов. Восьмого числа мы выгнали одного из самых злостных саботажников, директора «Гранд-Опера», этого упитанного лакея буржуазии, Эмиля Перрена. Театром стал руководить молодой певец Эжен Гарнье. И что же? Дело идет!

Вайян продолжал излагать театральную политику Коммуны, но Луиза не слушала: от центрального входа пробирался, раздвигая локтями стоявших в проходе, Теофиль Ферре. Стеклышки пенсне поблескивали, галстук сбился на сторону, лицо изнурено, словно не спал ночь.

За плечом Ферре курчавилась каштановая шевелюра и поблескивало второе пенсне: Рауль Риго, непреклонный прокурор Коммуны, гроза ее явных и тайных недругов. Неизменные желтые перчатки и табакерка.

– Привет и братство, гражданка Луиза! Пять минут передышки в огненном смерче?!

– Чуть побольше, Рауль! – улыбнулась Луиза и повернулась к Ферре: – Как Мари, Тео?

Тот безнадежно махнул рукой.

– Лежит! Спасибо Раулю – не дает ей пасть духом.

– О, как я виновата перед ней!

– Пустое! Скоро снова будем заседать в «Спящем коте» или в «Мадриде», только отобьемся от версальской сволочи!

Луиза осторожно прикоснулась к его руке:

– Неужели правда, что в распоряжении Тьера около ста двадцати тысяч? – спросила Луиза.

– К сожалению, да! Корпус Дуэ, корпуса Ладмиро, Кленшана, Винуа! Они подвезли под стены Парижа сотни морских и осадных орудий, осыпают крепостной вал и баррикады зажигательными, газовыми и бомбами Oрсини. Я читаю у Делеклюза ежедневные сводки. Потоплена одна из наших канонерок, а остальные отогнаны к мосту Согласия, откуда они бессильны нанести противнику чувствительный удар. Все не так хорошо, Луиза, как хотелось бы. Но думаю, унывать рано!

Подошел Эжен Варлен, – Луиза не видела его с начала боев, с той самой третьеапрельской вылазки, которая так дорого обошлась революционному Парижу. Варлен тоже осунулся и похудел, но темные красивые глаза блестели ярко и живо, как всегда. Поздоровавшись, одобрительно оглядел гвардейский мундир Луизы, – кажется, он всегда симпатизировал ей.

– Сражаемся, мадемуазель Мишель?

– Выполняем гражданский долг!

Чуть помедлив, еще раз остро глянув на Луизу, Варлен достал из внутреннего кармана распечатанный конверт.

– Вот, Теофиль… С неимоверным трудом это пробилось сюда из Лондона. От Маркса… Прочтите отчеркнутое… Это важно для понимания нашей позиции…

Ферре взял глянцевитый лист почтовой бумаги и, взглядом пригласив Луизу слушать, вполголоса прочитал!

– «Дорогие граждане Франкель и Варлен!

…Не следовало ли бы спрятать в безопасном месте документы, компрометирующие версальских каналий? Подобная мера предосторожности никогда не помешала бы…» – Пропустив три или четыре абзаца, Теофиль прочитал отчеркнутые строки. – «Так как Тьер и К⁰ в договоре, заключенном Пуйе-Кертье, выговорили себе, как вы знаете, огромную взятку, то они отказались от помощи немецких банкиров, предложенной Бисмарком, Иначе они лишились бы своей взятки. Так как предварительным условием осуществления их договора было покорение Парижа, то они просили Бисмарка отсрочить уплату первого взноса до оккупации Парижа. Бисмарк принял это условие. И так как Пруссия сама сильно нуждается в этих деньгах, то она предоставит версальцам все возможности для того, чтобы облегчить им скорейшую оккупацию Парижа. Поэтому будьте настороже!» Ферре сложил письмо и возвратил Варлену. И все трое внимательно посмотрели друг на друга.

– Мы, собственно, всегда предполагали, что менаду Тьером и Бисмарком существует сговор, – заметил наконец Ферре. – Давно, с самого начала…

В эту минуту из дверей, задрапированных красными флагами, на эстраду вышел офицер главного штаба Коммуны. Щеголеватый и элегантный, он остановился возле белого концертного рояля и поднял руку, требуя тишины. До предела наполненный зал – зрители стояли во всех проходах, вдоль стен, у дверей, которые невозможно было закрыть, – постепенно стих. Стало слышно, как в стороне Нейи и Аньера надсадно бухают пушки.

– Граждане! – торжественно провозгласил офицер. – Господин Тьер дал Национальному собранию клятву войти в Париж вчера вечером. Но – видите?! Он не вошел и никогда не войдет к нам! Никогда! В будущее воскресенье, двадцать восьмого, я приглашаю вас сюда же, на следующий концерт в пользу вдов и сирот войны!

Плеск аплодисментов минут десять наполнял зал, перекатывался по соседним галереям, от криков позвякивали хрустальные подвески люстр. Когда зал умолк, офицер снова поднял руку:

– А сейчас разрешите предоставить слово конферансье нашего концерта актеру «Гранд-Опера» Эжену Гарнье!

Как и все концерты в Тюильри во времена Коммуны, этот концерт начался «Марсельезой». Играл сводный оркестр лучших музыкантов Национальной гвардии под управлением знаменитого Делапорта, пели все артисты и шесть тысяч зрителей, пели стоя, – никогда Луиза не слышала такого хора..

Касаясь плечом плеча Ферре, она, казалось, не стояла на земле, а парила над ней, позабыв об убитых товарищах, которых похоронили, утром, о тысячах раненых, мучающихся на госпитальных койках, о жесточайшей осаде, – мысли о победе и вера наполняли тогда и разум ее, и душу.

Если бы знать, что как раз в это время некий служащий Управления мостов и дорог Дюкатель у ворот Сен-Клу машет белым платком красноштанным солдатам Версаля: «Входите. Здесь никого нет!» Полчаса назад, не выдержав косящего огня версальских митральез, федераты, укрылись за виадуком окружной железной дороги, метрах в трехстах от ворот. Часом раньше они задержали было Дюкателя, но он предъявил удостоверение на бланке Коммуны: Жюлю Дюкателю поручено строительство второй линии баррикад между воротами Дофина и Пуэи-дю-Журом. Извинившись, его отпустили.

И в часы, когда Анри Литтольф исполнял отрывки из своих симфоний «Робеспьер» и «Жирондисты», а Агар бросала в зал гневные слова «Медной лиры» Барбье, версальские полки бесшумной лавиной вливались в Париж через ворота Сен-Клу. В форте Мон-Валерьен Тьер и Мак-Магон, обрадованные телеграммой о прорыве, направляли вслед за корпусом Дуз корпуса Ладмиро, Кленшана и Винуа. Стенобитной артиллерии приказано не стрелять по району ворот Сен-Клу, а орудия бастионов, всего час назад защищавшие Париж, повернуты дулами против города.

По окончании концерта Луиза вышла на улицу Риволи вместе с Теофилем Ферре и Аидре Лео. Тихий вечер голубел над Парижем, над красной черепицей крыш загорались первые звезды. Газовые фонари на улицах не зажигали с начала осады, – в вечерней тьме звезды казались необычно крупными и яркими.

Луизе предстояло пешком добираться до ворот Майо, баррикады возле них защищал ее батальон. Остановившись на лестнице, она прислушалась: нет, в их районе как будто продолжается затишье, канонада доносится, пожалуй, только с севера, от Сент-Узда, Анкера ила Клиши.

– Вы не проводите меня, Тео?

– О, если бы мог! Я и так совершил преступление, оставшись в концерте до конца. Сегодня мы судим Клюзере.

– Который был до Росселя и Делеклюза гражданским делегатом при Военной комиссии Коммуны?

– Да.

– За что же, Тео?

– За плохую организацию обороны форта Исси.

– Но удержать форт, Тео, вряд ли было возможно при наших силах! Я ж в те дни была там. Форт превращен в груду камней. И Клюзере вел себя достойно, уверяю вас.

Ферре неопределенно пожал плечами:

– Более всего меня не устраивает в Клюзере то, мадемуазель Луиза, что в сорок восьмом он вместе с Кавеньяком подавлял июньское восстание, за что получил орден. И хотя позже он воевал вместе с Гарибальди против неаполитанского короля, хотя он был приговорен южанами к смерти во время гражданской войны в Америке, я не могу простить ему сорок восьмого! И не кажется ли вам странным, что, став делегатом при Военной комиссии, он мобилизовал в Национальную гвардию граждан лишь до тридцати пяти лет? Его приказом от гвардии отстранялись наиболее преданные Республике люди, ветераны сорок восьмого… Каково? А кроме суда над Клюзере нам с Раулем предстоит сегодня снова допросить версальского наймита, пытавшегося подкупить Домбровского. Я говорю о Вейссе. И я не я буду, если этот мерзавец не получит заслуженной унции свинца!