Текст книги "Я знаю, как ты дышишь"

Автор книги: Наталья Костина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Альбомы с фотографиями лежали внушительной горкой, но он не стал разбираться, где какие, а просто сунул их в сумку, а те, что не поместились, – в большой пакет. На пыльной поверхности стола остались разводы – здесь и в самом деле давненько не прибирались. Он машинально провел пальцем, затем потрогал ряд других альбомов, по живописи: должно быть, девушка Соня, их чудо-сиделка, достала их вон с тех полок, чтобы полистать, но не перенесла к себе в комнату. Странная все-таки девица – и забрала бы, да хоть и совсем, кто бы ей слово сказал! Когда-то эти книги были редкостью и стоили больших денег, но это было очень, очень давно. Сейчас он даже не знает, продаются ли еще альбомы с репродукциями? И кто их покупает? Когда есть интернет и любую картину можно увидеть почти вживую. Интересные вкусы у этой Сони: «Век импрессионизма», Серебрякова, «От Моне до Пикассо» и вдруг – Босх! Хотя какое ему дело до ее художественных предпочтений? Она знает свое дело, и теще явно лучше…

Уже надо было уходить, а он почему-то застрял тут, возле этого самого Босха. Почему-то приспичило полистать. Нет, надо уходить! Он двинул книгу назад, к другим увесистым фолиантам в глянцевых суперах, и вдруг увидел кончик фотографии, попавшей между коленкоровым переплетом и суперобложкой. Он потянул за него, и…

Это была она, его Джейн, Дженни, Птичка… Оглушительные птичьи хоры вдруг грянули в его голове. Босх тоже любил птиц и рисовал их любовно и подробно, хотя большей частью он живописал совершенно другие, ЗАПРЕДЕЛЬНЫЕ вещи. Он ТАК ВИДЕЛ. Возможно также, что слышал и тоже был синестетиком, иначе КАК можно объяснить все, что он ЗНАЛ о природе человеческой?!

Но какой природой можно объяснить то, что держал в руках он, и КТО мог сделать такое?!

Потому что у смеющейся, молодой и прекрасной женщины на фото – вернее, еще девушки, потому что Дженни тут явно нет и семнадцати, – у этой девушки было грубо выколоты глаза. Проткнуты чем-то острым, скорее всего, ножницами… которые потом еще и провернули.

* * *

– Ну вот, так мы это и провернули! – торжествующе завершила рассказ Сорокина, которую Катя уж никак не ожидала увидеть, да еще и в компании Приходченко!

– Та ты не слухай оти тэрэвэни… мало ий бандытив, щей про них отут розказувать! Ты иж… ось з капустою, а оци, що з горбочком, ци з мьясом… а посыпани – то картопелька з грыбамы… – Павел Петрович Приходченко смотрел на старлея Скрипковскую таким мягким взором, словно она не служила в убойном отделе, а была маленькой растерянной девочкой.

– …было по дороге, дай, думаю, тебя проведаю! Тем более Палпетрович подвез…

– …та скикы ты там зъила! Оцых ще нэ спробувала!..

– …выздоравливай!..

– …чого очи таки сумни?..

– …работать совершенно некому потому что!..

– …та шо вы, Марагарытапална, всэ на роботу зворачуетэ? Берить вже з мьясом!

– …спасибо! Боже, пирожки – это что-то особенное!..

– …так жинка ж пэкла!..

– …а что вы, Маргарита Павловна, дело уже передали?

– Ага! Передала! Ой, спасибо, не наливайте мне больше, а то и до дому не доеду!

– …та доидэтэ… я ж довэзу!

– …это, между прочим, дедушка моего мужа самолично такое вино делает! Нам на свадьбу привозил, и вот еще немножко осталось…

– …та ты шо! А можна будэ в нього рецептик узяты? Чи то семейна, як кажуть, тайна?

– …какие там тайны… не наливайте, я вас умоляю, Павел Петрович! Хо-о-оспади…. Хорошо-то как! А твои все где?

– Тимур поехал на квартиру, наверное… Там у нас ремонт. Свекор на конференцию на два дня улетел, и свекровь тоже с ним, просто прогуляться, за компанию…

– А далеко улетели?

– В Стокгольм, кажется…

– О, то я тэж отак прогулявся б! Якби ще й на халяву!

– Все б вам халява! Да и Стокгольм – это не Париж… Ну не наливайте ж больше, прошу, Павел Петрович!..

– …та кому ж налываты? Я за кэрмом, крапэльку скуштував, и всьо! А Катэрыни не можна!.. О, хтось ищэ йде! Мабуть, навидаты нашу хвору! Драстуйтэ!

– Здрассь…

– Похоже, я не вовремя…

– Это Илья, мой родственник…

– …то ж добрэ, як родычи навидують! А мы з роботы!..

– …Маргарита… Пална!..

– …Палпэтровыч… сидайтэ! Пробувалы вже ото, що дедушка робыть?..

– …ну не наливайте ж мне, что ж вы делаете, Палпетрович!.. Гостю хоть оставьте!

– …та отам того добра щэ е!..

– …наливайте, наливайте, Павел Петрович! – Это уже Катя, сияя, потому что хоть какое-то развлечение в ее положении. – Илья, вы принесли, да? Хорошо! Вам чаю? Или вина?

– Спасибо, я за рулем… Да, Катя, я принес.

– …ох, и добрэ выно! Я ж тилькы спробував, бо тэж за рульом!..

– Катенька, выздоравливай, а то работать совсем некому!

– …кому шо, а курци просо!.. Та й грэць ий, отой роботи, алэ й правду кажэ: выздоравлюй, нэ хворий! Знаетэ, я ж оцю дытыну сам вчив за рульом! Добрэ навчилася!..

– …а наружник из нее все-таки никакой!.. Потому что это вам не за рулем!..

– …то й дийсно, вже нэ трэба було налываты!..

– Катя, может, я немного попозже?..

– …та сыдить! Мы вже тикаемо… зараз тилькы на посошок!

– …о хо-о-оспа-а-ади! Зачем вы меня споили, Павел Петрович? Мне еще ужин дома готовить! А наружник все-таки никакой! Ну никакой! Вот! У меня даже доказательства с собой! Х-хотела показать! Да!

– …Маргарытапална… та пишлы вже! Потим якось покажэш! Сдавай вахту, бо чоловик тэж прыйшов пообчаться…

– …вот!..

Сорокина веером выложила на стол, несколько заляпанный великолепным домашним киндзмараули – или это была хванчкара? – словом, не важно, что это было, такого вина Рита Сорокина в своей жизни не пила никогда и едва ли когда-нибудь еще попробует, потому что даже если Приходченко и выцыганит рецепт, из его дачного безымянного полуодичавшего винограда вряд ли выйдет что-то, хоть отдаленно напоминающее по вкусу этот шедевр. Несмотря на все старания рачительного садовода, конечный продукт его производства скорее напоминал керосин – по выражению не раз дегустировавших его особо доверенных лиц управления.

– Пошли! – строго сказала Сорокина. – А это тебе… на память!

– Та нэ пэрэймайся! – Павел Петрович слегка придал своей спутнице нужное направление к выходу. – Вона тоби щей нэ тэ напоказуе… на нич! Гарного вэчора! – это уже галантно вновь прибывшему гостю.

– Ничего, это я потом… – Катя быстро и с некоторым смущением отодвинула в сторону предъявленные Сорокиной доказательства ее некомпетентности. – Это мои сотрудники… с работы.

– Это вы меня простите, что я напросился…

– Так что случилось?

– Катя, пожалуйста, выслушайте меня. Это не просто истерика, каприз или что-то в этом роде… Я чувствую! Нет, я просто знаю! Она бы никогда не обрезала волосы… зачем? И она знает, что для меня… это имеет большое значение. Образ! Образ изменился, понимаете? Словно чужой человек теперь… а она еще и выкрасила их в белый цвет!

Катя коротко вздохнула. Да, конечно… некоторым мужчинам очень нравятся длинные волосы. Тим, например, тоже на этом поведен. Говорил, что чувствовал себя варваром, осквернителем, когда увидел, какие роскошные волосы пришлось срезать с головы привезенной без сознания жертвы. То есть с ее собственной головы их и срезали… и ничего, отросло!

– Знаете, – осторожно сказала она и зачем-то потрогала висок. – Мне когда-то не только волосы остригли, но еще и обрили налысо! – Сказала и почувствовала, что, если бы даже и сейчас она была лысой, как яйцо, этого человека отсутствие у нее волос никак бы не тронуло. Потому что она – не его жена… Интересно, а Жанне хорошо со стрижкой? Да, она же хотела что-то там посмотреть в этих альбомах!

– Ладно… вы мне не верите. – Он криво усмехнулся. – Для вас это ничего не значит… Но все равно что-то происходит… или вот-вот произойдет! Что-то очень нехорошее!

– Вы хотите сказать, что Жанна изменила внешность, для того чтобы замаскироваться? Сбить кого-то со следа?

– Я не подумал об этом… хотя все может быть.

«Все может быть… чего-то не может быть… Чего? Чего не может… не должно было быть? Или… не было? Или было, но…» – целая куча мыслей разом возникла – и умчалась, оставив после себя легкую тошноту и головокружение. Возможно, Тим прав, да… ей, пожалуй, еще рано вставать… и принимать столько гостей сразу.

– Вы привезли альбомы? – спросила она слабым голосом.

– Да. Забрал все, какие нашел. И еще… вот это. – Илья протянул Кате что-то небольшое, глянцевое. Неровно отрезанная часть фотографии – смеющаяся молодая девушка в купальнике на фоне неправдоподобно синего моря. Черные волосы летят по ветру, на шее, на тонкой цепочке – кулон. Все было хорошо, и прекрасно, и красиво, но… глаз у девушки не было.

– Кто-то разрезал фотографию пополам и выколол моей жене глаза! – мрачно сказал Илья.

– А это точно Жанна? – спросила Катя, рассматривая фото и держа его почему-то за торцевые стороны.

– Это моя жена! – резко сказал он и потянулся, чтобы забрать у нее принесенное.

– Аккуратно! – Она отвела его руку. – Вы достаточно тут… пальцев наставили. – Здесь могут быть отпечатки того, кто это сделал. Не трогайте больше, я сейчас принесу файл… Доставайте пока альбомы, я хочу их посмотреть, – добавила она несколько более резко, чем собиралась. То, что Жанна отрезала волосы, наверняка было не чем иным, как капризом… но это фото – оно ей не нравилось! Тем более что никакая на нем не Жанна! Жанна сама сказала, что не носила кулон – сняла почти сразу после дня рождения, а вот ее сестра с подарком родителей не расставалась!

Альбомы уже были выложены на стол, когда она вернулась.

– Раз уж вы мой родственник – так, кажется, я вас отрекомендовала? – то поставьте, пожалуйста, чайник, пока я займусь… – Ей хотелось добавить: «Поисками неизвестно чего», – но теперь она уже не была в этом так уверена. Возможно, что-то действительно происходило… но в ее ли компетенции было это происходящее? Скорее, как она и предполагала ранее, Жанне нужна помощь профессионального психиатра… и как до Ильи это поделикатнее донести?

Первый альбом она просмотрела быстро и не слишком внимательно: сплошь какие-то бабушки-дедушки. Наверное, тот, кто занимался всеми этими фото, был очень педантичным человеком: все разложено строго по эпохам, поколениям, возможно, даже по степени родства.

– Кофе вон в той банке, – указала она. – А мне, пожалуйста, чай… зеленый, в пакетике. Да, правильно. Скажите, Илья, а Жанна давно заходила к матери… ну, туда, где вы альбомы взяли?

– Несколько дней назад. Она потеряла свой дневник и очень была этим обеспокоена. Буквально перевернула все в доме. И хотя говорила, что никогда его не выносила из квартиры, помчалась искать его туда.

– А что в этом дневнике? – заинтересованно спросила Катя.

– Не знаю… я его никогда не видел.

– То есть, возможно, его и в природе не существует?

– Она очень подробно мне его описала.

«Люди и инопланетян очень подробно описывают… Был недавно у нас и такой клиент. Пришел с жалобой, что его соседи – маньяки-убийцы. Очень подробно живописал всех, кто в квартиру входит – и никогда обратно не выходит. Оказался психически больным».

– Я так понимаю, дневник и у матери также не нашелся? Зато вы нашли в комнате вот это? – Катя кивнула на исковерканное фото. – С вашей тещей кто-то находится постоянно? То есть большую часть дня? Когда я приходила, чтобы посмотреть семейные фотографии, недели три назад, там была сиделка… забыла ее имя-отчество…

– Она у нас больше не работает. Сейчас там девушка, медсестра, она присматривает за мамой жены круглосуточно. А та сиделка уволилась. Теща умудрилась разделать ее пальто на вермишель, и Дже… Жанне пришлось ей и пальто купить, и улаживать скандал, хотя эта дура нарушила сразу два правила: не спать во время дежурства и запирать комнату со своими вещами на ключ! Там, кроме фото, и некоторые очень памятные для нас обоих вещи хранятся, кстати.

– То есть ножницы вполне могли оказаться у вашей тещи и она могла не только пальто испортить, но сделать и это?

– Она не стала бы… Кроме того, мы прячем от нее подобные предметы. Всегда запираем.

– Но пальто сиделки она ведь разрезала? Что, если вместе с пальто она одновременно сделала и это?

– Нет… она не стала бы! Ее дочь – это для нее… – Он запнулся, потому что хотел сказать избитое «святое», потом решил, что лучше прозвучало бы: «это для нее все», но это тоже не значило ничего, ровным счетом ничего! В результате он так и не сказал ничего. Но это «ничего» – им не сказанное, однако явно услышанное Катей, которая была не Катей, а Екатериной, явной, явной Екатериной! – оно вышло таким весомым, что хозяйка дома смягчилась:

– Послушайте, Илья, ни вы, ни я не компетентны в вопросе, что может и чего не может сделать человек с болезнью Альцгеймера… Я вас прошу: давайте просто посмотрим фактам в лицо, без лишних эмоций… Да, кстати, а почему этот альбом совершенно пуст? Насколько я помню, тут были детские фото вашей жены и ее сестры?

– Я не знаю, – растерянно сказал гость. – Я тоже помню, что они были на месте!

– А эта фотография, разрезанная, она тоже была из этого альбома?

– Скорее всего, да.

– Куда же пропали все остальные? У вас есть телефон сиделки? Как ее зовут? Соня? Хорошо…

Чай совершенно остыл, и голова кружилась уже не слегка, а так, что Катю даже на стуле пошатывало.

– Соня, здравствуйте, я… родственница ваших работодателей, меня зовут Катя. Пожалуйста, не волнуйтесь, просто нужно задать вам несколько вопросов… Вам сейчас удобно говорить? Хорошо… Комнату, где хранятся альбомы с фотографиями, запирают на ключ? Всегда? А ключ у кого хранится? А запасные ключи от комнаты есть? Вы не знаете? Минуточку…

– Запасные ключи от комнаты есть? – это уже адресовалось Илье.

– Да, конечно! От комнаты и от квартиры в целом… у нас. А от нашей квартиры – как раз в той самой комнате… на всякий случай.

– Тещу вашу как зовут? – прикрыв трубку ладонью, спросила Катя.

– Мария Григорьевна.

– Угу… ладно. Да, Соня, простите, мне нужно было задать вопрос Илье. Думаю, ничего страшного не случилось. Я врач? Ну, можно и так сказать… Скорее, психотерапевт, да. Скажите, а Мария Григорьевна в последнее время как? Очень хорошо, что хорошо… прекрасно, что вы с ней рисуете! Да, весьма одобряю… – Катя не знала, одобрил бы настоящий врач, что с пациенткой рисуют, но что плохого в рисовании? А вот в инсталляциях с выкалыванием глаз хорошего точно не было ничего! – Еще вопрос: Мария Григорьевна имеет доступ в закрытую комнату? А вы с ней не занимаетесь аппликацией случайно? Ну, вырезанием из бумаги и все такое? А, это правильно, что стараетесь не давать острых предметов… А одна она остается? Иногда? Да, понимаю… а когда в последний раз вы оставляли ее надолго? Дочь приходила, а вы уходили по делам? У вас даже записано? Медицинский дневник? Очень хорошо! Можете мне сказать точно? То есть, выходит, что Жанна была у вас четыре дня назад, простите, пять… и до этого тоже. И это были внеурочные посещения, так? Она что-то искала? В первый раз ничего не искала, а просто долго сидела… с Марией Григорьевной? Нет? А на следующий день тоже сидела, запершись в той комнате? Тетрадь искала? А вы точно знаете, что она запиралась изнутри? Стучали, и она только потом открывала? Спасибо… Нет, никаких претензий. С вашей стороны очень профессионально. – Катя отдала трубку, и пока Илья успокаивал встревоженную странными и совершенно не врачебными расспросами сиделку, она задумчиво отхлебывала из чашки и покусывала губы.

Значит, так… Жанна приходила и запиралась в комнате. Якобы искала дневник. Приходила два раза… Что, если не для того, чтоб найти несуществующий дневник, а именно затем, чтобы извлечь из альбома все фотографии детских лет: собственные и сестры – и сделать с ними со всеми такое же, как и с этой? Допустим, за один раз у нее не получилось – не хватило времени, и она явилась и на следующий день тоже – и закончила. Да, но где тогда пропавшие снимки? Не проще было бы, если уж так хотелось этим заняться, принести все домой? Ах да, у них там ребенок… Да, и снова нелогично: сначала приходить два дня подряд, чтобы все разрезать, поглумиться, а потом вынести в неизвестном направлении. И куда она их дела? В унитаз спустила? Сожгла? И вписывается ли это в общую картину какого-нибудь психоза? Черт, посоветоваться не с кем! Еще и Тим должен вот-вот прийти… или пока не должен? Эта темнота за окнами и валяние в постели весь суточный ритм сбивают! И… да… этот, который не любит, чтобы женщины стриглись, прав: что-то происходит… Она вначале решила, что все сошло на нет: ну, привлекла дамочка к себе внимание мужа и на этом угомонилась. Но слишком много странного происходит снова!

– Послушайте, – внезапно сказал Илья таким тоном, что Катя взглянула на него даже удивленно. – Послушайте! Где… где вы взяли фото моей жены?! И что все это значит? Выходит, вы все-таки за ней все это время следили?!

Он двинул по столешнице к ней те самые снимки, которые Катя стыдливо задвинула в уголок как доказательство своей некомпетентности – подарок от Ритки Сорокиной, которая в любую бочку меда старалась впихнуть по тухлой селедке. Катя, если честно, не рассчитывала даже на них смотреть – зачем? Чтобы увидеть себя с глупым выражением лица, а позади – ржущих и тыкающих в нее пальцами наружников? Уж Сорокина такое умеет подобрать – закачаешься!

– Вот это… Это же она!

* * *

Это и впрямь была она! Она сама и…

И еще: Тим был прав – память вернулась внезапно, одномоментно, словно вспышка. Будто резануло по глазам изнутри, высветив все закоулки, сомнительные углы, тупики, давно позабытые схроны…

Она вспомнила все: и зачем пошла туда, в тот самый замусоренный ржавым железом двор с рельсами, пустынный и протяженный; пошла, потому что узнала человека, виденного много раз, и лицо, и фигуру которого она запомнила так, что ошибиться просто не могла! Вспомнила и самый миг падения: металлическое эмалевое небо солнечного зимнего дня и облака; твердыми они ей показались, потому что в этот миг ее голова, спина и все остальное пришли в соприкосновение с твердью земной, рельсовой, шпальной… арматурной…

В один миг память вернулась вся: со всеми утраченными, словно теми же острыми ножницами выстриженными фрагментами, – ах вот как! Вот почему так – память, оказывается, это вовсе не отдельные фрагменты! Все рассортировано и аккуратно разложено по папкам – совсем как в компьютере… странная штука! И, выходит, один потерянный кусок тянет с собой все, что с ним связано? Теперь же папка под названием «Жанна» возвратилась, всплыла, осветилась, будто прима-балерина в перекрестье прожекторов, выбежавшая на сцену, и… И ей все стало ясно в этом деле. Все! Или же это снова какие-то шутки сознания, подсознания, интуиции – или черт его знает, как это называется, – когда в долю секунды фрагменты, над которыми мозг обычно трудится долгие недели, становятся на место? А кто сказал, что, пока она ничего не помнила, ее мозг не трудился?! Да, пусть так – но что теперь со всем этим делать?! Что?!

* * *

– Вот что мы сделаем, – сказала Сорокина, выглядевшая так, будто и не выпила тут, в этой кухне два часа назад основательную порцию дедушкиной хванчкары… – или же это все-таки было киндзмараули? – Илья, вы все поняли? Никакой самодеятельности! Если вдруг ваша жена куда-то соберется, не удерживайте ее, не впадайте в панику и не дай бог сами за ней не идите, а немедленно звоните нам! Не думаю, что она сорвется ночью, но… всего можно ожидать, если наша Катерина Александровна права.

Катя долго прикидывала, кого позвать на помощь, и неожиданно остановилась на… Сорокиной! Да, Маргарита Павловна, разумеется, зануда еще та, но ей проще объяснить… и, опять-таки, выпросить поддержку, наружку и остальное.

– Мальчика вашего, Антона, может, пока куда-нибудь отправить? – предложила она. – К Наташе Антипенко, например?

– Да, ребенка хорошо бы не травмировать лишний раз! – Сорокина, отчего-то сильно пахнувшая котлетами, задумчиво грызла кончик собственной ручки. – Сможете его увезти? Так, чтобы самому никуда не отлучаться?

– Я попробую это устроить… ему там всегда интересно. Но вдруг она не захочет его отпускать?

– Думаю, если наступит такой момент, как мы предполагаем, ей самой будет не до ребенка… Захочет!

* * *

– Я не хочу, чтобы ты уезжала! Не уезжай, мама!

– Я ненадолго, золотой мой… я совсем на чуть-чуть! А ты поедешь к тете Наташе, потому что папе надо работать, папе некогда… И у тети Наташи котик…

– Я не хо-о-очу-у-у ко-о-отика-а-а!..

Отчаянный, с вскриками плач, переходящий в вой, в икоту, в хрип…

– Маа-а-ама!

– Илья, забери его, в конце концов! У меня тоже сердце разрывается!

– Может быть, тогда лучше никуда не ехать?

– Ма-а-а-ма-а-а…

– Солнышко, золотко мое ненаглядное…

Она осыпает мокрое личико торопливыми поцелуями.

– Мама раньше тоже уезжала… все хорошо, все хорошо!.. Не надо… не надо!..

– Не уе-е-езжа-а-ай… потому что ты не прие-е-едешь…

– Что ты! Что ты! – вскрикивает она, изо всех сил прижимая его к себе, так что он тоже вскрикивает – тонко, пронзительно… Птенец, ее малыш, ее ребенок, сыночек, ее свет, ее радость… – А-а-анто-о-ошка… – шепчет она. – Я вернусь! Я обязательно вернусь… Это всего неделя… Мне надо… надо подлечиться. Потому что я очень больна… очень!

Внезапно он разворачивается и смотрит ей прямо в глаза.

– Мама, ты не умрешь?!

– Ну что ты, мой хороший! – Жанна делает мужу знак рукой, чтобы он оставил их вдвоем. – Мамы никогда не умирают… Они же нужны маленьким мальчикам, правда? И я не умру… и совсем скоро приеду… и привезу тебе… Что ты хочешь, чтобы я привезла?

Он недолго думает, потом вздыхает:

– У тети Наташи есть кот. Ты привезешь мне маленького котеночка? Совсем маленького?

– Конечно! – обещает она. – Совсем маленького.

– Не надо котеночка. – Он вдруг отрицательно качает головой. – Не надо котеночка! Ничего не привози! Только не уезжай сейчас! – говорит он с небывалой для ребенка его лет силой и страстью.

Она отворачивается, не в силах больше выдерживать взгляд сына и не решаясь окончательно вырваться из его цепких пальчиков, которые требовательно сжимают ее руку.

– Родной мой! – говорит она шепотом. – Я обязательно должна ехать… потому что если я не поеду сейчас, то будет плохо… очень-очень плохо! Ну хочешь, я вернусь… вот завтра и вернусь, честно! Только спрошу у доктора, какие мне нужны лекарства, – и сразу же обратно! И завтра уже буду с тобой! Но если я сейчас не уеду, то буду долго-долго болеть… Ты же этого не хочешь, правда?

– Не хочу, – набычившись, неохотно, но все-таки подтверждает мальчик Антон. Обычно покладистый и смирный, сегодня он почему-то не хочет отпускать ее. Может быть, потому что они всегда вместе, с самого его рождения? Они почти не расстаются. И если кто-то и является ее двойником, ее родной душой, ее отражением, то это он… ее ребенок!

– Завтра! – говорит она, сдерживаясь из последних сил, чтобы тоже не завыть, не броситься на пол, не вцепиться в него ногтями, чтобы никакая сила не смогла выволочь ее отсюда… Пускай бы она вообще никогда не вышла из этой комнаты – но только бы все было по-прежнему! Однако по-прежнему уже не будет… никогда. Ее не отпустят. Она должна уходить… Должна ехать… Должна идти туда, куда не хочет… бросая тех, кого любит больше жизни!

Она тихо притворяет за собой дверь, будто боится оступиться – канатоходец над пропастью, – и дороге впереди не видно конца. Туман, ночь, повязка на глазах – и зыбкая, призрачная, вибрирующая, ненадежная струна тверди под ногами, с которой так легко сорваться! Когда-то она уже прошла в один конец… она сумела! Но тогда было почему-то куда легче… куда легче! Может быть, действительно не ехать… и признаться во всем? Вот так: сесть к ним лицом и признаться: я совсем не та, за которую вы меня принимали… Я сделала непозволительную вещь… Я совершила преступление, я лгала вам и жила с этим… спокойно жила!

Вот тогда она точно потеряет их – обоих. Потеряет все и сразу. А сейчас еще есть надежда… Да есть ли она, эта надежда?! Брось, не уговаривай саму себя! Но тогда ради чего, если и так, и этак все терять? Не проще ли сознаться?

Нет, она не может сознаться!

Она слишком горда для этого…

И она слишком их любит!

Слишком!

* * *

– Слишком маловероятно, – говорит Сорокина и вертит своей крупной, плохо подстриженной головой. Должно быть, торопилась, как всегда, на службу и забежала в первое попавшееся место: тридцать гривен любая стрижка. Стрижка обычно не любая, а только одна – как умеем, так и стрижем. Быстро, дешево, потом отрастет. Следующий!

Катя сидит рядом с Сорокиной и молчит. Тим устроил ей настоящий разнос, когда вчера наконец явился домой: весь в какой-то известке, даже волосы будто поседевшие, усталый, голодный… И принес салатов в коробках и курицу-гриль, не желая утруждать жену, у которой строгий постельный режим, и желая эту самую жену пожалеть, накормить и, возможно, порадовать тем, что ремонт идет, и очень хорошо идет – несмотря на то что пришлось выгнать двоих халтурщиков. И на него – совсем не в связи с увольнением, а просто так – упал со стремянки мешок с финишной отделочной штукатуркой. Упал и немножко порвался. И еще какие-то гвозди упали в коробках. И такая штука, похожая на огромный штопор, которой в огромном же ведре замешивают эту… финишную штукатурку. И раз штукатурка финишная, то это неким образом намекает, что рано или поздно все закончится – и закончится, само собой, хорошо! Даже прекрасно закончится. И, как только Катя сможет встать, он ей покажет, как теперь у них в комнате и кухне… Да, он приехал домой, а тут – и в комнате, и в кухне – какие-то совершенно посторонние люди! Ладно, Игоря Лысенко он знает… а это что за баба с мрачной физиономией приканчивает бутыль самого лучшего дедушкиного вина?! И где его собственная жена?!

– Тим, ты мою оранжевую куртку случайно не выбросил? – прокричала откуда-то издалека эта самая жена, и тут он ее и обнаружил: вспотевшую, всклокоченную и явно с температурой, роющуюся в кладовой, где его мама держала грязное белье. И это самое грязное белье было вывернуто на всеобщее обозрение – и, конечно же, никакой оранжевой куртки там и в помине не было, потому что он сам отнес ее на помойку, о чем немедленно и сообщил.

– А штаны? – упавшим голосом спросила жена. – Бледно-голубые такие… любимые мои! Штаны ты что, тоже выбросил?!

– Зачем их было выбрасывать? – мрачно поинтересовался он, явно желая схватить ее за шкирку, и отнести в постель, и поставить ей градусник, и очень строго спросить, пила ли она лекарства, и не должен ли он ее привязывать к койке перед уходом на работу как совершенно невменяемую и буйную?! Однако он все же был хорошо воспитан, что называется, из приличной семьи… и не мог при посторонних прямо с порога проделывать с ней все это, хотя руки у него так и чесались! Поэтому он сначала поставил пакет с покупками на стол, а затем уже проинформировал свою прекрасную половину, что дырки на штанах – это было так и задумано, и он их, конечно, выбрасывать не стал, хотя они и были изгвазданы дальше некуда. И что штаны он сначала хотел сам выстирать, но потом передумал и отнес в химчистку.

– Да?! – вскричала она, будто не веря своим ушам, и эта чрезмерная экзальтация даже покоробила его. Как и то, что никто из присутствующих и не думал покинуть их дом, хотя время приличных посещений прошло – час был уже хорошо одиннадцатый. – Ты передумал?! А куртку, значит, все-таки выбросил! А карманы, карманы ты проверил? У меня там нужные бумажки оставались… которые ты, конечно же, посчитал ненужными и тоже выкинул! – обличительно-гневно закончила она, и это было совсем уж обидно, потому что никаких ее бумажек он не выбрасывал, хотя, разумеется, это был просто мусор! Однако он не привык выбрасывать ничего, что ему не принадлежало, о чем немедленно ей и сообщил.

– Вот то, что ты ищешь, – совсем уже холодно сказал Тим, вручая прозрачный пакет: использованная салфетка, на которой она в кафе что-то начеркала, пенсионного вида леденец и сломанная зажигалка. – Да, а носовой платок, который тоже был в твоем кармане, я таки выкинул, извини. Он был весь в грязи и разорван.

– Тим! – Она бросилась к нему на шею: – Я тебя обожаю!

– Ты что-нибудь ела? – Он все еще не оттаял, и, кроме того, ему нужно было снять грязные штаны, к которым она сейчас прижималась, и еще в душ, и… да, проверить, пила ли она лекарства!

– Ты пила?.. – начал он, но она тут же перебила:

– Ну что ты, я же знаю, что мне нельзя! Это Приходченко с Маргаритой Павловной – она кивнула в сторону хмурой, скосившей на него недовольные глаза теткой, – приезжали меня проведать, и я угощала их дедушкиным вином…

– Спасибо, было очень вкусно, – тут же заявила особа, которая, видимо, и была Маргаритой Павловной. Только почему она до сих пор у них сидит? Ноги от хванчкары ходить перестали?

– Шикарное винцо! – вставил свое и Лысенко, друг жены, который был у них на свадьбе и тогда ему понравился, но… Черт возьми, друзья пришли проведать – это прекрасно, но не пора ли и честь знать?

– Вот… – Его жена осторожно извлекла из выданного им пакета ту самую мятую салфетку и, будто это была невесть какая драгоценность, бережно расправила ее на столе.

– Ага! – одновременно сказали гости. – Кать, лупа у тебя есть? – заорал Лысенко так, словно Катя не стояла рядом, а находилась где-то в районе Северного полюса.

– Тим, у нас лупа есть?!

– Или очки! – поинтересовалась сумрачная Маргарита. – Лучше две пары! Хотя я вам и без очков скажу… – Эксперт по идентичности прижмурилась и чуть не носом уткнулась во что-то. – Они совершенно идентичны! Абсолютно! Вот оно, характерное место! Молодец, Катерина! Додумалась, что не только по отпечаткам пальцев можно идентифицировать, а и по отпечаткам губ тоже!

Маргарита, которая была еще и Павловной, кажется, наконец заметила хозяина дома, зачем-то приблизившегося к столу, где эта особа восседала, будто была здесь главной.

– Вы что-то хотели? – рявкнула она, нависая над какими-то ничтожными, испачканными не то едой, не то еще чем бумажками, и он пожал плечами, но все же не удержался и сказал, не скрывая иронии:

– Господа, а вы есть не хотите? Поздний ужин, так сказать… У меня тут курица, пара салатов… Можно, я пройду к плите и поставлю чайник?

Наверное, у этой компании совершенно не было чувства юмора, потому как они – все, включая его дорогую жену! – обрадовались, и стали складывать свои драгоценные находки в принесенную Катей коробку из-под его туфель, и расчищать пространство, и, кажется, вовсе не поняли, что это был сарказм, а не приглашение к столу, что он вовсе не собирался скармливать им курицу и остальное, а просто элегантно намекнул, чтобы?..

Да, курица пропала быстро, неэлегантно и безвозвратно, а еще Тимур Тодрия постиг, что в этой схватке с законом, вернее, с его сумасшедшими представителями, он в этот раз проиграл. Потому что завтра его жена куда-то непременно отправится. Невыздоровевшая, поминутно хватающаяся за ноющий висок, но возбужденно-счастливая – оттого что в этих самых грязных бумажках и в чьих-то там странных отпечатках на старой поздравительной открытке у них что-то там сошлось! И с этим ему, похоже, придется мириться даже не в этот раз, а всю доставшуюся им на двоих совместную жизнь.