Текст книги "Русская жена"

Автор книги: Наталья Копсова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

С вежливым поклоном он взял у меня из рук сумки, а я быстренько чмокнула его в бледную колючую щеку. Вместе мы направились на автостоянку через мрачный туннель в скале. Сережка с места в карьер принялся пытать Гунара вопросами о новых игрушках Бореньки. Гунар усиленно морщил горизонтальные морщины на крутом лбу, как в молитве, закатывал к небу серые глаза, но что-то все же пытался мямлить. Я человека пожалела и решила прийти ему на помощь.

– А как сейчас Оленька себя чувствует? – с усилием перехватывая инициативу у сынишки, я задала вежливый "взрослый" вопрос. Сын так просто не сдался, поэтому, устроившись покомфортнее рядом с Ольгиным мужем в его авто, я продолжила словесное с дитем соревнование:

– Оленька мне рассказывала, что совершенно неожиданно и для нее, и для врачей ее весьма круто замутило именно в начале седьмого месяца, а до этого все шло отлично. Так что же врачи предполагают, в чем видят причину?

Гунар-Хельвиг, как и положено любящему мужу и будущему отцу, помрачнел и нахмурился.

– Вопрос сложный. Мы сдали все положенные анализы, прошли обследование и вроде все пока в порядке. Врачи называют такие явления депрессией ожидания, для женщин в интересном положении они не редкость. В связи с этим на твой приезд, Наталья, я возлагаю большие надежды. В последнюю неделю жена заметно оживилась и стала гораздо лучше себя чувствовать.

– А давно ли депрессия началась?

Гунар-Хельвиг еще круче наморщил лоб и задумался.

– Примерно за неделю до отъезда ее родителей. Да точно, ее родители еще гостили. А до этого была весела, совершенно не желала сидеть вечерами дома, то в ресторан тянула, то на концерт, то на танцы. Я-то предупреждал и Ольгу, и родственников, что такая активность беременных до добра не доводит. Теперь доктора выписывают Ольге специальные антидепрессанты, и она должна регулярно их принимать. Я сам стараюсь ей напоминать, чтобы не забывала о лекарствах, но помогают они мало.

Автомобиль свернул с шоссе на проселочную дорогу. Показались лесистые склоны да овраги, скалы да камни, и почти мертвая тишина. Ну разве что голубовато-белесенький ситец неба мелькнет за окном, слегка оживляя угрюмый пейзаж. Путь до беленьких домишек на этот раз показался мне и длиннее, и печальнее, чем прежде. Но вскоре из-за тучек опять выглянуло солнышко, и плохое забылось.

Первым к машине подскочил Боренька, весь день продежуривший на подъездах к дому, как на пограничном посту. Он удивлял своим сорванцовски-растрепанным видом да такой трудной в его припухших озорных губках родной русской речью. Боря явно уклонялся от моих назойливых расспросов, норовя перейти на более теперь для него близкий норвежский язык. Маша и Сережа тем не менее отлично его поняли и во всем согласились. Уже по-норвежски Боря предложил своим гостям срочно пойти на какую-то совместную проделку, а я так и не смогла уловить ее сути. Пришлось просить Сергея о переводе: оказалось, они с Машей приглашаются в лес на охоту. За услугу сын потребовал срочной распаковки сумки с подарками для друга, а я принялась изобретать убедительные доводы, почему подарки было бы правильнее подарить не здесь, а в доме, и позже.

Об Боренькины спортивные шаровары терся его неразлучный спутник – кот. Этот котик, которого я хорошо помнила крохотным пушистеньким комочком, теперь вырос в роскошного кота ужасающих размеров. Нерастраченные молодость и удаль так в нем и бурлили-кипели, а на красивой сытой мордахе прямо-таки отпечаталось, что на любые проделки мурлыка всегда готов и жаждет их с нетерпением. В общем, зверь и мальчик составляли славную парочку "не разлей вода" приятелей.

Ольга сошла с крыльца вперевалочку, как толстая-претолстая гусыня-матушка. Ее широченная физиономия еще вдвое расплылась от светлой, доброй улыбки. Одета она была в бесформенную зеленую хламиду, беззащитно трепыхающуюся на ветру. Действительно, беременность изменила ее почти до неузнаваемости. Я побежала к ней навстречу, обхватила, расцеловала, прижалась к круглому теплому животу, погладила по надутым щечкам и спросила об охоте, на которую Боренька пригласил моих детей.

– Да пусть идут, не волнуйся. Это тут, в лесок, совсем недалеко. И кот с ними! У-у, бандюга! Конечно же, его хоть на выставку, этакого красавца. Но до чего же наглый стал... Видеть его не могу спокойно: напоминает моего бывшего мужа. Хоть бы сбежал куда! Глазищи видала какие: хитрые, властные, насмешливые – даром, что кот. Я его в дом больше не пускаю, озорует: на занавесках катается, покрывала когтями рвет, на столе просто так ничего не оставишь. Теперь живет в гараже.

Гунар принес в дом мой багаж. Мы с Олей вошли следом. Большой керамический слон в прихожей приказал долго жить. Боренька как-то раз на него упал с лестницы, и оба пострадали. Бореньку пришлось везти на "леге-вахт" (пункт неотложной помощи) зашивать губу и щеку, а слона выбрасывать по кускам. Гостиная украсилась хрустальной люстрой невиданной красоты, но из гостиной пропали птички и аквариум, на которые у Оли появилась аллергия. Простенькие цветастенькие занавесочки из сатина во всех комнатах заменились на шелковые гардины в золотых лилиях. Совсем как во дворце, если бы не мезозойская по дизайну мебель из простой, до боли сучковатой корабельной сосны. Я доподлинно знала, что эта злополучная "деревенистая" мебель занозой сидит в Оленькином нежном сердечке. Но зато спальня всеми деталями полностью отвечала несколько экзотическому вкусу хозяйки. С тех пор как я в последний раз видела эту бело-голубую романтику, в качестве завершающего штриха она украсилась настоящим восточным ковром из Бухары и коллекцией черкесских кинжалов, развешанных по ковру геометрическим узором, вторящим ковровому орнаменту. Тем временем Оленька комментировала новинки с чувством глубокого удовлетворения в голосе:

– И люстру, и гардины, и кинжалы с ковром – все это мои родители летом привезли в подарок. Коллекцию оружия я специально попросила отца захватить. Дома, в Архангельске, эти ножички всегда висели у нас в гостиной, с самого детства их помню и с ними мне всегда как-то уютнее. Красивые, правда? В стуе (гостиной) Гунар их не захотел, пришлось вот здесь пристроить, но получилось даже лучше. Отец для меня ничего не пожалеет, а мама так тем более! Господи, ну почему я от них теперь так далеко?!...

Подругин взор на секундочку затуманился, но она быстренько взяла себя в руки и пальчиком принялась любовно водить по гравированным рукояткам.

– Ты посмотри, как узоры тонко выкованы: вот олень прячется в ветвях, вот барс, а это орел. Им ведь в самом деле цены нет, сейчас такую работу никто повторить не сможет.

Последовав подругиному приглашению, я осторожно потрогала все кинжалы, а самый большой, тяжелый и оттого наиболее низко висящий, достала из ножен и восхищенно поцокала языком: острый. Чтобы завершить малоинтересную для меня беседу о холодном оружии, пришлось задать подруге самый традиционный в ее положении вопрос о самочувствии.

– Ой, Натулечка, ведь ты бы меня, встреть случайно, не сразу бы и узнала, верно? Целых четырнадцать килограммов прибавила, ужас, да? А до родов еще два месяца. Но и с Борькой точно так же было, ничего тут не поделаешь... А сейчас мне нужно подкрепить тебя с дороги, а то вон какая бледненькая. Испекла тебе два пирога: курник и капустный. Ты какой больше любишь? В оба добавила немного грибочков и укропчика для вкуса.

Мы с Оленькой сошли вниз на кухню. Пока я лакомилась изумительными по вкусу пирогами, подруга принялась передо мной слезливо исповедоваться, жалостливо подперев кулачком щечку. Время для откровений было самое подходящее: Гунар и дети, видать надолго, пропали из дома по своим делам.

– Родители засобирались уезжать, тут-то грусть-тоска меня и окрутила и до сих пор сушит. Так вместе с ними захотелось домой, что совсем невмоготу стало. Плакалась мамочке в жилетку, как в стихах: "Поклонись от меня спелой ржи". Глупо, да? А после родительского отъезда началась вся эта волынка с тошнотой. Знаешь, Натусь, только тебе скажу – дурные предчувствия не дают мне покоя. Снятся какие-то сумбурные сны, и никогда не могу вспомнить, о чем, но все равно знаю, что они мерзкие. Страшно и противно каждое утро просыпаться от ощущения, что лежишь в скользкой и липкой кровавой луже. Веришь, теперь до смерти боюсь засыпать. Перед сном молюсь, молюсь. Сижу вот на антидепрессантах, да они не помогают. А ничего посильнее женщинам в моем положении нельзя. О будущем даже думать боюсь. Что-то должно случиться! Что-то ужасное обязательно случится!

Я, насыщенная до отвала Ольгиными пирогами и страшными рассказами, вся преисполнилась житейской мудростью и убежденно принялась рассуждать о всевозможных физических и психических сложностях во время интересных положений.

– Главное, что ты здорова и ничего у тебя не болит. И вообще, по большому счету, кроме снов ничего не беспокоит.

Пытаясь как-то отвлечь девчонку от меланхолической темы, на которой та просто зациклилась, я поинтересовалась ее теперешними взаимоотношениями с мужем. По правде сказать, я ее супруга терпела едва-едва и знала, что при произнесении вслух его двойного имени у меня автоматически сжимаются зрачки и губы. Гунар-Хельвиг взаимно не испытывал ко мне особой душевной теплоты. Как-то раз из Оленькиного опрометчивого ротика вырвалась дополненная фраза ее одичалого лесоруба: "Эта твоя Наталья имеет маниакальную склонность к неуважительной ни к чему серьезному болтовне".

Само собой, что для подобной оценки у лесоруба даже нужды не возникло хоть в мало-мальских знаниях русской словесности. Однако, по словам Ольги, теперь выходило, что Гунар-Хельвиг стал совсем другим человеком. Если поживу у них подольше, то увижу воочию. Например, в тайне от жены он просил ее родителей приобрести для него в России платиновые в бриллиантах серьги, крестик и колечко. Гунар вручил Оле драгоценности в день ее рождения. Подарок супруга обрадовал подружку, даже несмотря на то, что ее мамочка, конечно же, не выдержала и выболтала секрет заранее. Меня же Оленька предупредила, что свои новые украшения продемонстрирует лишь после того, как я съем по дополнительному куску от каждого из ее пирогов. Перстенечек я все же увидела на Оленькином слегка отечном указательном пальчике. Ее пироги отличались отменной вкуснотищей, но были сытными до кирпичной тяжести в желудке. Я их больше есть не могла. Вообще ничего не хотела, даже лимонно-смородинового чая. Пришлось Ольге отступиться с уговорами.

– Как хорошо, что ты смогла приехать. Вот тебе мой план на вечер: сейчас пойду покричу детей домой. Им и Гунару дам по куску пирога, и всех отправим на боковую. После напьемся чаю и будем болтать, сколько влезет, а ты еще, может быть, поешь... Мне нужно об одном деле с тобой посоветоваться... А если Гунар спать не пожелает, усажу его смотреть видео. Вообще-то, он так устает в лесу, что любит ложиться рано. Да ты не беспокойся – в любом случае стать нам помехой ему не позволим, и точка.

Гунара-Хельвига удалось обнаружить в гараже и напоить-накормить до полной отключки. Все, как Оленька и планировала. А вот дети из леса так и не откликнулись, хотя начало смеркаться. Я забеспокоилась и приняла решение самой отправиться на поиски малышей, несмотря на абсолютную безмятежность подруги по данному поводу. Конец сентября, а теплынь просто отменная. Чудо, да и только, в этом году. Весь день можно проходить в шортах, майке и босоножках. Лишь под вечер становится прохладно, и листья вокруг сплошь золотые, зеленых совсем не осталось. Пуще горной козы я взбиралась все круче и круче, но детишки даже следа не оставили. Может быть, они, действительно, где-нибудь на соседнем участке, а то и в гости к соседям заглянули? А как в сентябрьском лесу хорошо! Запах-то какой: спелости, ветра, грибов, пряных листьев – все вперемешку. Да разве в лесу можно нервничать? Тут надо вкушать блаженство и истому дня да большими кусками их заглатывать вместо пирогов, от которых недолго и растолстеть. Завтра попробую тут грибов поискать, а у Оли не забыть выяснить: в ее курнике грибочки покупные или вот из этого лесочка. Отчего бы не присесть на пенечек, не проветрить после поезда отяжелевшую голову? Помню, в Москве в сентябре была традиция: ездили с подругами в розарий Ботанического сада. Боже, каких только роз там не расцветало в это время года! А до чего же некоторые были странными и по виду, и по цвету, и по головокружительности аромата. Помню, например, лилово-черную игольчатую с запахом ландышей. После роз шли кормить павлинов. Павлины в Ботаническом саду жили разборчивые и всем другим лакомствам предпочитали Бородинский сорт хлеба.

Расслабленная и умиротворенная лесной тишиной и прозрачностью вечерней прохлады, я поднялась с благородного пня и направилась к дому подруги. На этот раз лесной, а не морской Эол – вездесущий бог – вседержитель ветров, принялся развевать кудри на моей бедовой головушке.

Ребятишки давно были дома, я растроганно перецеловала их по очереди. У моих глазки совсем закрывались, и Оля быстро увела всех троих наверх, где принялась хорошо поставленным томным голосочком напевать им колыбельную про волчка. Наконец она спустилась и облегченно вздохнула:

– Ну все, вроде всех угомонила. Теперь посидим.

Разливая чай из музыкального чайничка в чашки с мерцающими в них ликами прекрасных японок (часть чашек Борька разбил – разве убережешь от такого беса!), лучшая подружка еще раз радостно выпалила начинающими розоветь губками:

– Да, теперь живем!

Вдобавок к пирогам Оленька еще умудрилась соорудить сливочно-бисквитный торт с цукатами. Я попробовала и тут же запросила у нее рецептик тающего во рту чуда. Любезная моя сильно призадумалась, и дополнительные сиреневые тени то ли усталости, то ли озабоченности моментально легли кругами под ее газелеподобные, несмотря на их некоторую современную заплывистость, глазки. Сразу стало заметно, что торт был сложен в исполнении. Как-никак в нем семь различных слоев.

– Рецепт я тебе напишу завтра, ты пока просто ешь. Знаешь что, подруженька дорогая, мне до зарезу нужен твой совет по одному делу.

Тут на Олино лицо окончательно легла мало его украшавшая тень озабоченности, и я моментально насторожилась, решив, что речь пойдет о каких-нибудь очень глубоко скрытых пороках Гунара-Хельвига. Но Ольга завела речь совершенно об ином.

В гости к ее родителям зачастила ее бывшая свекровь, которая отчаянно старалась выпытать у них новый адрес любимых сношеньки и внучка. У Оленьки всегда были самые распрекрасные отношения с мамой ее бывшего русского мужа.

– Мы с Наташей, свекровь звали, как тебя, и она строжайше требовала обращаться к ней только по имени, всегда вместе ходили красить волосы. Именно она приучила меня каждые два месяца то блондинкой появляться, то шатенкой, то рыжей. Стерва она вообще-то порядочная, но ко мне относилась хорошо. Воспитывала: женщина всегда должна быть, как новая, и сиять, как золотой полтинник, вот тогда и мужу никогда не надоест. Отчего все мужские измены? Да сами женщины опускаются донельзя, индивидуальность свою теряют, растекаются, распускаются, что твоя творожная масса, а потом канючат: "Я мать его детей, кормлю, стираю, готовлю, а он..." Моя свекровь не потерпела бы подобное, а посему следила, чтобы я держала форму. Она теперь хочет написать дарственную на Бореньку, чтобы ее дача в Крыму стала бы его собственностью. Покойный свекр, а он был адмирал флота, дачу себе отгрохал отменную, что и говорить: огромный кусок пляжа огорожен высоким забором, каменный домище в три этажа с водопроводом, горячей водой и всеми прочими удобствами; сад, правда, заросший и старый, но зато фруктов полно. Нынешней весной с дома часть крыши снесло ураганом. Чинить денег нет, а продавать она не хочет. Предлагает отписать дачу Бореньке. Свекровь всегда была от внука без ума. Я рассказала Гунару, а он, упрямый, заладил: "Теперь это мой ребенок, и он ни в чем не нуждается". Ему что Крым, что Кольский полуостров – едино. Олух царя небесного! России боится как огня. Вот сижу и никак не придумаю, как же быть? Такая шикарная дача, и свекровь продаст! А у Бореньки, когда вырастет, мог бы быть неплохой капиталец, а? Крышу мой отец запросто починит... Что ты, солнышко, думаешь по этому поводу? Как же мне поступить?

– Заманчиво и даже очень. И если на берегу моря в Крыму – мечта! Дорогая, очень дорогая вещь. Да Гунару такие суммы и не снились. Только как тут насчет твоего бывшего, Наташиного родного сына? Так он и пропал окончательно в своих Аргентинах-Америках? Поди ведь тоже может претендовать на родительскую собственность, судись с ним потом. Хотя я не юрист и точно не знаю.

Никакой новой информации об Олином прежнем муже не поступало. Для нее он сгинул, и все. Всем был бы хорош парень: высокий, веселый, а до чего красивый – глаз не отвести, анекдотами сыпал и шутил – заслушаешься; но страшный мот и бабник. И это еще цветочки. Ревнивый мужик был до одури. Телеграфный столб мог запросто разметать в щепы, если, не дай Бог, Оля взглянула мимо, не в ту сторону. Приличное нижнее белье на работу в детский садик не позволял надевать. Псих, что тут поделаешь! Что же я могла посоветовать Оленьке, если ее нынешний господин так категорически уперся. Конечно, иметь в Крыму дачу здорово и отказываться от нее из-за чьей-то дури – идиотизм сам по себе. Почему бы это моей тезке, Боренькиной бабуське, и в самом деле не обожать своего единственного внука. Такой прелестный мальчуган! Гунар-Хельвиг в вопросах Крыма и Кавказа, равно как и во всех прочих, несколько туповат, и потому его слушать, только...

Я вовремя спохватилась и честно призналась Ольге, что все еще обижена на Гунара за те его малолестные обо мне высказывания в стародавней беседе с многоуважаемым рисорским падре. Да разве я могу ему забыть, как много раз смущенно краснела и опускала очи, случайно встретя священника на улице? Разве мое "типично русское" стремление спаивать окружающих, приобщать их к курению и прививать последним любовь к кое-чему более горяченькому, чем эротика, не есть вымысел "лесного пенька"? В глубине души я знала, что Гунар такое мог выдать только в состоянии запальчивости. На самом деле ему нет дела ни до меня, ни до моих вконец испорченных вкусов, стремлений и намерений. Падре в России бывал и был знаком с традициями русского гостеприимства. Однако, несмотря на несомненные знания умного священника, я все равно всегда спешила смыться от него, хотя бы на другую сторону улицы. Ко всему, он еще приходился братом моей домовладелицы. Нет, не могу я Гунара простить!

Ольга расхохоталась и, кстати, вспомнила, что завтра всей компанией мы отправимся в церковь к заутрене, которую служит тот самый Отец Святой. И не вздумай отказаться, а то Гунар решит, что безбожница, и из дома непременно выгонит. Я с расстройства сразу же почувствовала в себе непреодолимое желание укрыться в какой-нибудь постели. Оля за руку отвела меня в спальню по соседству с детской. Главным украшением предоставленной мне комнаты являлся допотопный сундук исполинских размеров. Как объяснила все хихикающая подруга, расписной в цветах монстр – наследство от любимой бабушки является одной из главных достопримечательностей в доме, гордостью Гунара-Хельвига. Сундук – наиболее часто демонстрируемый экспонат наиболее достойным из норвежских гостей, понимающих толк в сундуках, так что мне выпала несомненная честь соснуть возле столь ценного антикварного предмета. Остальная мебель в спальне была хламье-хламьем.

Расцеловавшись с подружкой, я как подкошенная рухнула на с любовью постеленное ею белье: белоснежное в кружевах, хрустящее от крахмала, со стойким запахом лаванды. В узкое окошко сияла-просилась полная румяная луна. Треща суставами и кряхтя, пришлось встать и открыть ставни ей навстречу. Аромат ночной прохлады, лесной свежести и еще чего-то трудно определимого, вроде как даже любимых Оленькиных духов "Далиссимо", победно ворвался в душную доселе обитель. Я заползла обратно в кровать и закрыла утомленные глаза. День прожит и прожит неплохо, а завтра будь что будет. Глава третья

Меня разбудили звуки "Лунной сонаты" Бетховена. По комнате вовсю гулял-отсвечивал веселый солнечный свет, и я удивилась подбору репертуара. Прислушалась к звукам меланхоличной, задумчивой музыки, куда весьма органично, как это ни странно, вписывались бодрые утренние повизгивания детишек и приятное женственное воркование Оленьки. Я догадалась: дровосек Гунар упражняется на своем белом "Стенвее" с утра пораньше.

Я умылась в с шиком отделанной ванной комнате и, едва не сбитая на лестнице ватагой шалунишек, весьма успешно спустилась к завтраку. Ольга принесла вафельные трубочки с кремом и пастилу в ванильном соусе. Дети завизжали от восторга, но Гунар всем нам предложил прежде спеть молитвенную песню – благодарение Богу за ниспосланную свыше пищу. Пропеть потребовалось два раза, но зато кофе и соки наливали за просто так. Во время завтрака выяснилось, что мы опаздываем. В пожарном порядке вся команда бросилась к машине. Ольга в просторном, черном с белым кружевным воротничком торжественно-похоронном платье и Гунар при галстуке, в блестящем коричневом жилете, в парадных брюках сели впереди, как им, хозяевам, полагалось. Сережа в обнимку с Боренькой вольготно развалились на заднем сидении. Я скромненько притулилась рядом с мальчиками, а Машечка по-королевски восседала на моих коленях. Гунар едва заметно покосился на нас в зеркало обзора, скептически повел левой бровью и тронул машину с места. Наверное неправильно, что я одета слишком обыденно и скромно, но на переодевание просто не было времени. Церковь находилась в минутах двадцати-тридцати от дома и походила на сооруженную без затей дощатую избу с высокой крышей. Крышу венчал большой деревянный крест невзыскательной столярной обработки. У входа толпилось полно народу, и в толпе сновали некие седовласые дамы, бренча железными ведерками для сбора денег. Гунар направился прямо к ним и со значительным видом бросил в ведро денежную бумажку, я последовала его примеру.

Тут церковь растворила благостные свои врата, присутствующие без спешки зашли и чинно-благородно расселись по скамейкам. Мы – в самых первых рядах. Я огляделась по сторонам. Данный конкретный храм во Славу Божью был совсем новым, собранным из сосново-клеевых арочных конструкций А-образной конфигурации (вот уж в чем, в чем, а в конфигурации я всегда была потрясающе сильна!). Заметив и оценив мой интерес к архитектуре святой обители, степенный Гунар-Хельвиг любезно разъяснил, что сей молельный дом символизирует собой лодку, плывущую к Богу, то есть в правильном направлении. На грубо сколоченную кафедру вышел знакомый прист, одетый в белое длинное платье и с объемистой книгой в руках. Он подождал, пока дамы-благотворительницы не раздадут всем такие же, как у него, толстые книги и листки с текстами молельных песнопений, с достоинством открыл свой молитвенник и принялся читать хорошо поставленным голосом. Его голос был приятен, но не возбудил во мне ни малейшего интереса, как на то, может быть, рассчитывал почти насильно меня сюда затащивший Гунар-Хельвиг. Хотя едва ли лесорубы, подобные Гунару, вообще задумываются о каких-то там посторонних голосах и интересах, им вполне достаточно голосов кудрявых дубрав, березовых рощ и вишневых садов в ответственные моменты корчевания-распиловки леса.

Пока я это обдумывала, маленькая Машечка принялась юлой вертеться на моих коленях и тихонечко захныкала. Боренька с хитрющим выражением на и без того лукавом личике всевластного Амура демонстрировал моему Сереже что-то этакое. Сын слезно умолял его обменяться на своего пластмассового зайца и Машиного бегемота из "Макдональдса". Я шепотом поинтересовалась у Оленьки о смысле лекции. Она, вся сплошное внимание, лишь на полсекунды повернула ко мне серьезное, одутловатое лицо.

– О Святых Апостолах!

После чего продолжила усердное впитывание исповедей апостолов, видно немало повидавших на своем веку. Маша на коленях затихла и принялась тихонечко похрапывать. Я окончательно заскучала и снова рискнула прицепиться к Оле с расспросами о смысле проповеди. На сей раз она оказалась благосклоннее, и мне удалось разузнать, что как-то раз дьявол пылко убеждал одного странника не возвращать случайно тем найденный кошелек с золотом законному владельцу. Нечистая сила подкрепила свои доводы логически сильным аргументом, что Бог в любом случае просто обязан позаботиться о пострадавшем, так что волноваться за его безденежье нет особых причин. Но, как утверждал проповедник, дьявол был абсолютно не прав.

– Это почему же он не прав? Неужели Бог может отказаться помочь обиженному?

Подруга задумчивой ивой склонилась ко мне вновь и зашептала в самое ушко. Но тут потерявший всякое терпение Гунар-Хельвиг нас обеих смерил таким презрительным взглядом колких серых глаз, что разговаривать вообще отпала всякая охота. Внезапно раздались звуки замаскированного где-то в помещении органа, и все вокруг грянули песню, сосредоточенно глядя в свои листки. Боря и Сережа воодушевленно заблеяли, подражая молодым козляткам. Вышло очень похоже. Именно последнее обстоятельство вынудило недовольного всей компанией Гунара прервать святое пение и сделать мальчишкам последнее серьезное предупреждение. К моему тайному удовольствию, озорные парни и не подумали уняться, и я предложила Ольге вывести их на улицу и строго там за ними проследить. Подруга и ее супруг согласно кивнули, и я с мальчишками удалилась. Машечка осталась счастливо досыпать проповедь.

Боже ты мой, до чего же хорошо было на воле. Господь здорово сотворил этот чудесный и необыкновенный мир. С высокого пригорка, на котором стоял сосновый храм, открывалась роскошная панорама на раскинувшееся внизу переливчатое бирюзово-изумрудное море. Далекие отсюда беленькие домишки лепились к скалам подобно ласточкиным гнездам, большие и маленькие островки выгибали каменные голенькие спинки посреди набегающих волн; золотом, червонным чистым золотом укутались земля и деревья. И свежа, казалось, листва в солнечных лучах, а от земли исходил легкий, едва заметный парок, однако не теплого парного молока, как весной и летом, но слегка леденящий дух эскимо на палочке – с детства приятный до невозможности. Над морем в чуть золотистой дымке, напоминающей сладкий ванильный соус от нашего завтрака, плавали круглые беленькие облачка-пастилки. Они отбрасывали на лесистые склоны фигурные тени каких-то забавных небесных зверюшек. Чайки носились под прозрачным, чуть сиреневатым на линии горизонта небом, они отражались в голубоватой воде и кричали друг другу последние новости. Кричали так громко, что даже сюда доносилось. Видно, новости того стоили.

Служба окончилась, и разодетые прихожане вышли из церкви. Румяная Оленька появилась на крыльце и замахала мне свободной рукой; другой она прижимала к себе мою не вполне проснувшуюся доченьку. Я быстро подошла и ловко перехватила Машечку.

– Так чем же закончилась притча о нечестивце с чужим кошельком?

С блеском неподдельного интереса в глазах я задала вопрос по-норвежски и громко, специально для возникшего рядом с женой Гунара.

– Да я расскажу, расскажу. Ты потерпи уж чуть-чуть, дай сначала отдышаться. Что-то мне и сидеть невмоготу становится!

Ольга оперлась на мужнину руку, и мы по-семейному направились к месту парковки автомобилей метрах в сорока от молельного дома. Широким рыцарским жестом Гунар распахнул перед дамами дверцы машины, и в тот же момент от толпы отделилась белая сухопарая фигура священника и направилась прямо к нам. Я быстро поздоровалась и с тупым выражением лица уставилась в землю. Авось не узнает за давностью времени. Всего сказанного Ольге и Гунару напутствия я, конечно же, не поняла, но мне понравились ласковые, спокойные интонации мягкого, умного человека. Он поздравил их с ожиданием прибавления в семействе и пожелал долгой и счастливой семейной жизни. Умиротворенные беседой Ольга, Гунар, маленькая Маша и я наконец угнездились в "Тойоте", и тут Гунар первый сообразил поинтересоваться местонахождением наших мальчишек. Только сейчас сообразив, что упустила озорных парней из виду, я выскочила из машины и отчаянно заметалась по площади перед молельней, истерично выкрикивая имя сына. Ольга тоже не усидела, присоединилась ко мне, но вела себя не в пример спокойнее. В очередной раз пожаловавшись на отеки в ногах, она предложила:

– Давай спустимся с пригорка вниз и посмотрим за церковью. Да не нервничай так, там за рощицей чуть дальше кладбище, и Борька часто туда убегает.

Мы с Оленькой торопливо прошагали насквозь молодой лесок и с откоса увидели фигурки наших неспокойных мальчишек, кидающих друг в друга камешками. Строгим голосом я прокричала им немедленно прекратить баловство и подойти к нам. Однако при виде недовольных мам сорванцы дружно расхохотались и с кривляниями принялись демонстрировать языки и корчить рожи.

– Ну-ка, прекрати дразниться и иди сюда. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ну смотри у меня, ты меня знаешь!

Высоким срывающимся голосом надрывно провизжала Ольга и угрожающе потрясла рукой в направлении озорников. Однако веселящиеся дети и не думали слушаться. Окончив свой темпераментный танец, что-то среднее между рок-н-роллом и мазуркой, они со всех ног бросились прочь.

– Давай возвращаться. Они в обход прибегут к машине еще раньше нас. Играют, поросята!

Подруга проникновенно взяла меня за руку и нежно провела по ней ласкающими перстами. Наслаждаясь нежаркими солнечными лучиками, падающими сквозь кружевные кроны деревьев на наши молодые лица, полной грудью захватывая свежесть утра, шурша и загребая прогибающимися ногами осеннюю листву, мы с Олей двинулись назад. Она с улыбкой принялась дорассказывать мне тот интересный диалог дьявола с потенциальным вором. Внезапно что-то быстрое и темное закружилось над нашими головами и с устрашающим свистом врезалось прямо в ноги на уровне коленок. Умирающая чайка с окровавленной грудкой слегка потрепыхалась и затихла, еще раза два конвульсивно дернув черненькой головкой. Ее глаза-бусинки подернулись мутной пленочкой и закрылись навсегда.

– Боже мой, что с ней случилось? Видно, с кем-то подралась, – с горячностью обратилась я к подруге, чтобы поделиться своими соображениями.

Ольга вся аж посинела, губы у нее лихорадочно тряслись не в силах вымолвить ничего членораздельного.

– Что с тобой? Тебе плохо? Гунара позвать?

Я подхватила ее под белы рученьки, но она их с силой вырвала и закрыла себе лицо, хотя вроде и не заплакала.