Текст книги "Лучший из миров"

Автор книги: Наталья Колпакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Вернувшись в реальность, будто выключатель сработал, маг охнул и тут же получил чувствительный пинок по ребрам. Его недолгая пока что жизнь была вполне благополучной, и даже работа на Орден мало подготовила к тому, что с ним сейчас умело творили чужие ноги.

– Заткнись, – приказал смутно знакомый голос. – Смотри сюда.

Маг покорно разлепил веки, но, как видно, недостаточно быстро – его снова ударили. В мельчайших подробностях, будто под микроскопом, увиделась кроссовка – мягкая, разношенная, с прихотливо завязанным узлом шнурка и предательской трещинкой прямо над подошвой. Скверно, скоро порвется. Он хотел сказать об этом, совсем смешался и заплакал.

– Зачем вы здесь? Кто вас послал? Для чего похитили оборотня? Что вообще у вас там творится, мать вашу?

Маг ничего не понимал. Он очень старался понять, но слишком боялся, что ноги в мягких кроссовках вновь задвигаются и тогда уж забьют его до смерти. В голове шумело, резь в животе была невыносимой. Кажется, он сломал мне ребра – это была первая вполне ясная, здравая мысль. Она отрезвила недавнего триумфатора. Он приподнял голову, подождал, когда слезы скатятся на пол, и сквозь редеющую пелену проступило, наконец, проклятое лицо. Отсюда, снизу, отступник смотрелся совершенной горой. За ним, кажется, маячили еще какие-то фигуры, но эти были как в тумане, так остро сфокусировался взгляд мага на недавнем объекте затяжной охоты. Хорохорясь для бодрости, мальчишка попробовал ухмыльнуться. Трудное это оказалось дело – ухмыляться, воткнувшись щекой в грязный линолеум.

– Давай-давай, соображай, – поторопил Дан. – Ты хоть понимаешь, сопляк, во что вы вляпались?

Тот огрызнулся:

– Тебя все равно возьмут, не таких брали.

– Не таких, – неприятно улыбнувшись, подтвердил Дан. – Всяких других брали, а таких, как я, нет. Ладно, вещай.

Покобенившись еще немного – так, самую малость, – пленник заговорил. О невозможной, в голове не укладывающейся гибели династии. О новом императоре. О выскочке-кураторе и удивительных нововведениях, неприметно позволивших тому без малого прибрать к рукам власть над Орденом. Дан слушал, внешне невозмутимый, хотя держать лицо оказалось совсем не просто. Сообщая о попытке ареста того, кто был для Дана учителем, о его бегстве и вероятной кончине в гиблых предгорьях, пленник не сумел сдержать злобного торжества, а Дан – бессильной ярости, впечатанной в очередной пинок. Рассказчик опять отключился. Впрочем, он уже выложил все, что знал, – а знал он до странности мало. Он, непосредственный участник важнейших событий, маг на особо секретной операции, охватившей сразу два чужих мира. И это само по себе наводило на размышления. С ума они там посходили, что ли? Что происходит с Орденом? Куда смотрит мастер Румил? Неужели не видит, не понимает, что их используют втемную? А если видит и понимает, значит – да, заговор… Ничего не скажешь, много он интересного пропустил. И совсем не хотел наверстывать.

Допрос не занял много времени. Одурманенная Тейю пока не очнулась, так и лежала деревянной куклой на грязно-бордовом диване в единственной комнате, копии такой же съемной халупы, откуда ее выманил похититель. Сигизмунд с Мироном, до сих пор скромно ожидавшие в сторонке, теперь принялись обсуждать дальнейшую судьбу информатора. А Дан молчал, переваривая новости. Услышанное впечатляло. И обязывало. Странно все-таки: он, если вдуматься, никогда не был в полном смысле слова гражданином своей родной земли. Слишком рано попал он в Орден, чтобы чувство принадлежности к родине – как и к роду, которого он вовсе не знал, – могло вызреть в нем. Дан вырос, преданный единственно мастеру и соратникам. Даже не императору – разве что так, постольку-поскольку. Этот Второй мир, куда он бежал от безысходности, этот нелепый, скверно организованный грязноватый и шумный город, где прожил считаных несколько лет, прожил в суете, в бестолковщине, в отсутствии самых простых и естественных вещей, на поверку оказывался для него, чужака, стократ более своим, более родным и реальным. И вот теперь загадочная штука под названием долг заставляла его бросать все, к чему он здесь прикипел, возвращаться в чуждую отчизну и ввязываться в совсем уж посторонние дрязги. Очень он был некстати, этот долг, будь он неладен! И откуда взялся-то? Жил ведь как-то Дан без чувства долга, исключая разве что обязательства перед Орденом, снятые вместе с фиолетовой орденской курткой и коротким черным плащом. Он оглянулся, заметил понимающий взгляд Сигизмунда. Тот поспешно стер с лица человечное выражение, обнажив привычный фон равнодушной вежливости.

– Ну что, возвращаемся?

– А этот… Он-то где?

Бог только рукой махнул:

– Пустое!

– Он жив? – напрягся Дан. – Я не собирался его убивать. Я не палач.

– Да что тебе до него? Все, что знал, он рассказал, а…

– Он жив? – с нажимом повторил бывший ловчий.

– Ой, да жив он, ваш мажонок! Отправил его вдогонку за сослуживцами, под шум водопада. Пока очухается там, пока выход найдет… А то сколько им там еще, беднягам, сидеть? Да и голодно небось, разве что летучих мышей наловят. Господин дракон, есть там, в пещере вашей, летучие мыши?

Не дожидаясь, впрочем, ответа, Сигизмунд щелкнул пальцами (как Дану показалось, исключительно для эффекта, никаких магических движений и слов ему для чудотворчества не требовалось), и вся компания вновь очутилась в Дановом временном пристанище. Теперь уже точно вся. Тейю спала на грязно-зеленом диване, и это был уже сон, а не дурман, нормальный сон, с подрагиванием век и до боли знакомой позой комочком. Сигизмунд, наверное, мог вмиг привести ее в чувство, но Дан предложил оставить оборотня в покое. Пусть досыпает. Себе самому он, пожалуй, мог бы признаться, что просто-напросто оттягивает слишком скорое расставание. Но не стал.

Мирон скорчился тут же в кресле, погрузившись в угрюмую задумчивость. Он казался сейчас пустой оболочкой, футляром от себя самого, и где бродила на самом деле его душа – бог знает. Что до бога, тот, деликатно позволив Дану насмотреться на Тейю, вскоре увлек его на кухню. И, как и следовало ожидать, не для заваривания чая.

– Я все-таки попрошу тебя об услуге. Совсем скромной – несколько ответов. Ты не обязан, это всего лишь просьба! Не хочешь – не отвечай…

Дан попытался запротестовать, и Сигизмунд усмехнулся:

– А ты не захочешь, поверь.

– Ничего.

– Отлично. Скажи, Дан, почему ты покинул родину?

И Дан понял, что проницательный бог был прав. Ему действительно расхотелось продолжать разговор.

– Ну не знаю… Решил сменить обстановку. В этом мире я бывал на операциях, мне понравилось.

– Я думаю, это неправда. Спору нет, местечко здесь неплохое. Интересное. Люди – такие необычные существа! Но… нет, неправда. Думаю, тебе было все равно, в какой мир уйти, ты просто не мог остаться в своем.

Дан угрюмо молчал.

– Но почему, Дан? Тебя вырастил Орден, из тебя воспитали послушную, нерассуждающую и гордую своей миссией частичку этого совершенного организма. Отпасть от него – все равно что пальцу отделиться от тела, разве не так? Ты же был лучшим из лучших, Дан, ты квинтэссенция Первого мира. Его слава и, я бы сказал, его проклятие. Хотя так думают немногие. Может быть, только я один.

– Я… не мог я больше.

Сигизмунд глубокомысленно кивнул. Вид у него был такой, будто он отпил глоток редкостного напитка, на который возлагал большие надежды, и теперь придирчиво оценивает букет. На миг Дану остро захотелось ударить его, смять, скомкать эту невозмутимую оболочку. Но быстро прошло.

– Кто твои родители, Дан?

– Не знаю, – изумился такому повороту бывший ловчий. – У меня нет никого. И не было. Меня учитель вырастил. Потом… потом забрали в Орден, а дальше…

– Дальше неважно, – отмахнулся Сигизмунд, одним небрежным жестом сбрасывая всю Данову жизнь, как сбрасывают крошки со стола нерадивые хозяйки – на пол.

Дана кольнула обида – детская, горькая, с надутыми губами – и прошла. Странная штука, он и сам чувствовал: все, что было дальше почти не в счет.

– Не было, говоришь? Ну ты же не гомункул! Хорошо, попробуем не спеша… Подумай и скажи, почему тот, кого ты зовешь учителем, взял на попечение ребенка, почти младенца, возился, кормил, воспитывал? Обуза для одинокого мужчины!

– Он мой учитель, – раздельно проговорил Дан. – Друг моего отца, и вполне естественно…

– Нет, не вполне, Дан, извини. Что ты знаешь о своем отце? Чем он занимался, каким был человеком? Как выглядел? Нет, погоди, не отмахивайся, Дан, и не перебивай меня. Ты уже давно вырос и можешь выслушать все что угодно, даже правду. А твоя мать? Ты помнишь лицо своей матери? Для волшебника куда более мелкого пошиба не составило бы труда показать ребенку лица его родителей. Он был близким другом отца, говоришь ты, а значит, и всей семьи. Должен был хорошо знать их всех: отца, мать, сестер… Да, у тебя были сестры, Дан. Одна – пятью полными циклами старше, вторая – как ты, вы были близнецы. Почему ты никогда о них не слышал, ловчий?

Дан вскочил, опрокинув стул. Он не мог даже броситься на это существо, требовательно взирающее на него снизу вверх, и не страх перед богом сковал его. Он оцепенел, и все вокруг застыло и смолкло, потому что время вдруг открутилось назад – быстро-быстро, как тяжелые страницы фолианта, если прихватить их между пальцами и выпускать одну за другой. Ему всегда доставалось за эту забаву. Старинные книги, покоящиеся на простой, наскоро обструганной полке, – это не просто бесценные вещи, они были почти очеловечены, и к каждой относились с величайшим пиететом. Дан увидел краешек полки, остальное исчезало в небытии, косо срезанное то ли темнотой, то ли забвением. Слабенький, медлительный северный рассвет чуть брезжил за оконцем, и Дан знал, что там, за оконцем, затянутым тонко выделанной пленкой из пузыря рыбы Аху, – горы. И не просто где-то там, а сразу, руку протяни и можешь погладить нежно окрашенные, из желтоватого в розовый и дальше, в лиловость, натеки мха, напитавшиеся холодной росой. И он потянулся к окну. Это было нелегко, пришлось тянуться изо всех сил, пока вялые со сна пальцы неловко скребли по влажной, разбухшей раме, нашаривая почти недоступный крючок. Наконец он догадался подтащить к стене низенький табурет, вскарабкался, торжествующий, ухватился за приколоченный под окном обрезок доски и увидел…

– Нет! Ничего не было! Ничего и никого, только учитель.

– Твоя мать была великая ведьма, Дан, – тихо, будто устало проговорил Сигизмунд, глядя мимо. – Прекрасная, благородная, самоотверженная женщина. Она владела магией преображения, творила чудеса. Многим помогла. А отец…

– Нет.

– Отец умел поднимать мертвых. Никогда – чтобы вызнать, где припрятано добро, тем более запугать или принудить кого-то из живых. Ни за какие деньги. Только чтобы помочь двоим проститься или простить, успеть досказать то, что не было сказано, отпустить грех, снять камень с сердца. Или покарать преступника.

Дан зажмурился, сгреб в горсть прядь волос.

– Я сын горной ведьмы и некроманта? Немыслимо!

Бог ждал. Лицо его смягчилось, печаль всеведения проступила сквозь привычное отстраненное любопытство. И Дан как-то враз поверил.

– Немыслимо…

Его губы еще шевелились, упрямо шепча слова сомнения, а сердце уже знало – все правда. И слова Сигизмунда, и это невесть как воскресшее – будто и собеседник его баловался некромантией – воспоминание: домик в горах, любовно сработанная скудная утварь, трудное прорастание осеннего дня сквозь тьму, поглотившую лица его близких… Но дальше – дальше было нельзя, там таилось что-то такое, от чего все его существо сжималось в липкий от ужаса комочек и вопило бессмысленные мольбы… Бывший ловчий обессиленно сел и с отчаянием взглянул на своего мучителя.

– И ты, конечно, не знаешь, что унаследовал дар своих родителей? Не перебивай! Возражения твои наперед известны. Просто слушай: ты родился великим магом. У тебя редкостный дар, почти небывалый по меркам вашего скудеющего мира. Был.

– А теперь?

– А теперь ты ловчий.

Дан не понимал, почему его переполняет горечь. Он и не знал, что в нем ее столько, что он налит горечью по самое горло, как кувшин с прогорклым маслом. Он ощущал на языке ее вкус, но продолжал упорно мотать головой.

– Нет, нет и нет! Я все-таки скажу, Сигизмунд. Ты сам признавался, что не всеведущ. Ловчие – уникумы нашего мира, их растят лишь из тех, кто чужд магии, чужд и потому неуязвим для нее.

– Бывает и такое, наверное. Саморазрушение Первого мира зашло столь далеко, что и рождение пустых детей стало возможно. Вот до чего довела вас борьба со стихийной магией. Вами заправляют ученые мужи, рабски привязанные к книгам могучих предков, наследие которых, увы, становится все менее по плечу каждому следующему поколению зубрил.

Сигизмунд прищурился, полускрыв блестящие глаза за тяжелыми морщинистыми веками, отчего показался одновременно очень старым и очень сильным.

– А ловчих испокон века готовили из самых одаренных, самых многообещающих мальчишек, буквально дышащих первородной магией. Надо только вовремя забрать их в Орден…

– Нет.

– Такие мальчики вообще-то редкость, стихийная магия – в большей степени женский дар. Но девочки им были не нужны…

– Нет!

– …и их просто убивали. Как твоих сестер. Дан. Ты видел это, ты помнишь.

Он не видел, он зажмурился изо всех сил, чтобы не увидеть. И все-таки он помнил.

– Старшая, кстати, была очень похожа на ту девушку, твою первую любовь, которую ты…

И тут Дан все-таки бросился. Рыча от ненависти, слепо, беспомощно, вытянув вперед сведенные судорогой пальцы. Еще грохотал опрокинутый стул, а Сигизмунд, не сделавший ни единого движения, вдруг почему-то возник сбоку от Дана и легко хлопнул его сухой, почти старческой ладошкой по ближайшей руке. Рука стала горячей, очень тяжелой и непокорной. Она не хотела стискивать пальцы на чужой ненавистной шее и давить, давить, пока последняя капля жизни не вытечет из чужака вместе с невозможными словами. Дан хотел. Его тело – нет. Оно хотело сесть и согреться все целиком, а не только кистями рук. И еще чтобы Дана не трогали.

Сигизмунд осторожно уронил мягкого, как размятый пластилин, Дана на невесть как вставший на ножки стул. И продолжал тем же ровным голосом, будто его не прерывали:

– …которую ты убил. Ты ведь узнал ее тогда, правда? Слишком поздно, но все же узнал.

И Дан снова увидел, со всей беспощадной отчетливостью. Они – школяры, враз вытянувшиеся нескладные мальчишки в фиолетовых курсантских курточках, сами малость лиловые со сна. Их подняли ни свет ни заря и гонят куда-то по проселку. Самый конец лета, рассветы уже подернуты осенней стужей, и здесь, в сельской глуши, она ощущается всерьез. Забирается под одежду, хватает за щеки, пальцы, голые щиколотки. Ближний пригород столицы – не тот, где роскошные виллы, а с простой, крестьянской стороны – действительно, настоящая глушь для детей, выросших не просто в городе, но в изолированном мирке Ордена. Кое-кто ворчал, высокомерно поглядывая на сомнительные сельские красоты. А Дан, странное дело, осматривался вокруг с жадностью – так пьешь в жару, если очень хочется пить и простая вода кажется самой вкусной вещью на свете.

Она шла навстречу. Босая, с выводком гусей, она не гнала птиц, а просто шла себе, балуясь, перекатывая маленькие ловкие ножки во влажной пыли. От пятки до кончиков пальцев, вольготно растопыренных. Птицы важно вышагивали вокруг и следом, словно шутовская свита, деликатно гогоча. Простая деревенская девчонка, их сверстница. Класс сбился с шага, тоже загоготал, но не столь деликатно, как гуси. Рядом с этой девочкой, еще носившей детские косы, но уже несшей головку уверенно и высоко, уже научившейся ходить волнующей походкой, но еще не сознающей этого, они сами почувствовали себя сопляками. Они, такие взрослые, ученые, городские! Кто-то откровенно пялился, кто-то разглядывал свысока, как диковинного зверька; среди задорных выкриков проскальзывали рискованные шутки. Воспитатель курса не одергивал расшалившихся воспитанников – не та она, видно, была ягодка, эта крестьяночка, – и поторапливал для проформы. Она же находилась как будто и здесь – сделай шаг, руку протяни! – и не здесь, как редкостный в наших краях лиловый ночной мотылек Хора, распадающийся в пыльцу меж пальцев ловца. Посторонилась, в плотном кольце своих рослых, с шумом плещущих крыльями стражей, и невозмутимо ждала, когда толпа пацанов пройдет мимо. Чуть склонила к плечу голову, обремененную венком из длинностебельных водяных цветков с чудным прозваньем «упырьи губки», и впрямь напоминающих припухшие иссиня-багровые рты. И Дан вдруг разглядел, будто в приближающую трубу, – темно-рыжие волосы у висков были влажными, и руки, и смятый подол – и осознал с головокружительной ясностью: она только что набрала цветов из пруда, она входила в воду, высоко подоткнув платье, и вздрагивала, когда студеная вода лизала, подбираясь к бедрам, округлые ноги, облитые редкой у рыжих чуть смуглой кожей.

После он так и не смог разобраться, кто чей взгляд поймал, он ли первый осмелился взглянуть на нее, она ли вскинула глаза – так просто и бесстрашно, как прорастает трава, как шагает вперед безоружный, – и угодила прямо в него, в Дана. Они и были цвета той отчаянной травы, что первой пробивается из-под снега, не ведая, замерзнет или расцветет, и если бы цвета имели свой запах, то этот изливался бы головокружительной свежестью, просыпающейся почвой, талой водой. Глаза смотрели на него ясно и пристально, и в них переливалась улыбка, почти не коснувшаяся мягко обрисованных губ. Вот так, влет и намертво, она врезалась ему в память… Но как он мог забыть?

Это было все. Больше он ее не видел.

– Не видел, – закивал Сигизмунд, словно подхватывая не сказанные Даном слова. – До того самого дня, когда…

Больше Дан ни на кого не бросался. Он обмяк на стуле, отчаянно желая одного – заплакать. Просто заплакать, как плачут самые сильные люди, когда сила уже бессильна им помочь. И не мог. Совсем. Как вышло, что он разучился плакать?

И снова он вспоминал, и было не остановиться, не спрятаться.

Их было шестеро опытных ловчих и маг. Они прибыли на операцию в отдаленную провинцию в Западных землях. В заброшенной деревне, вычищенной давним мором, которую местные по недоброй славе обходили далеко стороной, занялся костерок недозволенной магической активности. Они атаковали быстро и чисто – и натолкнулись на отчаянное сопротивление. Неслыханное дело! У нас, хвала Пред-первому Совету, не Древние времена. Самоубийственная доблесть помешанных ведьмочек и черных магов оказалась неприятным сюрпризом, и все с самого начала пошло наперекосяк. Дану даже пришлось заколоть оборотня, мелкое отродье вроде кошки, с визгом ринувшееся на него с потолочной балки – и обратившееся стынущим мальчишечьим тельцем с изумленно распахнутыми глазами. Впервые за годы работы у него потемнело в глазах. Дан, пошатываясь, выбрался на крыльцо, неловко выставив перед собой липкий от крови меч. И когда откуда-то сбоку метнулась тень, вымуштрованное тело, покинутое сознанием на произвол судьбы, сработало само, слепо ткнуло оружием в сторону. Клинок встретил несерьезное препятствие, легко вошел на полдлины. Когда вопль отчаяния сменился хрипом, а тяжесть падающего существа отдалась в руку, отрезвевший ловчий увидел ее. Валившуюся ему под ноги. Свою первую и, наверное, последнюю любовь. Она еще успела узнать его и прошептать что-то. Какое-то имя. Нет, не какое-то. Не ври себе. «Дан» – вот что она прошептала.

– Так звали ее сына, – безжалостно пояснил архивариус. – Она назвала его в твою честь.

– Но откуда…

– Ну она все-таки была ведьма.

– Не говорите мне, как ее звали, – глухо вымолвил он, – я не хочу.

Бог кивнул.

Тэмма вихрем пронесся через запустелые залы, давно уже не видевшие читателей, и углубился в лабиринтообразный архив. Сколько лет прошло здесь, среди бесчисленных, но оттого не менее бесценных манускриптов, среди величественных шкафов, скрывающих под надежными запорами собрания священных текстов и фривольные повести, хозяйственные записи и географические карты, хроники правлений и завоеваний бесконечной череды правителей Первого мира. Здесь он корпел над листами вощеной кожи, исписанными древней абракадаброй, отчаиваясь, вновь оживая и все равно почти ни на что не надеясь!

Здесь он был счастлив…

Вон за тем проходом по левую руку – закуток, памятный первым столкновением с Саорой. Тэмма до сих пор недоумевал, почему звереныш, взобравшись на престол, не удавил его, Тэмма, по-тихому и без лишних проволочек! Впрочем, стоило вспомнить, как тот счастливо скалится, предвкушая стычку, и брезжило нечто вроде понимания… Так что вместо безвременной кончины буквально в паре шагов от мирового господства Тэмма удостоился поста куратора Ордена ловчих. Почетное и, как Саора имел все основания полагать, безопасное для него назначение, ведь пришлый в этой должности – фигура, по сути, декоративная. И даже его поистине звериное чутье не могло вынюхать в подобной комбинации возможность сговора.

Что ж, Саора недооценил противника. Точнее, не сумел разглядеть противника в скромном архивариусе. Отчаянно дерзкий одиночка, редкостной мощи маг, зубами выдравший у судьбы корону и власть, не предполагал, что сам станет жертвой интриги. Что и на него, охотника, уже расставляется капкан. Саора свершил невозможное – свалил законного правителя вместе с семьей. И остался один. Он верил, будто старается для себя. На самом деле он всего лишь сделал за Тэмма грязную работу.

Верхнее хранилище кончилось. Дальше путь уводил в подземелья, в необозримую сеть коридоров и нор под величавым массивом императорской резиденции. Ноздреватый хлебный мякиш, вот что это было. Юркий архивный мышонок Тэмма, лишь недавно скинувший серую мантию ради орденских фиолетов, ориентировался в этих ходах-выходах так, будто сам их прогрыз. Здесь, под землей, прятались вырубленные в камне помещения без окон, с толстенными дверьми, помещения, куда не могла проникнуть даже пыль и где в темноте и сухости покоились древние артефакты, подчас загадочные и даже опасные. И не только артефакты… Прежде в иных из них, надежно запечатанная заклятиями, тлела чуждая жизнь. Но ныне все это отошло в область преданий, и Тэмма мог лишь гадать, что за твари, боги и демоны томились и угасали в склепах. Во многие из камер нижнего хранилища Тэмма был вхож, некоторые были запретны для него, и лишь единицы из них он так и не смог посетить, либо не справившись с запретом, либо сочтя риск излишним. Здесь не было ни чадящих факелов по старинной моде, факелов, требующих пригляда слуг, ни экстравагантных новинок, коих в искусстве освещения родилось в последнее время немало. Ровный, приглушенный, магического происхождения свет, источники которого оставались невидимыми, насыщал собой воздух в переходах ровно в таком количестве, чтобы можно было идти не спотыкаясь. Но Тэмма, уверенно сворачивая из коридора в коридор, прошел насквозь и эту часть архива и, протиснувшись в неприметный проход, углубился в темноту. Здесь царило запустение, появилась сырость. Тесный низкий лаз извивался в толще скалы, будто здесь прополз когда-то чудовищный червь, оставив извилистый тесный ход. Тэмма поневоле замедлился, однако двигался все так же уверенно, подныривая под наросты, гроздьями свисающие сверху, и ухитряясь не коснуться стен расщелины, покрытых липкими натеками и белесым лишайником, где кишели мелкие слепые твари.

Двое ловчих, охранявших вход, возникли совершенно неожиданно даже для Тэмма, знавшего, что они должны там быть. Две фигуры, казавшиеся черными, словно вылепились из темноты, без звука, без шороха. Тэмма вздрогнул от неожиданности и порадовался, что в кромешной тьме его впечатлительность осталась незамеченной. Ловчие дали ему пройти и снова исчезли. Еще один поворот, и перед Тэмма раскрылся скальный зал, скупо освещенный лишь в середине. Тьма скрадывала все остальное, и оценить истинные размеры помещения было невозможно, однако чутье подсказывало – оно огромно. Эта громадная пещера не была отмечена ни на одной дворцовой карте, не значилась ни в одном реестре, и ни один служка, даже самый любопытный и расторопный, никогда не совал сюда свой нос. Тэмма не нашел точных указаний, но был убежден, что догадка его верна: он наткнулся на древний церемониальный зал Совета магов. Кто знает, может быть, даже Пред-первого? На стенах смутно различались остатки росписей, перемежающихся большими фрагментами текста на мертвом языке. Утопленная на длину голени площадка в форме правильного треугольника в самом центре пещеры, безусловно, замышлялась для неких ритуалов.

По углам были выбиты круглые углубления, вокруг которых камень словно обуглился, и посередине каждой стороны угадывались остатки крепежа. Вытянутый обломок черной скалы, грубо заглаженный в верхней части, явно был доставлен издалека – здешняя порода была другая, да и в дальних от столицы каменоломнях ничего подобного не водилось. Тэмма чуял в этом камне отзвук былой громадной силы, будто это был саркофаг, где покоилось, без надежды на пробуждение, погибшее могущество. Сейчас уже невозможно было узнать, кто принес черный камень в дворцовые подземелья (да и существовал ли тогда дворец?) и какие ритуалы на нем проводились.

Для Тэмма это не играло роли. Камню, проспавшему много веков в забвении и бездействии, предстояло еще раз потрудиться – ради него, Тэмма, будущего императора. Сейчас камень уже не был голым и немым. На нем было растянуто существо самого диковинного вида – с могучим торсом, шестью лапами о двух суставах каждая, со складчатыми крыльями, некогда алыми, а теперь принявшими грязный, блеклый оттенок, будто существо побледнело от страха и боли. Крылья безвольно свисали по обе стороны камня, одно было надорвано, и концы сломанной кости торчали наружу. Чудовище даже не пыталось сопротивляться, оно впало в полузабытье и лишь тихо поскуливало, покорившись своей участи, отчего его мощь, все эти клыки, когти и чешуйчатые лапы выглядели жалко. Вокруг площадки, на границе света и тьмы, неподвижным кольцом стояли ловчие. Тэмма одобрительно кивнул старшему группы.

– Отличный экземпляр.

По прикидкам Тэмма, ящер был самое меньшее на две головы выше его самого. Мощный, сильный, полнокровный самец. Куда лучше той первой добычи, самки-оборотня. У этого много больше жизненных сил, он больше сможет выдержать и дольше протянет. Очень хорошо! Давным-давно забытый ритуал, позволяющий пробить дыру сквозь миры и раскрутить воронку Силы, питался не просто энергией демонической сущности – энергией страдания. Демоны – не такие, как мы, первомирцы. Их энергия более древняя (Тэмма тишком-молчком разделял апокрифическую версию об изначальности нечистых), беспримесная, незамутненная, не ослабленная многими поколениями обучения. Но лучше бы ему быть в полном сознании!

Тэмма подошел к пленнику, деловито приподнял веко. Круглый глаз, мутный, багровый, с узкой щелочкой зрачка, уставился прямо на него. Кто их разберет, этих демонов! Возможно, самки выносливее… Ну да выбирать не приходится. В руках куратора оказался бритвенно острый нож с узким гибким лезвием, и ящер глухо завыл сквозь деревянный брусок, вбитый между челюстями. Тэмма постарался отрешиться от внешнего мира, настроиться на священнодействие. Все-таки моменту не откажешь в величии! Ничего особенного в себе не почувствовал – и просто приступил к работе. Уложил в нужном положении и надежно зафиксировал одну из обманчиво сильных лап демона, пристроил прямо под свисающими книзу пальцами прихваченную загодя миску. Конечно, драгоценный ритуальный сосуд – желательно старинной работы – больше отвечал ситуации. Но для дела отлично годилась любая емкость, лишь бы кровь собиралась. Куратор примерился и сделал точный разрез.

Дан долго молчал. Он сознавал, что должен подумать. Хорошенько обо всем поразмыслить. И почти не мог. Это все было… слишком. Слишком много, слишком трудно, слишком тяжело. Лишнее знание – вот что это было. Впору пожалеть о временах, когда он, блестящая деталь великолепного целого, должен был думать лишь о вещах ясных и конкретных. Как решить боевую задачу. Как выиграть время. Как обеспечить безопасность. Всегда только «как», никогда – «почему». Тем более «за что».

Одного не было – жалости к себе. Не тот он был человек, наверное. Либо слишком мало пока еще прожил здесь, на новой родине, чтобы заразиться этой повальной местной болезнью. Он мог клясть нежеланное знание, о котором никогда не просил, но не мог от него отказаться. И ум, цепкий ум практика, мало-помалу выволакивал сам себя из трясины, вцепляясь в твердую почву фактов.

– Ошибка, Сигизмунд. Там, откуда я пришел, не знают, как открыть Проход в Третий мир. Собственно говоря, его невозможно открыть – на нем заклятие запрета со времен Пред-первого совета магов.

Звук собственного голоса возвращал чувство реальности, и Дан, увлекаясь, продолжил почти убежденно:

– Ну да! Нас учили, что Ключ утрачен столетия назад…

Бог приподнял брови домиком и повторил, непонятно зачем:

– Ключ.

– Ну да… Ключ… Что? Малая Печать?! Хватит, все вранье! Ни единому слову… Учитель никогда бы…

– Успокойся. Он тут ни при чем. Даже его могущества и немалых знаний не хватило, чтобы раскрыть тайну. Он, конечно, не мог не чувствовать, что владеет артефактом невиданной силы. Но и только. Почему отдал тебе? Думаю, просто воспользовался твоим бегством, чтобы удалить опасное нечто из собственного мира. Может, боялся, что кому-то другому удастся то, что оказалось ему не по зубам. Хотя нельзя исключать, что им владели и менее эгоистичные помыслы.

Дан почел за благо не заострять внимание на прохладной характеристике единственного близкого ему существа. Ограничимся фактами!

– Но я, как вы понимаете, не пользовался Печатью. Я не открывал пути в Третий мир, Сигизмунд, честное слово!

Тот серьезно кивнул, соглашаясь:

– Есть еще магическая формула, как тебе известно.

– В которой, как мне тоже известно, разобраться никто не смог.

Бог вздохнул.

– Кто-то, видимо, смог. Кто-то с вашей стороны научился обходить запрет, Дан, это же очевидно. Только так твои сослуживцы могли бы похитить Тейю. Кто у вас там такой умный – разбирайтесь сами, если желаете. Тут я вам не помощник. Да меня это, честно говоря, и не занимает нисколько! Мне нет дела до вашего мира, Дан. Отдельные персонажи всей этой истории мне симпатичны, но растрачивать сочувствие на миры скопом – увольте…

Дан вскинул глаза на своего непостижимого знакомца – неизменно элегантного, доверительно исповедующегося во вселенском своем равнодушии, – обжег взглядом.