Текст книги "Лучший из миров"

Автор книги: Наталья Колпакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

На сей раз Дан поехал на машине. Видимо, оборотень не просто спал – впал в забытье, и Зов тоже дремал, как тогда, в памятном перестрелкой дворе. Трое суток ловли он провел на своих двоих. От машины пришлось отказаться: хватило одного раза, когда внезапно нахлынувший Зов на мгновение оглушил его, и Дан чудом не врезался в зад чужой иномарки. Метро исключалось тоже – экранировало сигнал, вызывая в ловчем неприятнейшее чувство полной глухоты и слепоты. Изредка он вскакивал в проходящие мимо автобусы, чтобы выиграть несколько минут, но не больше, – боялся проскочить, не услышать, потерять.

Но сейчас он действовал наверняка. Это уже не была ловля, не было противостояние. Он просто и буднично ехал забрать свой трофей. Машина экономит время и силы, к тому же неизвестно, в каком состоянии окажется добыча. Не на себе же ее тащить? Куда и, главное, зачем ее придется тащить, Дан как-то не задумывался.

И еще один вопрос он счел за благо отложить на потом. Сигизмунд. Добровольный помощник органов правопорядка. Сейчас не время допытываться, откуда такая осведомленность. Истина может и подождать. Сейчас-главное – успеть первым.

Добыча обнаружилась в подвале. Навесной замок был сорван, как пластырь с мозоли, и Дан испытал короткий приступ головокружения при виде широкой железной полосы с вывороченным болтом, бессильно болтающейся на втором креплении. Он сузил зрачки, чтобы смягчить переход от света к темноте, скользнул в подвал и плотно притворил за собой дверь. Зов прорезался, но как-то надтреснуто, как если бы его источник был пьян или болен. Значит, она здесь и она беспомощна. Тварь из преисподней. Ошибка природы. В Первом мире такого рода неуправляемые сущности, стихийные носители магии были повыведены в незапамятные времена. Разве только изредка в самых глухих уголках дальних гор и лесов рождались у потомственных колдуний уродцы с первобытной силой. Но их участь решалась быстро!

Дан без суеты пересек длинный подвал. В дальнем углу за выступом стены привставала с кучи тряпья хрупкая девушка. Она застыла на половине движения, словно хотела сорваться с места, да передумала, оцепенела в неловкой позе, вперив в него немигающие глаза. В крохотное оконце напротив украдкой, как рука карманника, пролез бледный солнечный луч, присыпав тусклой золотой пудрой ее волосы. Мягкие, пушистые, как шерсть, даже под слоем грязи, они были ржаво-золотистыми, как осеннее солнце или жухлая трава. Он шагнул ближе, и волосы оборотня отчетливо встали дыбом прямо от корня. Еще шаг. Запрокинутое лицо, маленькое, скуластое. Бледный рот, светлые, словно запыленные ресницы и брови. Широко расставленные глаза странного, неуловимо звериного разреза. Она будто не замечала узкого жерла метателя, направленного ей в переносицу. Смотрела на Дана, прямо в глаза, смотрела со странной безучастностью.

«Чего ты ждешь?» – надрывался инстинкт. «Выруби ее, свяжи и допроси спокойно». Все верно, думал Дан. Так безопаснее. Думал, стоял – и ничего не делал.

Демоница быстро облизнула губы.

– Я не могу здесь, – призналась она с тихим отчаянием. – Не знаешь, как отсюда выбраться?

Император ковылял по скользкому хрустальному полу, под которым грациозно скользили водяные змеи, преследуя отвратительных рыб. Предтронной зале конца не было; лишь где-то там, в отдалении, маячила дверь для парадного входа – мощная колонна света. А может, только с перекуру так казалось? Может, несколько шагов всего… Император всерьез боялся оскользнуться и брякнуться с размаху о стекло. Придется ведь всех казнить! А уж надоело…

Вообще, все надоедает чересчур быстро. Надо бы с этим что-то сделать. Магов, что ли напрячь? Ну пусть придумают что-нибудь, умники вонючие. Припугнуть их хорошенько…

Обувь была ему велика – император стеснялся своих крохотных ног. Специально сшитые сапоги казались удобными, но после лишней затяжки, да на стекле вытянутые носы вели себя отвратительно. Бесконечно долгое путешествие из интимных покоев в тронную залу измучило самодержца, он унизительно вспотел в старомодном церемониальном платье и, чтобы отвлечься, всерьез обдумывал реформу одежды. Этот вопрос внутренней политики занимал его особо – сразу после встряски Совета магов и уморительно веселой идейки с налогообложением аристократических военных кланов. Но все же император продвигался вперед, и впереди него бежал шепоток: «император Саора, император Саора…». Проклятье, он не хотел быть «императором Саорой»! Но просто «императором» его никто не называл. Разве что дворцовая мразь, особо приближенная к телу, и только в глаза. А за глаза – демоны их знают… Нет, имя как таковое его вполне устраивало. Имя как имя, нормальное, благородное и мужественное. Только императору оно не нужно, вот в чем штука. Нужно магам, нужно простолюдинам, нужно разной высокородной сволочи, чтобы отличать одного от другого. Но императора, законного правителя, не приходится ни от кого отличать! Он один, другого быть не может. Императорский род Первого мира существовал почти столько же, сколько и сам Первый мир, существовал, не прерываясь, и это было так же непреложно, как двоелуние каждые двадцать малых циклов и ночь черного неба – с интервалом в два больших. В правильном случае – а чаще всего так и бывало – он с рождения звался просто Принцем Крови, а по восшествии на трон – императором. Изредка будущий правитель успевал походить под смертным именем, буде случалось такое почти невообразимое событие, как бездетность правителя предыдущего или смерть наследника. Но и тогда юноша из правящей фамилии, взойдя на престол, сбрасывал шелуху имени, как священная венценосная ящерица ставшую тесной кожу-броню, обретая вместо него титул. Ну и все прочее, что к титулу прилагалось. И Саора обрел. Вот только имя, ставшее вдруг постылым благородное имя не хотело отваливаться. Прилипло намертво, мать его! Терлась о камни венценосная ящерица, елозила, кишками наизнанку выворачивалась, да все не могла облинять.

Из мутных волн, колышущихся где-то между глазами, внезапно вынырнуло лицо главного распорядителя. Огромное, оно вспухало пузырем посередине, там, где из него торчал вперед нос, и медленно шевелило губами. Император не слышал ни звука, потом они пробились в сознание, но понять ничего было нельзя. Это оказалось очень смешно, и самодержец соизволил хохотнуть прямо в выпяченную на него харю распорядителя. Тот отшатнулся – то ли шокированный неуместной веселостью правителя, то ли это были очередные шутки восприятия. Саора походя отпихнул придворного. Нешто заменить? Образина. Муть снова сомкнулась у переносицы, императора ощутимо качнуло. Нога подвернулась, поехала куда-то. Тут же нестерпимый блеск ворвался в глаза, взорвавшись двоекратно, и император повалился лицом вперед в световой столб парадного входа. На той стороне, в тронной зале, его грамотно подхватила под локти пара придворных и со всем почтением препроводила к трону. В благоговейном молчании Саора вполне величаво воссел на стол предков. Настолько дальних предков, что даже поежился, осторожно усаживаясь. Нервы у него совсем разгулялись, вот что. Тянулась неизмеримо долгая, с перекуру, секунда, императорский зад опускался на слишком просторное сиденье, а истончившийся в ниточку слух ждал выкрика. Выкрика, который никак не мог вспороть торжественную тишину переполненной знатью залы.

У-зур-па-тор!

Просто-напросто император Саора был узурпатором. Конечно, никто не посмел бы сказать этого вслух, ни ближние, ни дальние. Двух ненормальных, которые посмели, он самолично сплел в одно двухголовое существо наподобие мифологических чудовищ, предварительно нарезав лоскутами. Но… Себя-то на ремни не нарежешь. Впервые за всю историю Первого мира – не считая разве что мифологических времен – им правил узурпатор. Совершенно, заметьте, законный. Последний отпрыск младшей, в незапамятные времена отпочковавшейся ветви императорского рода, единственный реальный претендент на трон. Сложная была многоходовка… Но об этом после. Дурман малость рассеялся, в голове разветрилось, и император Саора, скорчив приличествующую случаю отрешенную физиономию, погрузился в церемониальную скуку.

Дом нашли не сразу, пришлось поколесить по странно безлюдным дворам среди одинаковых обветшалых панелек. Он подогнал машину вплотную к подъезду, и Тейю, кутавшаяся в его куртку, проскользнула на темную лестницу. К снятой час назад квартире Дан подходил спокойно, не сомневаясь, что она пуста, скучна и безопасна. Инстинкт уверенно молчал, как сытый удав. Втолкнув пленницу в крохотный предбанничек и торопливо захлопнув дверь, Дан заерзал в поисках выключателя. Моментально уперся в какую-то другую дверь, что-то снес плечом, обо что-то другое приложился локтем… М-да, отвык в своих хоромах… Тихий щелчок, Дан развернулся на пятках – демони-ца пугливо жалась в углу, и ее маленькая лапка еще лежала на выключателе. Тут и слабенькая лампочка затеплилась прямо у него надо лбом, и щель прихожей определилась в деталях. Драный дерматин входной двери под фанерной притолокой, угрожающе топорщатся провода оборванного звонка. Защита никудышная, но он же не собирается держать здесь оборону. Направо сразу узкий простенок со сваленными пустыми коробками и кучей ни на что не годных деревяшек. Налево зеркало и вешалка, которую никто не назвал бы антикварной. Прямо – дверь в санузел, судя по неумолчному реву бачка. Дан примерно представлял себе внутренность помещения: унитаз, квадратное корыто с загогулиной душа и раковина размером с кастрюлю, сплетшиеся в тесных объятиях. Он сразу прошел в комнату. Она была обставлена с той же бескомпромиссной аскетичностью. Шкаф, пристроенный в угол, чтоб не упал. Низкий неудобный столик с телевизором, еще один низкий неудобный столик – сам но себе, пара стульев, узкая койка, с десяток книг скучают на этажерке. Выгоревшие обои в цветочек, вылинявшая занавеска в цветочек, вытертый ковер в разводах и апофеоз – люстра с гранеными подвесками, с хитро выгнутыми шеями рожков, свисающая с низкого потолка, как принаряженный паук. На кухне тоже ничего лишнего. Полка с посудой, холодильник и один универсальный стол на все про все, выбивающийся из общего антуража относительной новизной и обезличенностью. Дан как был, в грязных кроссовках, нашарил на полке чайник «со свистком», пустил воду, чтобы слилась немного, и подставил под струю гремящее нутро ветерана.

Спички, естественно, нашлись на газовой трубе. Двухконфорочная плита – он эдаких монстров и не видывал – сердито пыхнула. Дан молча хозяйничал, исподволь приглядывая за пленницей. Она неспешно, с робким удовольствием, обходила тесную комнатенку, осматривала каждый предмет. Долго вглядывалась в лакированную когда-то дверцу гардероба, присела погладить ладонью жуткий красно-зеленый ковер и в итоге обмерла перед паукообразной люстрой, потрагивая бирюльки и блаженно жмурясь. Напряжение отпустило ее внезапно и полностью, исчезла упругая подобранность движений, лицо смягчилось и словно перелепилось наново – мягкий рот, улыбающиеся уголки глаз. Он уже успел заметить, как быстро, бурно свершаются ее метаморфозы.

Оборотень, одно слово!

Она ухитрилась поймать его скользящий воровской взгляд, улыбнулась открыто.

– Искры! Смотри, пляшут!

И потухла, как очнулась.

– Подойди, – строго приказал он, чувствуя себя дураком-тираном и плавно от этого закипая. – Еще раз спрашиваю: откуда ты пришла и зачем?

В ответ – лишь пожатие плечами и короткая вымученная улыбка.

– Сядь!

Она послушно опустилась на стул, сложила ладошки между коленей. Дан тяжело, неотрывно взирал на нее, давя взглядом, и облик оборотня поплыл, будто размягченный пластилин в сильных пальцах, сохраняя узнаваемость черт и все-таки неуловимо меняясь. Волнистая грива потемнела, опала, углы глаз и рта скользнули вниз, как у маски Пьеро, сломались домиком брови, а кожа на висках истончилась в лепесток и запульсировала жилками.

Жалкая, потерянная. Не бывает таких оборотней. Все шло как-то не так. Его такому не учили, и вообще, он ловчий, его дело – защита порядка, а не дрессировка запуганных зверьков.

В незапамятные времена, когда Орден создавался, ловчие сражались с настоящей нечистью, но эти битвы давно отгремели. Все исчадия ада давным-давно истреблены или изгнаны, поросли травой забвения и последующие века приграничных конфликтов, когда в Лучший из миров еще нет-нет, но пробирались иногда демоны Мира Тьмы. С тех пор порядку и равновесию угрожали лишь собственные отщепенцы, тоскующие по могуществу повелителей далекого прошлого. Такие в мире всеобщей, пусть и обузданной, магии не переводились никогда, вот и переворачивались страницы пудовых фолиантов, шли в ход выисканные древние заклятия, кропотливо восстанавливались давно забытые запретные техники. И когда свежевылупившийся сверхмаг выходил в мир, поигрывая обретенным могуществом, ловчие брали след.

Нечисть? Хотелось бы встретиться, шутили мальчишки-новички. Мастера не были расположены к легкомыслию, проблем и опасностей хватало и с доморощенными повелителями вселенной. Поклон героическим предкам, избавили нас от напасти со стороны, и хорошо. Иногда члены Ордена совершали вылазки во Второй мир, мир непроявленной магии, если приходилось преследовать зарвавшегося отщепенца, но до Третьего не мог или не рисковал добраться ни один, даже самый отчаянный нарушитель. Поговаривали, будто находились изредка смельчаки – или безумцы, или то и другое сразу – и будто существовали даже какие-то тропы, но всякий образованный человек предпочитал твердо знать, что все это не более чем пустые россказни. Для выхода во Второй мир присяжный маг открывал Проход, который вскоре закрывался заклятием или зарастал сам, о деталях непосвященным оставалось только гадать. Дело это исключительной сложности, и при Ордене состояли маги столь же исключительной силы и выучки. Учитель, кстати, мог возглавить эту службу, но, как обычно, предпочел полную независимость. Никому из ловчих такое не по силам. Что касается Мира Тьмы, пробиться туда не сумел бы ни один, даже самый мощный маг современности, ни даже все они объединенными усилиями.

Могли ли демоны открывать такие проходы? Или, может, знали тропы или умели находить их инстинктом хищников? Глубоко задавленный страх прорывался тихим шепотом детских страшилок и мрачных деревенских легенд. Но опыт многих поколений убеждал – спи спокойно, Лучший из миров, ты надежно защищен!

Дан отлично знал «родную» магию, понимал ее, чувствовал кожей. Здесь – все чужое. Он не сомневался: ни с чем подобным ни ему, ни его современникам вживую сталкиваться не приходилось. В их мире случались ублюдки-перевертыши, находились и помешанные маги из посвященных, которым удавалось в той или иной мере овладеть этим варварским искусством. Дан знал об этом не понаслышке, ему лично случалось ловить и тех, и других, и всегда, неизменно и непреложно, он понимал, как это работает, хотя и не владел конкретной методикой. Магия Тейю была не просто сильнее – она была другая, принципиально другая, как рыба в сравнении с птицей. Казалось, Тейю не воздействует на объект магических манипуляций со стороны, запуская процесс трансформации и осторожно управляя им, а свободно и естественно дышит магией, живет и меняется вместе с миром, и он откликается, как собственная ее часть, рука или нога. Если рассудить, это было попросту страшно. Черт знает что она могла натворить с такой системой, причем ее возможности ему совершенно неизвестны! А просто так, не рассуждая: это было чудно и захватывающе, как полет вниз головой в воду, когда тебе двенадцать, летнее солнце плавит камни обрыва, а внизу гостеприимно раскинулась прохладная бездна озера.

Он высыпал в две разномастные посудины по пакетику черного кофе, залил кипятком. Поинтересовался больше из вежливости:

– Кофе? – и сунул дымящуюся кружку в лицо пленнице.

Она чуть отпрянула, осторожно втянула пар трепещущими звериными ноздрями, неодобрительно передернулась. Точь-в-точь кошка, которой вместо любимого корма суют под нос какую-то подпорченную гадость. Следовало ожидать! Кофе – продукт исключительно здешнего мира, с которым оборотни, если верить науке, не контактируют.

– Пей, не бойся, – буркнул Дан.

Ничего, пусть привыкает, не маленькая. Он знать не знает, что она ест и пьет на своей забытой всеми богами родине. И, кстати, совершенно не желает выяснять! Так что будет лопать, что дают, и спасибо скажет, и миску вылижет, и вообще…

Он бы и дальше взвинчивал себя, но Тейю внезапно вырвала у него кружку, и раздалось такое хлюпанье, словно целый выводок кутят принялся дружно лакать молоко. Дан опомнился, глянул – и обалдел. И правда, молоко! Или что-то очень на него похожее, белое и явно не слишком горячее – демоница жадно заглатывала напиток, пофыркивая и отдуваясь, и во всем ее облике читалось блаженство. Ошалевший Дан отобрал кружку, понюхал с подозрением. Она поощрительно улыбнулась: пей, мол, смелее! Осмелился лизнуть. Правда, молоко. Теплое, жирное, сладковатое. Парное.

– Вкусно, – с чувством заявила пленница и облизнула губы, а потом и щеки удлинившимся языком. Облик снова мигнул, пропуская звериные черты через пленочку человечьих.

– Не чавкай, – рявкнул Дан, отмирая. – И вообще, веди себя по-людски.

У Тейю вмиг вытянулось лицо, слиняло выражение щенячьего восторга, и исчадие ада бурно разрыдалось.

Дан неловко засуетился вокруг девчонки, бормоча что-то утешительное, схватил ее за хрупкие запястья, с силой отвел ладони от лица – уже вполне нормального, девичьего, без всякого кошачьего подтекста, только с распухшим носом и багровыми щеками. Она медленно, трудно успокаивалась, всхлипывая и вытирая нос всей рукой, и он тяжело вздохнул, окинув мысленным взором открывающийся перед ним педагогический простор. Тейю наконец угомонилась и нахохлилась на своей табуретке, всклокоченная и пристыженная.

– Ладно, научишься, – примирительно буркнул ловчий. – Пойми, здесь свои порядки.

– Плохие порядки, – отчеканила она и высморкалась в подол футболки. – Вещи совсем не слушаются.

– А кофе?

Она протяжно выдохнула и чуть просветлела.

– Кофе послушалось.

– Послушался, – машинально поправил Дан, делая большой глоток из собственной чашки.

С ее содержимым все было в порядке: обычный, средней гнусности растворимый кофе.

– Сумку принеси, – бросил он пленнице. – Нечего рассиживаться, не королева! Жрать хочется. Приготовлю что смогу, не обессудь. Без магии.

Варка сосисок заняла считаные минуты. Этого времени Тейю хватило, чтобы прогуляться на экскурсию в туалет (шум, визг, плеск) и набить синяк на лбу о стеклянную дверь кухни. На сей раз она сдержалась, не расплакалась, хотя явно испугалась и пала духом.

– У вас там что, принято сквозь двери проходить? – прикрикнул Дан, чтобы не раскисала.

– Здесь все чужое. – Ее голос звучал безжизненно, глаза слепо уставились в одну точку. – И словно полумертвое. Не вижу, не чувствую… Этот мир – он как умишко в огромном теле какого-то бессмысленного существа. Тело жирное, мощное, неповоротливое. А рассудок… То ли есть, то ли нет его, то ли дремлет где-то глубоко, под горой мяса. Зовешь, кричишь – вроде откликается что-то. Но чаще – нет. Знаешь, как трудно иногда добудиться спящего? Двинется на зов, ответит даже, но это только видимость, только сон. И чем дольше он длится, тем страшнее бодрствующим! Человек уходит, ускользает, то ли есть, то ли нет его уже, и твой зов вязнет, глохнет, теряет смысл…

– Почему? – перебил Дан.

– Глотатель, – пояснила она так, словно речь шла о чем-то самоочевидном.

Предупреждая новый приступ ее отчаяния, Дан раскидал по тарелкам сосиски, вскрыл банку горошка. Пододвинул тарелку к пленнице:

– Ешь!

Девчонка беспокойно заерзала, и Дан, сообразив, в чем дело, добавил уже мягче:

– Это сосиска. Это вилка. Берешь вот так. Накалываешь. Видишь, довольно удобно, если приноровиться.

Дан не успел опомниться, как ее тарелка опустела.

– Еще?

Она с готовностью кивнула, и он попросту переложил ей пару сосисок со своей тарелки.

– Ты когда последний раз ела?

– Два дня, – неразборчиво пробормотала она с набитым ртом.

Он дал ей спокойно доесть, налил себе еще кофе и негромко предложил:

– Рассказывай, наконец.

Наверное, это и была пресловутая интуиция – это неуловимое нечто. А может (но Мирон гнал эту мысль, от которой отчего-то прорывалась в нутре болезненная свербящая пустота), даже нечто большее. Знание. Готовое, невесть откуда приходящее и совсем, совсем ненужное. Пугающее и бесполезное. Он слишком многое знал заранее – из ничего, на пустом месте. В работе это его свойство часто пригождалось – коллеги восхищенно ахали: «Ну и нюх у тебя!» – и потому не беспокоило. Мирон не доискивался причин, просто шел в указанном направлении, подбирая драгоценные камушки фактов. Но изредка случались в жизни моменты, с профессией не связанные, когда прозрения иначе как ужасными назвать было нельзя. Тут-то и выпирала полная Миронова беспомощность, а дальше – дальше у него было сколько угодно времени, чтобы копаться в себе и самоедствовать. И тогда неотвязный вопрос об источнике этого подлого знания вновь выкарабкивался на поверхность, как не в меру упорный мертвец из заброшенной могилки, чтобы преследовать Мирона и душить его по ночам. Он не мог, не смел остановиться и открыто взглянуть в глаза мертвецу. Слишком страшно! А разобраться надо было. Он, наверное, и в дознаватели-то пошел… Нет, не сюда. Сюда нельзя. Об этом он думать не будет. Просто иногда Мирону казалось, будто он должен найти человека. И тогда он спотыкался на середине слова ли, шага и замирал по колено в потоке жизни, потерянно озираясь. Кого-то не было рядом. Кого-то близкого, надежного, самого важного, и маленький беззащитный Мирон стоял в холодной воде, цепенея, и боялся подать голос. Тогда он видел происходящее вокруг словно бы сквозь прозрачную, стремительно несущуюся пелену, как если бы стоял позади водопада. Стоял и убеждал себя, что это сон, и хотел проснуться, в то же время цепенея от ужаса. Где сон? Там, за пеленой, или здесь, по эту сторону обжигающе ледяных брызг, где, кажется, и нет ничего больше, кроме воды, скользких камней и одиночества, но что же тогда холодит спину и почему так страшно обернуться назад, в черную пасть пещеры? Иногда ему казалось, кто-то зовет его оттуда, из невозможного далека. Зовет добрым и таким родным голосом, обволакивающим, как байковое одеяльце, что слезы наворачивались на глаза. И Мирон просыпался. Возвращался. Всегда сюда, где не было никакой пещеры, шла обычная жизнь и он служил дознавателем. Но кто мог ручаться, что в следующий раз он не промахнется? Или, что того хуже, проснется по-настоящему – и окажется, что все наоборот?

На сей раз Мирон опомнился на лестнице, темноватой и негостеприимно крутой лестнице родного территориального присутствия. Ноги все делали правильно – несли его на второй этаж, где в крохотной комнатенке их, бедолаг, теснилось сразу трое. Там Миронов стол, неловко втиснутый как-то наперекосяк, чтобы разнузданное послеобеденное солнце не засвечивало и без того слепенький мониторчик. У входа кривобокий шкаф, на котором стоически чахнет какое-то колчерукое растение. Постер «Галактических войн» на двери – закрыл и наслаждайся разноцветными харями внеземных героев, а начальство, ежели почтит присутствием, дверь всегда нараспашку оставляет, вот и не видит непорядка. Теснота такая, что за стол приходилось протискиваться бочком. Мирону там было хорошо, он не любил гулкой пустоты просторных помещений. Он прошел, скрипя вздутым линолеумом, мимо начальственного кабинета, где в предбаннике с мышиным шелестом перепархивали по клавиатуре пальцы секретарши. Мимо темных людей с одинаковыми лицами, пришибленно сидящих на стульях в ряд. Все как один вскидывали на дознавателя глаза, и вылинявшие эти глаза оживали, вспыхивали необъяснимой надеждой. Дверь в кабинет была распахнута, открывая в облезлой рамке прелестную жанровую сценку «Барышни у офицеров». Две молоденькие свистушки (Мирон невольно приосанился), яркие, порывистые, как попугайчики, тараторили, перебивая друг друга. Стас вел опрос, солидно кивал, к месту вставляя уточнения, и подружки всякий раз восхищенно примолкали, прежде чем разразиться очередной трелью. Мирон проскользнул в кабинет, вопросительно кивнул релаксирующему в уголке за шкафом Тиму. Тот подмигнул.

– Первокурсницы, у них тут общага рядом, знаешь? Вроде соседка у них пропала, ночевать не пришла. Перепугались, дурехи!

Мирон нахмурился, и Тим торопливо пояснил:

– Да на свиданку она усвистала, вчера вечером. Мужика, говорят, классного подцепила, с машиной, с деньгами. Вроде, хвасталась, художник. Завидуют! Девчонки провинциальные, сам понимаешь. – Сослуживец многозначительно помолчал. – Покатается и приедет. Трех дней-то еще не прошло! Но ты ж знаешь Стаса, только дай хвостом перед девками покрутить. Как же, дознаватель, спаситель юных дев…

Мирон смолчал, только отвернулся и с уважением взглянул на двух студенточек. Они уже свесили пестрые локоны на рисуночный опросник, составляли описание пропавшей.

– Молодцы, девочки, – сказал он негромко. – Правильно сделали, что пришли. Отыщем мы вашу подругу.

Они дружно повернулись, взглянули умненькими глазками из-под криво выстриженных многоцветных челок.

– Да все с ней нормально, – недовольно пробасил Тим. – Еще небось вставит им за то, что личную жизнь порушили!

– Может, и вставит, – отрезал Мирон. – А может, спасибо скажет.

Мирон не был птичкой-первокурсницей, но тоже считал, что не нужно ждать три дня, чтобы начать искать пропавшего человека. Ей семнадцать, она месяц как живет совсем одна в огромном чужом городе. Не пришла ночевать, телефон молчит. Если вещь какая пропадет – пусть даже совсем пустяшная, ручка там или еще что, – сразу панику поднимаем, орем, суетимся, все с ног на голову переворачиваем. А тут человек. Мирон и сам не вполне понимал, отчего его так разобрало. Только знал: он отдаст все что угодно, чтобы люди не пропадали. Даже совсем-совсем посторонние. Даже те, о которых он никогда не слышал. Почему-то для него это было жизненно важно.

Немногословная исповедь Тейю вошла в подкорку, как заноза в мякоть пальца. Она почти ничего не знала, только запомнила обрывки разговоров, в которых мало что могла понять, но Дану и этого хватило с лихвой. Его бывшие сослуживцы проникли в чужой мир, к демонам, похитили там оборотня, везли куда-то через другой чужой мир – этот, где обосновался Дан, – и хотя доказательств никаких, он готов был спорить на что угодно, что везли к себе, в родные пенаты. Кому и зачем в Первом мире мог понадобиться настоящий чистокровный демон? Понадобиться настолько, чтобы организовать настоящую экспедицию – скорее всего, тайную, нарушавшую все мыслимые и немыслимые правила, все писаные и неписаные законы, свято соблюдавшиеся в течение столетий. И кто он, черт возьми, этот неведомый организатор, способный открывать Проходы и превративший в собственную игрушку самую совершенную и организованную силу Лучшего из миров, Орден ловчих? Потому что Дан был абсолютно уверен в одном: ловчие никогда и ничего не стали бы делать по собственной инициативе, без приказа лица, обладающего безусловным правом приказывать. Таких людей, собственно, было немного. Верхушка самого Ордена – прежде всего магистр. Верхушка Совета – первейшие из первых, главы представительств. Глава службы присяжных магов. Вот и все! Ловчих невозможно подчинить чужой воле, они неподвластны магии. Это идеальные исполнители, неподкупные, не сомневающиеся, проявляющие инициативу исключительно в рамках поставленной боевой задачи. Там – все на их откуп, и ловчий придушит собственными руками самоуверенного нахала, рискнувшего вмешаться в ход операции, кем бы он ни был. Вне службы – нет, никогда…

Размышляя, он ополоснул посуду, пристроил в крошечную сушку над раковиной. Тейю тоже молчала, безучастно глядя в окно. Дану редко приходилось видеть, чтобы живое существо демонстрировало столь полное равнодушие к собственной судьбе. Ссутулилась на табуретке в замызганной майке с чужого плеча, наматывает на палец грязную прядь и ни вопросов, ни проклятий – ничего.

А майка-то, а платок драный… М-да. Только сейчас он обратил внимание на вид Тейю, все как-то не до того было. Полуголая оборванная босячка! А на дворе, между прочим, осень. Да что там, в таком виде ей вообще нельзя показаться на глаза никому, а уж в паре с Даном зрелище получается настолько… экстравагантное, что заметить и запомнить не сможет разве что слепой. Меньше всего ему хотелось привлекать лишнее внимание.

Говоря откровенно, и вымыться ей не помешало бы. С этим проще, горячая вода есть, а вот за одеждой придется идти самому. Мысль взять Тейю с собой Дан отмел сразу: чтобы купить одежду, ей нужно выйти, но выйти можно только в одежде. Да и кто знает, как она себя поведет…

Ему пришлось дважды окликать впавшую в ступор пленницу.

– Ты случайно вымыться не хочешь?

– Вымыться? – протянула Тейю, вслушиваясь в звучание слова, будто она узнавала его на вкус. – Хочу.

Сказала – и осталась сидеть сиднем, даже не пошевелилась. Дан поднялся, взял ее за плечо, вынуждая встать, подтолкнул к двери ванной.

– Там. Сейчас покажу, как пользоваться…

– Не надо. Я уже поняла.

Демоница вошла в ванную, повернула краны. Не закрывая двери, размотала свой древний платок и бережно, словно боясь повредить, повесила на один из разномастных крючков, вбитых по стенам. Механически стала стягивать футболку, и Дан поспешно толкнул створку. Приглушенный шум воды за дверью, невидимая умиротворяющая возня казались такими обыденными. Ничего не стоило вообразить, что там, в крохотной замызганной ванной, шебуршит никакой не оборотень, а самая обычная девушка – кстати, вполне хорошенькая! – раздевается, переступает босыми ногами на ледяном кафельном пятачке, поглядывает в зеркало… Дан встряхнулся, возвращаясь к неказистой реальности.

– Я отойду ненадолго.

– Нет!

Дверь распахнулась от резкого толчка, чуть не смазав его по носу. Дан вовремя увернулся и почти вовремя зажмурился – Тейю стояла, прикрытая только волосами, и, кажется, собиралась броситься к нему, словно щенок, которого вознамерились запереть одного в пустой квартире.

– Не оставляй меня здесь, пожалуйста.

– Тихо, тихо. – Он вслепую нашарил проклятую дверь и плотно закрыл ее. – Сказал же: ненадолго.

В дверь с силой ударили с той стороны. Дан все-таки получил по лбу и, разъярившись, уже без всяких предосторожностей рванул на себя ручку. Ненормальная демоница едва не вывалилась на него, и Дан заорал страшным шепотом: