Текст книги "Василий Львович Пушкин"
Автор книги: Наталья Михайлова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)
Подчас богам для нас бывает
Творить угодно чудеса.
Царица пения пленяет
Сердца нам, уши и глаза.
(Перевод Н. Муромской)
П. И. Шаликов тоже посвящает Каталани свои стихи и еще прозу: в 60-м номере «Московских ведомостей» за 1820 год напечатано его восторженное описание концерта Каталани. И. И. Дмитриев сообщал П. А. Вяземскому:
«Не знаю, дошли ли до вас их катрены. Вот третий»:
Театральные новости в письмах В. Л. Пушкина – это и новости о постановках на сценах домашних театров. Без его участия домашние спектакли конечно же многое теряли. Не случайно 4 февраля 1821 года А. И. Тургенев шутливо писал И. И. Дмитриеву: «Желаю слышать о блистательных подвигах Василия Львовича на сцене мира и домашних театров». Правда, сообщая П. А. Вяземскому названия пьес, В. Л. Пушкин, как правило (вероятно, из скромности), не рассказывал о своей игре, но этот досадный для нас пробел в какой-то мере восполняют письма А. Я. Булгакова брату за 1822 год – в это время П. А. Вяземский уже вернулся в Россию и сам мог насладиться игрой своего друга.
14 июля 1822 года А. Я. Булгаков сообщал К. Я. Булгакову о празднике в Остафьеве по случаю дня рождения П. А. Вяземского: большой съезд гостей, пальба из пушек, праздничный обед, катание на лодках по пруду, народный праздник на лугу – качели, хороводы. И театральное представление. В пьесе «Портной Руссо» играли Василий Львович и Алексей Михайлович Пушкины:
«Оба Пушкина были очаровательны. Василий Львович играл роль богача, помешанного на почестях, титулах и праздниках. А. М. Пушкин играл портного и весьма нас позабавил! Его роль состояла в том, чтобы обманывать богача; теперь он только это и делает в гостях всякий раз, когда встречает в гостях доброго доверчивого Василия Львовича» (оригинал по-французски) [503]503
Русский архив. М., 1867. С. 661.
[Закрыть] .
24 июля А. Я. Булгаков описывал праздник в имении Мусиных-Пушкиных Валуево, куда отправился вместе с В. Л. Пушкиным. Дождь помешал фейерверку, иллюминации и прогулкам. Но обед был очень хорош, шампанское всех развеселило, начались танцы и игры. Василий Львович отличился в шарадах. Нужно было представить слово «ворона». И Василий Львович изобразил в этом представлении известной басни И. А. Крылова лисицу: он появился на четырех лапах из-за ширм в обыкновенном своем костюме, толстый, изнемогающий от неудобной позы и к тому же опасающийся приступа подагры. Это было уморительное зрелище. К тому же сказали, «что роль лисицы подходит Вас. Львовичу как самому тонкому, самому остроумному в обществе. В. Л. был очень польщен и согласился…» (оригинал по-французски) [504]504
Там же. М., 1901. № 3. С. 435.
[Закрыть] . Смех, да и только.
Но обратимся вновь к письмам В. Л. Пушкина. Литературная тема не менее значима в них, чем театральная. Свои и чужие сочинения, журнальные статьи, суждения о литературных новинках, рассказы о чтениях в частных домах, о заседаниях Общества любителей российской словесности. И здесь – тоже не только новости, но и происшествия.
«Новостей у нас не много, – писал Василий Львович П. А. Вяземскому 27 марта 1819 года. – Шаховской в Москве, ездит по домам и читает какого-то Пустодома, новую комедию плодовитой своей Музы. Третьего дня он читал ее в доме Андрея Семеновича Кологривова; креслы под огромною тушею Гашпара подломились, он упал вверх ногами, панталоны лопнули, и он показал присутствующим
Я на этот случай написал следующую эпиграмму»:
Читая Пустодома,
Несчастный жребий свой наш Гашпер предузнал,
Партера грозного он не дождавшись грома,
Осмеянный – упал. (246–247).
Андрей Семенович Кологривов, в доме которого А. А. Шаховской читал свою комедию, – генерал, который, по словам С. П. Жихарева, в молодости был гулякой, а в 1819 году, как мы видим из письма В. Л. Пушкина, интересовался и литературными новинками. Когда комедиограф представлял «Пустодомов» (не «Пустодом», как писал Василий Львович, а «Пустодомы») у А. С. Кологривова, комедия не была еще ни поставлена, ни напечатана. Ее премьера состоялась в Петербурге, в Большом театре, 10 декабря 1819 года, впервые вышла в свет отдельным изданием также в Петербурге в 1820 году. 20 октября 1820 года пьеса была поставлена в Москве. Написана же она была много раньше – вероятно, в 1817–1818 годах. Путь произведения А. А. Шаховского на сцену был достаточно долгим, потому как драматург 12 июля 1818 года был уволен из театра. Причиной тому послужила его ссора с директором театра князем П. И. Тюфякиным, который оскорбился репликой в комедии «Своя семья» – «Он до обеда глуп, после обеда пьян», приняв ее на свой счет. К тому же свидетелями ссоры стали актеры – так что из театра А. А. Шаховскому пришлось уйти. Впрочем, с комедией «Пустодомы» многие познакомились до ее постановки на сцене. Так, А. С. Грибоедову пьеса не понравилась. После премьеры высказывались различные суждения. А. С. Пушкин счел «Пустодомов» дурной комедией, а С. Т. Аксаков – комедией оригинальной, отличающейся прекрасными стихами и прелестными сценами. В. Л. Пушкин в своей эпиграмме на так неловко упавшего А. А. Шаховского пророчил ему провал комедии, грозный гром партера, смех не только над комедией, но и над ее сочинителем.
22 февраля 1818 года Василий Львович был на 33-м заседании Общества любителей российской словесности, читал стихотворение В. С. Чюрикова «Песнь старца», свои стихотворения «Подражание XXXI оде Горация» и «Кабуд-путешественник». Но в письме П. А. Вяземскому от 27 марта 1818 года (то есть спустя более месяца после заседания) он ничего не пишет о своих успехах декламатора и стихотворца:
«Не знаю, дошла ли до тебя весть о том, что происходило в последнем собрании нашего ученого общества? Мерзляков читал письмо какого-то Анонима, возмущавшегося против экзаметров, баллад, одним словом, ругал нашу Светлану сколько душе его хотелось. Вот до чего доводит зависть! Господин профессор, забыв, что Жуковский сам присутствует в собрании, вздумал давать ему уроки, и министр просвещения, попечитель университета, И. И. Дмитриев и многие другие были слушателями. На другой день он явился к приятелю нашему с извинением, и тот, по доброте души своей, простил его. – Я страшно был сердит на нового Зоила, и с тех пор еще с ним и не встречался» (223).
Алексей Федорович Мерзляков, профессор Императорского Московского университета по кафедре красноречия и поэзии, был еще и поэтом, переводчиком, критиком. «Письмо какого-то Анонима», которое он читал, – это «Письмо о гекзаметрах, балладах и баснях, присланное от неизвестного». «Неизвестным» был сам А. Ф. Мерзляков. Объект его критики – романтическая поэзия, баллады и, разумеется, баллады В. А. Жуковского.
«Стихотворец развязан в чувствах и мыслях, – возмущался профессор. – <…> Скажите, Милостивые господа, баллада имеет ли какие-нибудь для себя правила? <…> Теперь, Бог знает что: ни вероятия в содержании, ни начала, ни конца, ни цели, ни худой, ни доброй: все достоинство в слоге. Слог хорош; но что остается у меня в голове или в сердце?» [506]506
Труды Общества любителей российской словесности. М., 1818. Кн. 17. Ч. 11. С. 65–66.
[Закрыть]
Василий Львович не обратил внимания на то, что А. Ф. Мерзляков нарушил устав общества: ведь на предварительном заседании он не прочитал свое сочинение, которое собирался огласить в присутствии публики. А среди тех, кто пришел его слушать, оказались знатные чиновные особы: министр просвещения князь Александр Николаевич Голицын, попечитель Московского учебного округа князь Андрей Петрович Оболенский (он был двоюродным дядей П. А. Вяземского). Присутствовал на заседании и И. И. Дмитриев, поэт и человек весьма почтенный и всеми уважаемый.
Литературные страсти кипели в Москве. В 1818 году вышли в свет первые восемь томов «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Это было событие не только литературного, но и огромного общественного значения. «История…» имела небывалый ранее успех в читающей публике. Восемь лет спустя А. С. Пушкин вспоминал:
«Болезнь остановила на время образ жизни, избранный мною. <…> Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов Русской истории Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать Историю своего Отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия казалось найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. Когда, по моему выздоровлению, я снова явился в свете, толки были во всей силе» (XII, 305).
Толки о карамзинской истории – в письмах В. Л. Пушкина, восторженного почитателя историографа. Но прежде, чем мы к ним обратимся, несколько слов о суждениях близких к Н. М. Карамзину людей.
П. А. Вяземский считал Н. М. Карамзина М. И. Кутузовым 1812 года: историк спас Россию от нашествия забвения собственной истории. Сказано точно: после победы России в Отечественной войне 1812 года в обществе остро ощущалась потребность исторического самосознания. Труд Н. М. Карамзина – «нашего Ливия», «нашего Тацита» – отвечал на этот, как сказали бы сегодня, вызов времени. Недаром участник войны 1812 года Ф. И. Толстой-Американец признавался в том, что, только прочитав «Историю государства Российского», он узнал, что у него есть Отечество.
В. А. Жуковский увидел в «Истории…» источник вдохновения и славы, и он оказался прав: вспомним хотя бы трагедию А. С. Пушкина «Борис Годунов», источником которой было сочинение Н. М. Карамзина.
Огромный интерес и восхищение вызвала «История…» у И. И. Дмитриева и К. Н. Батюшкова. В послании В. А. Жуковскому 1818 года А. С. Пушкин писал о Батюшкове-читателе карамзинского труда:
Смотри, как пламенный поэт,
Вниманьем сладким упоенный,
На свиток гения склоненный,
Читает повесть древних лет! (II, 535).
Сочинение Н. М. Карамзина, основанное на тщательном изучении многочисленных исторических источников, было не только трудом историка, но и произведением выдающегося писателя. Кроме того, – и это очень важно, – Н. М. Карамзин писал об исторических событиях, соединяя свое описание с нравственной оценкой этих событий. Любовь к Отечеству, желание добра любезным соотечественникам, вера и надежда на лучшее будущее для России – всё это есть в «Истории государства Российского». Позволим себе заявить, что не только давняя, искренняя и глубокая любовь к Н. М. Карамзину, но и понимание того литературного подвига, который он совершил, стоят за восторгами В. Л. Пушкина.
«История Российская вся уже раскуплена в Петербурге, и здесь ее продают дорогой ценою. Я читаю ее с восхищением и просиживаю за нею целые ночи, – писал Василий Львович П. А. Вяземскому 20 февраля 1818 года. – Каченовский отдает справедливость трудам Николая Михайловича и преклонил, так сказать, перед ним колена; я за это начинаю любить его. Вигель (Ивиков Журавль) пишет к Блудову, что многие в Петербурге называют „Историю Российского государства“ славнейшим произведением нынешнего века (что согласно с мнением моим и в чем, кажется, и сумнения нет), а что некоторые критикуют предисловие, утверждая, что он в нем предсказывает падение нашей империи, что Автор мало говорил похвального о предках наших и что в новой истории слишком много ссылок и примечаний. Разумеется, что сии критики – сущие невежды и глупцы и что они помрачить славы нашего Ливия не могут. Графиня Катерина Алексеевна Мусина-Пушкина удивляется, что Николай Михайлович не прислал ей ни одного экземпляра своей истории, и признаться надобно, что и для меня это удивительно. Он пользовался многими рукописями, находящимися у гр. Алексея Ивановича, и, кажется, нельзя было ему о том запамятовать, тем более, что он прислал два экземпляра, один Булгакову, а другой Малиновскому» (219–220).
Профессор Императорского Московского университета по русской истории, статистике, географии, русской словесности, издатель «Вестника Европы» Михаил Трофимович Каченовский недолго оставался коленопреклоненным. Он выступил с критикой Н. М. Карамзина, которая возмутила И. И. Дмитриева, П. А. Вяземского (написавшего на Каченовского четыре убийственные эпиграммы) и, разумеется, В. Л. Пушкина. Василий Львович тоже «вооружался» против Зоила эпиграммами, призывал П. А. Вяземского «втоптать его в г…» (чрезвычайно редкий случай использования в его письмах ненормативной лексики), начал сочинять, но так и не сочинил «Разговор с журналистом». Перипетии борьбы с М. Т. Каченовским и другими противниками историографа – в его письмах.
«Почтенный наш Николай Михайлович остается в Петербурге еще на зиму, – писал В. Л. Пушкин 2 августа 1818 года П. А. Вяземскому, – а мне сдается, что он и воочию там жить будет. История Российская печатается вторым тиснением и, кажется, с некоторыми прибавлениями. Каченовский беснуется, Мерзляков пьянствует с досады, Кутузов (П. И. Голенищев-Кутузов. – Н. М.) в исступлении. Ура!» (236).
А как негодовал Василий Львович на брань А. М. Пушкина! Правда, нет правил без исключений. К критическим замечаниям княгини Е. И. Голицыной, красавицы, которой был увлечен его племянник, В. Л. Пушкин просто не мог не отнестись снисходительно:
«Вчера я представил Батюшкова любезной Княгине. Он от нее без ума. Она восхищается Москвою, Кремлем, древностью Храмов и говорила о чувствованиях своих с таким жаром, так складно и так хорошо, что я чуть было от радости не заплакал. Потом стала рассуждать о „Истории“ Карамзина и уверяла нас, что в ней нет поэзии, что нет в ней хорошо описанного характера, и говорила сущий вздор, но таким прелестным голосом, что мы ей простили искренно ее заблуждение. Батюшков признался, что если он с ней просидит еще один вечер, то она вскружит ему голову и сердце. Мы от нее поехали в два часа за полночь; и думаю, что Парни спал нынешнюю ночь очень худо» (230).
Итак, «История государства Российского» Н. М. Карамзина – событие в жизни Москвы, даже если судить об этом только по письмам В. Л. Пушкина. Дорогая цена издания (в Петербурге за восемь томов надо было заплатить 50 рублей, в Москве – 80 рублей) не остановила заинтересованных читателей. Заметим, что, рассказывая об этом событии, как и о других московских событиях, В. Л. Пушкин бегло очертил портреты участвующих в этих событиях москвичей, в отдельных случаях добавил некоторые штрихи к уже известным нам портретам современников (увлеченная памятниками древней Москвы княгиня Е. И. Голицына, влюбчивый поэт К. Н. Батюшков и др.). Портреты москвичей в письмах В. Л. Пушкина представляют для нас особую ценность. Потому нужно сказать о них особо.
2. Москвичи и гости столицы. Штрихи к портретамНа листочках пожелтевшей бумаги, исписанных орешковыми чернилами, – литераторы и помещики, чиновники и офицеры, барыни и барышни, старики, старухи, юные красавицы, волокиты, чудаки, безумцы… Есть в письмах В. Л. Пушкина и купцы, и лица духовного звания, да и мужички тоже иногда появляются… Силуэты, абрисы тех, чьи имена нам хорошо знакомы, и тех, о ком мы, быть может, никогда не узнаем, объединяясь друг с другом, образуют грандиозный групповой портрет. Своего рода подготовительные этюды к нему – беглые зарисовки москвичей на фоне бальных залов, театральных лож, московских улиц и площадей, подмосковных усадеб. Мы уже могли убедиться в этом, читая те страницы писем Василия Львовича, на которых речь шла о московских событиях и происшествиях. Вряд ли имеет смысл в данном случае сопоставлять портретные зарисовки В. Л. Пушкина с живописными портретами или же портретами литературными. Не будем забывать о том, что у Василия Львовича портреты «вмонтированы» в письма, одна из главных целей которых – информация. И всё же – информация, ценная и для того, чтобы составить представление о том или ином упомянутом в письмах человеке. Сообщенные Василием Львовичем сведения, характеристические детали и подробности можно считать штрихами к портретам москвичей и гостей Первопрестольной.
Прежде чем обратиться к некоторым персонажам московской жизни, запечатленным в эпистолярной прозе В. Л. Пушкина, предлагаем взглянуть на многофигурную картину, которую мы находим в его письме от 8 мая 1819 года. Письмо это тем более интересно, что в нем представлены живые картины – одно из театрализованных развлечений московского дворянства. К тому же то, что рассказал о живых картинах и их участниках Василий Львович, открывает простор для воображения читателя, позволяет в какой-то мере воссоздать некогда увиденное В. Л. Пушкиным.
«Я тебя уведомляю, любезнейший мой, о всех наших происшествиях, зная, что все московское для тебя интересно. Соседки мои Пушкины дали прошедшего 1 мая прекраснейший вечер. У них были картины так называемые движущие, и всем этим управлял Тончи. Первая картина изображала Корнелию, матерь Гракхов, указывающую жене Кампанейской на детей своих. – Кн. Волконская с детьми своими была Корнелия, а сестра двоюродная ее мужа, кн. Волконская – Кампанейская жена. Во второй картине гр. Варвара Алексеевна представляла святую Сецилию, играющую на арфе и окруженную поющими ангелами (сыновьями Веневитиновой). Эта картина была прелестна! Третья картина показала нам Антигону, ведущую слепца Эдипа: Антигона была гр. Софья Алексеевна, а Эдип – Тончи. Зрелище, можно сказать, – очаровательное. В антрактах кн. Маргарита Ивановна Ухтомская играла на фортепиано, Пудиков на арфе, славный волторнист Кугель на волторне. Все это было прекрасно; и гости забыли, что в этот день шел проливной дождь, что гулянье в Сокольниках было самое несчастное!» (256–257).
Пушкины, в доме которых были устроены живые картины, – это Мусины-Пушкины. B. Л. Пушкин знал и покойного Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, известного историка, археолога, собирателя рукописей, которому принадлежит честь открытия «Слова о полку Игореве» (он умер в 1817 году), его вдову Екатерину Андреевну, урожденную Волконскую, их детей.
О доме Мусиных-Пушкиных вспоминала внучка Алексея Ивановича и Екатерины Андреевны, дочь Екатерины Алексеевны Мусиной-Пушкиной и Василия Петровича Оболенского Софья Васильевна Мещерская:
«Дом стоял особняком на маленькой площади (Разгуляй), в конце двух Басманных, и был огромный трехэтажный; в нижнем этаже, где мы жили, стены имели два аршина толщины. К нему примыкал большой сад, в котором протекала быстрая речка Чончера, посреди сада был довольно большой и чистый пруд с островом. Далее лежали огороды с парниками, а вообще под усадьбой считалось 7 десятин.
Дом этот сгорел в 12-м году, потом был опять отстроен» [507]507
Воспоминания Софьи Васильевны Мещерской. Тверь, 1902. С. 3.
[Закрыть] .
В отстроенный заново дом 8 мая 1819 года и съехались гости.
Сальватор Тончи, который, как выразился В. Л. Пушкин, «управлял» у Пушкиных живыми картинами, – человек, во многих отношениях замечательный. С 1815 года он служил в экспедиции кремлевского строения, содействовал основанию архитектурной школы. Главное же – он был философом, поэтом, певцом, музыкантом и живописцем. Его кисти принадлежат портреты И. И. Дмитриева, Г. Р. Державина, Е. Р. Дашковой, Павла I, А. В. Суворова. Кому же как не ему было организовать постановку живых картин!
Первая картина чрезвычайно живописна. По преданию, матрона из Кампании, тщеславная и знатная, хвалилась перед Корнелией, матерью будущих героев Древнего Рима, своими драгоценностями. Корнелия же подвела гостью к колыбели, где лежали ее сыновья – Тиберий и Гай, откинула полог и сказала: «Вот мои драгоценности». Корнелию изображала Наталья Алексеевна Волконская, урожденная Мусина-Пушкина, дочь Алексея Ивановича и Екатерины Андреевны, жена Д. М. Волконского. В спектакле приняли участие ее сыновья Алексей и Михаил. Знатную матрону представляла княжна Мария Николаевна Волконская – она в 1822 году выйдет замуж за Н. И. Толстого и станет матерью Л. Н. Толстого. Будущему писателю не было и двух лет, когда умерла его мать. Портреты ее, кроме силуэта, запечатлевшего ее в детские годы, не сохранились. Л. Н. Толстой расспрашивал о ней родных, знал, что она была нехороша собой, отличалась тяжелой походкой, но была человеком высокой души. Когда в романе «Война и мир» Л. Н. Толстой писал о княжне Марье Болконской, о ее духовном облике, о ее лучистых глазах, он вспоминал свою мать, которую всю жизнь нежно любил. Письмо В. Л. Пушкина с упоминанием о том, что М. Н. Волконская участвовала в живых картинах, очень важно. Ведь о матери Л. Н. Толстого известно мало. А здесь мы видим ее в лучшем московском обществе, занятою игрою в живые картины. Вероятно, она была одета в римское платье с ниспадающими складками, украшена драгоценным убором, сверкала бриллиантами. И никто, даже она сама, не мог знать тогда, что она подарит миру великого писателя, лучшую из всех возможных драгоценностей.
Святую Сецилию (Цецилию), покровительницу духовной музыки, изображала графиня Варвара Алексеевна Мусина-Пушкина. Возле нее пели ангелы – братья Веневитиновы – тринадцатилетний Алексей и четырнадцатилетний Дмитрий, будущий поэт.
Антигону представляла Софья Алексеевна Мусина-Пушкина – ей посвящали свои стихи П. А. Вяземский и В. Л. Пушкин. Рядом с ней, в роли слепого царя Эдипа, Сальватор Тончи, по-видимому, был очень хорош. «Стройная и величавая наружность: лицо еще свежее, волоса густые и несколько кудрявые, осеребренные преждевременною и красивою сединою» [508]508
Вяземский П. А.Полное собрание сочинений. Т. 7. С. 395.
[Закрыть] , – писал о нем П. А. Вяземский.
Продолжим читать письма В. Л. Пушкина.
«Александр Львович Нарышкин в Москве, – сообщал он П. А. Вяземскому 20 февраля 1818 года. – На сих днях я провел у него целый вечер; в доме его раздолье – чего хочешь, того просишь. – Песельники, духовая музыка – Лобанова и Медведева пляшут по-русски, Новикова и Баркова – по-цыгански. Шампанское льется рекою – стерлядей ешь как пискарей. Апельсины вместо кедровых орехов, одним словом – разливанное море, и хозяин – настоящий боярин русской. Я полагаю, что так живал в старину Матвеев, родитель Натальи Боярской дочери» (220–221).
Отчего бы и в самом деле не вспомнить В. Л. Пушкину повесть Н. М. Карамзина «Наталья боярская дочь», герой которой боярин Матвеев зазывал к себе в праздники гостей:
«Тут в одну минуту являлись на столах чаши и блюда, и ароматический пар горячего кушанья, как белое тонкое облако, вился над головами обедающих. Между тем хозяин ласково беседовал с гостями, узнавал их нужды, подавал им хорошие советы, предлагал свои услуги и, наконец, веселился с ними, как с друзьями» [509]509
Карамзин Н. М.Наталья, боярская дочь // Предслава и Добрыня: Исторические повести русских романтиков. М., 1986. С. 33.
[Закрыть] .
Гастрономический натюрморт, на фоне которого изображен В. Л. Пушкиным «первый гастроном своего времени» (определение С. П. Жихарева), не менее выразителен, чем описание трапезы в карамзинской повести. Отсылка к герою этой повести заменяет характеристику А. Л. Нарышкина. С. П. Жихарев так писал об Александре Львовиче (любопытно, что его слова перекликаются с приведенными выше текстами и В. Л. Пушкина, и Н. М. Карамзина):
«Это настоящий русский барин. Он не думает унизить своего достоинства, протягивая дружелюбно руку незначительному чиновнику и предлагая ему прибор за столом своим. Говорят, что он легкомысленен; а какое кому до того дело? Он не путается в дела государственные, не берет на себя тяжелой обязанности быть решителем судьбы людей и довольствуется своим жребием быть счастливым и по возможности счастливить других» [510]510
Жихарев С. П.Записки современника. Т. 2. С. 112.
[Закрыть] .
Князь Николай Борисович Юсупов, вельможа екатерининского времени, главноуправляющий Московской экспедицией кремлевского строения и мастерской Оружейной палаты, член Государственного совета, сенатор, владелец подмосковной усадьбы Архангельское, где были собраны ценнейшие коллекции скульптур, картин и книг, фарфора, где усадебный театр украшали декорации Пьетро Гонзаго, не раз упоминается в письмах В. Л. Пушкина. В уже цитированном нами письме от 8 мая 1819 года мы находим всего один, но весьма характерный штрих к его портрету:
«Мирза Юсупов взял к себе какую-то русскую красавицу и никому ее не кажет» (258).
И в молодости, и в глубокой старости Н. Б. Юсупов был страстным поклонником женской красоты, о чем сохранилось немало свидетельств современников.
«Так как Юсупов был восточного происхождения, – вспоминала Е. П. Янькова, – то немудрено, что он был великий женолюбец: у него в деревенском его доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался» [511]511
Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово. С. 167–168.
[Закрыть] .
Мемуаристка не преминула заметить, что князь был «черезчур женолюбив», и хотя все в Москве его уважали, а за его обходительность и любили, «эта слабость ему много вредила во всеобщем мнении» [512]512
Там же. С. 171.
[Закрыть] .
Д. Н. Бантыш-Каменский в «Словаре достопамятных людей русской земли», характеризуя Н. Б. Юсупова, говорил о его просвещенном уме, утонченном вкусе, обходительности и веселости нрава, обширной памяти, но обратил внимание и на то, что он «даже в старости маститой приносил дань удивления прекрасному полу» [513]513
Бантыш-Каменский Д. Н.Словарь достопамятных людей русской земли. М., 1836. 4.5. С. 372.
[Закрыть] .
Рассказы о Н. Б. Юсупове – Дон Жуане сохранились и в семейных преданиях. Феликс Юсупов писал в своих мемуарах: «Вся Москва обсуждала скандальную жизнь старика князя. Давно живя раздельно с женой, он держал при себе любовниц во множестве, актерок и пейзанок. Театрал – завсегдатай Архангельского рассказывал, что во время балета стоило старику махнуть тростью, танцорки тотчас заголялись. Прима была его фавориткой, осыпал он ее царскими подарками. Самой сильной страстью его была француженка, красотка, но горькая пьяница. <…> Самой последней его пассии было восемнадцать лет, ему – восемьдесят!» [514]514
Князь Феликс Юсупов. Мемуары. М., 2004. С. 19.
[Закрыть]
Был ли Василий Львович свидетелем подобных сцен в архангельском театре – история умалчивает. В Архангельском же он, скорее всего, бывал. Когда зимой 1820 года там случился пожар, В. Л. Пушкин писал П. А. Вяземскому:
«Князь Юсупов в большом горе; славный его дворец в Архангельском сгорел до основания. Группы Кановы, изображающей Амура и Психею, более не существует; лучшие картины сделались жертвою пламени; библиотека спасена. Всем любителям художеств и изящного должно жалеть о такой величайшей потере; иного и с деньгами купить нельзя» [515]515
Цит. по: Михайлова Н. И. «Парнасский мой отец». С. 59–60.
[Закрыть] .
«Юсупов повесил нос, – сообщал брату А. Я. Булгаков 28 января 1820 года. – Славное Архангельское сгорело от неосторожности людей, а другие говорят – от скупости, потому что для убережения картин, а более дров, велено было топить галерею стружками, а от стружек до пепла долго ли? Картины и библиотека только частью спасены; первые вырезывали из рамок, кидали из окон, а книги будут депареллированы. У славной группы Кановы „Амур и Психея“ разбиты ноги и руки. Вот тебе и производство в антики» [516]516
Братья Булгаковы. Переписка. Т. 1. С. 624–625.
[Закрыть] .
К. Я. Булгаков писал брату 3 февраля 1820 года из Петербурга в Москву:
«Бедный Юсупов! Бедное Архангельское! Зачем он эдакое имя оставил? Архангелы ему, я думаю, не очень покровительствуют, ибо он, верно, часто возит туда своих мамзелей. Жаль мне его» [517]517
Там же. С. 629.
[Закрыть] . Как видим, даже и в связи с пожаром в Архангельском Н. Б. Юсупову припомнили женолюбие.
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил (III, 112).
Так в 1828 году в стихотворении «Портрет» А. С. Пушкин представил Аграфену Федоровну Закревскую, урожденную Толстую. Она была дочерью известного собирателя рукописей графа Федора Андреевича Толстого и Степаниды Алексеевны Толстой, урожденной Дурасовой, приходилась двоюродной сестрой художнику и медальеру Федору Петровичу Толстому. Ею был увлечен А. С. Пушкин, посвящавший ей свои стихи. Ею увлекались и Е. А. Баратынский, и П. А. Вяземский. Имя Аграфены Толстой названо в письме от 8 июня 1818 года в связи с ее предстоящим замужеством – она собиралась выйти замуж за генерал-адъютанта Арсения Андреевича Закревского.
Об их будущей свадьбе 17 августа 1818 года А. Я. Булгаков писал брату из Петербурга в Москву:
«Закревский целый день работает, как собака. <…> В Москве попляшем на его свадьбе. У него куча фрукт в углу, и он то одного, то другого поест, а все ему присылает это невеста из Москвы» [518]518
Русский архив. 1900. Кн. 3. С. 127.
[Закрыть] .
Ни В. Л. Пушкин, ни А. Я. Булгаков в своей эпистолярной прозе портрета А. Ф. Толстой не создали – разве что Александр Яковлевич сообщил о ее заботливости по отношению к жениху. А вот говоря о А. А. Закревском, В. Л. Пушкин оставил в своем письме выразительный штрих к его портрету:
«Толстая, дочь Толстой Степаниды, сговорена за генерал-адъютанта Закревского и на этих днях получила вензель. Батюшка ее назначил будущим новобрачным сто тысяч годового дохода. Закревский по-французски не говорит, и Федор Андреевич утверждает, что такой зять был ему и надобен» (229).
Незнание французского языка не помешало А. А. Закревскому сделать впоследствии блестящую карьеру, стать министром внутренних дел, московским военным генерал-губернатором. И все же когда его назначили финляндским генерал-губернатором, Настасья Дмитриевна Офросимова, известная московская барыня, прототип Хлестовой в «Горе от ума» и Марьи Дмитриевны Ахросимовой в «Войне и мире», по свидетельству П. А. Вяземского, изумлялась: «Да как же будет он там управлять и объясняться? Ведь он ни на каком языке, кроме русского, не в состоянии даже попросить у кого бы то ни было табачку понюхать!» [519]519
Вяземский П. А.Полное собрание сочинений. Т. 8. С. 220.
[Закрыть] Тесть А. А. Закревского Ф. А. Толстой, которому, как писал В. Л. Пушкин, «такой зять был… и надобен», на это мог бы воскликнуть как Фамусов: «Дались нам эти языки!»
В письме от 7 марта 1818 года – штрих к портрету еще одного жениха:
«Нелединский в Москве, Софья Юрьевна идет замуж за приятеля твоего Самарина, и свадьба будет скоро. Я был у Юрия Александровича и у невесты и поздравлял их всех. Жених в восхищении. Он в деревнях своих велел раздать несколько тысяч бедным, петь благодарственные молебны, и в день свадьбы несколько бедных девушек будут обвенчаны, и каждая из них получит тысячу рублей в приданое» (223–224).
Речь идет о свадьбе дочери поэта Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого Софьи Юрьевны и участника Наполеоновских войн, Отечественной войны 1812 года, камергера, с 1818 года статского советника и гофмейстера Федора Васильевича Самарина. Их сын Юрий Федорович Самарин, родившийся в 1819 году, станет известным публицистом, философом и общественным деятелем, славянофилом. Он будет знаком с М. Ю. Лермонтовым и Н. В. Гоголем, многими другими интересными для нас людьми. Да и с Василием Львовичем в свои детские и отроческие годы он мог познакомиться. В приведенном письме добрый Василий Львович счел своим долгом сообщить приятелю Ф. В. Самарина П. А. Вяземскому о движении сердца Федора Васильевича, о его благотворительности: счастливый богатый жених пожелал, чтобы и бедные были счастливы, бесприданницы получили приданое.
