Текст книги "Василий Львович Пушкин"
Автор книги: Наталья Михайлова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
В 1782 году в восьмом номере журнала «Вечерняя заря» была напечатана анонимная эпиграмма «На Буянова»:
Герой приведенной эпиграммы Буянов, затевающий раздоры и ссоры, стал героем поэмы В. Л. Пушкина, название которой, возможно, было подсказано ему комедией А. Коцебу «Опасное соседство» (комедия шла на московской сцене в 1806 году в вольном переводе родственника Пушкиных П. Н. Приклонского) [293]293
См.: «Арзамас». Кн. 2. С. 483.
[Закрыть] . Но в русской поэзии были и другие буяны, которые предшествовали Буянову, созданному Василием Львовичем.
В 1771 году вышла в свет поэма В. И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх». Ее герой – ямщик Елисей:
В поэме В. И. Майкова – кабаки, пьяные драки, кулачные бои, приключения, любовные авантюры. И еще – античные боги и богини – они сосуществуют с откупщиками, полицейскими, распутными девками. Вакх вмешивается в жизнь Елисея. Античность пародируется российской повседневностью. Трагическая история царицы Карфагена Дидоны, покончившей с собой из-за разлуки с Энеем (об этом рассказал Вергилий в поэме «Энеида»), комически представлена в истории старой начальницы исправительного дома, покинутой молодым любовником Елисеем:
Хотя прошло еще тому не много дней,
Как отбыл от сея Дидоны прочь Еней;
Но оная не так как прежняя стенала
И с меньшей жалостью Елесю вспоминала;
Она уже о нем и слышать не могла,
Портки его, камзол в печи своей сожгла,
Когда для пирогов она у ней топилась;
И тем подобною Дидоне учинилась [295]295
Там же. С. 156–157.
[Закрыть] .
А. С. Пушкина восхищал приведенный выше текст. По-видимому, оценил его и Василий Львович. Автор «Опасного соседа» использовал продемонстрированные В. И. Майковым художественные возможности пародийной игры с античностью. И в поэме В. Л. Пушкина карикатурно высвечиваются образы древней истории и мифологии: Варюшка, принимающая в борделе Буянова, купца и дьячка и еще рассказчика-стихотворца, представлена женой Перикла Аспазией, в доме которой собирались философы, художники и поэты. Дворняги, сожравшие шинель убежавшего из притона незадачливого искателя приключений, названы Церберами – по имени свирепого трехголового пса, охранявшего выход из преисподней (оттуда удалось выйти только Орфею, усыпившему Цербера песнями). Когда В. Л. Пушкин заметил в своей поэме, что «Бахус бедствиям не раз бывал начало», то не отсылал ли он тем самым читателей к поэме В. И. Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх», в которой Вакх гневается на откупщиков, назначивших слишком дорогую цену на вино и пиво: потому и уменьшилось число пьяных? Он избирает орудием своего мщения Елисея, что становится началом его злоключений.
Еще один буян – в «Оде кулашному бойцу» И. С. Баркова, сочиненной в конце 1750-х – начале 1760-х годов:
Многие стихи поэта XVIII века И. С. Баркова из-за непристойности их содержания не печатались, но широко распространялись в списках. Можно не сомневаться: они были известны Василию Львовичу.
Прежде чем Буянов появился в «Опасном соседе», он был выведен В. Л. Пушкиным в стихотворении 1798 года «Вечер»:
Буянов и не глуп, но вздумал в сорок лет
Жениться и франтить, и тем себя прославить,
Чтоб женушку свою тотчас другим оставить.
И подлинно успел в том модный господин:
С французом барыня уехала в Берлин (139).
В этих стихах можно увидеть предысторию героя «Опасного соседа»: Буянов, сорокалетний франт, обманутый муж, оставленный своей женой, пустился затем во все тяжкие, прожил свое имение «в восемь лет / С цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами», стал любителем сомнительных приключений, об одном из которых и повествует поэма В. Л. Пушкина.
В том, как охарактеризован небритый и растрепанный герой Василия Львовича, в том, что он говорит и как говорит («Я славных рысаков подтибрил у Пахома; / На Масляной тебя я лихо прокачу»; «Ступай со мной – качнем!») – что-то очень знакомое.
«Таких людей приходилось всякому встречать не мало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве за хороших товарищей, и при всем том бывают весьма больно покалачиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе: ты. Дружбу заведут, кажется навек; но всегда почти так случится, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный» [297]297
Гоголь Н. В.Полное собрание сочинений. В 14 т. Т. 6. М., 1951. С. 70.
[Закрыть] – так напишет спустя почти 30 лет Н. В. Гоголь, представляя в «Мертвых душах» своего Ноздрева. Эти же слова можно отнести и к Буянову. Как и Ноздрев, он весел, задирист и красноречив. Любопытно, что героев В. Л. Пушкина и Н. В. Гоголя сближает даже лексика.
Проворней отворяй, не то – ракалью в зубы, —
Буянов закричал, – готовы кулаки…
Ноздрев же говорит Чичикову: «Теперь я очень хорошо тебя знаю. Такая, право, ракалия!» В Толковом словаре В. И. Даля слово «ракалья» означает «негодяй, бестия, наглый подлец».
Разумеется, Буянова можно считать литературным предшественником и даже литературным прототипом Ноздрева [298]298
См.: Бродский Н. Л.«Евгений Онегин»: роман А. С. Пушкина: Пособие для учителя. М., 1964. С. 240.
[Закрыть] . Но в данном случае для нас важнее другое. Н. В. Гоголь подчеркнул жизненность, типичность своего Ноздрева: «Таких людей приходилось всякому встречать не мало». Конечно же и В. Л. Пушкин встречал таких людей. Более того, среди тех, с кем свела его судьба, был один человек, который в жизни как нельзя лучше воплощал тип Буянова. Это приятель Василия Львовича граф Федор Иванович Толстой, прозванный за путешествие к берегам Америки Американцем. О нем, человеке безудержных страстей, готовом перепить самого Вакха, картежнике, который играл в карты «наверняка», исправляя, по его собственному признанию, ошибки фортуны, дуэлисте, участнике многих приключений, нередко заканчивавшихся рукоприкладством, рассказывали множество анекдотов. Вот некоторые из них, записанные П. А. Вяземским:
«За обедом, на котором гостям удобно было петь с Фигаро из оперы Россини: Cito, cito, piano, piano (то есть сыто, сыто, пьяно, пьяно), Американец Толстой мог быть не из последних запевальщиков. В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит: „Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тот час отобьет весь хмель“. – „Ах Боже мой! – воскликнул тот, перекрестясь, – да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный; хочу остаться при своем“» [299]299
Цит. по: Русский литературный анекдот конца XVIII – начала XIX века. М., 1990. С. 120–121.
[Закрыть] .
«Он же в одно время, не знаю по каким причинам, наложил на себя епитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершились в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице, помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город. Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая. Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: стой! Сани остановились. Он обращается к попутчику своему и говорит: „Голубчик Денис, дохни на меня“» [300]300
Там же. С. 121.
[Закрыть] .
«Однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением, но видя, что во все продолжение обеда барин пьет одну чистую воду, Толстой вознегодовал и говорит: „Да это самозванец! Как смеет он носить на лице своем признаки им незаслуженные?“» [301]301
Там же. С. 122.
[Закрыть] .
«Князь *** должен был Толстому по векселю довольно значительную сумму. Срок платежа давно прошел, и дано было несколько отсрочек, но денег князь ему не выплачивал. Наконец Толстой, выбившись из терпения, написал ему: „Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой сполна, то не пойду я искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу Вашего Сиятельства“» [302]302
Там же. С. 121.
[Закрыть] .
И еще один анекдот, записанный А. И. Герценом:
«Последняя его проделка чуть было снова не свела его в Сибирь. Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его как-то у себя в доме, связал по рукам и ногам и вырвал у него зуб. Вероятно ли, что этот случай был лет десять или двадцать тому назад? Мещанин подал просьбу. Толстой задарил полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный навет. В это время один известный русский литератор, Н. Ф. Павлов, служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело, неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку, дело клонилось явным образом к его осуждению, но русский Бог велик! Граф Орлов написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтоб не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим» [303]303
Там же. С. 122–123.
[Закрыть] .
Яркая, колоритная личность Ф. И. Толстого привлекала поэтов и писателей. О нем писали П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой, которому он приходился двоюродным дядей.
Пожалуй, наиболее точный психологический портрет Ф. И. Толстого-Американца нарисовал П. А. Вяземский:
Американец и цыган,
На свете нравственном загадка,
Которого, как лихорадка.
Мятежных склонностей дурман
Или страстей кипящих схватка
Всегда из края мечет в край,
Из рая в ад, из ада в рай!
Которого душа есть пламень,
А ум – холодный эгоист;
Под бурей рока – твердый камень!
В волненьи страсти – легкий лист! [304]304
Вяземский П. А. Стихотворения. М., 1978. С. 83.
[Закрыть]
А. С. Грибоедов, представляя в «Горе от ума» москвичей, не обошел своим вниманием оригинала Ф. И. Толстого, которого знала вся Москва:
Федор Иванович, познакомившись с грибоедовской комедией по списку, узнал себя, но последний стих отредактировал, предложив свой его вариант – «В картишки на руку не чист», и тут же пояснил: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола; по крайней мере, думал отгадать намерение автора» [306]306
Цит. по: Филин М.Д. Толстой-Американец. М., 2010 (серия «ЖЗЛ»). С. 144.
[Закрыть] .
Ф. И. Толстой стал адресатом эпиграммы А. С. Пушкина:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен,
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он.
Но, исправясь по не многу,
Он загладил свой позор,
И теперь он – слава богу
Только что картежный вор (II, 155).
Будучи в ссылке в Кишиневе, А. С. Пушкин узнал, что Ф. И. Толстой распространял в Петербурге сплетню о том, будто его, А. С. Пушкина, высекли в канцелярии петербургского генерал-губернатора, – тогда-то и ответил он на клевету приведенной эпиграммой. Поэт готовился к дуэли с клеветником, но когда он вернулся в Москву из Михайловской ссылки в 1826 году, друзьям удалось предотвратить дуэль, помирить противников, а три года спустя А. С. Пушкин, сватаясь за Н. И. Гончарову, даже прибегнул к помощи Федора Ивановича, который хорошо знал семейство его будущей жены.
Л. Н. Толстой называл своего двоюродного дядю «необыкновенным, преступным и привлекательным человеком», признавал в нем «много нравственно чудесного». Великий писатель запечатлел его в образе Федора Турбина, героя повести «Два гусара»: «Ведь это какая отчаянная башка, надо знать. Картежник, дуэлянт, соблазнитель; но гусар – душа, уж истинно душа» [307]307
Толстой Л. Н.Собрание сочинений. В 20 т. М.,1960. Т. 2. С. 260.
[Закрыть] . Ф. И. Толстой сказался и в образе бретера Долохова, героя романа «Война и мир».
И всё же первым, на наш взгляд, Ф. И. Толстого-Американца в образе литературного героя представил В. Л. Пушкин. Цыганки и плясуны, с которыми прожил свое имение Буянов, карточная игра и пирушка, в которых он радостно и энергично принимает участие, драка, в стихию которой он самозабвенно погружается, – во всем этом угадывается Ф. И. Толстой, не только увлекавшийся цыганками, но и женившийся впоследствии на цыганке-певице, картежник и пьяница, драчун и проказник. «Сосед велеречивый» – так называет Буянова В. Л. Пушкин. «Болтун красноречивый» [308]308
Давыдов Д. В.Стихотворения. Л., 1984. С. 76.
[Закрыть] – так обращается в стихотворном послании к Ф. И. Толстому его друг Д. В. Давыдов. Известно, что Федор Иванович сам любил рассказывать о своих невероятных похождениях. Об обезьяне, с которой он якобы жил как с женой, а потом изжарил и съел, ходили легенды. Двоюродная племянница Ф. И. Толстого М. Ф. Каменская сохранила некоторые его рассказы об участии в 1803 году в кругосветном плавании под началом И. Ф. Крузенштерна – эти рассказы мог слышать и В. Л. Пушкин:
«На корабле Федор Иванович придумывал непозволительные шалости. Сначала Крузенштерн смотрел на них сквозь пальцы, но потом пришлось сажать его под арест. Но за каждое наказание он платил начальству новыми выходками, он перессорил всех офицеров и матросов, да как перессорил! Хоть сейчас на ножи! Всякую минуту могло произойти несчастье, а Федор Иванович потирал себе руки. Старичок корабельный священник был слаб на вино. Федор Иванович напоил его до положения риз и, когда священник как мертвый лежал на палубе, припечатал его бороду сургучом к полу казенной печатью, украденной у Крузенштерна. Припечатал и сидел над ним; а когда священник проснулся и хотел приподняться, Федор Иванович крикнул: Лежи, не смей! Видишь, казенная печать! Пришлось бороду подстричь под самый подбородок.
На корабле был ловкий, умный и переимчивый орангутанг. Раз, когда Крузенштерн отплыл на катере куда-то на берег, Толстой затащил орангутанга в его каюту, открыл тетради с его записками, положил их на стол, сверху положил чистый лист бумаги и на глазах обезьяны стал марать и поливать чернилами белый лист. Обезьяна внимательно смотрела. Тогда Федор Иванович снял с записок замаранный лист, положил его к себе в карман и вышел из каюты. Орангутанг, оставшись один, так усердно стал подражать Федору Ивановичу, что уничтожил все записи Крузенштерна. За это Крузенштерн высадил Толстого на какой-то малоизвестный остров и сейчас же отплыл. Судя по рассказам Федора Ивановича, он и на острове продолжал бедокурить, живя с дикарями, пока какой-то благодетельный корабль не подобрал его – татуированного с головы до ног» [309]309
Цит. по: Толстой С. Л. Федор Толстой Американец. М., 1926. С. 20–21.
[Закрыть] .
Одним словом, и во время кругосветного путешествия Ф. И. Толстой буянил. Но, конечно, в Буянове сказался не весь Федор Иванович, который привлекал современников истинной храбростью, образованностью, умом, обаянием и щедростью души, преданностью друзьям.
К сожалению, мы не можем сказать, когда В. Л. Пушкин познакомился с Ф. И. Толстым. А ведь это могло быть еще в те годы, когда Американец был ребенком: он родился в Москве в 1782 году в приходе церкви Харитония в Огородниках, там провел свое детство [310]310
См.: Филин М. Д.Толстой-Американец. С. 17.
[Закрыть] . Скорее всего, и во время учебы в Морском кадетском корпусе и службы в Петербурге Ф. И. Толстой не забывал родной город, приезжал иногда в Москву. Известно, что 15 февраля 1810 года он был в так называемом домовом отпуске на 28 дней и в срок в свой Преображенский полк не явился. В декабре он вновь получил отпуск – уже на три месяца [311]311
Там же. С. 96.
[Закрыть] . Возможно, в это время Ф. И. Толстой посетил Первопрестольную – как раз перед тем, как Василий Львович стал сочинять «Опасного соседа». Но не исключено, что их знакомство состоялось уже после того, как «Опасный сосед» в марте 1811 года был написан, после того, как Ф. И. Толстой, вернувшись со славою из военного похода в 1814 году в Москву, вышел в отставку и поселился в Староконюшенном переулке. В 1816 году в послании «К графу Ф. И. Толстому» Василий Львович сожалел о том, что подагра не позволяет ему приехать к милому своему Толстому на обед, где будут И. И. Дмитриев, П. А. Вяземский, A. М. Пушкин, П. И. Шаликов:
Как мне не горевать?
Вы будете, друзья, и пить, и забавляться,
И спорить, и смеяться,
А я сидеть один с поникшей головой,
И к вам лишь мыслями, увы, переноситься! (53)
В письмах В. Л. Пушкина П. А. Вяземскому 1818–1821 и 1828 годов имя Ф. И. Толстого встречается довольно часто: Василий Львович бывает у него с друзьями на великолепных ужинах, пьет шампанское, слушает пение цыганок, сообщает, что его приятель «более, нежели когда-нибудь, пустился в игру», рассказывает о том, что Федор Иванович читает Гиббона и Геродота, спешит сообщить о его женитьбе на цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой, сочувствует его горю, когда у него умирают дети. Но, думается, и до знакомства с Ф. И. Толстым B. Л. Пушкин слышал рассказы о его буйном нраве и авантюрных похождениях, подсказавшие ему характеристические черты Буянова.
Читал ли Ф. И. Толстой «Опасного соседа»? Несомненно. Более того – он считал, что в поэме В. Л. Пушкина есть намек на его жену – цыганку. Во всяком случае, А. Я. Булгаков, рассказывая 18 мая 1821 года в письме брату о том, что Василий Львович собрал все свои сочинения для печати, не преминул заметить: «…но тут не будет Буянова. Американец Толстой говорит, что это une production immorale [312]312
Произведение безнравственное (фр.).
[Закрыть]. Почему же? Потому что здесь нападают на цыганок (мало, и на его жену)» [313]313
Русский архив. 1901. № 4. С. 89.
[Закрыть] . А ведь, как мы помним, с цыганками прожил свое имение Буянов. Быть может, Ф. И. Толстой узнал себя в герое «Опасного соседа»?
И еще одна подробность, связанная с Буяновым. Его буйство комически представлено и в политическом плане. Лозунг Буянова «Все равны в борделе у б…» – не что иное, как пародирование лозунга Великой французской революции, провозгласившей свободу, равенство и братство. (Заметим, что в поэме В. Л. Пушкина в борделе оказываются представители духовенства, купечества и дворянства.) Любопытно, что «революционный» смысл лозунга Буянова был, по-видимому, воспринят первыми читателями «Опасного соседа» и дал повод к мистификации. А. Я. Булгаков 4 мая 1820 года писал из Москвы в Петербург брату, сообщая об обеде у Василия Львовича, на котором среди гостей были М. М. Сонцов, П. И. Шаликов, В. С. Филимонов, А. М. Пушкин:
«Стали говорить, что племянник его, поэт и повеса (говорят), был призван к Милорадовичу за какие-то стихи. <В. Л.> Пушкин весь сконфузился, но еще больше, когда я стал уверять, что Ал. П. дал следующий ответ графу Милорадовичу: „Я эти стихи знаю, в<ашему> с<иятельств>у не солгали, они точно написаны Пушкиным, дядею моим“» [314]314
Там же. 1900. № 11. С. 354.
[Закрыть] .
А. Я. Булгаков сумел живо передать замешательство Василия Львовича, который, «как громом убитый, стал на всех поглядывать» и наконец залепетал по-французски: «Прежде всего я очень сильно сомневаюсь, что мой племянник мог сказать подобную вещь, и… даже если бы он ее сказал, граф Милорадович, я надеюсь, этому бы не поверил». И, переходя с французского на русский, а потом опять на французский, добавил: «Ведь меня все знают, я не либерален: меня знает и Ив. Ив. Дмитриев, и Карамзин, я не пишу подобных стихов». – «А Буянов?!» – воскликнул А. Я. Булгаков. «Ну, что Буянов, – стал оправдываться творец „Опасного соседа“, – это плохая шутка». – «Плохая – да, – возразил всегдашний насмешник Василия Львовича А. М. Пушкин, – но не забавная» [315]315
Там же.
[Закрыть] . Быть может, шутка В. Л. Пушкина была адресована далекому от политики, буяну, но отнюдь не революционеру Ф. И. Толстому?
«Ты прав, – писал К. Н. Батюшков Н. И. Гнедичу в июле 1811 года об „Опасном соседе“ и его создателе, – сатира Пушкина есть произведение изящное, оригинальное, а он сам еще оригинальнее своей сатиры. Вяземский, общий наш приятель, говорит про него, что он так глуп, что собственных стихов своих не понимает. Он глуп и остер, зол и добродушен, весел и тяжел, одним словом: Пушкин есть живая антитеза» [316]316
Батюшков К. Н.Сочинения. Т. 3. С. 132.
[Закрыть] .
В самом деле, первое впечатление при знакомстве с автором «Опасного соседа» могло быть и не совсем для него выгодным. В Василии Львовиче прежде всего видели модника, человека влюбчивого, легковерного и простодушного порой действительно до глупости. Но всякий, кто ближе знакомился с ним, мог вполне оценить его доброту, искреннюю веселость, остроумие, блестящую эрудицию и конечно же – его поэзию. Разумеется, творец всегда отражается в своем творении. И В. Л. Пушкин, создавая образ рассказчика «Опасного соседа» (от его лица ведется повествование, он еще и герой поэмы), отдал ему некоторые свои черты. Рассказчик простодушен, искренен, и это придает особую прелесть его повествованию. Он трогательно доверителен по отношению к друзьям:
Ох! Дайте отдохнуть и с силами собраться!
Что прибыли, друзья, пред вами запираться?
Я все перескажу…
Обращением к друзьям поэма начинается, и им же завершается рассказ об опасном приключении:
Я в полночь наконец до хижины моей,
О, милые друзья, калекой дотащился.
Перед друзьями винит себя рассказчик за то, что его сумел увлечь в бордель Буянов:
Я виноват, друзья, послушался злодея.
Друзьям признается он в своей слабости:
Стыжусь, как падок, слаб ваш друг!
В этих признаниях угадывается автор поэмы, который поверял друзьям свои радости и горести, в стихах и прозе не раз говорил о том, как он ценит дружбу, как любит своих друзей. И друзья знали, какую ценность представляет для него дружба. К. Н. Батюшков в марте 1817 года так благодарил в письме В. Л. Пушкина за его дружество:
В том же письме Батюшков писал о том, что музы благословили Василия Львовича на стихотворство и любовь к друзьям:
«Опасный сосед» – это адресованная друзьям исповедь рассказчика, по существу – его интимный дневник. И здесь, как нам представляется, уместно вспомнить «Исповедь» Жан Жака Руссо, где он, по его собственному признанию, «с одинаковой откровенностью рассказывал… <…> о хорошем и о дурном» [319]319
Руссо Ж. Ж.Избранное. М., 1997. С. 7.
[Закрыть] . Так и рассказчик «Опасного соседа» признается в своих пороках и слабостях:
Мой слабый дух, боясь лютейшего сраженья,
Единственно в ногах искал себе спасенья…
Кроме того, здесь, может быть, уместно сказать и о том, что масоны (как мы помним, творец «Опасного соседа» был масоном), занимаясь духовным самосовершенствованием, идя путем самопознания, вели дневники, в которых исповедовались и каялись в содеянных грехах. Мы не располагаем дневником масона В. Л. Пушкина и даже не знаем, вел ли он дневник. Но чтобы хотя бы отчасти представить себе, что же такое масонский дневник, обратимся к запискам 1780-х годов отца А. И. Тургенева – известного масона И. П. Тургенева, в которых он признавался:
«Главный грех мой есть, в разсуждении тела, – невоздержание, и любимая страсть моя есть сластолюбие или, лучше сказать, обжорство, ибо тонкого вкуса и в пище я не имею. От сей склонности к обжорству происходит и склонность моя к блудодеянию, и так сильна во мне, что каждый день борюсь с нею» [320]320
Цит. по: Масонство в прошлом и настоящем. В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 16.
[Закрыть] .
И еще один масонский дневник – Пьера Безухова в романе «Война и мир». Любимый герой Л. Н. Толстого стремится, иногда наивно, как и Василий Львович, побеждать свои пороки, похоть воздержанием и отвращением, удаляться от суеты.
Рассказчик «Опасного соседа» чистосердечно признается в том, что он не устоял, был соблазнен сначала Буяновым на поездку в бордель, а потом блудницей, склоняющей его ко греху. От окончательного падения рассказчика спасает затеянная Буяновым драка. Пережитое им испытание, «страшное мучение», в конце концов через тоску и отчаяние привело его к отказу от греховных увеселений, к осознанию ценности добродетельной жизни. Но, напомним: простодушное повествование рассказчика о его пути к добродетели окрашено иронией автора «Опасного соседа».
Небезынтересно обратить внимание на то, что «Опасный сосед» перекликается с притчей о блудном сыне: рассказчик уходит из дома, пирует с блудницами и наконец, раскаявшись в своих грехах, возвращается домой. Конечно же В. Л. Пушкину были известны лубочные картинки, запечатлевшие сцены этой притчи и сопровождавшиеся нравоучительными подписями. Племянник Василия Львовича иронично описал их в повести «Станционный смотритель», включив в интерьер почтовой станции, где служит Самсон Вырин:
«Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафроке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи» (VIII, 98–99).
В поэме В. Л. Пушкина притча о блудном сыне рассказана самим раскаявшимся блудным сыном. При этом не только общая сюжетная канва, но и некоторые персонажи и детали его рассказа соотносятся с известной библейской историей и лубочными картинками. Буянов, дьячок, купец, сводня Панкратьевна, красотка Варюшка, две другие «дюжие гостьи» – вот они, ложные друзья и бесстыдные женщины. Кошелек, брошенный рассказчиком в борделе, – не напоминает ли он о мешке с деньгами, которые промотал блудный сын?
«К плотскому страсть» рассказчика, его внимание к шестнадцатилетней красотке Варюшке, увлечение другой «гостьей» веселого дома – в этом, конечно, сказались склонности самого автора поэмы, который всегда был отнюдь не платоническим поклонником женской красоты. Соединив свою судьбу с Анной Николаевной Ворожейкиной, имея от нее двух детей, Василий Львович тем не менее до старости лет заглядывался на других красавиц. Так, 2 августа 1818 года он писал П. А. Вяземскому из села Березичи Козельского уезда:
«…признаюсь, что и в сединах моих я еще смотрю на красавиц с удовольствием. Здесь живут две девицы Щербачевы, которых не худо бы сделать молодицами. Большая, черноброва, черноглаза, пленяет собою, а меньшая похожа чрезвычайно на Елизавету Семеновну Обрескову, с тою только разницею, что Щербачевой 19 лет» (236).
Отдавая должное московским красавицам, Василий Львович 16 ноября 1818 года сообщал в письме П. А. Вяземскому: «Вот что у нас в столице делается. Хомутовы давали на этих днях маленький бал, на котором явились две новые красавицы, меньшие дочери Марьи Ивановны Корсаковой. Они ростом выше своей матери и груди у них не хуже грудей вашей приезжей француженки. Третьего дня был на большом бале у Апраксиных: всех лучше были Урусовы, Фофка Толстая и Киселева» (241–242).
И еще одно признание Василия Львовича из письма П. А. Вяземскому от 16 марта 1819 года:
«Платонисты чрезвычайно походят на тех людей, которые пьют мед, по усам течет, а в рот не попадает. Что до меня касается, я люблю его глотать, пока силы мои еще то позволяют» (244–245).
Нужно ли говорить о том, что в своих стихах и на русском, и на французском языке В. Л. Пушкин воспевал красавиц?
(Перевод Н. Муромской)
Разумеется, рассказчик «Опасного соседа» – персонаж, действующее лицо поэмы, не тождественное автору. Это так. И все же, если учесть, что Василий Львович наделил созданного им рассказчика некоторыми своими чертами, то рассказчик и автор во многом воспринимаются как одно лицо. К тому же рассказчик по воле автора повествует о своем приключении стихами, он стихотворец, и это, на наш взгляд, весьма важно, потому что в поэме рассказчик и автор соотносятся с поэтами древности – Орфеем, Давидом и Горацием. Подумать только, уже тогда, в 1811 году, Василий Львович сумел сказать о союзе поэтов всех времен и народов! Пройдет 11 лет, и 9 декабря 1822 года И. И. Дмитриев в Москве напишет в альбоме знаменитой польской пианистки Марии Шимановской, в котором есть автографы многих русских и европейских поэтов, в том числе В. Л. и А. С. Пушкиных:
Пройдет еще два года, и в 1824 году А. С. Пушкин в послании «К Языкову» скажет о том же:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует:
Они жрецы единых муз;
Единый пламень их волнует;
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью (II, 322).
В поэме дядюшки А. С. Пушкина тема союза поэтов решена в пародийном ключе.
Рассказчик – Орфей – спасается не от одного Цербера, но от «косматых Церберов ужаснейшей стаи». Если легендарный фракийский поэт усыпил Цербера своей игрой на лире, своими песнями, то рассказчик спасся от них бегством, бросив им на съедение шинель, чем, конечно, не усыпил их: «повсюду раздался псов алчных лай и вой», разбудивший, вероятно, всех жителей округи.
Мы уже говорили о том, что в заключительных стихах пародируется первый псалом Давида. Но в них пародируется также второй эпод Горация [323]323
См. примечания А. А. Гозенпуда в: Шаховской А. А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961. С. 771.
[Закрыть] .
Сравним:
Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет
И в сонмище людей неистовых нейдет;
Кто, веселясь подчас с подругой молодою,
За нежный поцелуй не награжден бедою…
Это В. Л. Пушкин. А вот Гораций:
Блажен лишь тот, кто суеты не ведая.
Как первобытный род людской,
Наследье дедов пашет на волах своих…
<…>
В тиши он мирно сочетает саженцы
Лозы с высоким тополем…
<…>
Ужели дум нельзя развеять суетных
Среди всех этих радостей,
В добавок если ты с подругой скромною,
Что нянчит милых детушек,
С какой-нибудь сабинкой, апуллянкою,
Под солнцем загоревшею? [324]324
Гораций. Избранная лирика. М.;Л., 1936.
[Закрыть]
(Перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского)
Напомним, что Горация Василий Львович очень любил, перевел много его стихов, во многих своих стихах ему подражал. И еще – Василий Львович шутливо сравнивал себя с Горацием:
Гораций нам твердит: «Час близок роковой —
Спешите насладиться!»
Но Августов певец подагры не имел
И всем, что в жизни, наслаждался:
Он Пирру, Хлою пел
И в сладостных стихах философом являлся!
А мне не до того:
Я мудрости такой и дара не имею;
Здоровье для утех нужнее нам всего,
И только я теперь его ценить умею (53).
Когда мы говорим о возможном пародийном сопоставлении рассказчика и автора «Опасного соседа» с Давидом и Горацием, то нужно вспомнить о том, что Давид и Гораций были не только поэтами, но и воинами. О прославленном подвиге Давида, поразившего из пращи исполина Голиафа, писал А. С. Пушкин:
