Текст книги "Нестор-летописец"

Автор книги: Наталья Иртенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

11

Киев – большой торговый город. Здесь сходятся пути из варяжских стран и Новгорода, из Корсуня и византийских владений, из волжских булгар и магометанских Хвалис. На пристанях встречаются товары со всех концов света: русские мед, воск и меха, рыбий зуб со Студеного моря, ромейские амфоры с вином и маслом, драгоценные паволоки, стеклянные украшения, камни-самоцветы, златокузнь, грецкие орехи, сушеные фрукты, диковинные восточные сладости, сарацинская поливная утварь, мечи из дамасской стали, восточные пахучие приправы и благовония, хрусталь, балтийский солнечный камень, варяжское железо и английское сукно. На торгах отсчитывают по весу золотые византийские солиды, серебряные денарии из латынских стран и арабские дирхемы. Русские купцы, особенно новгородские – от них и повелось – любое чеканенное серебро, невзирая на происхождение, называют кунами и с одинаковым удовольствием набивают им кошели. Русь лишена собственного драгоценного металла. Дальше чеканки немногого числа княжеских златников и сребреников при кагане Владимире и его сыне Ярославе дело не пошло.

Привозной звонкой монеты всегда не хватало. А торговали все – от князей до подневольных закупных ремесленников, живших в боярских усадьбах. Даже холопы находили случай купить-продать. С торговлей по быстроте обогащения мог сравниться лишь удачный военный поход: на булгар ли, на греков или на соседнюю русскую землю. Но на греков и булгар не ходили давно, с ними на Руси нынче мир. А князья Ярославичи живут в согласии и грабить друг дружку пока не затевают. Один Всеслав мутит воду. За его своеволие полоцкая земля и поплатилась: град Менеск был взят Ярославичами на щиты и дочиста ограблен.

Отличить княжьего либо боярского дружинника, водившего торговые лодьи, от купчины, препоясанного мечом, кроме воинской гривны на шее и мятля на плечах, можно по выражению лица да по направлению взгляда. Княжий муж смотрит в глаза и на руки, отвешивающие, отсчитывающие серебро и золото. Купец больше приглядывается к свойствам товара, к весовым и прочим мерам – нет ли лишней тяжести в гирьке, той ли длины пядь и локоть у продавца, какой надо.

У тех же, кто легко торговал со всем светом, не слезая с места, не имея ни лодей, ни лавок на торжище, ни меча на поясе, ни лубяного короба за спиной, как у бродячих коробейников, выражение лица отличалось разительно. Глаза на нем смотрели с тысячелетней мудростью и младенческой чистотой. Высокий лоб бороздили морщины, нажитые многолетним трудом лукавства. С робко улыбающихся губ слетало самоуничижительное подобострастие, а руки отсчитывали монеты из сундука, чтобы отдать их в рост и повязать на шею должнику удавку процентов-резов. Изъяснялось это лицо на своем наречии, впитавшем много славянских слов, а прозывалось хазарским иудеем. Обитало оно возле Жидовских ворот, где ему со всей родней и соплеменниками определил место князь Ярослав, внук Святослава, грозы и победителя хазар. Любовью в Киеве оно не пользовалось, зато имело известность. Драгоценный торговый металл нужен всем. Только в княжеской казне золота хранится больше, чем у него.

От Софийского владычного двора до Жидовских ворот всего полверсты и еще четверть. Заплутать невозможно даже ночью – дорога прямая. Левкий Полихроний, комит софийской стражи, предпочитал одолевать этот путь как раз перед полуночью. Митрополичьему сотнику не по чину было торговать. Он жил во владычных хоромах, получал жалованье и не имел домочадцев. Много серебра, если поглядеть со стороны, комиту не требовалось. Так для чего бы ему посещать хазарских ростовщиков-лихоимцев? Ночная темнота избавляла любопытных от подобных вопросов.

Спешившись у ворот на узкой улочке – строились тут тесно, – сотник постучал деревянным молотком. Глянувший в щель слуга узнал исаврянина, впустил сразу.

– Хозяин сказал, ты придешь сегодня, комит.

– Откуда он узнал? – не слишком удивился Левкий. Он давно привык к непредсказуемой иудейской способности удивлять.

Другой подошедший прислужник увел жеребца.

– Хозяин сказал, затевается большое дело. Понадобится золото.

– Мне?

– Кому-нибудь, – коротко ответил слуга, ведя комита к дому и освещая путь лампадой.

– Тогда почему ты решил, что приду я?

Левкия разобрало любопытство. Даже хазарские слуги таили в себе бездну таинственности.

– Разве не ты приходишь, когда затевается какое-то дело? В прошлом году, например, перед тем как князь Изяслав вернулся в Киев с плененным Всеславом.

Слуга провел Левкия в жилой покой на втором ярусе дома, поклонился и прикрыл снаружи двери. В резном веницейском кресле, обложенный тонкими подушками сидел хозяин – второе лицо в киевской иудейской общине после раввина, Менахем бар Иегуда Коген. Сухое, дряблое тело было закутано в шитый золотом сарацинский халат из шелка, ноги обуты в остроконечные туфли. Плешивую голову прикрывала маленькая круглая кипа. В длинных седых пейсах осталось не так много волос.

– Доброго здравия тебе, Менахем.

– Добрых трудов тебе, Левкий. Окажи милость, садись в то кресло.

Указанное сиденье было всего лишь скамьей на один зад, с высокой спинкой и без подушки. Но Левкий успел забыть о тех роскошествах, которые недолгое время окружали его в императорском Палатии. На Руси исаврянин привык к тому, что здесь живут в дереве, едят с дерева, ходят по бревенчатым мостовым, спят на деревянных ларях и моются вениками из древесных веток. И сами русы в большинстве тоже были деревянными, негнущимися. Их рожали бабы, которые на ложе напоминали бревна. Иные комиту не попадались, потому здешние женщины его давно не интересовали.

– Итак… – произнес хозяин дома и не стал договаривать. Гость должен сам изложить цель прихода, даже если она ясна без слов.

– Итак, тебе, Менахем, известно, что происходит в Киеве.

Ответом Левкию было легкое покачивание головы. Хазарин сложил руки на животе и подался вперед, внимательно слушая.

– И тебе известно, быть может, что произойдет в Киеве?

– Быть может, – эхом отозвался иудей.

Комит обдумал его ответ и продолжил:

– Так вот, чтобы это произошло, нужно серебро. А лучше золото.

Менахем откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза веками и долго молчал.

– Я не один раз давал тебе и серебро, и золото, – наконец заговорил он. – Но те, на кого ты ссылаешься, твои покровители в Константинополе, не вернули мне и половины…

– Ручаюсь тебе, что получишь назад все сполна и с лихвой!

– Быть может… Но я хочу спросить тебя о другом. Какому богу ты служишь, исаврянин?

– А разве Бог Израиля не един? – с вкрадчивой полуулыбкой произнес сотник.

– Бог Израиля един и нет других богов, кроме Него. Но тебе известно, что почитать можно разных богов. Так какой же – твой?

– Тот, которого нет, – с самым серьезным видом ответил Левкий.

– Вот как? – хазарин распахнул веки. – Что это за бог? Как ему поклоняются?

– Ты лукавишь, Менахем. Ты знаешь, каков этот бог. Ведь твой народ поклоняется ему уже тысячу лет, с тех пор как иудеи рассеялись по миру. Вы внесли поправки в Ветхий Завет и написали к нему толкования…

– Я не понимаю тебя.

– Или делаешь вид, что не понимаешь, – усмехнулся комит. – Бог, которого нет, – истинный бог. Он прячется под покровами обрядов любых религий. Он пребывает в тайне, о его существовании мало кто знает. Но твой народ поклоняется ему открыто, потому что ваши раввины и мистики, читающие тайные книги Соломона и Авраама, дьявольски хитры. В своих толкованиях и других книгах они сделали слепок с ветхозаветного Иахво, наполнили его иным содержанием и научили иудеев почитать его. Христианские богословы называют его дьяволом. Пускай так. Мне совершенно все равно, какое имя носит истинный бог…

Хозяин дома взмахнул рукой.

– Довольно… Так ты считаешь, что твои цели и цели Израиля совпадают?

– В этом убежден не я один.

– И каковы же наши, – Менахем подчеркнул это слово едва уловимым сарказмом, – цели на Руси?

– Неужели вы не грезите восстановлением Хазарского каганата? – рассмеялся Левкий. – И не в тех прежних пределах, которые из конца в конец прошел с мечом русский варвар Святослав. А в границах всей нынешней Руси! Сто лет назад у вас была возможность, когда русы выбирали себе новую веру. Вы не сумели навязать им свою религию. Упустили великолепную возможность. Но теперь есть другая, тоже очень хорошая.

– За которую нам надо ухватиться твоими руками, Левкий Полихроний? – хазарин улыбнулся краем губ.

– Почему бы и нет? Эти руки цепкие и умелые, – самодовольно произнес комит.

– Что они уже сумели?

– Много разного. Полоцкий князь Всеслав, который, как тебе хорошо известно, сидит в темнице, через своих бояр имеет сообщение со степью. Несколько лет назад там объявилась новая орда кочевников. На Руси их зовут куманами или половцами. Они уже ходили войной на русскую землю, и это был успешный поход…

– Я знаю.

– Ничто не мешает им прийти на Русь снова, – с ядовитой улыбкой сказал Левкий.

– Никто пока не знает их силы. Может быть, они окажутся воинственнее печенегов и, как гунны при Аттиле, покорят половину стран Заката?

– Я не боюсь этого. Куманы – дикие люди. Они придут и уйдут, как весенний речной разлив. Нам же останется плодоносный ил, на котором мы взрастим свой урожай…

Со двора через окно с веницейским стеклом донесся шум. Кто-то во всю силу колотил деревянным молотком по воротам и кричал.

Вошедший слуга сообщил, что буянит княжеский дружинник, которого Менахем распорядился не впускать.

– Ворота крепкие. Пошумит и перестанет, – невозмутимо ответил хазарин. – Не воевать же нам с этими княжьими разбойниками. Они вспыхивают, как солома, от любого не понравившегося слова.

– Я взгляну? – спросил позволения Левкий, подходя к окну.

– Там не на что и смотреть. Нахальнейший юнец, не умеющий себя прилично вести.

Сквозь прозрачное ровное стекло весь двор был виден четко и ясно. Огромная разница в сравнении с мутными слюдяными окнами, которые до сих пор считаются в боярских домах Руси верхом роскоши. Только князья могут позволить себе покупать в иных землях дорогое стекло для своих хором.

Высокие ворота скрывали невежественного дикаря. Левкий видел только щегольскую шапку на его голове, с тонкой меховой оторочкой. Словно почувствовав взгляд комита, конный дружинник отъехал на другую сторону улицы и, как показалось Левкию, посмотрел ему прямо в глаза.

Исаврянин торопливо отошел от окна, вернулся на место.

– Я его знаю. Кажется, его имя Гавша. Вероятно, варварское сокращение от Гавриила.

– Он действительно княжеский дружинник?

– Да. Но я могу с ним поговорить и утихомирить его. Что ему нужно?

– Сначала того же, что и всем. Но теперь он ходит сюда за другим. Этот юный наглец решил, что он – лучший жених для моей Мириам. Моя дочь имела неосторожность показаться ему.

Грохот у ворот возобновился.

– Боюсь огорчить тебя, Менахем, – осторожно произнес Левкий, – возможно, то была не совсем неосторожность.

– Как ты сказал?! – нахмурился хазарин.

– Этот молодой ратник, а вернее развратник, – усмехнулся комит, – производит на женщин опасное впечатление. Родись он в Константинополе, он имел бы успех и у мужчин…

Взгляд комита словно замаслился.

– Моя дочь влюбилась в… – Менахем гневно сжал подлокотники кресла. – Как она могла полюбить не иудея?! Этого не может быть! Ты ошибаешься! Ты сильно ошибаешься, исаврянин.

– Да, наверное, я ошибся, – быстро согласился Левкий и добавил, помолчав: – Теперь я вижу, что ошибся. Мириам не могла полюбить русского невежу и варвара.

Хазарин отдышался и успокоился.

– В конце концов я уже нашел ей хорошего жениха… Мы уклонились от нашего разговора. Сделай милость, продолжай далее. Новгородский епископ?..

Левкий кивнул.

– Он мог узнать меня. Мы встречались два раза в Константинополе. Ему было известно, к каким кругам я принадлежу. Этот Стефан был чересчур упрям и въедлив. Кроме того, своей внезапной смертью он заварил хорошую кашу. Полоцкая аристократия, не попавшая в тюрьму, жаждет мести за погром своего двора. Полоцкое княжество – центр языческого сопротивления на Руси. Когда на киевском престоле утвердится Всеслав, нам останется лишь немного помочь ему справиться с остальными сыновьями князя Ярослава. И о русском государстве, вознесшемся силой Церкви, а также неразумием императоров, можно будет забыть. Русы вернутся в леса, к своим идолам и капищам. Править этой обширной землей будут другие.

Левкий, увлекшийся грезами, взглянул на хазарина и был неприятно поражен. Менахем мелко смеялся, тряся пейсами. Попросту хихикал.

– Ты хочешь сказать, Левкий Полихроний, что все на Руси происходит по твоей воле?

– Нет. Конечно же, не все…

Хазарин оборвал смех.

– Ты слишком тщеславен, исаврянин. Это погубит тебя, запомни. Я вижу: ты хочешь, чтобы о твоих делах знали и говорили. Этой болезни подвержены многие… из тех, кто не принадлежит к людям Закона. Я дам тебе совет. Если желаешь успеха в своих трудах, оставайся всегда в тени. А на свету пусть будут рабы. Те, кого ты купишь. Не завязывай прямых отношений с Всеславом. Приобрети маленького подлого человечка и сделай его большим и благородным при новом киевском князе Всеславе. Пускай он будет твоим Адамом, и когда он падет, ты извергнешь его из рая и останешься невидимым.

Левкий задумчиво кивал. Он вдруг осознал, что шум во дворе давно прекратился.

– Так ты дашь мне золото, Менахем?

– Я подумаю. Ты ведь просишь немало?

– Разумеется.

– Скажи… – Хазарин, казалось, о чем-то вспомнил. – Имеешь ли ты возможность разговаривать с митрополитом Георгием?

– Я могу отыскать любую возможность, если она необходима.

Левкий сказал это с удовольствием, ощущая сладость произнесенных слов.

– Знаешь ли ты игумена Печерского монастыря?

– Феодосия? Его знают все.

– Да, он знаменит. – Менахем печально вздохнул. – С тех пор как иудеи поселились в Киеве, нам не дают спокойно жить все эти христианские проповедники. Почему они считают, что мы должны отречься от истинной веры и уклониться в троичное многобожие?

– Их обязанность так считать, – пожал плечами комит.

– Феодосий самый несносный из них. Он чересчур досаждает нам. Все время ставит в пример того проклятого отступника, которого они четверть века назад сделали новгородским епископом.

– Луку Жидяту? Ох, прости, Менахем. Я понимаю, это имя оскорбительно для тебя.

– От Феодосия же мы слышим его каждую субботнюю ночь!

– Я подумаю, как кроткого Феодосия сделать укрощенным, – сказал комит и остался доволен фразой.

– Обязательно подумай. Если митрополит не сможет укротить его, то… Подумай, Левкий.

– Так как насчет золота?

– Приходи через три дня. Я тоже буду думать.

Левкий распрощался с хозяином и ушел, не задерживаясь. Лишь за воротами остановил коня, оглядывая улицу – не хотел встретиться здесь с буянившим отроком. Но Гавши не было.

Сверху из окна за отъездом комита наблюдал гость Менахема, прибывший из Константинополя.

– Вы все слышали, уважаемый равви Ицхак? Что скажете о нем?

– Шелудивый пес. Ты дашь ему золото, Менахем?

– Дам. Он будет приходить и просить снова.

– Закон велит предавать таких смерти.

– Но он не принадлежит к людям Закона… Он прервал нашу беседу. Какие новости из града Константина, равви?

12

Гавша кивнул владельцу корчмы, низкорослому и мускулистому сириянину. На столе тотчас явилась новая корчага с грецким вином. Наполнив глиняную кружку, Гавша от тоски и отсутствия других зрелищ стал рассматривать сириянина. Хозяина корчмы звали Леон. Он называл себя христианином и носил в ухе серьгу в виде греческого четырехконечного креста. Рубаху по несусветному заморскому обычаю корчемник заправлял в порты. Сами же порты держались на выпершем брюхе при помощи узких лямок, перекинутых через плечи.

Облик сириянина был до того смехотворен, что на него ходили бы смотреть просто так, для веселья. Но у киевских мужей была и иная, более основательная причина разглядывать этого Леона. Его корчма, возникшая не так давно поблизости от Жидовских ворот, была единственная в Киеве. До сего пройдошливого сириянина о подобном благе в городе никто и подумать не мог. Поговаривали, будто тысяцкий Косняч содрал с Леона немало серебра за то, чтобы представить все это дело князю Изяславу в выгодном свете. А что ж тут невыгодного, если некое количество Леонова серебра будет течь непрерывным ручейком и в княжью казну. Тут выгода общая – и князю, и киевским мужам: есть теперь где отдохнуть от дружинных пиров.

По ночному времени в корчме было пустовато. Кроме Гавши сидели два каких-то варяга, говорившие меж собой на своем языке, да приблудные калики с самой полуночи осушали три кружки вина на троих, да в углу мрачно шептались не то купецкие сынки, не то боярские отроки, тоже двое, да спал, уронив тяжелую голову на стол, некий людин неопределенного звания. Гавша вылил последние капли жидкости из корчаги в кружку, как вдруг заметил интерес к себе варягов. Они посматривали в его сторону и совершали непонятные движения своими бледными северными лицами. Может, подмигивали друг дружке, а может, строили рожи. Гавша не разобрался, ему было не до криворожих варягов. Ему захотелось выйти во двор по нужде. И совсем не его вина в том, что путь пролегал мимо стола, где гримасничали эти свинопасы, нацепившие на себя оружие.

Один из варягов, с косами впереди ушей, что-то сказал, кивнув приятелю на пошатнувшегося руса. Оба посмеялись и продолжили тянуть из кружек. Гавша подошел ближе. Никто не успел заметить, как в руке у него оказался меч: на стол упало отхваченное вместе с косой ухо шутника. Другой варяг в тот же миг лишился чувств от удара глиняной кружкой по виску. Кружка развалилась на куски.

Гавша был мастер на обе руки. И не пьянел всего лишь от двух корчаг грецкого вина.

Безухий варяг взвыл. Зажимая рану, выхватил собственный меч и попытался зарубить Гавшу. Тот был готов к отпору. Некоторое время в корчме упруго звенел металл, падали сбитые с ног скамьи и увлеченно следили за боем все, кто не спал и не терял чувств, включая хозяина.

Затем в корчме появился еще один человек. Недолго понаблюдав, он вмешался в поединок – приставил острие своего клинка к шее варяга.

Гавша, тряхнув буйной головой, убрал меч в ножны и заспешил во двор. Варяги случились на его пути совсем некстати.

Левкий Полихроний, а это был он, обратился к истекающему кровью варягу:

– Если считаешь себя пострадавшим, завтра приходи на княжий двор и проси суда. Прихвати с собой пару послухов, кого-нибудь из них. – Комит показал на свидетелей драки.

– Убью его! – прорычал варяг по-русски, делая попытку устремиться вслед за обидчиком. Но клинок Левкия держал его крепко.

Комит забрал у безухого меч, обезоружил и второго варяга, поникшего головой. Кивнул сириянину:

– Позови к ним лекаря.

– Я сам лекарь, – гордо сказал Леон.

– Тогда займись ими, только чтобы не мешались здесь.

Левкий бросил корчемнику медный фоллис, затем серебряную резану. Сириянин поймал монеты на лету, схватил горюющего варяга за руку и утащил на поварню.

Вернулся Гавша, в мрачной тоске уселся за стол, допил остатки вина. Левкий Полихроний устроился на скамье против него.

– Не считал, в который раз я избавляю тебя от неприятностей?

– Что ты называешь неприятностями? – Гавша покосился на застонавшего варяга с кровавящимся виском. Сириянин взвалил его на плечо и унес.

Левкий понимающе усмехнулся.

– Ну, хотя бы ту монашенку, которая клялась, что ты взял ее силой. Мой послух убедил всех, что черница сама легла под тебя, и ты отделался всего сотней гривен. А мог бы стать изгоем из княжьей дружины. Князь Изяслав тогда сильно разгневался.

– Дело прошлое, – пробормотал Гавша.

– Эй, хозяин, – позвал Левкий.

Из поварни высунулся сириянин.

– Принеси красного самосского вина.

– Самосского нет, но есть превосходное хиосское, – не моргнув глазом, отвечал Леон.

– Неси. Если оно окажется не превосходным, я перебью весь твой запас амфор.

– Не сомневаюсь, господин.

Сириянин ненадолго скрылся, а затем выставил перед комитом расписную лакированную корчагу с круто выдающимися боками и тонкими витыми ушами. Красным по черному на ней были выведены греческие мужи, голышом упражняющиеся в ратном деле. Гавша подумал, что это особенно отчаянное храбрство – идти на врага с обнаженным, ничем не защищенным удом.

Левкий отпробовал вино и остался доволен. Велел добавить к нему блюдо жареной свинины.

– Отчего невесел, княж отрок?

Гавша смахнул с глаз кудрявый чуб. Угрюмо пожаловался:

– Ненавижу монахов.

– Мм?! – произнес Левкий, не отрываясь от кружки. – А прежде, помнится, любил. Монашенок. А?

– Монашки меня не грабили, – совсем затосковал Гавша.

– Ну-ка расскажи.

Гавша, выцедив сперва кружку хиосского, грустно поведал Левкию о мокшанских мертвецах и въедливом чернеце Григории.

– Оный смердолюбивый чернец привел с митрополичьего подворья раба. Тот возьми и узнай в мертвечине беглых холопов, что зарезали новгородского епископа. Меня обворовали на шестнадцать гривен. За убитых холопов по закону виры нет.

Гавша подцепил пальцами кусок свинины с костью и стал грызть.

– Найдешь свои шестнадцать гривен в другом месте, – бодро утешил его Левкий, перетирая зубами жесткую свиную жилу. – Для княжих кметей дело нетрудное – придумать, с кого и какую виру взять. Ты лучше подумай, каково теперь полоцким боярам, которых Изяслав бросил в поруб за тех самых холопов. Думали-то, что они на полоцком подворье прячутся.

– Что мне до полоцких, – с досадой отмолвил Гавша. – Может, они и порубили холопов. А вирником меня впервые послали, вместо хворого Вячка. Когда теперь еще пошлют.

Гавша бросил кость рыжему псу, тайком пробравшемуся в корчму. Бродяга схватил угощение и забился под стол, стал шумно лакомиться.

– Вижу я, не одно серебро у тебя на душе, – сказал исаврянин. – По гривнам так не тоскуют.

– Верно угадал. Зазноба у меня в сердце. – Гавша зажал в кулак рубаху на груди. – Так и рвет душу!

Левкий едва не расплескал вино, наливая в кружку. Расхохотался.

– Зазноба? У тебя? Да твоя зазноба под любым бабьим подолом – задери и обрящешь.

– В том-то и дело! – воскликнул Гавша, гневно вспыхнув. – Ее мне не достать.

– Да кто ж такая?

– Еврейка Мириам. Дочь ростовщика. Ты знаешь, как жиды берегут своих девок. Ни одна собака не подступится.

– Знаю. – Левкий стал серьезным, собрал складки между бровями. – Лучше тебе забыть о ней. Выбрось еврейку из головы. Не по тебе шапка.

Взор Гавши сделался яростным.

– Да кто она такая! Жидовка. Я – княжий дружинник. Не по мне шапка?! Да я ее… выкраду, натешусь и отдам на потребу!

– Не петушись, отрок, – снисходительно изрек Левкий. – Похищать девицу не советую. Знаешь, что будет после того? Иудейская месть. Тебя спрячут в укромном месте, прибьют руки-ноги к кресту и выпустят по капле всю кровь. Потом на ней замесят тесто для опресноков.

Исаврянин плотоядно улыбался.

– А может, – раздумывая, сказал Гавша, – ее… как полоцкий боярин Кила? Я, правда, с козой не пробовал.

– С козой можешь попробовать и без девицы.

– Верно, – криво улыбнулся отрок. – Кила, не считая козы, тоже несолоно хлебавши остался. Зато весь Киев распотешил. Богатая на выдумку голова у боярина!

– А это я его научил, – сказал Левкий.

– Ты? – Гавша вытаращил очи.

– Пожалел я боярина. Очень уж вид у него был от тоски болезный. Как у тебя нынче.

– Может, и меня как ни то надоумишь? – кисло попросил Гавша. – Полоцких вон жалеешь. Чего их жалеть-то? Тут чай не Полоцк, а стольный град Киев.

Левкий налил вина себе и отроку. Разговор предстоял серьезный. Комит вспомнил, как его самого надоумил днесь Менахем бар Иегуда.

– Поговаривают, князь киевский скуп стал, дружину свою в черном теле держит? Старшие дружинники еще на серебре едят, а младшие вовсе глиняной посудой обходятся. Так ли?

– Так. – Гавша закаменел лицом.

– Кмети при княжьем дворе засиделись, о ратных походах с богатой добычей только в песнях слышат. Так ли?

– Так.

Оба слукавили: исаврянин для дела, Гавша от обиды, которая стала казаться сильнее. И впрямь ведь – жаден Изяслав, не жалует младшую дружину. Поход же был – ходили на Всеслава в прошлом году, вернулись с добычей. Но – только и всего. Да и град Менеск – не Корсунь и не Царьград. Даже не Новгород, разоренный Всеславом.

– Изяслав и телом стар, и на рати слаб. Всеслава не в бою победил – хитростью и обманом взял. Полоцкий же князь сильный воин. Он мог бы ратную славу своего предка князя Святослава на Руси возродить. О нем и песни уже слагают.

– Полоцкие волхвы и слагают, – хмыкнул Гавша.

– Об Изяславе же слагать и некому, и не о чем. Киевская чернь на торжищах с разинутыми ртами слушает тех самых волхвов… Ты, княжий отрок, вот что реши. – Левкий наклонился к Гавше, приглушил голос. – Лучше ли при Изяславе о жалких гривнах тосковать или при дворе великого киевского князя Всеслава в бояре метить?

– Так уж и в бояре? – засомневался Гавша. – Сперва бы в старшую дружину попасть.

– Всеслав о дружине своей радеет, и в младших кметях у него не застревают. Что до боярства… Кто из киевской дружины первым поймет, что Всеслав вам не враг, тот и окажется с большей прибылью.

– А ты? – Гавша настороженно изучал смуглокожее, горбоносое лицо исаврянина.

– А я при митрополите. – Левкий развел руками. – Он один на всех ваших князей. Тебе думать, не мне.

– Да я уж думал, – признался отрок.

– И что надумал?

– А ничего. В порубах сидят и Всеслав, и его дружина. Чего тут думать.

После вина и мяса Левкий чувствовал приятную истому в теле. Не хотелось больше говорить о делах и князьях варварской Руси. Хотелось заняться образованием молодого дикаря. Великолепно невежественный, восхитительно вульгарный, объездивший не одну девку, этот дремучий скиф в вопросах истинного наслаждения оставался столь же девственным, каким родился.

– Жаль, что ты не жил в Константинополе, при дворце императора. Там ты быстро изучил бы искусство придворной интриги, и заточение в темнице не казалась бы тебе большим препятствием. О, Константинополь – великий город. И люди там совсем другие, не то что здесь. Там умеют все делать по-настоящему, доходя до края и даже заглядывая за край…

– Что ты на меня так смотришь? – грубо оборвал его Гавша.

– Как я на тебя смотрю?

– Как… – Гавша покривился, – как боярин Кила на козу.

Левкий чуть было снова не расхохотался. Этот варвар его умилял.

– Что ты знаешь о любовной утехе, отрок? Кроме задранных бабьих рубах ты в жизни ничего не видел, не понял и не ощутил.

– А что нужно было понять? – недоумевал Гавша.

– Что настоящая любовь многогранна. Пойдем.

Левкий бросил на стол серебряный денарий, закутался в плащ. Отобранные у побитых варягов мечи остались лежать на скамье. Гавша силился понять, какого-такого меду он еще не опробовал в своей жизни, и недоверчиво шагал по пятам за исаврянином. Из-под стола его провожал вопрошающий взгляд задремавшего было пса.