Текст книги "Пересмешник. Всегда такой был (СИ)"
Автор книги: Наталья Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
– Да не глупая, чай, поди, в таком-то институте учится, мои вон посмотри…
– Не глупая… да где у неё ум? Жила, почитай, всю жизнь мамкиным-папкиным, сказано налево, идёт налево. Направо если, идёт направо. Уж сколько я им говорила, зачем ей этот институт? Вот зачем, Галь, у них что ли мало, или хоть у нас… и такой, и такой… и на менеджеров учат, и на бухгалтеров. Заладили: «престижно мама, престижно», а теперь лежат в сырой земле, а она и знать не знает, куда голову-то притулить. Силёнок в ней, что в кутёнке новорождённом, одно тычется, сиську ищет… а нету сиськи-то. Ой, Галя, что на похоронах-то было, что было… я ж думала – умом тронулась Лёшка. Кричит и кричит, по полу катается, волосы на себе рвёт, все «мамочка, мамочка», и ведь не удержать её… Я сразу вспомнила, помнишь, у нас психическая была, тоже в припадке было не удержать, а потом встала, замерла и говорит: «Где мой Вадька», и упала… одни глаза на лице… господи, как вспомню. Доктор, молоденький такой, говорит: «Слабая нервная система у девушки», а где ж её сильную-то взять… жизни-то не знает, горя не ведала. Потом уж Лёшка сказала, что у неё и до этого такой припадок был… когда Вадим-то её… задурил голову, да бросил… Врачи говорили, она всё звала его…
– Не говори, сами до сих в себя прийти не можем, да и он… да что говорить…
– Да что ему будет, бугаю здоровому! Алёшка вон, говорят, ещё один такой… может и помереть, сосуды что ли… ну какая ей заграница, какие басурмане, и без того неживая… глазами хлоп-хлоп, ой горюшко-то, горе.
Вернувшись домой, Вадим гладил по голове новорождённую дочку, понимая, что совершил ошибку, ошибку, за которую платить ему и платить, и он готов выплатить по счёту, до последней копейки, но есть ещё Лада, есть его Лина, его Алёшка, его золотая рыбка, которая так и не исполнила его последнее желание из трёх. И есть его жена, которая с обидой смотрела на него:
– Где ты был?
– Где всегда, на работе, потом к ба заезжал.
– У тебя всегда работа, всегда бабушка, друзья… что угодно, но не я.
– Сейчас-то я тут… – нет сил на конфликты, которые сыпались каждый день, как из рога изобилия.
– Сейчас тут, а через час? А завтра?.. У тебя баба, что ли?
– Нет у меня никого, ты это знаешь.
– Да ладно, а где ты пропадаешь тогда?
– На работе, на работе я… какие бабы, что ты несёшь?.. Слушай, а что тебе не хватает – то? Тяжело тебе с ребёнком – пожалуйста, помощница по хозяйству, хочешь с подружками в кафе – пожалуйста, я посижу с Ладой, шмоток хочется – пожалуйста, у тебя шкафы ломятся от дерьма, которое ты каждый день покупаешь. Косметологи, хуетологи, астрологи, чё те не хватает, машина у тебя дороже моей, дом я строю… не дом, усадьба Деда Мороза просто, чтобы вы с Ладкой там отдыхали.
– Мне на хер твой дом не нужен! Живи сам в том доме!
– А что тебе нужно?
– Ты, мне нужен ты! Что ты говорил?.. Как увидел, сразу полюбил, прям разума лишился… а сейчас? Всё? Ненужная стала, да?
– Нужная, нужная, не выдумывай…
Ложась в постель, загоняя в самый дальний угол мысли о своей Лине:
– Иди сюда, иди, сама же говорила, что я тебе нужен, вот он я, – нет ничего проще для мужчины, чем обидеть женщину, с которой он живёт, она уязвима перед ним, он знает её слабые места.
У Вадима не возникало желания давить на эти места, не возникало желания обидеть, есть желание – сохранить свой брак, какой есть, с той женщиной, которую он выбрал, которая родила ему ребёнка, чтобы ни случилось – сохранить свой брак.
Благими намерениями устлана дорога в ад, туда же ведёт дорога из клубка конфликтов, противоречий, скандалов, порой безобразных, порой тихих, сквозь зубы.
«Развод!»
«Никакого тебе развода!»
Не раз, меняясь местами, срываясь в потоках страсти, обещаний и вновь конфликтов, криков и шёпота.
«Развод!»
«Никакого тебе развода!»
Пока однажды никто не произносит этих слов, понимая, что выхода другого нет… и уже не будет.
Тогда бы и сам Вадим не смог ответить, любил ли он свою жену, или все его мысли занимала рыжеволосая женщина, воспоминания о которой врезались острыми булавками, когда он заезжал к тёте Тане, чтобы помочь там, где нужна грубая мужская сила, или просто поговорить.
Она редко говорила о внучке, чаще о сыне Вове, поминая добрым словом свою некогда нелюбимую невестку. Всё, что знал об Алёшке Вадим, это то, что «вроде не одна она, куда уж ей одной, былиночке-то, среди басурман и подавно».
И всё, чего хотел Вадим, хотел всем сердцем – это чтобы Алёшка была не одна, чтобы было у неё рядом плечо, чтобы она отдала своё маленькое, храброе и честное сердце тому, другому, чтобы никогда ей не пришлось больше падать на пол, чтобы тот, другой, держал это сердце и никогда не отпускал, как это сделал Вадим.
Хотел до того момента, пока однажды не встретился с серыми миндалевидными глазами в обрамлении пышных ресниц. Пока не увидел удивительный, не поддающийся описанию рыжий цвет волос, слегка обгорелую белую кожу, но самое главное – он увидел тот же испуг в глазах, как когда-то давно, казалось, сейчас она зажмурится, отвернёт голову и замрёт в ожидании.
Движения Лины изменились, стали размеренными, словно перед шагом она продумывает его. Не изменился взгляд, спрятанный за тёмными стёклами очков, и запах, исходившей от её белой кожи – ирисок «кис-кис». Запах, ударивший в нос, когда наблюдал за пальцами, которые пытались справиться с пуговицами на рубашке, и почти испуганными слезами, когда нервные движения предлагающей себя женщины могли быть остановлены отсутствием собственной храбрости, которой, как видит Вадим, практически не осталось в его Алёшке.
Поднимая её на руки, Вадим знал одно – он никогда не отпустит эту женщину, неважно, сколько времени пройдёт, и что понадобится, чтобы она научилась верить. Безоговорочно. Он это сделает.
Проспав с мирно сопящим носиком и причмокивающим пустышкой ротиком почти до обеда, мужчина спустился в кухню своего большого, некогда пустого дома, неся на руках девочку, весело дрыгающую ногами под собственное «пыр-прррр», и слюни, которые она вытерла об футболку отца, по пути пытаясь её сжевать, оставив это занятия, найдя, что нос значительно вкуснее или удобнее для прикусывания.
Не успев добраться с драгоценной ношей до скамейки, на которой сидела светловолосая девочка, мужчина, верней его ноги, попали в плен крепких ручек рыжеволосых мальчишек, в одних трусиках, в потёках грязи на ногах и разводах супа на лице.
– Папа! Папа, папа плиехал!
– Приехал, идите сюда, – сажая малышку в детский стульчик, подмигивая женщине с тициановским цветом волос, которая всё ещё одета в светлое длинное платье.
Мальчишки делились нехитрыми, но архиважными новостями о содержании новых серий мультика, о том, что если разрубить червяка, то получится два, о том, что они помогали маме с цветочками, а Лада им читала, и «ты пледставляаааешь, она откуда-то взялась и будет тут всё-всё лето!»
– Проснулся? – наконец, видимо, вместо приветствия, произнесла женщина, – сходи, ещё поспи, с этими двумя.
– Лииина…
– Иди, иди, только сначала мыться, всё в ванной.
– Ладно, ребята, пошли, маму злить нельзя.
Практически разгромив по пути ванную комнату, потеряв тапочки, уткнувшись рыжими затылками в подушки на кроватях-машинках «Формулы-1», двойняшки заснули.
Схожесть с мамой и младшей сестрой ограничивалась у них только рыжим цветом волос и белой кожей. Волосы у них вились так, словно они всю ночь спали на бигуди, а на щеках играли ямочки. Когда они спали – были похожи на ангелов, чего не скажешь о времени бодрствования, когда два пары ножек и ручек, в попытках исследовать окружающий мир, казалось, ещё немного, и разберут этот большой дом по брёвнышку, предварительно вытащив из него все крепления.
– Что-то ты быстро, – усмехаясь.
– Ну, они сами уснули.
– Угу… а может, ответишь, пока тут все девочки, – подмигивая старшей дочке, – почему твоим сыновьям нельзя и половины из того, что можно дочерям?
– Эм… они же мужчины…
– Имей совесть, им четвёртый год только…
– Вот! Ещё чуть-чуть и женятся, а никакой дисциплины.
– Девочке, значит, дисциплина не нужна?
– Не-а, – слишком наглые усмешки.
– Вот скажи, пожалуйста…
– Пожалуйста.
– Я просила тебя? Просила?
– Да что я сделал? – феноменально наглые усмешки.
– А кто всё утро проспал, выдав дочери соску? Да ещё уложив её в свою постель, а?
– Без понятия… о чем ты? – подходя ближе, – я решительно не понимаю, о чем ты… – оставляя лёгкий поцелуй на шее, – совсем не понимаю… но предложение про постель мне понравилось…
– Кхе, кхе, – демонстративно, – тут несовершеннолетние вообще-то, пойдём Милана, – поднимая малышку, придерживая бутылочку с молоком, – а то совсем уже… – и из коридора, – всё! Можете целоваться!
– Слышала, можно… говорят.
– Можно.
– Привет.
– Привет.
– Как ты?
– А ты? Подожди, потом, – накрывая губы, дразня, обещая, – я скучал… Сегодня ночью я намерен показать тебе, как я скучал…
– Как? – руки забрались под шорты, пока зубы слегка прикусывали плечо.
– Неприлично… всё, не дразни меня, полный дом несовершеннолетних, которым совсем не обязательно знать, как отец любит их мать.
– Не дразню, да, кстати, пока тебя месяц не было, Колёк три раза звонил.
– Ладно…
– Так как съездили-то?
– Отлично, только я по вам скучал… что-то совсем сентиментальный становлюсь.
– Брось, Лада заслуживает единоличное внимание своего отца хотя бы раз в год.
– Да… так и есть. А что Колёк?
– Ну, он спрашивал что-то о переговорах по поводу той дробилки.
– Понятно.
– Пойдёшь, значит, переговариваться?..
– Не сегодня, сегодня у меня планы на тебя, – ох уж, эти похотливые пересмешки.
– Не заговаривай мне зубы, ты знаешь, как я отношусь к этим вашим… переговорам.
– Брось, я всего-то разок переговорил лишку.
– И я в этот разок чуть не родила раньше времени, когда мальчишки прыгали по тебе с криками: «Ула, папаська умел!»
– Папаська не будет больше умилать.
– Потому что мамаська очень злится на папаську, когда он умилает.
– Ну ладно, ладно… ты же знаешь, я больше так не буду, чуть-чуть только, в меру.
– В меру.
В их жизни всего было в меру.
В меру детских болезней. В меру обид и слез лёгкого разочарования. В меру обгоревшей кожи. В меру беспорядка в огромном доме. В меру отращённых кудрей Вадима, и только он знал, что лёжа ночью, слушая, как прошёл день у его большой семьи – невероятно приятно, когда тонкие пальцы пробегаются по кудрям, пока не тянут на себя с силой и словами: «не заставляй меня быть неприличной». В меру ссор и в меру примирений, в меру разбитых коленок и в меру игрушек.
Не в меру было одно – Любовь, однажды нашедшая своё место под низким южным небом, не самая удобная, обгорающая на солнце, – именно эта любовь составила основу существования Алёшки и Вадьки на берегу большой реки, где вдали переваливаясь боками проплывали баржи….
Конец.
