Текст книги "Пересмешник. Всегда такой был (СИ)"
Автор книги: Наталья Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– Вау! – произнесли надутые губы.
– Не вау, а «здравствуйте», проходи, давай, – Вадим. Исчезая вслед за Пусей.
Все эти годы, все годы, когда Али ставила перед собой разрешимые цели, когда она контролировала, не смещала акценты, чётко следовала плану, даже тогда Али была убеждена в одном – Вадька любил её. Когда-то. Вид Пуси говорит об обратном…
Появившийся в дверях, Вадим смотрел на Али. Али на него.
На симметричные эмоции больше не осталось сил. Тициановских волос не было видно под слоем воды – бурлящей, бьющей высоким напряжением в висках, в кончиках пальцев.
Вадька отшутился в тот раз. Упаковка презервативов так и валялась на тумбочке.
Он целовал – иногда долго, нежно, легко, обнимая, когда она лежали на одеяле под огромным звёздным небом, и только шелест деревьев и всплески воды нарушали тишину их поцелуев. Иногда – страстно, унося дыхание Лёшки, вызывая тянущую боль в животе и желание вскрикнуть от этой боли.
Он раздевал Алёшку, укладывал её руку в свою, и девушка заворожено смотрела на свою маленькую, белую ладошку в загорелой, большой руке. Он накрывал своей ладонью её ладонь и вёл по её телу, целуя следом. Порой Лёшке казалось, что Вадька задыхается, его зрачки становились огромными, по лбу скатывался пот, он вжимался в тело Лёшки и что-то шептал на ухо. Потом откидывался и какое-то время, тяжело дыша, смотрел в небо.
Они мало говорили о будущем, Лёшка просто знала, что её будущее прочно связано с Вадькиным. Навсегда. Она поняла это, когда, убирая волосы со лба девушки, он сказал:
– У нас вся жизнь впереди, Лина… куда ты торопишься? Мы всё успеем, правда, рыбка. Не будь такой торопыгой.
И Лёшка решила послушать Вадьку. Она мало что знала о «взрослой» стороне отношений, её будто водили по краю, не давай сорваться, проведя белым мелом чёткую границу.
– Что это?
– Яблочное вино, рыбка. Сидр.
– Вкусно?
– Сладенько…
– Дашь?
– Хм, держи.
Было сладко и совсем не похоже на вино, во всяком случае, Лёшка не так себе представляла вкус алкоголя. Вадька выпил свой бокал сразу, отставил в сторону, пошёл проверить донку.
– Мне теперь сушёной рыбы лет на пять хватит, – смеясь.
– Будешь меня вспоминать!
– Не очень-то ты похожа на солёную рыбу… ты золотая, волшебная, сладкая, как ириски «кис-кис», наверное, я в детстве тебя перекормил ирисками, до сих пор пахнешь…
– Налей ещё этого яблочного вина.
– Запьянеешь.
– Ты же пьёшь.
– Я много чего пью, а ты запьянеешь.
– Ну и что…
– Ох, рыбка, – в губы, – это совсем нехорошее сочетание – захмелевшая девушка исходящий по ней с ума мужчина.
– Ты сходишь с ума по какой-то девушке? – так же, в губы.
– По тебе, – целуя, – я схожу с ума по тебе, я люблю тебя, люблю тебя, люблю… хочу… – резко отрываясь, – ладно, выпей ещё.
Небо немного кружилось, когда Алёшка забралась Вадьке на колени, перебирая любимые мягкие кудри, которые хоть и нервировали Вадьку, но он не стал их стричь, только чтобы доставить удовольствие своей девушке. Алёшка целовала шею парня, ключицу, дойдя до мужского соска, она немного прикусила его, прежде чем лизнуть и услышать тихое ругательство. Потом:
– Перестань, Лина!
– Не-а, – Алёшке было весело, что-то странное происходило с её телом, с руками, с губами, которые не очень-то слушались свою хозяйку, и, тем более, они не собирались слушать нарочито грозное Вадькино: «Перестань!».
Она не собиралась переставать, пока не оказалась вдруг на этом же одеяле, абсолютно без одежды, погребённая под телом мужчины, тоже без одежды…
– Тебе надо было послушать меня, рыбка.
– Не-а, – Алёшке было интересно, как далеко зайдёт Вадька на этот раз. Она казалась себе храброй, и даже отвязной, как героиня любовного романа. Ровно до того момента, как мужские руки совсем по-другому, с какими-то электрическими искрами между пальцами и Лёшкиной кожей, прошлись вдоль всего тела девушки.
– Будь моей, стань моей, не бойся, сейчас…
Алёшка испугалась, губы вдруг пересохли, она смотрела в глаза Вадьки и не видела больше ничего вокруг. Ни неба, что возвышается за его спиной, не реки, что плещется где-то рядом. Она видела лишь его желание. И своё. Своё пугало её больше, чем его.
– Ну же, рыбка, я люблю тебя, действительно, люблю.
– Я люблю тебя… так сильно…
– Лина, пожалуйста, стань моей, я не обману тебя, никогда… Стань моей, это моё второе желание.
– Я твоя, – Алёшка имела в виду именно то, что говорила.
Она была Вадькина. Целиком и полностью. От маленьких розовых пяток на ножках тридцать пятого размера, до макушки с рыжими волосами.
Потом, когда тяжесть в животе стала растекаться по всему телу, когда глаза Алёшки, как бы она не старалась держать их открытыми, всё же закрылись, когда она почувствовала уже знакомое и потому не пугающее её больше предчувствие освобождения, – тогда она поняла, что сейчас всё случится.
Пальцы заменила горячая плоть, и в этот раз, Лёшка знала, Вадька не остановится. Она бы не позволила. Не сейчас. Не сегодня. Зажмурив глаза, повернув голову в сторону, как она это делала, когда у неё брали кровь, сосредоточившись на том, чтобы не отползти, Лёшка замерла и, кажется, не дышала.
Вадькины пальцы гладили Лёшку по лицу, губы уговаривали и что-то шептали, она слышала только «люблю» и «не бойся», выдохнув, она действительно перестала бояться.
Потом она почувствовала жжение и боль – ломкую и резкую, но сильней всего она чувствовала Вадькину любовь. Тогда Алёшка поняла, почему физическому проявлению любви уделяют так много внимания в любовных романах. Потому что, без этого любовь была бы неполной. Вадькина любовь переполняла Алёшку, если бы она была стаканом, то его любовь плескалась бы через край пересмешками в глазах.
Вадькина любовь на много лет стала якорем, за который цеплялась Али. Да, он не сдержал своего обещания, он обманул её, бросил… но он любил её – это Али знала точно.
Знала, когда получила письмо по электронной почте, знала, когда получила второе – короткое и ёмкое, знала, когда белые мурашки забегали перед глазами, и Али зашлась в нечеловеческом крике, катаясь по полу квартиры, вырывая волосы, чтобы скинуть эту удушающую боль.
Она знала это, когда вдруг охрипла от собственного крика и, задыхаясь, стала проваливаться в пропасть небытия под взглядами соседей, которые, как оказалось позже, выломали дверь, вызвав милицию – таким жутким показался им крик маленькой рыжей девушки, живущей тихо, всегда приветливо улыбающейся, придерживающей дверь для мамочек с колясками и одиноких старушек.
Лёжа под размеренной капельницей, Али знала, что тогда Вадька любил её.
Любовь короче жизни. Он разлюбил, но тогда – тогда он не обманывал Али.
Сейчас, глядя на Вадима, высокого, широкоплечего, коротко стриженного, с теми же ямочками, на владельца этого огромного терема и Пуси, Али поняла, что и этот якорь у неё вырвали из рук. У Али не осталось ничего.
Глава 3
– Извращенец.
– Лина.
– Ты – извращенец! У тебя же дочь! Да как ты… пусти меня, я пойду домой!
– Настолько обгорела? – подходя ближе. – Голову напекло, рыбка?
– Педофил…
Чем-то мелькнули пересмешки в глазах, Али увидела вдруг, что перед ней вовсе не Вадька… а некто другой – опасный. Ощущая железную хватку на своих обгоревших руках, но не чувствуя боли и страха.
– Выражения выбирай, рыбка… А теперь сядь. Сядь, я тебе сказал! И говори.
Этот участок земли был знаковым для Али. Тут она лишилась детства. Тут у неё отобрали её сказку в Вадькину любовь, и ей было без разницы, если тут же она сейчас лишиться жизни, тем более, что подступающая головная боль и чернота, застилающая глаза, делали перспективу умереть здесь и сейчас вовсе не ужасной, а даже привлекательной.
– Пуся. Эта твоя Пуся, она такого же возраста, как была я? Или младше? Нравится трахать школьниц? Они же такие сладкие… пахнут ирисками… извращенец! – прямо в злые пересмешки.
– Лина…
– Урод!
– Лина…
– Скотина!
– Лина…
– Ненавижу тебя!
– Ты, закроешь рот, или нет?
– Нет!
– Тогда это сделаю я, – легко вдавливая Али в мягкий кожаный диван, зажимая рот рукой.
– Пуся, бог её знает, почему она себе такое имя придумала… Ты же знаешь, что такое ник-нейм, рыбка? У неё – «Пуся». Ей семнадцать лет, она дочь моего партнёра, и сейчас она привезла документы, по просьбе отца. Я знаю её лет с десяти и уж точно не… блядь, даже произнести противно! Смотри на меня! Смотри сюда. Ещё раз: Пуся – дочь моего партнёра по бизнесу, нагловатая, беспардонная семнадцатилетняя девчонка, которой хочется надрать задницу за её внешний вид… и всё. Всё! Я сейчас тебя отпущу. Будешь кричать?
Али показала глазами, что она не будет кричать. Она бы не смогла, потому что уже знакомая тьма стала поглощать её, боль стала поглощать, боль в голове, руках, кончиках пальцах.
«Вам ни в коем случае нельзя нервничать, Алина».
«Избегайте потрясений».
«Никаких лишних эмоций».
«В этот раз обошлось, в следующий всё может закончиться печально».
Печально… Печально… Печально…
– Лина, что с тобой? Лина!
Пытаясь открыть глаза сквозь пелену боли, Али чувствовала что-то холодное на лбу.
Руку привычно саднило, не ясны звуки вокруг, но, судя по ним, Али всё ещё жива, а судя по тёплому голосу – все ещё в доме Вадима.
– Лежи, рыбка… Ты напугала меня.
– Это просто мигрень. Я пойду.
– Мигрень… Не просто, раз отключилась на три часа. Куда ты пойдёшь? Врач сказал – с неделю постельного режима.
– Где твоя Пуся?
– Она не моя, рыбка. Давай больше не будем о Пусе… её Марина зовут, на самом деле. Отдохни, потом решим, куда ты пойдёшь и зачем…
Али показалось, что кто-то шепнул ей: «Никуда не ходи, останься, останься со мной».
Уже несколько дней Али жила в этом тереме из массива дерева. Её комната была огромной, с большой кроватью и своей ванной комнатой. Утром она спускалась вниз, в огромную кухню, садилась за огромный стол из такого же массива, как и всё вокруг, и смотрела, как Вадька готовит. Али хотела уехать, она ощущала свою неуместность в этом доме, ощущала себя неуютно среди детских фотографий, расставленных по всему дома, иногда на этих фотографиях присутствовала жена Вадьки – от этого было больно. Больней, чем от кольца на пальце.
– Расскажи о себе, Лина?
– Что?
– Не знаю. Всё… Мне интересно всё.
– Ну, я отучилась… На четвёртом курсе уехала по обмену, как и хотела, потом прошла стажировку и осталась работать по контракту, как и планировала…
– Выходит, твои мечты сбылись?
– Если это были мои мечты, то да…
– Значит, ты инженер.
– Он самый…
– И у тебя такой длительный отпуск, рыбка?
– Просто… мой договор закончился, мне предложили продлить через три месяца, закон об иностранных рабочих и прочее… Но я пока думаю.
– О чем думаешь?
– Жарко там, Вадька.
Али не заметила, как впервые сказала «Вадька». Пересмешки в глазах заметили. Али рассказывала, как она живёт в том жарком, влажном климате, и как это мучительно для её белой кожи. Как она устала от воздуха кондиционеров и экзотической еды, потому что порой невероятно хочется молодой картошки или гречки. Просто гречневой каши. Говорила о том, что подала своё резюме в три скандинавские компании, ей хочется жить ближе к северу, как она привыкла, где родилась, ей не место в южных широтах.
– Так ты безработная, Лина?
– Типа того…
– А в России?
– Меня ничего не держит тут.
Казалось, спокойную Алину ничего не может вывести из себя. После того приступа головной боли, Алина стала избегать негативных эмоций, любых эмоций, любых проявлений, но они плескались в миндалевидных глазах, в тициановских волосах, во взгляде на монитор компьютера, в ощущении постоянного ожидания.
Алина ждала… она, вопреки всему, ждала Вадьку. Выскакивая утром в прихожую на звонок, беря телеграмму, она ожидала чего угодно, но не этого. Такого никто не ждёт. Никогда. У Алины больше не было родителей. Она стала Али. Уже навсегда.
Али уехала из страны, изредка общаясь с бабушкой из маленького южного городка, пока и бабушки не стало.
Теперь Али хотела жить где-нибудь ближе к северу, чтобы никогда не обгорать, чтобы никто больше не мог разбить её сердце, забрать её детство под звёздным небом, и никто бы не сказал ей «отомри».
Отмирать страшно, для Али страшней отмереть, чем умереть. Игра слов. Игра в эмоции. Игра в жизнь. Чужую. Её осталась навсегда в той квартире, где маленькая Лёшка каталась по полу, захлёбываясь в слезах и боли, потом долго болела кожа головы, а сосуды на глазах полопались.
– А чем ты занимаешься? – Али вовсе не горела желанием узнать подробности жизни Вадьки, его жизни – без неё.
– Всем, как всегда.
– Это всё приносит неплохой доход, судя по даче.
– Не жалуюсь, – пододвигая тарелку с завтраком. – Если бы знал, что ты скучаешь по гречневой каше, я б тебя только ею и кормил.
– Хм, так всё же… чем занимаешься-то?
– Да всем. Стройматериалы, дороги, лес, наркотики, работорговля, – пересмешки запускали солнечных зайчиков прямо в сердце Али – она смеялась.
На самом деле. Немного странно. Прислушиваясь к себе.
– Расскажи про дочку. У тебя один ребёнок?
– Ну… она моя дочь. Она вьёт из меня верёвки и знает это, я ей позволяю, с огромным удовольствием… я не часто её вижу в течение года, а летом она тут, у бабушки.
– У твоей мамы? У Ангелины?
– Ха, она бы умерла, услышав в свою сторону «бабушка». Её внучкам запрещено называть её бабушкой…
– А папа твой?
– Он в Москве, они приезжают иногда, но редко… чаще я к ним. Светка тоже в Москве…
– А жена? – Али нужно знать. Играть эмоциями – значит играть в спокойствие.
– Я не женат, рыбка. Мы давно в разводе, лет пять официально… не сложилось как-то.
На немой вопрос Али, Вадим крутит кольцо.
– Внушает доверие. В бизнесе лучше быть семейным… Тебя нервирует? Я сниму.
– Мне всё равно.
– Ты обманываешь, Лина, тебе не всё равно.
– Почему это?
– Потому что мне не всё равно…
– Не всё равно… тебе не всё равно, но ты бросил меня. И это глупо вспоминать, сколько лет прошло… семь, кажется? Даже больше… десять? Ты обещал, говорил «не обману»… Это случается почти с каждой, отчего я так отреагировала?.. Тогда… и сейчас… – говоря всё это столу из массива дерева.
– Рыбка, сотни, тысячи раз я думал, мечтал о том, что увижу тебя, объясню, поговорю… Иногда я был так отчаян в своих мечтах, что ты оказывалась в моем доме… и вот, ты тут… и я боюсь. Боюсь закрыть глаза – что, если ты исчезнешь? Я не знаю, что сказать тебе и как? Объяснить? Просить прощения? Говорить, что я ошибся? Я ошибся, рыбка… но есть ли такие слова, есть ли хоть какая-то возможность объяснить тебе мой тогдашний поступок, если даже я, теперь, себя не понимаю. И никогда не понимал. Потом. Пойдём.
Али сидела напротив большого монитора и читала свои собственные письма, одни из последних. Живых. Все последующие письма Али, всем другим адресатам, были выверенные, в строгом соответствии с правилами этикета и грамматики.
Алёшку поглотил ритм большого города, университетская жизнь, перспективы и возможности кружили голову. Казалось, протяни руку – и весь мир в твоём кармане. Она, наконец-то, оценила своё общее развитие. Лёшка с лёгкостью находила язык с любой компанией, она была отзывчивой, умной, обладала эрудицией и энциклопедическими знаниями, и даже умение танцевать пасадобль понадобилось Лёшке однажды, как и знание нотной грамоты. Проекты, студенческие вечеринки, возможность уехать по обмену за границу – всё это было вновь, кружило голову, увлекало. Всё это отражалось в Лёшкиных письмах Вадьке… Не отражалось главного – её безграничной любви к нему.
Маленькая Лёшка никогда не задумывалась о том, как выглядели её письма. В своих мыслях её будущее было связано только с Вадькой. Она никогда не задумывалась, каким образом, где они будут жить, и как вписать их с Вадькой любовь в грандиозные планы Лёшки. Она просто была уверена, что их любви хватит места на просторах голубой планеты. И где бы ни оказались Лёшка или Вадька – их любовь, однажды рождённая под низким южным звёздным небом, – всегда будет с ними.
Али давно уничтожила тот почтовый ящик – он был источником болезненных эмоций. Напоминанием. Чирьем на белой коже Али.
– Это были твои планы Лина…
– Были…
– Меня не было в этих планах…
– Ты всегда там был, но стоит ли об этом… Зачем ты хранишь эти письма?
– Как напоминание о собственной глупости… Лина.
– Глупости… Всё это не имеет значения сейчас, я устала…
– Я боялся, боялся, что когда придёт время выбирать, ты выберешь не меня. Боялся, что стану тебе не нужен, что ты попросту забудешь меня… я боялся этого, боялся, что не впишусь в твои планы… а ты в мои… Я слишком боялся быть брошенным тобой.
– Всегда возможен компромисс.
– Я знаю, сейчас я знаю это. Тогда я просто боялся. Больше всего я боялся, что потом, когда ты не выберешь меня, тебя будет мучить вина. Вина не лучший спутник, Лина…
– Вина?
– Я чувствовал вину столько лет… она уничтожает… Знаешь, я всё пытался вспомнить или понять, когда полюбил тебя, и так и не вспомнил… Такое впечатление, что я любил тебя всегда, но потом… потом всё стало хуже, отвратительнее. Чувствовать влечение к четырнадцатилетней подруге своей младшей сестры – это отвратительно. Как ты отреагировала на Маринку… а как же я сам должен был ощущать себя тогда? Ты была совсем крошкой, ещё даже не сформировалась толком… Это мерзкое чувство… словно я извращенец, я так о себе и думал долгое время. Целуя тебя на твоё шестнадцатилетние, забирая твою невинность в твои неполные семнадцать, когда ты шепчешь что-то про но-шпу… Господи, ты же была ребёнком… Эта вина сжирала меня. Я боялся, что когда ты оставишь меня, ты будешь чувствовать вину… ты – честная, всегда была, открытая, искренняя, ты бы не смогла по-другому. Я решил, что заберу и эту твою вину тоже… Вот и вся причина. Я ошибся. Ошибся. Это стоило мне практически всего, это стоило моему ребёнку нормальной семьи, это стоило моей жене потрёпанных нервов и погребённого брака… Все эти годы я надеялся, что это не стоило тебе ничего, но и тут я ошибся…
Этот жаркий климат, запах дынь, наносимый с бахчи, плеск реки, нечаянные слова– всё это лишало контроля, лишало возможности систематизировать и строить планы, приводить к общему знаменателю.
Просыпаясь в мужских объятиях, Али перевернулась, позволив рукам, обхватившим её, на минуту расцепиться, а потом снова сойтись на ей теле. Она не спала, и он не спал, но они делали вид, что это не так. Вчера, разговаривая о чем-то, Али позволила себе уснуть рядом с Вадимом, он позволил себе провести ночь со спящей женщиной.
Али вдыхала запах Вадьки, его дыхание, его желание, её желание – такое острое, пронизывающее тело Али острой необходимостью. Она не знала, что делать с таким желанием, не знала, как управлять им. Ей хотелось прижаться всем телом, хотелось трения, жара, влажных губ, она просто лежала и контролировала дыхание, явственно ощущая то же самое контролируемое дыхание в груди мужчины.
От невозможности, от болезненного стягивания внизу живота, Али побежала в ванную комнату, под пересмешки в глазах, почти захлёбываясь в ощущениях. Переведя дыхание от горячей воды, которая, впрочем, не принесла облегчения, решаясь на что-то, Али медленным шагом направилась обратно в спальню Вадьки, где сам хозяин спальни и дома уже поднялся и сейчас сидел на кровати, рядом небрежно валялось полотенце, а по спине стекала вода…
Али молча смотрела на Вадьку, пытаясь найти слова или движения, или хоть что-то, что должно ей помочь прямо сейчас. Не такой и большой опыт с мужчинами у Али, и ещё никогда ей не приходилось проявлять инициативу.
Лёшкины головные боли не проходили. Порой у неё болела голова меньше, порой сильней, тогда она зашторивала окна и лежала в полной темноте, не подпуская к себе мысли и эмоции, но времени, когда голова не болела совсем – не было. Получив от компании, где по обмену проходила обучение Али, медицинскую страховку, она решилась пройти обследование. Немолодой врач задавал много вопросов, один из которых заставил Али покраснеть и признаться, что она не живёт половой жизнью.
После корректного, но настойчивого внушения, что это необходимый атрибут полноценной жизни молодой женщины, Али нашла себе этот атрибут. Не вызывающего лишних эмоций, приятной внешности, с хорошими манерами, такого же разносторонне развитого и согласного, что контролировать эмоции– не лишние в отношениях. Вот и весь опыт Али, который сводился к встречам дважды в неделю, регулярным, но спокойным, без излишней эмоциональности, в надежде, что это средство, наряду с медикаментозной терапией, ей поможет.
Али вдруг захотелось стать красивой, яркой, незабываемой, захотелось стать соблазнительной, но, стоя в дверях мужской спальни, в Вадькиной рубашке, с влажными волосами, с пластырем на внутренней стороне бедра – она не могла ощущать себя жар-птицей. Не умела.
Трясущимися руками она пыталась расстегнуть пуговицы на рубашке – они слишком мелкие, и их слишком много, губа была прикушена, кажется, до крови, глаза слезились, возможно, от желания, поглотившего Али, а скорей всего – от пересмешек, которые прожигали дыры в груди Али, которая уже была распахнута на обозрение, под вздох Вадьки.
Мужские руки медленно, с каким-то благоговением, раньше невиданным Али, прошлись по её телу, легко поднимая, потом опуская на светлые простыни огромной кровати. Нависая над Али, пересмешки смотрели прямо в глаза, только глубже, говоря ещё что-то помимо:
– Лина, я хочу тебя.
– Что? – Пересмешник. Всегда такой был.
– Хочу тебя.
– Я запуталась…
– Давай тебя распутаем, рыбка, – целуя шею, – мы распутаем тебя, – ключицу, – меня, – пробегаясь губами по животу, – нас, – останавливаясь у пупка, – мы распутаем всё, что случилось, – языком от одной бедренной косточки до другой, – я люблю тебя.
Али, вне всякого сомнения, была знакома с таким видом ласк, но она не предполагала, что вихрь, закрученный в кипятке, который разлился по её телу, способен на такой взрыв, а сама она способна на звуки, ничем не контролируемые крики и прикушенные губы, когда тело отделяется от души, в изнеможении падая на светлые простыни.
Стоило закрыть глаза, и Али превратилась в ту Алёшку, с огромным любящим сердцем, отдающую себя, без стыда и без остатка, удивляющуюся изменениям в Вадьке, принимающей это как должное, с охотой, с желанием. Технически, всё было знакомо Лёшке, только движения Вадьки были глубже, настойчивей, ясней, руки сильней, словно отпускали в себе что-то.
Она с благодарностью принимала умелые ласки Вадьки, даря такие же в ответ, она забыла, что вовсе не жар-птица, под его руками – она становилась яркой, незабываемой, любимой.
Алёшка была убеждена в любви Вадьки, и занятия любовью с ним только подтверждали это. Она, Лёшка, всегда будет с Вадькой, потому что нет такого будущего на голубой планете, в котором не было бы их вместе.
Али не была уверена в Вадиме, в себе, в эмоциях, вдруг ставших слишком сильными и слишком честными. Она повисла в своей пугающей неизвестности и боялась открыть глаза, прислушиваясь к дыханию мужчины, который полчаса назад был её Вадькой… Она боялась открыть глаза и увидеть его, не Вадима.
– Лина…
– Что? – закрытыми глазами, шёпотом.
– Останься со мной…
– Сегодня?
– Всегда. Останься со мной, останься в моей жизни…
– Но как?
– Непросто. Лина, я всё думал, был ли в нашей жизни момент, когда наше с тобой уравнение было бы простым… Наверное был… но вряд ли. Никогда не будет просто. Но ведь возможен компромисс… Я много работаю, иногда пью, у меня бывшая жена и ребёнок, я хотел бы сказать, что она милый ребёнок, но она не милый ребёнок, она вьёт из меня верёвки, капризничает и требует внимания… У меня партнёр по бизнесу и даже Пуся… Останься со мной, останься в моей жизни – это моё третье желание, рыбка.
– Я не знаю, я запуталась.
– Мы будем распутывать тебя, меня, нас…
– Зачем я тебе? У меня часто болит голова, я быстро устаю, не очень-то люблю готовить… И у меня даже нет работы.
– Ты мечта, а не женщина, рыбка, – пересмешки резвились. Пересмешник, всегда такой был. – С головой – не знаю… возможно, придумаем что-нибудь, готовить я умею сам, в любом случае, всегда можно найти того, кто приготовит… А работа… У меня пять предприятий, уверен, мне нужен инженер… если у тебя, конечно, хорошие рекомендации. – Пересмешник. Всегда такой был. – Или хочешь, можно работать на цементном заводе, на погрузчике, Лина, хочешь на погрузчике работать?
– Не-ет, но я подумаю над другой частью твоего предложения.
