Текст книги "Пересмешник. Всегда такой был (СИ)"

Автор книги: Наталья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Как? Я взрослая, самостоятельная…

– Беременная моим ребёнком, давай не будем спорить, уверен, найдётся масса приложений для твоей самостоятельности и взрослости, – пересмешки скакали до потолочных балок, перекручивались там и, отскакивая от каштановых ресниц, снова возвращались в Вадькины глаза.

Ночью Али слышит:

– Я буду аккуратным, – сведя женские бедра вместе, придерживая под попу, Вадим входил не глубоко, под новым для Али углом, он доводил женщину почти до невменяемого состояния, когда она, извиваясь, с испариной на лбу, выпускала вместе с криком напряжение этих недель.

Утром Али проснулась от тишины. Когда она засыпала, на первом этаже играла музыка, тем не менее, Вадим не пошёл к гостям, сказав, что они сами прекрасно справятся, а у них свой праздник, и для Вадима более значимый.

И от странного света из окна. Не сразу она поняла, в чём дело, молча видя белые деревья, землю, кустарники и ёлку, на которой так и горели новогодние огни. Медленно подходя к окну, боясь спугнуть собственное воображение, Али повернулась на пятках и босиком, в коротенькой шёлковой пижаме, выбежала на улицу, хлопая входными дверями, стоя на дорожке, глотая слезы. Чьи-то руки приподняли женщину, ставя её ногами в мягкие угги, а на плечи накидывая куртку.

– Ты чего?

– Это снег.

– Ну да, снег. Январь, пора бы.

– Снег, – Али нагнулась, беря пригоршню, глядя, как вода медленно стекает по ладони, – Вадь, я же в Мурманске жила… у нас столько снега всегда было, а потом… потом я столько лет не видела снега, совсем, только в стеклянном шаре, и когда бабушка умерла… но тогда… – всхлипывая, – я скучала, Вадь, я скучала, я так скучала, – снег давно растаял в ладошке, которая сейчас хваталась за шею мужчины, – я скучала, скучала, скучала по тебе.

Слезы уже ничто не могло остановить, они катились градом, наверное, за все годы, когда маленькая Алёшка скучала по своему Вадьке, за все годы, когда, вопреки всему, она ждала, когда боялась отмереть. Она верила, всегда верила, что однажды пересмешки вернутся в её жизнь.

– Ой, прости меня, это всё гормоны.

– Пойдём в дом, вам нельзя простужаться.

Сидя в тот же день в спальне, под тёплым одеялом, запивая стучащие зубы горячим чаем, глядя вдруг ставшими счастливыми глазами, Али чувствовала изменения в себе, и эти изменения касались вовсе не отсутствия плана, а отсутствия напряжения…

Хотелось откинуться на подушки и качаться на волнах спокойствия, волнах лёгкого запаха дерева, который стоял во всем доме, на волнах всплеска воды и белых хлопьев снега, что кружились за окном.

– С Новым годом, рыбка. Если бы я знал… я бы… но, вот, – Вадим протянул футляр, в котором Али увидела серьги в форме золотых рыбок, так символично.

– Где ты нашёл?

– Заказал… Знал бы – заказал кольцо… Лина, – обнимая, убаюкивая насторожённость, – Лина… я израсходовал свои желания, но, может, ты исполнишь, в качестве исключения, ещё одно моё желание… выходи за меня, пожалуйста?

Это желание, которое загадала бы Алёшка у падающей звезды, знай она заранее, насколько она потеряет своего пересмешника. Звёзды не так часто падают прямо в руку, позволяя спрятать себя в кармане, поближе к сердцу, чтобы желание наверняка сбылось.

– Если не хочешь, не будет ничего торжественного… у нас так не принято, но неважно. Ты никогда не говорила… если не хочешь белого платья, то не нужно, мы просто распишемся, выходи за меня?

– Но я хочу белое платье, – в плечо Вадьки, – только не белое, можно?

– Можно, – смеясь.

– И, – пряча глаза, – можно быстрей, чтобы живот не было видно?

– Можно, – смеясь ещё громче.

Внезапно Али вспомнила что-то… что пронеслось в сознании болью – она одна, одна, какая может быть свадьба, если все её приятельницы остались в той далёкой стране, а никого из родственников у неё нет?

– Эй, что случилось? Не думай об этом, Лина. Всё так, как получилось… ты не одна, ты со мной.

Али не задавалась вопросом, как понял Вадька её мысли. Видимо то, что он чувствовал Алёшку лучше её самой, стоило принять, как данность. Данность, которая нравилась, которую любила Али.

– Вадь… я люблю тебя.

– Я боялся, что ты никогда мне этого не скажешь…

– Я тоже боялась… Я люблю тебя.

Три дня в тереме гостили гости. Али, взяв на себя роль хозяйки, кормила, развлекала их, делясь с женщинами секретами красоты и блюд, играя в шахматы с мужчинами, каждый раз выигрывая. Накрывая на стол, ставила алкоголь перед всеми, кроме себя, а потом и Вадьки, который говорил, что не желает, чтобы его ребёнок дышал отцовским перегаром.

На четвёртый гости разъехались, Масик, не перестающий удивляться, что Лина всё же не пьяный бред его партнёра и друга, Пуся, вооружённая новыми знаниями о брендах и направлениях, и Любася, с тщательными записями рецепта приготовления экзотических морепродуктов, которые продают, но что делать с этими тварями – ума не приложить.

Али с Вадимом поехали навестить бабушек, перед тем, как он отправится к Ладе. Али не спорила, Лада – дочь Вадьки, неотъемлемая часть его жизни и одна из самых нуждающихся частей. Она, Али, имела возможность общаться с ним почти каждый день, их ребёнок тоже будет иметь эту возможность, Али нисколько не сомневалась в этом, а вот Лада редко видела своего отца и определённозаслуживала пусть не частое, но пристальное внимание.

– Здрасте, Тёть-Галь, – произносит Али.

– Алёшка, ты что ли?

– Она ба, она.

– Батюшки, дождался, – тётя Галя прикладывала руку ко рту и, качая головой, промаргивала слезы. – Иди ко мне, девонька, сиротинушка, пропала ведь, из виду пропала, уж сколько я слез пролила-то, сколько нервов потратила… Светка вон тебя искала, приехала тогда, а тебя и след… ох, Алёшка, Алёшка, девонька моя… Ну, когда свадьба-то, Вадим, раз уж в четвёртый раз становлюсь прабабкой, а?

– Что? – Алёшка в удивлении смотрела на тётю Галю.

– Да ты посмотри, как за живот-то тебя держит, словно задавлю сейчас младенчика-то. Только ты, Лёшка, давай уже пацана, а то все девок тащат, хочу с потютюшкаться с пацанчиком, ох, и хорошенький был Вадька в детстве!.. Кудри, глаза, да ямочки на щёчках.

– Он и сейчас не очень изменился, – смеялась Алёшка, – кудри только отрастить надо.

– Ой, давайте без кудрей, тётки, – отводя глаза. Удивительно, как кудри могут заставить порозоветь уши хозяина нелепо большого автомобиля, огромного терема и пяти предприятий.

Придя на работу, Али столкнулась с Семёном, который тут же вызвал её к себе и сразу огорошил вопросом.

– Давно у тебя с Вадимом?

– Откуда интерес?

– Да так… интересно, сколько ты тут ещё продержишься…

– До декретного отпуска, как минимум.

– Так, значит, «как честный человек»?..

– Послушай, Семён, я не знаю, чем вызвано твоё нездоровое любопытство, но лучше тебе сейчас принять ситуацию такой, какая она есть.

– Ты угрожаешь, что ли?

– Я предлагаю перемирие. Я переделываю всё, в чём ошиблась, в кротчайшие сроки, и не говорю Вадиму об этом разговоре, а ты оставляешь свои комментарии для закулисных разговоров.

Немного подумав, Семён принял ситуацию такой, какая она есть, так же он помог Али с расчётами, указав на источник её ошибки. Осмелев Али, спросила ещё раз, откуда такое неприятие, не всё ли равно Семёну, с кем живёт его непосредственный работодатель? К удивлению Али, он оказался двоюродным братом бывшей жены Вадима, и, к ещё большему удивлению, Али это не тронуло, хотя Вадьке она сказала: «Предупреждать надо».

– Да ладно, он отличный инженер, лучший, поэтому он работает у меня, будь он хоть мужем моей бывшей жены.

В тот же день, когда Али готовила ужин, стоя на кухне огромного терема, к которому она стала привыкать, и большую часть времени они проводили тут, даже портниха со свадебным платьем приезжала именно сюда, не стесняясь в расценках за вызов, ткани и пошив.

Вадька, смеясь, оплачивал, Али приходила в ужас, но какая-то эгоистичная часть её хотела определённое платье, и этой части было всё равно, сколько оно стоит. Серебряное, струящееся, в пол, с причудливой вышивкой по спине и рукавам – оно стоило того, чтобы за него заплатили столько, сколько требовала портниха.

Раздавшийся звонок в дверь нарушил идиллию рыжеволосой женщины и наглого серого кота, который, развалившись на скамье, ждал своего куска сырой говядины, как нечто самой собой разумеющееся.

Шум голосов показался знакомым, раздражённый женский и примиряющий – Вадима.

– Ну? И где эта целка-невидимка, которая охмурила тебя?

– Выражения выбирай.

– С фига ли? И не подумаю, эта что ли?

Али замерла.

– Ты шутишь, Вадь… – продолжил женский голос, с каждым слогом всё тише.

– Не-а.

– Есть только одна девушка с таким цветом волос…

– Да.

– Лёшь?

Али медленно поворачивалась навстречу своему детству, навстречу времени, когда была жива бабушка, когда мама была озабочена общим образованием своей девочки, а кареглазая подружка наставляла Алёшку: «Ты зачем виноград со шкоркой ешь, ты выплёвывай, а то к желудку пристанет, и дырка будет».

– Лёшка, – Светка смотрела, словно не веря, – Лёшка, я же искала тебя, звонила, Лёшка… Лёшка, боже, это правда ты… боже мой, как ты? Ты знаешь, я ведь отца заставила тебя искать… и он не нашёл, бабушка твоя не давала адрес, из-за этого урода! – в сторону брата. – Потом, после похорон… куда ты делась?

– Не помню… переехала, кажется.

– Алёшка, – никогда Алёшка не видела, чтобы Ветка плакала, острая на язык, шкодливая Ветка даже в самых экстренных ситуациях не плакала. Там, где Алёшка могла заплакать или отступить, Ветка всегда стояла на своём, сжав маленькие кулачки, готовая принять бой со всем миром, если это требовалось для восстановления справедливости по её, Светкиной, шкале.

– Что значит, не будет выкупа? – сокрушалась позже Светка, обнимая Али, – я тебя сама продам, мы этого обормота по миру пустим за то, что он меня без лучшей подруги на столько лет оставил! Готовь крупные купюры, братец, мелочёвкой не отделаешься. Всего золота мира будет мало.

Светка всегда держала своё слово, и Вадька платил только крупными купюрами, вдвойне, потому что Светка – дочь своей матери Ангелины, которая не могла отказать себе в удовольствии и, со словами: «Пустим их по миру, девоньки», отправилась за ворота высокого терема в сопровождении «девонек», двое из которых уже трижды прабабушки.

– Цирк какой-то, – потом шептала Али Вадьке, когда, после выкупа, регистрации, похищения, криков «Горько», она, наконец-то, всё же уткнулась в плечо своего мужа. – Есть хочу, а тут вы со своей свадьбой.

– Сама хотела платье, – смеются пересмешки.

– Мне было бы достаточно платья.

Брачную ночь, вопреки традициям, молодые провели не за подсчётом подаренного и высвобождением волос невесты от пут лака для волос. Брачную ночь Али спала сном младенца, говоря утром, что никогда в жизни она ещё не высыпалась так, как будучи женой Вадьки. И что она действительно, на самом деле, очень счастлива, и это вовсе не гормоны, а просто счастье – концентрированное и незапланированное.

Наконец, пришло время выполнения Алиного обязательства по смене машины, с утра, съездив по своим делам, она в растерянности садилась в машину Вадима, и они ехали в салон, где она не проявляла интереса ни к одному автомобилю, смотря мимо кожаных салонов и климат контроля. Произнося только «Вадь, это дорого» и «слишком большая».

– Не скажешь, в чем дело? Мы обсуждали, остановились на этой марке… Тебе устраивала цена, размер… что сейчас?

– Всё нормально, пожалуйста, давай позже.

– Нет, давай сейчас. Чем эта плоха? Смотри, багажник большой, тебе же нужен большой багажник, рыбка, для коляски, я не всегда смогу возить вас.

– Для колясок…

– Что?

– Для колясок… или одной большой, я не знаю, как лучше… и кресла автомобильных тоже нужно будет два, и кроватки, и… Вадь, – Али так бы и стояла с открытым ртом, глядя на удивлённые глаза своего мужа, если бы менеджер не подхватил:

– О, у вас будет двойня, поздравляю, у нас есть прекрасный вариант для вас, как раз удобный, семейный автомобиль, достаточно просторный, – глядя на Али, – и более чем безопасный, – глядя на Вадима, – пройдёмте.

– Выйдем?

– Да.

Стоя за стеклянными дверями салона, Вадим дёрнул молнию на пуховике Али и, приложив руку к животу, будто найдя там ответы на вопросы, прошептал.

– Двое?

– Да…

– Боже…

– Ээээээээхммм…

– Боже…

– Ты боишься?

– Лина, я сейчас так счастлив, что впервые осознал весь ужас поговорки, что за всякое счастье придётся несчастьем платить. Я на самом деле боюсь потерять всё это… Мне, кажется, никогда не было так страшно.

– Мне тоже… Машину потом?

– Бог с ней, всё равно я тебя за руль не пущу сейчас… сам выберу… ездить с водителем будешь.

– Я…

– Не спорь, Боже, двойня…

*** *** *** *** ***

Жуткая жара, духота, пыль, что кружилась по дому из открытых окон, не давала спать ночами, удушала днями, мешала ногам подниматься на невероятно высокий второй этаж.

– И где вы были, ребята?

– Ели, – стараясь примоститься рядом с мужем, спиной к нему, укладывая рядом живот.

– А почему нас не позвали? – хлопая себя по животу.

– Не притворяйся, нет у тебя никакого живота.

– Есть… с тех пор, как ты стала столько готовить.

– Нет, это я тут беременная.

– Ты беременная.

– У меня даже уши беременные.

– И уши тоже.

– И ноги, наверное, я их не вижу в последнее время.

– Зеркальная болезнь, рыбка?

– Отстань, я устала.

– Семь утра, уже устала?

– Угу. Можно, я не пойду на работу, я не хочу на работу, мои беременные уши не хотят на работу, мы все хотим есть, а не работать.

– Не ходи, конечно.

– А что скажет Семён?

– Я как-нибудь подготовлю его, что моя жена сильно беременна двойней, – пересмешки, – не ходи.

– И, слушай, этот второй этаж очень высоко… переедем на первый?

– Ближе к кухне?

– Да…

– Ладно, но там душевая кабина неудобная, ты же не видишь…

– Я на неё смотреть не собираюсь. Всё, я спать хочу.

– Ну, спи.

– Вааадь, – в полусне, – я думаю над тем, что врач сказал, вчера, не хочу я кесарево, после него живот не убирается.

– Думаю, послушать врача будет не лишним, хотя я тоже не в восторге.

– Из-за шрама?

– Из-за того, что потом рожать два года нельзя.

– Я ещё этих детей не родила, а ты уже о следующем думаешь?

– Мне нравятся твои беременные уши.

– А почему тогда твоя рука сейчас не на ушах, а под моей ночной сорочкой?

– Мне нравятся эти волосики.

– Да ладно…

– Совсем обалдели с этим бикини, нет… это тоже хорошо, но с волосиками лучше, – и Али только слышалось, или, действительно, голос Вадьки был похож на кота, который добрался до сметаны и вылизал её до самого дна?

Бонус. Эпилог

Сидя на краю кровати, в комнате, отделанной деревом, мужчина средних лет заглядывал в детскую кроватку, проводя рукой по маленькому тельцу, легонько хлопая по животику, разглаживая рыжеватые кудряшки на голове, уговаривая маленькую упрямицу, которая лежала, недовольно подёргивая ножками.

Рыженькая девочка в кроватке на удивление похожа на свою маму. Её миндалевидные глаза, серого цвета, в окружении густых ресниц, иногда почти закрывались, засыпая, но, словно получив лёгкий шлепок по попке, малышка открывала глазки, продолжая смотреть на мужчину, морща носик, поднося кулачки к глазкам, в ротик с четырьмя зубами, потом выгибала спинку и хныкала, как бы проверяя на стойкость ямочки на щеках папы.

– Крошка, давай спать… Давай, что ты хочешь? Мы с тобой покушали, покакали, переоделись, смотри какой красивый на тебе костюмчик… давай, засыпай, – поглаживая, уговаривая.

Ответом ему были слюни и недовольное хныкание.

– Крошка, я обещал твоей маме, я не могу… мамочка очень сильно разозлиться на меня, а у папочки большие планы на мамочку сегодня ночью… Давай, засыпай.

Личико малышки сморщилось, грудка приподнялась, как бы предупреждая о своих намерениях, которые тут же перехватили папины руки, подняв, устроив на правой руке, выдав долгожданную соску и прижав малюсенькие ладошки, которые уже отправились в путешествие по папиному лицу. Аккуратно покачивая девочку, мужчина продолжил свой монолог.

– Надеюсь, ты не выдашь меня, крошка, твоя мама очень на меня разозлится, очень… Она бывает очень строгая, это ты уже знаешь, не так ли? Я обещал ей не укачивать тебя, – укачивая, – потому что тебе вредно спать на руках, ты капризничаешь и требуешь внимания, а у нашей мамочки не двенадцать рук… У нашей мамочки много дел, и она очень рано просыпается, – подходя к окну, отодвигая штору в сторону, смотря на пространство между домом и рекой, которое теперь засажено пионами десяти сортов, всё систематизировано, включая время посадки и систему самополива, в контролирующую концепцию не вписывалась женщина в длинном светлом платье, в широкополой шляпе, которая склонилась, колдуя, над растением.

Малышка тем временем засопела, довольно придерживая малюсеньким язычком пустышку.

– Вот и хорошо, крошка, думаю, папочке тоже нужно поспать, совсем чуть-чуть, – устраивая девочку рядом с собой на большой кровати, – папочка ехал всю ночь, – проведя рукой по рыжим кудряшкам. Удивляясь который раз, как этот маленький человечек может в точности повторять не только черты лица своей матери, но и мимику, и даже характер – немного пугливый, но всегда добивающийся своего от Вадима.

Алёшка вошла в жизнь четырнадцатилетнего Вадима за руку со свой бабушкой, тётей Таней, которая была дружна с их с Веткой ба. Сын тёти Тани, поступив в военное училище, в итоге оказался под Мурманском, где женился на местной девушке. Все знали, что Тёть-Тань недолюбливала свою невестку, считая, что по её милости единственный сын живёт в холодном климате и полярной ночью. Все попытки объяснения, что он, Володя, никак не может приехать домой к матери, потому что в их городке просто отсутствует море и подводный флот, разбивались о железобетонное: «Хотел бы – нашёл!»

Тётя Таня завела на кухню малюсенькую девочку, которая выглядывала из-за спины бабушки испуганно и робко, потом примостилась у неё на руках и вовсе уснула. Длинные ресницы бросали тень на белое личико, а малюсенькая ручка хваталась за руку бабушки.

– Ба, – спросил Вадим потом – она, что альбинос?

– У альбиносов и волосы белые и ресницы, а эта смотри-ка, рыжая, а глазиняки какие, в пол-лица… просто бледная, бедное дитё, света белого не видит, Господи… а мамаша эта придурошная…

– Что?

– Девоньке-то шести годочков нет, а уже читать должна, сидит над ней мать, как сыч, с секундомером… Вот ведь, угораздило Вовку жениться, дети рахитами будут.

Алёшка не была похожа на рахита, Вадим видел рахита как-то раз, Алёшка была худенькой, но «ладненькой» – именно так говорила бабушка, когда рыжеволосая девочка стала появляться в их доме, сначала в сопровождении бабушки, потом за руку с Вадимом, которого просили привести поиграться девочку, а потом и сама.

Вскоре Алёшка осмелела, и, пробегая мимо крыльца с криком «Здрасьтётьгаль», неслась во двор к Ветке, потом они, взявшись за руки, убегали на улицу, где их иногда вылавливал Вадим: «А ну-ка, пигалицы, чешите домой, время обеда». Алёшка, казалась, пугалась, хватая за руку подружку, бежала к дому. Вадим не задумывался, чем он так пугает девчушку, до того ли было шестнадцатилетнему парню, который, выловив Алёшку, по обыкновению – с красными плечами, говорил:

– Эй, Алёшка, ты куда поскакала? Красная, как рак. Иди сюда, кремом намажу.

– Меня моим, с зайкой, – доверчиво говорила восьмилетняя Алёшка.

– С зайкой, так с зайкой, – смеялся Вадим, намазывая тоненькие плечики, стараясь прикасаться легко, настолько нереальной казалось ему девочка, надави сильней – рассыплется под руками.

Когда Трофим, отец Светки и Вадима, сделал бассейн, Вадим провёл блаженное лето, купаясь на заднем дворе, пока однажды не вспомнил, что уже конец июля, а значит, на днях приедет Алёшка, о чем ему поминутно и сообщала Ветка, практически прыгая в нетерпении, в ожидании лучшей подруги, и от желания похвастаться бассейном во дворе – в ту пору это было диковиной.

Вадим в задумчивости смотрел на загоревшую почти до черноты сестру, на себя, не боящегося провести целый день на солнце, и вспомнил рыжий чуб и невероятно белую кожу, которая краснела, а то и вовсе воспалялась, идя жуткими пятнами и разводами – Алёшки.

– Надо сделать навес, па.

– Зачем?

– Алёшка приедет…

– Алёшка? И то верно, обгорит ведь девчонка… ну, вот ты и сделай, хотел же подработать.

Навес получился отличный, почти в любое время суток, кроме раннего утра, под ним была тень, но и в тени белокожая девочка умудрялась обгореть, поэтому ба в обеденное время загоняла девчонок домой.

– Давай сюда своего зайку, – говорил Вадим, намазывая плечики, в конце щёлкнув по пупку, – щёлк.

Трепет первой любви прошёл Вадима стороной, он всегда был слишком занят, чтобы влюбиться. Футбольная команда, подработки, которые он хватал то там, то тут, чаще физический труд – перекопать, перетащить, починить, где требуется мужская сила, но ещё не нужна большая ответственность.

Невинность Вадим потерял лет в семнадцать, как-то буднично, словно между делом, не впечатлившись процессом, но отказаться от подобных утех со своей более старшей подругой не торопился, постепенно войдя во вкус, практически перестав ночевать дома, под сокрушённое бабушкино:

– Школу бы закончил, обормот, женят ведь, мявкнуть не успеешь.

– Не женят, ба, моя невеста ещё не выросла.

– Женилка выросла, а невеста не выросла, от горе-то, от время-то…

Вадим не видел большого горя в своих ненавязчивых отношениях с противоположным полом, он был намерен твёрдо встать на ноги, желательно – без помощи отца, а потом уже подобрать себе жену – по уму чтобы.

От кандидатки требовалось не так и много, в первую очередь – она должна быть здоровой, Вадим определённо был намерен иметь детей, двоих-троих… Любить детей и быть хозяйственной. Конечно, лучше, если жена будет приятной внешности, ведь с этой женщиной Вадиму предстояло прожить всю жизнь, разводы Вадим не признавал. Отец его часто повторял: «Мы – однолюбы», и, хотя Вадима так и не посетило светлое чувство влюблённости, он был уверен, что женится он один раз, в жену же и влюбится, если будет нужно, а вообще – всё это блажь. Нужно крепко стоять на ногах, быть опорой семье: жене, детям, родителям и бабушкам – это и есть любовь, а не то, что показывают в сопливых фильмах.

Так или иначе, всё это были далеко идущие планы двадцатидвухлетнего Вадима, когда, увидев красные плечи, он сказал по привычке:

– Иди сюда, Алёшка, давай кремом намажу, где там твой зайка?

– У меня не зайка, – опасливо сказала Лёшка, будто Вадим сейчас заругает из-за отсутствия зайки, и протянула лосьон после загара.

– Ооооооо, взрослый, – Вадиму было смешно, когда он мазал хрупкие плечики, сидя на шезлонге, а Алёшка поворачивалась перед ним, подставляя руки, ноги, пока не уткнулась в его глаза грудью, стоя по стойке смирно, ожидая, когда Вадим продолжит.

У четырнадцатилетних девочек бывает грудь, более того, у некоторых она довольно выдающаяся, но всех этих прелестей просто не могло существовать в мире взрослого мужчины, тем более, когда доверчивый голос нетерпеливо произносил:

– Ну, Вадь? Я купаться хочу…

– А, задумался, прости, – проведя совсем немного по шее и животу, – давай дальше сама Алёшка, хорошо?

– Хорошо.

Тяжело сглотнув, Вадим ушёл в дом, надеясь, что небольшое и не бог весть какое открытие, что у Алёшки есть грудь, весьма симпатичная маленькая грудка, навсегда сотрётся из его памяти, как дурной сон.

Сон, который стал приходить с завидной регулярностью, в котором рыжеволосая женщина, спускаясь поцелуями до самого паха Вадима, вдруг откидывала голову и смотрела серыми глазами в окружении густых ресниц. Отнюдь не женскими глазами.

Вадим стал прогонять девчонок от бассейна, чтобы не сталкиваться с Алёшкой, или вовсе не приезжал на обед, заезжая в ближайшее кафе. Он уже было думал, не обратиться ли к психологу или ещё какому-нибудь психу, не зря же они столько лет в институтах штаны протирают, такие отклонения, как сны Вадима, должны как-то лечиться. Секс и алкоголь в разных пропорциях он пробовал, в итоге ему только чаще снилась рыжеволосая женщина, которая становилась всё более откровенной, пока не откидывала волосы и не смотрела детскими глазами – прямо в душу Вадима.

На его счастье лето закончилось, и Алёшка уехала.

Эта пытка продолжалась два года, Вадим уже привык и стал получать некоторое удовольствие, глядя на шестнадцатилетнюю Лину – ему было достаточно, что всеми его мыслями завладела подруга младшей сестры, – пугливая отчего-то, и с невероятным налётом невинности. Было страшно протянуть руку, будто пудра облетит, сделав белую кожу ещё более уязвимой, имя «Алёшка» нервировало Вадима. Как лишний плюсик к собственной извращённой натуре.

Он не знал, как утешить маленькую девушку, которая плакала то ли от испуга, то ли от обиды, то ли от того, что боялась и его – Вадима… Просто предложил поехать покататься с ним, чтобы бабушка не видела её слез, зная крутой нрав Тёть-Тани, можно было только догадываться, какой кипишь она поднимет, и нужны ли все эти разговоры девушке с необычным рыжими волосами.

Он не думал, что это заведёт его извращённые мысли настолько далеко. Оказавшаяся на груди девушки рука чуть не выбила дух из Вадима, он едва ли контролировал себя, чувствуя под пальцами упругую мягкость, практически отдирая себя от Лины, которая вряд ли понимала весь ужас, промелькнувший в голове мужчины.

Шестнадцать лет – пограничный возраст, кто-то из девушек достаточно взрослый для отношений с парнем, кто-то нет, очевидно, что мало какая девушка будет заинтересована в «романе» с мужчиной, и уж тем более его Лина. А иначе как «моя» Вадим уже и не думал о детских глазах в обрамлении густых, каштановых ресниц.

Каждый год он поздравлял маленькую подружку своей младшей сестры с днём рождения, этот не был исключением. Подарок был немного больше и чуть более взрослый, шестнадцатилетним девушкам ведь уже дарят цветы, и их можно целовать.

Один раз. Только раз. Всего лишь один поцелуй ровно в растерявшееся губы, которые, тем не менее, раскрылись, аккуратно повторяя движения губ мужчины, пока девичий язычок не коснулся нёба Вадима, и его покинула выдержка, вынудив целовать уже совсем по-другому. Всё, на чём сосредоточился Вадим – это держать Лину, не позволив себе двинуться дальше.

Почти семнадцатилетняя Лина прикусывала губу и прятала слезы от стыда, когда почти прямым текстом предложила себя Вадиму, после его безапелляционного «ты – моя девушка». Увидев её во дворе дома бабушки, в июне, Вадим уже точно знал, что она не только его девушка, постоянная и единственная, сколь бы сложно это ни было, но и его будущая жена. И ему абсолютно всё равно, что у Лины со здоровьем, и любит ли она детей… Она сама была практически ребёнком, когда шептала: «Ты, я… могу… парень».

Вадим готов был ждать, пока она не повзрослеет. Сколь угодно долго, но Лина бывала на редкость открытой и настойчивой, пугая его и себя своей отвагой.

Вовсе не так представлял себе Вадим их первый раз, не когда она, жмурясь, в страхе отворачивая лицо, застыла под ним, словно окаменев, но что может остановить мужчину, который до колик, до болезненных спазмов, уже не первый год, хочет именно эту девушку. Хочет навсегда. До конца своих дней.

До конца дней не получилось. Не удалось. Он испугался. Испугался быть отвергнутым. Испугался, что разница в их возрасте в итоге станет слишком существенной. Испугался, что Лина испытает то же снедающее чувство вины, которое ощущал Вадим, когда видел свои сны, а потом отводил глаза от маленькой Алёшки, когда, поддавшись порыву, почти взял Лину в машине, удержавшись, но вскоре отправив все свои благие намерения в ад, глядя на спящую девушку, понимая, что не должен был… не должен. Ей рано.

Он отпустил Лину… свою Алёшку.

Отпустил. Выпустил из рук… полный уверенности в своей правоте, женился на хорошей девушке, из хорошей семьи, у которой всё было отлично со здоровьем, она любила детей и была хозяйственной. Взял по себе – так говорят. По уму.

На первый взнос за квартиру, в которой изначально он планировал жить со своей Линой, он занял у отца, потом мать, щуря глаза сказала:

– Можешь не отдавать, сыночек. Квартиру я на себя запишу, выкуплю целиком, чтобы не делил потом… после развода.

– Я не собираюсь разводиться.

– Потом мне спасибо скажешь, вот если бы на Алёшке женился, а эту девицу я не знаю, да и ты не знаешь… так что, после развода поговорим.

– Класс, – вспылил Вадим, – я ещё не женился, а вы уже думаете о моем разводе.

– А что ещё остаётся, если ты не думаешь? – парировал отец. – Вот женился бы, как планировал, я бы был уверен… хоть бы подумал, мы однолюбы, сынок.

– Я подумал! – хлопая дверью.

– И что бы ты знал, – произнесла расфуфыренная в пух и прах Светка на его свадьбе, – я тут, потому, что отец пригрозил меня денег лишить и на работу отправить. Но я тебя всё равно ненавижу, ты урод, скотина, предатель, а жена твоя – сучара мерзкая!

– Не надо так о ней… она-то тут причём?

– При том! Ненавижу тебя.

Звонок среди ночи разбудил Вадима, перегнувшись через жену, беря трубку, он не ожидает услышать Светку, которая игнорировала его звонки и письма, отвечая изредка «урод» и «видел бы ты… скотина, чтоб ты провалился».

– Вааадь, у Алёшки родители погибли…

– Как? – кажется подпрыгнув.

– Ехали на машине… Должны были за Алёшкой заехать, а потом сюда приехать, говорили, Алёшка болеет, ей витамины нужны… и вот…

Вадим сажал на самолёт тётю Таню, борясь с желанием запрыгнуть туда же. Алёшке, его Алёшке, Лине, его Лине прямо сейчас нужна помощь… Его пугливая девочка сейчас наверняка испугана. От мысли, что она сейчас одна, Вадиму становилось плохо, тётя Таня перехватив его взгляд:

– Что уж, езжай домой, справимся мы… И она научится, чай не крошка уже.

Он пытался узнать, как дела у Лины, у его Лины, но никто не говорил. Светка отвечала коротким: «Урод, и есть урод», ба: «Ой, да оставь ты девчонку в покое», а тётя Таня – молча отводила глаза и поджимала губы, пока однажды он всё же не узнал.

Заехав к бабушке починить водяной насос для огорода, тихо зайдя в дом, он услышал голос тёти Тани и «Алёшка», что заставило его остановиться, замереть и не дышать, чтобы узнать, узнать хоть что-то…

– Господи, Галочка, да что же это… что же это, я тебя спрашиваю?

– Может, оно и к лучшему, может, отойдёт, сама ж говоришь, что неживая она.

– Ой неживая, мумия, как есть. Три дня напротив сидела, бееееелая, как лунь, ни кровиночки в лице, ни морщиночки, только глазами, как филин, луп-луп. Так, говорит, бабушка, лучше, перспективней. Да какая там перспектива-то у басурман, продадут ещё в рабство девку, ой… одна она у меня осталась, сиротинушка, и сама голову в петлю суёт…