Текст книги "Мы с Серёжкой близнецы"

Автор книги: Наталья Долинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Генеральная уборка

Мы сегодня все проспали! Мама ночью нам тапочки шила для праздника – вот утром и не услышала будильника. А я услышала и кричу:

– Мама!

Она не отвечает. Я зову:

– Серёжка!

Он проснулся злой и шипит:

– Спи, чего раскричалась! Ещё ночь – видишь, темно!

Я и заснула. Просыпаюсь – мама меня трясёт и говорит:

– Скорее, Машенька, пятнадцать минут осталось!

Мы быстро оделись, поели и побежали в школу. А мама ещё до нас ушла.

Приходим мы с Серёжкой из школы – дома у нас некрасиво так. Кровати не убраны, на столе грязная посуда, корки хлебные… Обычно мы все вместе убираем ещё до ухода, а сегодня некогда было. Серёжка мне и говорит:

– Давай, Маша, вымоем посуду и всё уберём. Вот мама обрадуется!

Я спрашиваю:

– А водогрей как же?

Нам водогрей не разрешают самим зажигать.

– Подумаешь, водогрей! – отвечает Серёжка. – Во-первых, я его запросто могу зажечь. А во-вторых, мы и холодной водой вымоем, под краном.

Ну, начали мы убирать. Хлеб и все продукты в буфет поставили, пыль везде стёрли, пол подмели, а посуду снесли на кухню и стали мыть. Серёжка моет, я вытираю. Хорошо так работаем! Все чашки перемыли, за тарелки принялись. И всё удивляемся: почему их так много? Завтракали мы втроём, а сколько тарелок испачкали! Потом вспомнили: мама не смотрела на нас, а мы взяли себе по три тарелки и с одной на другую кашу перекладывали, чтобы скорее остыла… Оказывается, это не так-то приятно – на трёх тарелках сразу есть!

Ну, что делать, приходится мыть! Вымыл Серёжка первую тарелку и даёт мне. А она противная такая, жирная… Я и говорю:

– Серёжка, ты с одной стороны мыл или с двух?

– С двух, – отвечает Серёжка. – А может, с одной. Не помню что-то.

– Ну, вымой с другой теперь!

Взял Серёжка тарелку, повертел её и говорит:

– Так я же не помню, с которой стороны мытое, а с которой – нет.

Стали мы рассматривать тарелку – везде она грязная, со всех сторон. Серёжка рассердился и кричит:

– Ну тебя! Это всё твои были выдумки на трёх тарелках завтракать. Мой теперь сама, а я вытирать буду.

Стала я мыть тарелку – ничего не получается. С одной стороны вымою – на другой уже жирные капельки появляются.

Я предлагаю:

– Серёжка, давай с мылом!

А Серёжка опять сердится:

– Ещё чего – с мылом! Давай лучше я водогрей зажгу. Мама обрадуется, что мы сами научились зажигать. Вот увидишь.

Ну, я чувствую, что Серёжка всё равно решил зажечь, и не стала спорить. Вот взял он спички, открыл водяной кран, повернул ручку от газа, которую мама поворачивает, спичку зажёг, поднёс к газу – а газ не горит.

– Ничего, – говорит Серёжка, – это он пока что набирается. Подождём минуты две.

Пошли мы к будильнику, две минуты постояли, вернулись в кухню. Опять не горит!

– Слушай, Серёжка, – говорю я. – Иди к тёте Наде: может, она дома.

Серёжка побежал, стучит – никто не открывает. Дёрнул дверь – заперто. Нет тёти Нади.

– Ну, что будем делать? – спрашиваю я у Серёжки.

– Ерунда, – говорит он. – Сейчас наберётся газ…

И вдруг как бросится к водогрею и давай принюхиваться.

Я спрашиваю:

– Чего ты нюхаешь-то?

А Серёжка:

– Понимаешь, Маша… Ты только не бойся – я сейчас форточку открою… Газ уже идёт, наверное. По-моему, идёт. Понюхай ты, пожалуйста…

А я слышу, что Серёжка со мной вежливо разговаривает, и мне до того страшно стало!

– Да ты не реви, – говорит Серёжка. – Чего реветь? Ты понюхай лучше!

Стала я нюхать – не пахнет никаким газом. Может, Серёжке показалось?

– Ничем не пахнет, – говорю.

– Много ты понимаешь, – кричит Серёжка. – Пахнет, да ещё как!

Только я собралась его стукнуть хорошенько, как зазвонил телефон.

– Да! – говорит Серёжка. – Здравствуй, Кузнецов. Сто тридцать четвёртый столбик задан. А по чтению – про белку. Я что делаю? Водогрей зажигаю. Что? Нет, не горит. Сам не знаю. И Машка не знает. Газ не идёт, понимаешь. А у вас идёт?

Серёжка положил трубку на стол и говорит:

– Кузнец пошёл узнавать, идёт у них газ или нет.

Слышим, в трубке трещит что-то. Серёжка схватил её и кричит:

– Ну? Как у вас?

А потом вылупил глаза и удивляется:

– Ох, до чего я глупый!

Повесил трубку и объясняет:

– Мы с тобой верхний кран не открыли. Который мама от нас закрывает. Вот газ и не идёт.

Повернули мы кран, поднесли спичку к газу – он сразу и загорелся: даже ни одной минуты не набирался. Вода сразу пошла горячая, тарелки мы вымыли, вытерли и начали в буфет ставить. А водогрей потушили. Тут я Серёжку спрашиваю:

– Ты, значит, наврал, что газ должен минуты две набираться?

– Я наврал?

– Конечно, ты, кто же ещё…

– Я никогда не вру, а вот некоторые…

И тут Серёжка как толкнёт меня! Но драки не получилось, потому что в это время раздался звонок.

– Не открывай, – говорит Серёжка, – там, может, грабители пришли… Спроси, кто это звонит так громко.

А сам берёт папин молоток и бежит к двери. Я спрашиваю:

– Ты зачем молоток взял?

– Сейчас я ему как тресну, – отвечает Серёжка, – вот этому, кто за дверью стоит…

А из-за двери голос раздаётся – весёлый и не страшный нисколько:

– За что же меня-то трескать, если я к вам на помощь пришёл? Это нужно того треснуть, кто без разрешения газ включает.

Мы с Серёжкой так и сели оба около двери. А потом Серёжка говорит:

– Что же ты сидишь? Открывай – это Ленгаз пришёл.

А дяденька из-за двери подтверждает:

– Правильно, Ленгаз. Открывайте скорей, мне некогда.

Открыли мы дверь – и дяденька из Ленгаза вошёл к нам в квартиру. Он молодой совсем, у нас в школе десятиклассники и то старше. И спрашивает серьёзно:

– Так кто из вас с газом баловался?

Я молчу, потому что я не баловалась. И Серёжка молчит. А дяденька говорит:

– Вот составлю акт, и будет ваша мама штраф платить за то, что у неё такие непослушные дети…

Тогда Серёжка пошёл в кухню и оттуда объясняет:

– А мы же ничего не сломали! За что штраф? И мы вообще не понимаем, акт какой-то… Мы не баловались, а мыли посуду. Вот посмотрите, я сейчас при вас водогрей включу и выключу…

– Ну, давай, – говорит дяденька.

А Серёжка схватил спички, быстро главный кран отвернул, зажёг водогрей – и даже банку из-под сметаны, про которую мы забыли, вымыл. А потом всё выключил. И спрашивает дяденьку:

– Зачем же нам штраф платить, если мы умеем с газом обращаться?

Тогда дяденька засмеялся и говорит:

– Да ты, я вижу, умный малый…

И в это время мы слышим: поворачивается ключ в дверях, и в кухню к нам влетает мама, вся красная, и берет на затылке еле держится.

– Ох, живы, кажется!

А потом увидела дяденьку из Ленгаза и сказала ему спасибо. Она думала, что этот дяденька нас от газу спас. Но дяденька честный оказался: объяснил маме, что мы с Серёжкой сами умеем водогрей зажигать.

А всё это, оказывается, Мишки Кузнецова мама натворила: она и Ленгаз вызвала, и нашей маме на работу позвонила, что мы с газом балуемся. А мы разве баловались?

– Мама, – говорит Серёжка, – это, конечно, хорошо, что Миши Кузнецова мама о нас позаботилась. Но ведь если бы она по-настоящему хорошая была, то не стала бы трезвон поднимать, а сама бы к нам пришла – ей ведь недалеко. Правда?

– Ну что за наказание! – отвечает мама. – У всех дети как дети, а у меня какие-то теоретики. Но всё-таки это хорошо, что вы научились водогрей разжигать. Теперь можете без меня посуду мыть.

Часть вторая. Зима

Бабушкина внучка

Очень мы с Галей любили петь песни. Сядем вдвоём на диван и поём подряд. Старинные особенно – «Орлёнок», «Землянка», «Дан приказ: ему на запад». Ещё мама про «Варяга» знает, а мне никак не запомнить, только и знаю:

 
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской.
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской.
 

А ещё поёт: «Я в дело любое готова с тобою идти, не боясь ничего». Но мама редко поёт. Когда только мы с ней вдвоём в квартире остаёмся. У неё потому что слуха нет. Она людей стесняется. А я никого не стесняюсь. Но взрослые не очень-то любят, когда я пою.

– Врёшь ты очень, Марья, – папа говорит.

А тётя Надя:

– Ну, завела свою сирену.

Сегодня хорошо. Дома никого нету. Серёжка где-то с Бубновым бегает. Уроков нам не задали, потому что суббота. Вот мы с Галей и поём. А радио нам подпевает. Как раз наши песни передают. Передача про комсомол называется. Хорошо нам без взрослых. Но у тёти Нади сегодня тоже суббота – сокращённый день. И она пришла рано, стала свои кастрюли чистить.

– Чего, – говорит, – развылись? И без вас голова болит.

Пришлось нам идти в детский парк. Там ребят много, все смеются, на санках катаются, на коньках. А мы с Галей прошли по дорожке в самый угол – там никого нету. Солнце опускается, снег блестит. Галя говорит:

– Маша, смотри, какой снег.

– Какой? Белый и блестит.

– Ну что ты, Маша! Смотри – вот здесь, правда, белый, а вон под кустами голубой, а на солнышке розовый.

И правда – розовый. Я говорю:

– Галя, а почему ты всегда такое замечаешь, что я не вижу?

– А я долго смотрю, вот и вижу. Мне интересно на снег смотреть. И на небо. Ещё, знаешь, летом хорошо лечь на траву и смотреть в небо. И чтобы дерево над тобой.

А я не смотрела никогда! С Галей интересно – она всегда что-нибудь придумает!

Сидели мы на скамейке, разные истории рассказывали. А потом пошли на каток. Смотрим – там наш Серёжка с Бубновым катаются. Галя говорит:

– Пойдём отсюда. Сейчас Бубнов дразниться начнёт.

Но они нас уже увидели. Подъехали и не дразнятся. Только Серёжка сказал:

– Пошли лучше с горки покатаемся. Тут большие ребята очень мешают: крутятся под ногами.

И мы стали с горки кататься. Вывалялись, конечно, в снегу, замёрзли и пошли домой. Галю бабушка ждёт у ворот и ругается. А нас никто не ждёт: папа с мамой ушли в кино. Серёжка меня спрашивает:

– Она тебе сказала?

– Кто?

– Галька.

– Что?

– У неё отец ушёл.

– Куда?

– Ну, Машка, сейчас получишь! Ушёл совсем. Понимаешь?

Нет, я не понимаю. Как это ушёл? Куда? Но я молчу, потому что Серёжка злится.

– Отец с матерью разошёлся и уехал от них. Поняла?

– Ты врёшь!

– Честное октябрятское!

– Откуда ты знаешь?

– Не могу сказать. Знаю. И Бубнов знает. Он потому Гальку и не дразнил сегодня. Он говорит, её теперь нельзя дразнить. Она теперь по правде осталась мамина дочка и бабушкина внучка. Вот.

– Серёжка!

– Чего!

– А вдруг… наши тоже?

– Нет, Маша, ты определённо глупая! Куда же они разойдутся? Галька у своих одна, она остаётся с мамой. А нас двое. Что же, нам с тобой разойтись?

Нет, мы с Серёжкой разойтись не можем. Но Галя… Как же она ходила, на снег смотрела… А может, она ещё не знала? Может, она как раз сейчас узнает? Была как все, а стала бабушкина внучка? Серёжка врёт, не может этого быть, такого ужаса, не верю!

Подлость

Что же мне теперь делать? Мамы нету дома, она в институте, а я не знаю, что мне теперь делать. Голову я Серёжке забинтовала, ранку промыла, он лежит на диване и делает шашки из пустых катушек. Говорит – не больно. Но ведь так же нельзя! Нельзя так!

Скорей бы дядя Игорь приехал. Это папин товарищ, самый лучший. У папы много товарищей, но дядя Игорь нам всем, как родной. Он говорит, что выкормил нас с Серёжкой своей грудью. Смеётся, конечно. Я когда привела Серёжку домой, сразу позвонила дяде Игорю. Он сказал промыть, забинтовать и ждать, пока он приедет. А сам очень долго едет.

Так всё было хорошо – и так стало плохо. Сначала – Галя. Всё оказалось правда. Она сама мне сегодня сказала на первой перемене:

– От нас папа ушёл. Ты знаешь?

А я её обманула. Сказала, что не знаю. И теперь ещё хуже получается. Галя мне сказала никому не говорить. А теперь она думает: я всем разболтала. Мы когда с Серёжкой шли из школы, я его спрашиваю:

– Говори честно, ты откуда про Галю знаешь?

– Бубнов сказал мне и Кузнецову.

– А Бубнов откуда знает?

– Так он же на одной площадке с Галей живёт. Его мать на кухне говорила, а он слышал.

Я говорю:

– Серёжка, никому не надо про это рассказывать. Гале знаешь как будет неприятно…

– Ну что я, дурак, что ли? Да и Бубнов не скажет.

– А Мишка?

– И Мишка.

Пришли мы домой, пообедали, а тут как раз идёт к нам Мишка Кузнецов. Они с Серёжкой стали играть в шахматы, а ко мне пришла Галя. Мишка и спрашивает:

– Беликова, тебя отец бросил?

Галя сразу хотела обратно уйти, но я её не пускаю.

Серёжка, я вижу, подталкивает Кузнецова, он опять:

– Чего толкаешься? Ну и будет Галька, как Бубнов, без отца – дело большое! У неё мать хорошо зарабатывает.

Галя заплакала, а Серёжка говорит:

– Молчи, Кузнец.

Лучше бы Серёжка сам молчал. Что ли, он Мишкиного характера не знает! Тот сразу:

– Брошеная, выброшенная!

Тут я не вытерпела и говорю:

– Уходи от нас вон!

А Мишка:

– Я не к тебе пришёл.

Тогда я ему как тресну – он даже повалился. Мне самой удивительно стало, как я могла его так треснуть. А он кричит:

– Комаров, дай ей!

И стукнул меня изо всей силы прямо в ухо. Тогда Серёжка покраснел и говорит:

– Тебе сказали: уходи от нас вон!

Мишка очень удивился, и мы с Галей тоже. Потому что мы не думали, что Серёжка будет за нас. И Мишка ушёл. А на прощанье сказал:

– Ну, ты ещё получишь за свою сестрицу. Тили-тили тесто, жених и невеста!

Дурак такой, разве можно нас с Серёжкой так дразнить! Мы же близнецы!

Когда он ушёл, Серёжка меня как стукнет!

– Из-за тебя, – говорит, – с товарищем поссорился.

А Галя тоже ушла – расстроенная и сердитая. Она, ясно, думает, что я всем разболтала. Так мне стало неприятно – я уговорила Серёжку идти гулять. Сходили мы в детский парк, идём не спеша мимо Мишки Кузнецова дома и на свои окна посматриваем: дома наша мама или нет. Хорошо бы, думаем, сейчас во что-нибудь шумное поиграть. И вдруг из Мишкиных ворот голос:

– Вот этот!

И выскакивают двое здоровенных ребят – класса из пятого – и тащат Серёжку в ворота. Я – за ними. А они его как толкнут – прямо об стенку головой. Я, конечно, заорала изо всей силы. И подлезла к ним, одного ущипнула, а второго как укушу за руку – что же мне ещё делать? И взрослый никто не идёт!

Они, конечно, мне тоже поддали. А я упала – и только стала подниматься, вижу Бубнов Саша на одном коньке едет мимо ворот. Я как закричу:

– Наших бьют! Комарова Серёжку!

Бубнов сразу – к нам. И налетел как раз на какого-то дяденьку. А дяденька – за Бубновым. Большие ребята его увидели и удрали. Смотрю – и Мишка Кузнецов с ними. Ну, мы с Сашей всё-таки успели ему двинуть по одному разу.

Наш Серёжка встал, и мы пошли домой. Бубнов говорит:

– Больно?

– Нет.

– Ну, я пошёл.

Бубнов опять на своём коньке поехал, а Серёжка сразу заревел. Я спрашиваю:

– Чего ревёшь, если не больно?

– Обидно. И мамы боюсь.

А я как раз думаю: хорошо бы мама дома оказалась – ведь ему, может, всю голову проломали. И дома как раз никого нет, пришлось дяде Игорю звонить. А на голове у Серёжки под волосами рана. Он сам просил промыть, а сам кричит:

– Волосы не дёргай!

Пришлось выстричь ему плешку, промыть и йодом залить. Ничего, не пищал. А сейчас он лежит и шашки делает из пустых катушек. А я не знаю, что же теперь делать. Как же нам теперь быть с Мишкой Кузнецовым?

Ой! Звонок. Дядя Игорь пришёл.

– Ну, в чём дело? Кто это тебя?

А мы молчим. Что мы – ябеды, что ли?

– Сергей, покажи-ка голову.

Развязал дядя Игорь бинт, посмотрел.

– Ничего, – говорит. – До свадьбы заживёт. Вставай, сходим на всякий случай в поликлинику. Промыто правильно. Неплохо Марья Александровна справилась.

Это я – Марья Александровна. Серёжка спрашивает:

– А зачем в поликлинику?

– На всякий случай. Может, надо укол сделать, чтобы не было столбняка.

Только Серёжка встал – и как раз пришла Мишки Кузнецова мама. Дядя Игорь ей открыл, а она, наверное, подумала на него, что он наш папа.

– Ваши, – говорит, – дети избили моего мальчика.

А дядя Игорь не стал говорить, что мы не его дети. Он тихо-тихо с ней о чём-то стал разговаривать. А потом позвал меня и спрашивает:

– Маша, с чего началось? Только говори всю правду.

Я и сказала.

– Вот видите, – говорит дядя Игорь. – Я же вам сказал, что этим детям верю.

А она так вежливо отвечает:

– Ну, тогда извините.

Пришли мы в комнату, я и говорю:

– Дядя Игорь, что же делать теперь? Галя, во-первых, думает, что это я всем разболтала… А это Бубнов. И он не знал, что нельзя. Мы же никто не знали, какой Мишка.

– Ничего, – говорит дядя Игорь. – Ты Гале скажи, что не ты разболтала – она и поверит. Вот увидишь: ведь ты же правду скажешь, значит, поверит. А Мишка…

– Дядя Игорь, – говорит Серёжка, – разве так можно? Я даже не понимаю, как это называется.

– Это, братец, называется подлость.

Вот что! А мы и не знали.

Мы идём на лыжах

Папа, папа, папа приехал! Мы, конечно, все его встречали. И был праздник – все сидели за столом и ели пироги. И снег, папа говорит, уже глубокий. И мы! С папой! Сейчас же! Поедем в Зеленогорск! И будем! Ходить! На лыжах!

Папа говорит Серёжке:

– Дай-ка руку. Вот видишь?

И снимает пиджак. И сгибает руку. А под рубашкой у него так и перекатывается что-то.

– Это чего? – говорит Серёжка.

– Не чего, а что. Мускулы. Потому что без мускулов получается не человек, а мешок с рисом. Ясно?

Мы, конечно, засмеялись. Мешок с рисом! А папа говорит:

– Теперь посмотрим, что у тебя.

Серёжка согнул руку. И я тоже согнула. Только у нас почему-то не перекатывается.

– Вот видите, – говорит папа, – у вас кисель, а не мускулы.

– А у мамы?

Тут папа даже засмеялся.

– Ещё какие мускулы!

Мы пошли проверять маму, хотя она совсем этого не хотела; она только и дожидается, чтоб мы уехали: экзамен вчера сдала, а сегодня всю ночь нам лыжные одёжки чинила. Но мы всё-таки упросили и потрогали её руку: правда, не кисель. Потом мама легла спать, а мы поехали на вокзал.

На вокзале народу много – и все с лыжами. Все бегут, и треск от лыж стоит, почти как в школе. Но мы не побежали, а стали дожидаться дядю Игоря. Ждали, ждали, он не пришёл. Тогда мы сели в поезд и сами отправились. По дороге играли в разные игры: какая где столица и по какой реке можно проехать, например, в Чёрное море. Только я не очень много знала, это папа с Серёжкой играли. Зато когда стали в книжки играть – например, папа говорит писателя, а мы сразу его книги, – то я больше Серёжки сказала. Я даже знала книгу Гоголя «Нос». Только я её не читала. Но папа сказал, что это не страшно, ещё всё впереди.

Долго мы ехали. А в Зеленогорске вышли и сразу встали на лыжи. Там надо пройти через лесок, потом по длинной улице, завернуть направо, и как дойдёшь до мостика, то скоро уже шоссе, а за шоссе – тихая улица, где зимой никто не живёт, только собаки бегают, а за собаками сразу лес. В лесу народу полно – даже тётки ходят на лыжах, старые, толстые, в красивых свитерах. У мамы такого свитера нету.

Шли мы, шли и пришли на горушку. Там все катаются: и ребята, и старые дяденьки, и толстые тётки, только некоторые боятся. А напротив этой горушки – большая гора. И с неё только взрослые дяденьки съезжают, вроде нашего папы, и одна молоденькая тётенька. Я как увидела эту гору – так захотелось с неё съехать! А папа говорит:

– Ну, теоретики, вот с детской горки катайтесь, а я пошёл на большую.

В это время кто-то как помчится с большой горы – да ещё не где все ездят, а боком, то в одну сторону, то в другую, да пригибается, да быстро так – только снег кругом встаёт! Папа сказал, это называется слалом. А тот дяденька, что ехал, как завернёт на самом ходу – и к нам: это, оказывается, дядя Игорь. Он не нашёл нас на вокзале и сам приехал.

Вот они с папой ушли на большую гору, а мы с Серёжкой здесь остались. Что ни поедем, то в снег носом. Ездили мы, ездили – устали. Я говорю:

– Серёжка, пойдём на большую гору. Разок прокатимся – ну и упадём, так подумаешь.

А Серёжка чего-то кислый стал.

– Новое дело, – говорит, – с большой горы падать. И чего это мама с нами не поехала? И вообще я домой хочу. Ноги болят. Снег блестит. Людей много.

Тут как раз папа с дядей Игорем подъехали. Серёжка начал им хныкать, а я тихонько от них отошла и полезла в большую гору. С горы-то что, вот на гору – другое дело! Я уж и ёлочкой, как папа учил, и лесенкой, и палками цепляюсь, и руками кусты хватаю – ничего не получается. Спасибо, дяденька какой-то дал мне свою палку – держись, говорит, куда только тебя черти несут. Так и вытащил на буксире. Стала я на горе – даже дух захватывает. Ну, что делать, не могу же я всю жизнь тут стоять, надо ехать. А в это время папа меня заметил. Как он закричит:

– Марья, ты куда залезла! Спускайся оттуда немедленно! Тьфу ты, нет, не спускайся, подожди меня!

И побежал на гору. Только я уже вниз поехала. Присела, палки подняла, зажмурилась – ничего не чувствую. Только чувствую: упаду скоро. И правильно: упала. Открываю глаза – ничего, как раз внизу свалилась. Тут люди смеются надо мной, и Серёжка с дядей Игорем стоит. И папа подъехал и не ругается. Только сказал:

– Что ж ты, надо было спросить, как съехать, а то понеслась без разбору…

Но Серёжка с этого времени стал невозможный. И всё ему не так, и устал он, и дорога плохая, и люди плохие. В вокзальный ресторан пошли обедать – а Серёжка ноет: долго не подают ему суп, а как подали, невкусный оказался. Так совсем и не ел.

Папа сначала ничего, не сердился. А когда сели в поезд и Серёжка стал к окну проситься, у папы терпение лопнуло.

– Я, – говорит, – в последний раз с тобой связался. Ты мне всё воскресенье испортил. И перед дядей Игорем стыдно, и самому противно, что такой у меня сын. Трус ты последний и ничтожная личность.

Серёжка обиделся и заснул. А когда проснулся, то больше не капризничал. Только спросил:

– Папа, можно мы в следующий раз Бубнова с собой возьмём?

– И Галю Беликову?

– Ну ясно, – говорит папа, – мы с мамой теперь поменяемся: я буду работать воспитательницей детского сада. Ладно, берите. Но почему Бубнов, а не Миша Кузнецов?

– Я с ним раздружился. Теперь Бубнов – мой товарищ.

– Почему он к нам не приходит?

– Боится. Вы ведь знаете, что он раньше это самое… так поступал…

– Ничего, – говорит папа, – пусть приходит. Он больше так не поступает. Но ведь это, Комаров, нехорошо – менять друзей всё время. Почему ты с Мишей раздружился?

А я думаю: скажет Серёжка или нет? И дядя Игорь тоже на него посматривает. А Серёжка молчит, не отвечает папе.

– Так почему, Сергей?

– Не почему, а отчего, – говорит Серёжка. – От характера, ясно?

И так серьёзно на папу посмотрел, как папа на нас смотрит, если что-нибудь объясняет.

– Ясно, – говорит папа. – Ясно, что нам выходить пора. Приехали.