Текст книги "Мы с Серёжкой близнецы"

Автор книги: Наталья Долинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Наталья Григорьевна Долинина
Мы с Серёжкой близнецы

Часть первая. Осень

Мы с Серёжкой

Меня зовут Маша, а моего брата – Серёжка. Мы близнецы. Раньше, когда мы были маленькие и ходили в одинаковых пальто, нам очень нравилось, что на улице все спрашивают маму: «Они у вас не близнецы случайно?» И Серёжка всегда отвечал: «Нет, я на двадцать минут старше». А мама не любит, когда про это спрашивают. Она всегда хмурится и хочет поскорее уйти. Это, наверно, потому, что многие говорят: «Вы подумайте, близнецы, а живут. Неужели оба здоровенькие? Удивительно!»

Теперь мы с Серёжкой тоже не любим, когда про это заговаривают. Но взрослым надо отвечать вежливо. Поэтому Серёжка объясняет сразу: «Да близнецы. И оба живы. Удивительно, правда?» И тогда у нас больше ничего не спрашивают.

А вчера мы пришли к доктору Кораблёвой, и Серёжка мне шепчет:

– Сейчас спросит про близнецов…

А она ничего и не спросила. Только говорит:

– Вам сколько лет?

Я отвечаю:

– Позавчера восемь исполнилось.

А она:

– Дерётесь часто?

Я ничего не ответила, а Серёжка сказал:

– Маша этого заслуживает.

Тогда я его тихонько толкнула в бок, а он меня изо всей силы в подбородок. Доктор Кораблёва что-то пишет, а мы дерёмся. Тут она голову подняла и спрашивает:

– Это что за пыхтенье?

Мы перестали драться, но я Серёжке всё-таки поддала. А доктор говорит:

– Вы что же, одни пришли?

– Одни, – отвечает Серёжка.

– А по дороге дрались?

Мы удивились. Зачем же мы будем по дороге драться? Серёжка говорит:

– На улице не дерутся. Там машины ездят и трамваи иногда.

А доктор Кораблёва засмеялась и дала нам записку, что свинка у нас уже кончилась и можно идти в школу. Это хорошо, что свинка кончилась. Во-первых, Серёжка всё время надо мной смеялся и называл поросёнком. А сам тоже, как поросёнок, раздулся.

И Мишу Кузнецова к нам не пускали. А это Серёжкин товарищ. Он каждый день звонит по телефону и спрашивает, что задано. Даже папа удивился:

– Миша был в школе?

– Был, – отвечает Серёжка.

– Так почему же он задания не знает?

Я говорю:

– Папа, он каждый день звонит.

А Серёжка посмотрел на меня сердито и объясняет:

– Что ты понимаешь? Это он из-за дружбы звонит. Ясно?

А мне, например, Галя Беликова из-за дружбы не звонит. Ну, ладно, я у неё теперь буду каждый день спрашивать, что задано.

Наша школа

Сегодня мы рано встали, вместе с папой и мамой. Серёжка за завтраком всё время подмигивал на конфеты. Он, ясно, думал, что мама разрешит в школу взять. А мама говорит:

– Знаю я вас: все тетради липкие будут. Берите свои завтраки – и никаких конфет. Молоко не забудьте.

Папа спрашивает:

– Что, наши дети сегодня вместо Белки и Стрелки в космос полетят? Зачем ты столько снеди готовишь?

Мы с Серёжкой засмеялись, а мама рассердилась:

– Сколько раз я тебе объясняла, что на родительском собрании всем велели приходить с завтраком и с молоком.

Папа ничего не ответил, а Серёжка, конечно, влез: мы не грудные, нам соска не нужна, и вообще, зачем брать завтрак на какие-то четыре часа… Тогда мама ему сказала:

– Не твоё дело судить о поступках учителей. Понял? Тем более Мария Тимофеевна такая у вас хорошая.

Серёжка спрашивает:

– Разве учительницы бывают нехорошие?

В это время папа закашлял, а мама говорит:

– Нет, конечно, не бывают. Но Мария Тимофеевна – особенно хорошая. И стыдно её огорчать. Например, некоторые тройки зарабатывают…

Ну, тут уж ничего не поделаешь: правду мама говорит, тройки мы получаем, особенно я – по арифметике.

Пошли мы в школу. Школа у нас молодая. Ей будет в этом году пять лет. Это значит, что мы уже жили, а школы ещё не было. Её построили, когда нам было три года. Так объяснила на уроке Мария Тимофеевна. Скоро будет праздник – юбилей школы. И поэтому никто не должен получать двойки. Это тоже Мария Тимофеевна сказала. И вот мы идём в школу после свинки. Погода очень хорошая, и настроение у нас тоже хорошее, потому что по школе мы соскучились. Идём мы медленно, торопиться некуда. И вдруг Серёжка мне:

– Зачем они говорят, нехороших учителей не бывает? А сами кашляют. Но разве Тыкалка хорошая?

Тыкалка – наша учительница пения. Это мы её так прозвали, потому что она никого по фамилии не зовёт. И по имени, конечно, тоже не знает. «Ты, девочка!», «Ты, мальчик!» А больше никак. Раньше, в первом классе, у нас папа Карло был – и мы очень пение любили. А потом пришла Тыкалка. У папы Карло даже гаммы весело пелись, а у этой – как молитвы: «до – ре – ми – фа – соль – ля – си – господи спаси…» Это Галя Беликова придумала, она теперь тоже пение не любит. И Мишка Кузнецов не любит. И весь класс.

– А ещё… – говорит Серёжка, – зачем мама так: не твоё дело судить… Конечно, Мария Тимофеевна очень хорошая, не то что Тыкалка. Только она нас за маленьких считает.

А я так думаю – чьё же это дело судить о поступках учителей? Ведь они нас учат, а не родителей. Мы их лучше и знаем.

– О чём ты, Маша, думаешь? – спрашивает Серёжка. – Молчишь и мне не отвечаешь.

– Потому что взрослые не понимают, – говорю я. – Ну, ладно, бежим скорей, а то нам ещё решить надо, как дальше жить будем.

И в школьном дворе мы обсудили, как будем теперь учиться – на одни пятёрки. И на уроках не будем разговаривать. И Серёжка не будет драться со своим лучшим другом Мишей Кузнецовым.

Когда мы пришли в школу, там никого ещё не было. Мы сели в раздевалке и стали ждать наших ребят. А Серёжка сказал, что как же я буду учиться на одни пятёрки, если не знаю таблицу умножения. Я говорю:

– Кто не знает?

Серёжка отвечает:

– Ты не знаешь. Комарова Маша.

А я его толкнула легонечко и говорю:

– Нет знаю. Это ты не знаешь!

Тогда он меня тоже толкнул – и, мы, конечно, подрались. И вдруг слышим:

– Смотрите, Комары пришли! И опять дерутся!

Это, оказывается, Миша Кузнецов явился. Мы сразу перестали драться, и Серёжка говорит:

– Ты, Кузнец, иди в класс. Я сейчас.

А когда Миша ушёл, Серёжка мне косу заплёл, потому что она расплелась, пока мы дрались. А при Кузнецове он стеснялся: никто в классе не знает, что наш Серёжка умеет косы заплетать.

Как Серёжка спекулировал

Мы сегодня решали трудные задачи, и мне некогда было на Серёжку смотреть, тем более он на другом конце класса сидит. А в конце урока я посмотрела и вижу: Серёжка совсем Марию Тимофеевну не слушает. Вертится на парте, что-то из портфеля вытаскивает, в карман перекладывает… А мама только сегодня утром нас спрашивала: «Ничего постороннего в школу не несёте?»

Я сказала, что не несу, и Серёжка тоже сказал. Неужели он маму обманул? Интересно, что у него в карманах?

Только я это подумала, а Мария Тимофеевна спрашивает:

– Комарова Маша, какой у тебя получился ответ?

Я встала и не знаю, что говорить. А тут как раз звонок прозвенел, и Мария Тимофеевна нас на перемену отпустила. Я побежала в коридор и стала ждать Серёжку. Стою, стою – все ребята вышли из класса, а Серёжки нет. Уже снова звонок прозвенел, опять надо на урок идти, а Серёжка ещё из класса не вышел.

Пришла Мария Тимофеевна, впустила нас в класс – смотрю, Серёжка наш на парте сидит спокойно. Так я и не узнала, что он из портфеля вынимал.

И на всех переменах он пропадал куда-то. А после уроков говорит:

– Идём, Маша, я тебе дома что-то покажу.

И я, конечно, побежала скорей. А дома оказался папа: его с работы отпустили, потому что он завтра в командировку уезжает. Папа и спрашивает:

– Что это у вас носы такие радостные? По пятёрке получили?

А Серёжка достаёт из портфеля целую кучу марок и говорит:

– Смотри, папа, какие у меня вещи есть…

И мы втроём стали разбирать Серёжкины марки. Только мне не очень было интересно, потому что я не марки собираю, а картинки с конвертов. Но папа даже про утюг забыл – он собирался брюки свои гладить. Так бы утюг и стоял, наверное, но я всё-таки выключила.

А папа говорит:

– Дай-ка мне, Маша, спички и папиросу.

И тут Серёжка бежит к своему столу, вытаскивает из ящика все свои спичечные коробки (он их раньше собирал) и суёт в портфель. Папа спрашивает:

– Ты что это делаешь?

А Серёжка:

– Я, – говорит, – их в школу отнесу, одному мальчику отдам – ведь они мне не нужны.

Папа его похвалил:

– Правильно, отдай товарищу.

А Серёжка объясняет:

– Он мне за это яблок принесёт…

Папа даже папиросу выронил.

– Ты что же, – говорит, – торгуешь, что ли, спичечными коробками?

– И не торгую вовсе, – отвечает Серёжка, – а спи… спе-ку-ли-роваю.

– Что?! Где ты слово-то такое услышал?

А я тут только и догадалась:

– Серёжка, ты потому и на переменах пропадал? Ты ску… скепулировал, да?

Тогда папа посадил Серёжку на диван и потребовал:

– Ну, братец, объясняй всё. И где ты был во время перемен и как ты спекулируешь.

Но Серёжка ничуть не испугался. Мы только маму боимся, потому что она как закричит! А папу мы не боимся, но всё-таки слушаемся. И Серёжка объяснил всё.

– На переменах, – говорит, – я никуда не ходил. Мы с Сашей Бубновым под партой сидели, чтобы нас не заставили в коридор идти.

Папа спрашивает:

– И что же вы там делали, под партой?

– Мы договаривались, – отвечает Серёжка. – Мне Саша Бубнов на уроке записку написал. Вот она.

И достаёт бумажку. А там написано: «Коморов, отдай яблоки и завтрок я тебе марки дам».

– Грамотеи, нечего сказать, – говорит папа. – Так ты марки за завтрак купил, что ли?

– Ну да, – объясняет Серёжка. – Я весь урок печенье из портфеля в карманы перекладывал, чтобы потом отдать… А больше у меня ничего нету. Спичечные коробки только, но они ему не нужны, Саше Бубнову.

Серёжка замолчал – и папа тоже молчит. И я молчу. Тогда Серёжка опять говорит:

– Ну, я и решил отдать коробки одному мальчику – он их собирает. А он мне завтрак даст. А я этот завтрак – Бубнову. А Бубнов ещё сказал: «Правильно. Мы с тобой такую хорошую спекуляцию сделаем…»

Папа закурил опять и вдруг спрашивает:

– Ты есть хочешь?

– Хочу, – говорит Серёжка.

– Ну, тогда давай сюда твой автоматический карандаш. Марья, выдай ему за карандаш кусок хлеба. Маслом намазать?

– А чего… карандаш?

– Как чего? Я спрашиваю: маслом намазать? Если хочешь с маслом, то отдавай револьвер. А за колбасу – пистоны.

Серёжка говорит:

– Ну, папа…

А папа нисколько не смеётся. Он смотрит на Серёжку совсем не ласково.

– Спекулировать так спекулировать. Выходит, мы с матерью на старости лет вас даром кормим, да? Придётся переучиться.

– Папа, – говорю я. – Вы не старые. Вам только двадцать девять лет.

– Ничего, с таким сыном довольно скоро будем старые. Ну, что же ты? Где карандаш?

– Я, – говорит Серёжка, – не знал. Я совсем и не думал. И Бубнов не думал…

– Ничего подобного, – отвечает папа. – Марья, ты зачем ему вчера свою лупу подарила? Почему ты у него взамен ничего не потребовала? Отдавай, Сергей, лупу. Или тащи что-нибудь взамен.

Тут Серёжка как заплачет.

– Ну, папа, я же понял! Не надо больше так…

– Ах, ты понял! – говорит папа. – Так вот отправляйтесь на улицу, ищите своего Бубнова и объясните ему, что спекулянт – это самый последний человек. Ясно?

– Ясно, – сказал Серёжка.

И я тоже сказала:

– Ясно.

Серёжка пошёл, а меня папа поманил пальцем и говорит:

– Вот что, Маша. Ты не вздумай только Сергея дразнить… и вообще не напоминай ему всю эту историю.

Я, конечно, обещала не дразнить и пошла за Серёжкой во двор искать Бубнова. А сама думаю: какой папа странный – неужели я своего родного брата буду последним человеком звать?

Нам скучно

Сегодня воскресенье. С утра так весело было, а сейчас скучно. Утром мы с мамой в ЦПКиО ездили. На санках катались, падали – смеху было! Потом пообедали в столовой и скорей вернулись домой: библиотеку побежала. Она хоть и работает в детском саду воспитательницей, но по вечерам в институт ходит. Учительницей хочет стать.

А папа работает на заводе – в конструкторском бюро. Он турбины делает. И сейчас поехал в командировку – турбину какую-то пробовать. Серёжка знает, что такое турбины, а я нет. Папа нам вместе объяснял, но я всё равно не понимаю, как это можно за письменным столом турбину сделать. А мама говорит, что у папы на работе тишина, и поэтому он такой спокойный, когда дома в наш с Серёжкой ад попадает. У мамы в институте хоть и взрослые люди учатся, но шуму тоже хватает. А уж про детский сад и говорить нечего – мы сами ходили, знаем, какой там вечно гвалт стоит. И мама поэтому нашего с Серёжкой шуму выносить не может.

Вообще-то они нас любят, конечно, мама и папа. Но только по-разному. Папа, например, Серёжку никогда не целует, а меня очень редко. А мама каждую минуту готова обниматься, когда, конечно, не сердится. Но Серёжка очень этого не любит – он ведь мужчина. И говорит маме: «Ну, довольно. Хватит, пожалуйста». И ещё мама нас называет по-всякому: и Машунечка, и Серёженька, и Машенька, и Сергунчик. А папа меня зовёт Марья, а Серёжку – Сергей и ещё Комаров. Он хотя и сам Комаров, но Серёжку так называет. А нас вместе – теоретики. И пустые головы – это когда сердится. А мама, когда сердится, то кричит и всякие слова произносит. «Оболтусы», например, или «растяпы», или ещё «наказанье моё», «горе мне с вами».

Когда мы были маленькие, то считали, что мама и папа тоже близнецы. И Серёжка очень был доволен, что ему не надо будет жену искать: вот она я, в одной комнате живём. А теперь он хочет, чтобы я за Мишку Кузнецова замуж вышла. А мне Мишка вовсе не нравится. Пусть лучше Серёжка на Гале Беликовой женится. Но мама говорит, что это всё глупости и нечего о таких вещах думать.

Скучно… Бегать нельзя, шуметь тоже – тётя Надя рассердится, наша соседка. Серёжка что-то из «Конструктора» делает, а я так сижу.

– Маша! – говорит Серёжка. – Скучно что-то.

– И мне скучно.

– Ну, давай в прятки играть!

– А тётя Надя?

– Мы тихонечко!

Ну, конечно, мы вышли в кухню и нечаянно зашумели. И сразу тётя Надя бежит:

– Что это за дети такие? У людей дети тихонькие, как мышоночки, а эти, господи боже мой, то воду зачем-то льют, то доски колотят… Воля им большая дана. И то сказать, родители молодые, глупые, самих ещё учить надо…

Когда тётя Надя про нас говорит, мы ничего, слушаем. Но как она про папу с мамой начнёт, Серёжка меня всегда уводит. И сегодня тоже. «Пошли, – говорит, – Маша. Нечего нам здесь стоять». Это, конечно, невежливо, но разве вежливо про папу с мамой плохое слушать?

Пришли мы в свою комнату – опять делать нечего. И вдруг слышим: дверь в передней хлопнула, мама идёт. Мы, конечно, побежали её встречать. Мама у тёти Нади спрашивает:

– Почта была?

Это у неё теперь каждый день такой вопрос. А раньше, когда папа ещё не уехал, она только в дверь войдёт: «Папа дома?» И папа тоже: «Где мать?» И только потом спросит: «Ну, теоретики, как дела?» А тётя Надя этих вопросов очень не любит.

– Была твоя почта, – говорит. – Вон она на столе лежит. И чего каждый день можно писать – не пойму. Всё у вас не как у людей.

А мама и не слушает тётю Надю. Она даже пальто не сняла: стоит посреди кухни и читает папино письмо. Тётя Надя говорит:

– Вы небось при матери смирные. Посмотрела бы она, что без неё-то делали. Срам один!

– Почему срам? – спрашивает Серёжка. – Мы в прятки играли.

– Ишь ты, уже научился отвечать взрослым. Ясное дело – такое воспитание. Чего от вас ждать, если вы нахально дверь захлопываете у старого человека перед носом!

Мама сложила письмо, засунула в конверт и спрашивает:

– Серёжа, что это значит? Почему вы захлопнули дверь?

– А чего она говорит: вы с папой глупые…

– Я тебя просила не говорить о старших «она».

– Ну, тётя Надя. Какая разница!

– А конечно, глупые! – говорит тётя Надя. – Вот, пожалуйста, дети не кормлены сидят, а мать письма читает. Это умное, да? Подумаешь, нашлась влюблённая пара…

– Надежда Петровна, – говорит мама. – Зачем вы так? Всё-таки это мои дети…

– Твои, твои, кто отнимает. Сама ты ещё дитя неразумное.

Мама тоже, как Серёжка: не дослушала и увела нас в комнату. Серёжка спрашивает:

– Мам, а чего она… тётя Надя тебя дразнит?

– Как дразнит?

– Говорит: влюблённая.

– Ну и что же?

Я говорю:

– Вы ведь с папой женатые. А женатые не бывают влюблённые.

Мама засмеялась:

– Откуда ты взяла?

– Не знаю. Кто-то сказал.

– Это неверно, Машенька. Женатые как раз и бывают влюблённые. Ну, хватит разговоров. Давайте ужинать.

Убрали мы с Серёжкой весь развал, что без мамы сделали, поужинали и легли спать. А мама пошла день вычёркивать. У неё над столом специальный календарик висит: сколько дней до папиного приезда. И она каждый вечер один день вычёркивает. Вычеркнула и села заниматься.

Галя Беликова

У нас в классе многие Гале Беликовой завидуют. Она, во-первых, красивая. Косы у неё не то что у меня, во все стороны, а длинные, жёлтые. И глаза большие, голубые. И передник шерстяной, а воротнички всегда кружевные. И ещё у неё настоящая шуба – беличья. Мама у неё тоже красивая, высокая такая. Но всё равно наша мама лучше. И учится Галя всегда лучше всех. И в музыкальной школе занимается. Вот почему ей многие завидуют.

А я не завидую. Я её люблю, Галю Беликову. Мы с ней с первого класса дружим, с первого дня. В тот день, как уроки кончились, почти все мамы и бабушки пришли за своими детьми. А наша мама, конечно, не пришла: зачем это, если у нас ключи есть? Но Галина бабушка очень заволновалась и говорит:

– Пойдёмте, деточки, со мной, я вас провожу.

А Серёжка ей:

– Пожалуйста, мы сами можем вас проводить, потому что вы уже не очень молодая.

С тех пор мы с Галей подружились. Теперь её бабушка не встречает, потому что мы вместе в школу и из школы ходим. Только просит Серёжку, чтобы он на улице получше присматривал за Галей, а то она очень рассеянная. Но это неправда. Она весёлая и добрая, наша Галя. И совсем не рассеянная.

Я её люблю, Галю Беликову. И ещё я её жалею. Потому что дома у них скучно до чего. Кругом салфеточки, дорожки, коврики, везде чисто – нигде нельзя поиграть. И разговоры такие скучные: «Галочка, уроки сделала?», «Галочка, кушать хочешь?» А наши папа с мамой вообще это слово «кушать» выносить не могут. Они считают: надо говорить «есть». Папа у Гали не знаю, где работает. Его никогда дома нету. Я его всего один раз видела: серьёзный такой. И тоже спросил у Гали: «Ты уроки сделала?» Как будто ничего нет на свете важнее уроков!

Сашка Бубнов очень всегда дразнит Галю – прямо изводит. Он её по-всякому обзывает: и маминой дочкой, и бабушкиной внучкой, и буржуйкой. Потому что Галя ничего не умеет делать. Но она же не виновата, если ей бабушка не позволяет. У них вообще ничего не разрешается трогать. «Не тронь, разобьёшь!», «Оставь, сломаешь!», «Садись за рояль!» – только и слышно. А Галя на Сашку не сердится, хоть он её и дразнит. Она добрая.

Но я не люблю к Гале ходить. У них все такие слишком уж вежливые. А Галя к нам – любит. И её, главное, отпускают. Никуда не пускают, а к нам – пожалуйста. Это потому, что её бабушке нравится наш папа. Она говорит: он хоть молодой у вас, а самостоятельный.

Сегодня в школе мне было скучно, потому что Галя заболела. И Бубнову, наверное, было скучно: дразнить некого. Он сегодня ни одного замечания не получил: на уроках не вертелся и в перемену не дрался; Даже Мария Тимофеевна сказала, что Комаров Сергей на него хорошо влияет. Потому что Серёжка теперь всё больше с Бубновым – даже Мишка Кузнецов рассердился. «Комаров, – говорит, – с двоечником связался, скоро сам на двойках поедет и колами будет подгонять». И неправда! А сам всё равно Серёжке звонит и спрашивает, что задано.

После уроков я пошла к Гале. Серёжка – со мной. А Бубнов – с ним. Вот пришли мы, позвонили. Галина бабушка открывает дверь. Сначала обрадовалась:

– Здравствуйте, – говорит, – деточки. А Галочка наша прихворнула. Вы заходите, только близко к ней не садитесь, а то можете подхватить грипп. Прихворнула наша Галочка.

И в это время она Бубнова увидела.

– А тебе, – говорит, – что здесь нужно?

Бубнов молчит, ничего не отвечает. А Серёжка за него:

– Он тоже к Гале пришёл.

Но бабушка этому совсем не обрадовалась.

– Ты, – говорит, – иди домой. У Галочки температура. Ей нельзя, чтобы много гостей. У неё температура. Иди домой.

Мне стало очень жалко Бубнова. А Серёжка тогда сказал:

– Я тоже пойду домой.

– Ну что ты, Серёженька, заходи, – отвечает бабушка. – Я как раз пирожок испекла.

И начинает Серёжке пальто расстёгивать. Но он вырвался, застегнул опять пальто и ушёл с Бубновым. А я стою и не знаю, как быть: с Серёжкой мне уйти или Галю проведать? А Галя из комнаты кричит:

– Маша, иди сюда!

Пришлось пойти. У Гали кроватка такая беленькая, не то что у меня – простой диван. И ночная рубашка с кружевами.

– Ты чего так долго раздевалась? – спрашивает Галя.

– Я не раздевалась. Я с Серёжкой пришла и с Бубновым.

– Так где же они?

– Их твоя бабушка не пустила.

– Почему?

– Не знаю. Она Бубнову сказала: иди домой. И Серёжка с ним пошёл.

Бабушка как раз входит с пирогом.

– Ты почему Бубнова не пустила? – спрашивает Галя.

– Какого Бубнова?

– Такого, что с Серёжкой пришёл.

– А зачем он пришёл? Ещё новое дело – каждого оборванца в квартиру пускать!

Это Бубнов – оборванец? И неправда! Серёжка тоже грязный. У Серёжки тоже штаны вечно съезжают. И бахрома внизу висит. И рубашка вылезает. Это она потому, что Бубнов считается хулиганом. А он не хулиган. Он только Галю дразнит из-за этой самой бабушки. Я говорю:

– Бубнов не оборванец.

И Галя тоже говорит:

– Бубнов не оборванец. Зачем ты его выгнала?

– Я его не гнала, – отвечает бабушка. – Я его вежливо попросила. И вообще рано к тебе мальчикам ходить. А этого я не гнала.

Галя спрашивает:

– А Серёже можно?

– Серёжа ведь не один приходит, а с Машенькой. И он такой порядочный мальчик. Кушай, Машенька, пирожок. Сейчас молочка принесу. Кушай пирожок, деточка.

До чего мне вдруг противно стало! У нас никогда, никогда не говорят так: пирожок, молочко, деточка. У нас совсем не такие все вежливые. Зато у нас Бубнова не выгоняют. Пришёл человек – и пришёл. Никто к нему не лезет. Бабушка пошла за молоком, а я говорю:

– Галя, вот я уроки тебе принесла. Списывай скорее, что задано, а то мне некогда.

– Посиди, – говорит Галя. – До того скучно одной лежать! С бабушкой разве поговоришь – сама видишь…

Но я не стала сидеть. Мне Галю жалко, конечно. Но только пирогов ихних мне не надо. Пусть Галя скорее поправляется и приходит к нам. А я к ним – не хочу.