355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Старосельская » Повседневная жизнь «русского» Китая » Текст книги (страница 1)
Повседневная жизнь «русского» Китая
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:10

Текст книги "Повседневная жизнь «русского» Китая"


Автор книги: Наталья Старосельская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Annotation

Острова Рассеяния – так принято называть места компактного проживания русских эмигрантов, покинувших Родину в конце XIX – начале XX века. Несколько таких островов более полувека существовали на территории Китая. В книге Натальи Старосельской рассказывается о жизни русских колонистов, по разным причинам оказавшихся в этой стране: кто-то приехал сюда задолго до революции – по торговым делам или на строительство Китайско-Восточной железной дороги; кто-то бежал от красного террора и Гражданской войны. Большая часть эмигрантов вернулась впоследствии на Родину, но мало у кого из них жизнь сложилась здесь так же благополучно, как, например, у Александра Вертинского и Олега Лундстрема. Многие эмигранты попали в сталинские лагеря и там погибли. Жизнь и судьба «русского» Китая – это совершенно особая страница истории русского зарубежья. В книге использованы фотографии из частных архивов.

Повседневная жизнь «русского» Китая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Вместо заключения

Библиография

Повседневная жизнь «русского» Китая

Глава 1

«Русский» Китай

…За стеклянной дверцей шкафа стоит кукла – красное с узорами шелковое кимоно, широкий пояс с бантом сзади, изящно оттопырены фарфоровые пальчики, топкие черты фарфорового бледного лица, пышная прическа, украшенная цветами, сделана из натуральных волос – далекая прародительница сегодняшнего восточного ширпотреба, выполненная искусными руками китайских мастеров.

Гостья из Маньчжурии.

Я уже вторая ее хозяйка, она досталась мне в наследство от школьной учительницы литературы, близкого моего друга Лии Ильиничны Рубинштейн. Лия Ильинична привезла эту куклу из далекого Харбина и никогда не рассказывала об этом отрезке своей биографии, хотя после того, как я окончила школу, и до последних дней ее жизни мы были по-настоящему близки.

Знаю только, что учительница моя очень дорожила этой куклой, в присутствии курильщиков всегда бережно закрывала ее специальным стеклянным колпаком.

Не с того ли дня, как познакомилась я с гостьей из Маньчжурии, зародился мой все более и более растущий с годами интерес к «русскому» Китаю? И не просто интерес, а постоянно подогревающееся чувство, которое «подсовывало» то книги о той эпохе, то фотографии, то встречи с людьми, вернувшимися на Родину из «русского» Китая в начале 50-х годов XX века…

И наступил неизбежный момент, когда чужое прошлое проросло в мою душу – возникла иллюзия, что это происходило и со мной, став частью повседневной жизни.

Чьей?

Многих и очень разных людей. Известных и оставшихся безвестными.

Но и моей собственной, потому что наше прошлое состоит не только из цепочки определенных событий и переживаний, но и из чужого опыта, чужих мыслей и настроений, впитанных из общения. В том числе – из общения с книгами и спектаклями, фильмами и картинами, музыкой и пожелтевшими, обтрепанными по краям фотографиями.

Почему вдруг начинает казаться каким-то особенно родным чужое воспоминание? Почему так неотвязно преследуют видения прошлого – не тобой, не твоими близкими пережитого? Ведь в этом скрыто не только желание ощутить себя в другом времени, в другом месте – здесь есть потребность иного рода: наполнить живыми красками повседневья белые пятна истории нашей великой и многострадальной страны, чтобы лучше понять собственные корни, истоки собственных сомнений, терзаний, надежд… А в случае с «русским» Китаем это чувство особенно обостряется.

Скорее всего потому, что этот отрезок нашей истории представляется совершенно особенным. Здесь, в Китае, связанном с Россией на протяжении веков тесными узами, само понятие «эмиграция» приобретает иной смысл. Мы вряд ли вправе будем вырвать из обширного исторического контекста несколько десятилетий – с 1920-го до середины 1950-х годов, – потому что все, что происходило с русским населением в Китае, окрашено иными красками, нежели жизнь наших соотечественников в странах Европы, в Америке, Австралии. И тем не менее… Как бы ни разнились между собой узелки рисунка, это была одна ткань, сотканная многими и многими поколениями.

У поэта Алексея Ачаира (Грызова) есть стихотворение «Деды», посвященное предкам, казакам, которые на протяжении десяти (!) поколений осваивали земли Трехречья и Китая во славу России, чтобы она «великой стала, Из всех чудесных стран чудеснейшей страной…

Так дедовская Русь

Построена и мной? —

И мальчик – пасынок страны,

Страны своей, о изгнаны!

Прижавшийся к отцу, весь в

Робком ожиданьи:

Когда его страна – где он

Не может быть. —

Всех дедов его научится

Любить?!»


Вот, наверное, что особенно важно понять, думая о «русском» Китае – мы еще не научились любить тех, кому задолжали…

«Когда пьешь воду, не забывай об источнике», – гласит китайская поговорка.

О той части русской эмиграции, что сосредоточилась в Париже и Берлине, в Праге и университетских городах Соединенных Штатов Америки, мы знаем не все, конечно, но многое. Там оказался по воле судьбы цвет русской культуры, ее гордость и слава, и сначала вполголоса, а потом и громко мы заговорили о них. Сперва жадно прочитывали написанное писателями-эмигрантами втихомолку, под покровом ночи, наутро передавая книги самым верным и надежным друзьям, а потом обсуждая их вслух, прилюдно. А чуть позже на нас обрушилась лавина изданных уже здесь, у нас, в России, стихов и мемуаров, романов и воспоминаний о том, как все это было.

В «русском» Китае все складывалось немного иначе. Среди эмигрантов и неэмиграптов, живших в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, не было таких громких имен, по были другие… Они становились известными далеко за пределами Китая, когда их произведения публиковались в общеэмигрантских сборниках и изданиях – во Франции, Германии, Америке. К тому же многие из них уезжали в середине 1950-х годов не домой, в Россию, а туда, еще дальше от нее.

И все-таки не в этом дело.

А в том, что на протяжении более чем столетия на экзотической, близкой к границам России китайской земле шла не просто повседневная жизнь тех, кого разными ветрами занесло на чужбину и кто потом, покинув этот к кому-то более, к кому-то менее гостеприимный край, устремлялся на Родину или еще дальше от нее. Здесь продолжалась жизнь старой России, здесь десятилетиями поддерживалась иллюзия того, что потерянный рай вовсе не потерян – он утрачен в одном уголке планеты, чтобы сохраниться в другом: в колониальном мире Китая.

Как, чем они жили?

О чем мечтали?

Во что верили?

Как воспринимали окружающий их мир – слишком экзотичный, по большей части закрытый, а нередко и откровенно враждебный? Что составляло их духовную жизнь?

И – цепочка куда более мелких вопросов: что они ели? Во что одевались? Как проводили досуг? В каких домах жили? По каким улицам ходили?

Все это очень важно узнать, понять и обобщить, потому что в ответах на эти вопросы есть немалая часть нашего общего прошлого, построенного из каждого дня и из каждого часа жизни многих и многих тысяч самых разных людей.

Известных и оставшихся безвестными…

Потому что мудро замечено поэтом:

Как в прошедшем будущее зреет,

Так и грядущем прошлое тлеет…


И познать одно без другого немыслимо.

Из воспоминаний, описаний, фотографий, старых и новых газетных статей и очерков, из предметов быта, обрывочных кадров кинохроники и родилась эта книга о «русском» Китае. Многие из героев книги не были знакомы друг с другом, но их роднит общая жизнь – очень часто их воспоминания удивительным образом пересекаются: улицы городов, большие отели и маленькие домики, память о бабушках, дедушках, родителях, далекие, больше похожие на сны, воспоминания о России, память о японской оккупации и о конце «русского» Харбина, память о расцвете «русского» Шанхая и о тех страшных временах, когда они покидали Китай и в теплушках отправлялись на Родину отнюдь не по доброй воле…

Словно мозаику, я попыталась сложить разрозненные фрагменты прошлых жизней в единую – как она текла на протяжении хотя бы пяти десятилетий XX века в далеком и загадочном краю.

Надо оговориться сразу: ни в коей мере не притязая на серьезное научное исследование, как не притязая на исчерпывающее описание событий и судеб, я складываю эту книгу едва ли не в первую очередь из собственной любви к истории своей страны, к ее людям, оказавшимся оторванными от России. И никакой исчерпанности в этой теме быть не может, как не может ее быть в любой исторической теме вообще – мы оказываемся перед историей беспомощными, потому что наши знания мизерны, какими бы полными они ни представлялись в то или иное время. Потому каждая новая попытка прикоснуться к истории с целью познать самое себя – необходима и в каком-то смысле плодотворна; ведь подлинная история слагается из больших и малых фрагментов чужих судеб, осмысленных и пережитых тобой.

А еще эта книга сложилась из огромного интереса именно к «русскому» Китаю, как совершенно особой, во многом загадочной части русского Рассеяния.

А еще – из убеждения, что мы должны это знать, и из надежды, что чужой опыт эмоционально отзовется в собственном и чему-то непременно научит, в чем-то обязательно поможет…

В последние десятилетия появилось много интереснейших монографий, публикаций о «русском» Китае. В нескольких российских городах выходят периодические издания, посвященные этой неисчерпаемой теме. С благодарностью используя самые различные материалы в своей книге, я пытаюсь обобщить этот чужой опыт, пропуская его через собственные фантазии, видения…

Несмотря на то, что материал собирался очень долго, момент полной готовности погрузиться в замысел все не наступал. Помог, как это чаще всего бывает, случай.

… 19 мая 2004 года в небольшом зале библиотеки «Русское зарубежье» проходила презентация книги Ольги Ильиной-Лаиль «Восточная нить» – о харбинском детстве и отрочестве, о шанхайской и пекинской юности. Красивая, эффектная пожилая дама приехала из Франции, где она живет много десятилетий, чтобы провести эту презентацию в день 90-летия со дня рождения своей старшей сестры, Наталии Иосифовны Ильиной, известной советской писательницы, журналистки. Наталии Ильиной давно уже нет, но нельзя забывать, что именно ей принадлежит честь и горечь одного из первых прикосновений к теме «русского» Китая, к собственному прошлому, так остро воспринятому нами в ее книгах «Возвращение», «Дороги», «Судьбы».

Сестры Ильины попали в Китай детьми. «До тысяча девятьсот двадцатого года, когда мы, беженцы, сначала отдельными струйками, а затем уже этаким беспорядочным потоком стали заливать улицы Харбина, – писала Наталия Ильина в книге «Судьбы», – тогда вполне благоустроенного города, тамошние старожилы (служащие КВЖД, торговцы, домовладельцы) вели жизнь настолько спокойную, насколько это было возможно в те апокалиптические времена». И именно этот момент, когда в Харбине появились «остатки разбитых колчаковцев и семьи их», Ильина назвала «одним из первых ощутительных толчков, потрясших основы налаженной, устоявшейся жизни» вполне процветающего города.

Повествования Наталии Иосифовны Ильиной – о городе нелегкой судьбы, об оккупации Маньчжурии японцами, о создании марионеточного государства Маньчжоу-Го, – обо всем, что довелось пережить юной девушке, лишенной Родины и страстно стремящейся обрести ее. Да, сегодня мы перечитываем их немного другими глазами, понимая вынужденность умолчаний, спрямлений, скороговорки. Но остается главное – жизнь в эмиграции и путь на Родину, запечатленные подробно и трезво, с неумением и нежеланием переоценивать из дня сегодняшнего то, что тогда казалось самым главным.

Смыслом жизни.

Народу на презентации собралось не очень много, но большинство были моими героями, людьми, чье прошлое соединило их в новой жизни не только для того, чтобы ностальгически вспоминать, но для того, чтобы держаться друг за друга в иной реальности.

В какой-то момент – чтобы выжить.

Сегодня – чтобы погрузиться в далекие времена и в нынешней своей разобщенности еще острее ощутить все, что довелось пережить когда-то вместе. Даже если в той жизни они не были особенно близки, а порой и знакомы-то не были.

Но их тянет, неодолимо тянет туда, в детство, в юность – для многих тяжелые, голодные; для кого-то – счастливые. Сегодня это совсем не важно. Важно нечто другое, осознать бы только – что именно? Не то ли неопределенное, но и непреодолимое чувство, что заставило меня войти в это чужое прошлое, чтобы понять, без чего нельзя жить дальше?..

И тогда надо помнить не только о том, как они жили там, в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, но и о тех днях, когда они, возвратившись домой, почти сразу же испытывали горькое разочарование и – кто знает? – может быть, раскаивались в том, что приняли такое решение.

1950 годом датировано одно из самых грустных стихотворений Александра Вертинского «Отчизна»:

Я прожил жизнь в скитаниях без сроку,

Но и теперь еще сквозь грохот дней

Я слышу глас, я слышу глас пророка:

Восстань.

Исполнись волею моей!..

И я встаю.

Бреду слепой от вьюги,

Дрожу в просторах Родины моей,

Еще пытаясь в творческой потуге

Уже не «жечь», а греть сердца людей.

Но заметают звонкие метели

Мои следы, ведущие в мечту,

И гибнут песни, не достигнув цели,

Как птицы, замерзая на лету.

Россия, Родина, страна родная!

Ужели мне навеки суждено

В твоих снегах брести, изнемогая.

Бросая в снег ненужное зерно?

Ну что ж, прими мой бедный дар. Отчизна!

Но, раскрывая щедрую ладонь,

Я знаю, что в мартенах коммунизма

Все переплавит в сталь святой огонь.


Это стихотворение написано на Сахалине – ближе к Китаю, где он прожил много лет, чем к Москве, куда вернулся с семьей в 1943 году. Мы никогда не узнаем, какие чувства испытывал Александр Николаевич, когда слагал эти строки, но мы сильно ошибемся, заподозрив его в неискренности – своими глазами видя все противоречия новой страны, возникшей на месте старой России, Вертинский не утратил веру в нее, в тот «святой огонь», что рано или поздно заново выплавит все то, чем так дорожили поколения…

История «русского» Китая берет свое начало в стародавние времена. Еще в 1682 году был возведен на правом берегу реки Аргунь острог, обозначивший границу России и Китая. По Нерчинскому договору 1689 года граница была официально установлена по Аргуни: на левом берегу кончались земли России, на правом начинались владения Цинской империи, в связи с чем Аргунский острог был перенесен на русский берег.

Доктор исторических наук, выходец из Харбина, Георгий Васильевич Мелихов пишет в книге «Белый Харбин. Середина 20-х»: «Вдоль реки, с русской стороны были поставлены казачьи караулы; с китайской стороны никакой охраны не было. В этих условиях экономические, торговые и прочие связи народов двух стран, «разделенных» этой границей, сохранялись и нормально развивались. Равно как и их глубоко дружественные отношения. И с разрешения местных маньчжуро-цинских властей забайкальские караульские казаки пригоняли сюда на правобережье свой скот на выпас, заготовляли сено, охотились, вели взаимовыгодный торг с местным населением. Многие казаки имели здесь постоянные заимки.

Такое положение сохранялось на Аргуни вплоть до революции».

Но не так благостно было все, особенно поначалу.

Главной крепостью в бассейне Амура в XVII столетии была крепость Албазин (так называлось по имени даурского князя поселение дауров в верховьях Амура). В 1682 году Албазин стал резиденцией воеводы, своеобразным центром русского Приамурья. Местные жители, признав власть русского царя, стали его данниками, дауры же считали себя данниками маньчжурского императора, и на этой почве начали возникать конфликты: русских называли «краснобородыми дьяволами», «лоча» (демонами). По приказу Пекина маньчжурско-китайские войска нападали на русские крепости, видя угрозу «русского влияния», и однажды император Канси повелел войскам овладеть Албазином и уничтожить его и послал на осаду 15-тысячную армию со 150 пушками. Численность неприятельского войска во много раз превышала количество защитников Албазина – их было не более 450 с тремя орудиями. Император приказал отнестись к защитникам крепости с возможной мягкостью и милосердием. Разрушив крепость, военачальники должны были предложить оборонявшимся службу в императорской гвардии. Так все и произошло. Албазин продержался 10 дней, а затем, видя бессмысленность сопротивления, воевода Толбухин решил сдаться на определенных условиях, главным из которых было согласие командующего армией предоставить казакам и гражданскому населению возможность уйти беспрепятственно в Нерчинск, бывший тогда одним из административных центров российских владений на Дальнем Востоке.

В Нерчинск ушли не все, часть казаков приняла предложение императора Канси: на службу в Пекин отправилось 45 человек. Что повлияло на их решение остаться в чужой стране – неизвестно, версий сохранилось слишком много, чтобы довериться какой бы то ни было. Но так или иначе казаки оказались в Пекине; с ними был православный священник отец Максим Леонтьев. Именно благодаря этим людям возникло православие в Китае. В 1696 году на месте поселения казаков была построена церковь Святой Софии, Премудрости Божией. Казаки именовали этот храм Никольским, так как здесь был установлен образ святого Николая можайской росписи, особо чтимый казаками.

«…Канси позаботился и о матримониальной стороне жизни албазинцев, – пишет историк Е. Шиляев, живущий в США. – По его распоряжению им были отданы в жены китаянки по списку, составленному «син-бу», то есть «разбойничьим приказом», или, по более современной терминологии, – министерством уголовных дел. Это были вдовы – жены казненных преступников, проститутки и женщины, осужденные за какие-то преступления. На первый взгляд этот шаг богдыхана мало согласовывался с тем благорасположением, с которым император Канси неизменно относился к албазинцам, однако объяснялся он просто и вовсе не означал какого-то недовольства со стороны китайского императора.

Дело в том, что Китай тех времен неизменно испытывал женский «кризис», то есть недостаток в стране женского населения… К этому следует присовокупить, что отнюдь не многие китайские или маньчжурские семьи согласились бы добровольно отдать своих дочерей в жены каким-то неведомым, чужеземным пришельцам – «краснобородым дьяволам».

Отец Максим крестил китаянок, совершал венчальные обряды, крестил новорожденных… Так и началась жизнь первых русских, защитников крепости Албазин в Китае, фактически, заложив фундамент того здания, которое назовут впоследствии, через несколько столетий, «русским» Китаем»…

Это – своего рода завязка. Постепенно русские, поселявшиеся в Приамурье, в близких к Маньчжурии землях и – осторожно! – в самой Маньчжурии, потянулись в глубину Китая. Влекло сюда многое – не только природные ископаемые, но и удивительная щедрость, плодородность самой земли. «Посади оглоблю – телега вырастет», – говорили албази некие казаки. Но, конечно, край этот был особенно влекущим для тех, кто хотел разбогатеть, найти свою золотую жилу. Люди авантюрного склада добирались в Маньчжурию из самых отдаленных уголков России!..

Вот, например, во второй половине XIX века возникла так называемая Желтугинская республика. Краткая история ее содержится в книге Виктора Смольникова «Записки шанхайского врача».

Примерно в 1860 году эвены (орочены) обнаружили здесь золото, вскоре появились русские старатели, к ним примкнули и беглые каторжники; русские основали здесь, на китайской территории, на реке Желтуга, притоке Амура, маленькое государство со своими законами, правилами. Прииск существовал до 1886 года, и в последние годы его существования численность населения превышала десять тысяч человек, а золота было намыто около семи тонн. Поскольку на прииске не существовало никакого правления, вскоре начались беспорядки – средь бела дня был убит молотком человек. После этого оформились довольно жестокие законы Желтугинской республики: был избран старшина, отвечавший в первую очередь за наказания. Если же надо было решить какое-то серьезное дело, собирался общественный сход, для созыва которого стреляли из двух имевшихся в поселении пушек. Наказания были суровыми. Самым тяжким прегрешением считалось воровство, оно каралось 500 ударами «терновником» (так называли специальный ремень с гвоздями). Понятно, что чаще всего забивали насмерть, так что подобное наказание приравнивалось фактически к смертной казни.

Тому, кто приводил в поселение женщин, полагалось 100 ударов. За другие, более мелкие провинности преступник изгонялся из Желтугинской республики, получив «на память» на границе 100 ударов «терновником».

Русские появились в Китае в середине XIX столетия – кто-то ехал в чужие края в поисках лучшей доли, кого-то влекли полезные ископаемые, которыми была богата эта страна, в ком-то просто жил дух авантюризма…

По данным ЮНЕСКО, в первой половине XX века на территории Китая проживало более миллиона русских.

Истории, судьбы…

Николай гурбатов, происходивший из забайкальских казаков, не соблазнился ни традиционной для казаков военной службой, ни крестьянствованием. Авантюристический дух заставил этого человека заняться золотоискательством. Путь его лежал в Китай, где он и прожил с женой и одиннадцатью детьми, из которых только одна была девочкой, до тех пор, пока жена его, не выдержав буйного нрава супруга и вечной нищеты (он спускал мгновенно все, что удалось заработать!), не ушла жить к одному из сыновей, забрав с собой дочь. Так Наталья Николаевна Арбатова оказалась в семье одного из братьев, работавшего на КВЖД. Они жили в Бухэду, маленьком китайском поселении, ставшем в начале XX века «важной деповской станцией, при которой возник совершенно новый город с многочисленными домами для служащих, церквями, госпиталями, большими казармами», – как засвидетельствовал в своей книге «Восемь месяцев в Маньчжурии» представитель германской армии при штабе генерала Куропаткина Теттау.

Скорее всего, именно там и познакомилась Наталья Николаевна со своим будущим мужем, владельцем аптеки Яковом Владимировичем Бланкманом. Они прожили недолго, Яков Владимирович умер в Бухэду в возрасте 39 лет. Умер во сне… А Наталье Николаевне была предначертана долгая жизнь, завершившаяся в подмосковном Пушкине, где она жила со своей старшей дочерью Зинаидой, вышедшей замуж за Владимира Александровича Бородина.

Но все это случится много десятилетий спустя, а тогда, после смерти отца Зинаида уехала в Харбин, поступила на фармацевтические курсы. В Харбине жили подруга Натальи Николаевны, ее брат, работавший на КВЖД, жил брат Якова Владимировича Лев Владимирович. Вскоре и Наталья Николаевна с младшей дочерью Лидией перебралась в Харбин, а уже в 1930-х годах, после того как Харбин оккупировали японцы, Бланкманы уехали в Шанхай.

Виктор Смольников рассказывает в своей книге любопытную историю человека, которого он называет вымышленным именем – Иван Зарубин.

«Он мальчишкой поступил работать к русскому купцу, жившему в Монголии и скупавшему у монголов шерсть. Купец быстро оценил природную смекалку Вани, сделал его своим доверенным лицом и посылал на лошадях отвозить деньги в Троицкосавск. А Ваня учился у купца, как нужно делать деньги. Однажды, уже, очевидно, выучившись этому искусству, он, вместо того чтобы везти большую сумму денег в 1]роицкосавск, повернул свой караван на юг, прибыл в Китай и осел в Тяньцзине. Там Иван построил большую шерстомойку (Тяньцзинь был центром торговли с заграницей шерстью, пушниной и кишками для колбас) и начал богатеть. Вскоре он выстроил себе замок – иначе этот дом и не назовешь – единственный в Тяньцзине. Автором проекта был, наверное, какой-то немецкий архитектор, потому что оно напоминало небольшой замок немецкого барона. Зарубин начал устраивать приемы и приглашать к себе иностранцев, проживавших в Тяньцзине. В те годы их было не так уж много – порядка нескольких сотен, а русских – и вообще почти не было. На приемах у Зарубина поили шампанским, поэтому в иностранных кругах его так и прозвали – «мистер Шампански». Он был женат. Детей у него не было, и он взял на воспитание мальчика и девочку. Его приемный сын был моим другом детства.

С началом первой репатриации советских граждан в СССР (в 1947 году) «мистера Шампански» обуяла тоска по Родине, и он поехал. Когда-то в разных городах царской России у него были собственные дома, и вот в одном из них ему дали комнату и назначили сторожем здания».

Такова одна, лишь одна из судеб…

А вот еще судьбы.

Сергей Георгиевич Клестов был телеграфистом высшего разряда, он первым в Маньчжурии принял телеграмму об отречении от престола Николая II. Впоследствии его семья породнилась с семьей железнодорожников Берзиных – в общей сложности семья Берзиных проработала на КВЖД 111 с половиной лет!

Или первостроитель дороги Михаил Павлович Бондарен ко, прокладывавший телеграфную связь от Пограничной до Никольска-Уссурийского, создававший отделения по всей телеграфной линии. В начале 1920-х годов он стал начальником отделения Харбинского управления связи. Его сын, репатриированный в 1935 году в Советский Союз, к счастью, не пострадал: закончил институт, стал выдающимся конструктором и, по словам Г. В. Мелихова, «играл ключевую роль в конструировании и постройке советского гидроплапа-лодки!».

В середине 90-х годов XIX века переехал на восточные земли, в Дальний, из села Пески Воронежской губернии Александр Андреевич Бородин. Он делал закупки для текстильного производства, много ездил по России, но, конечно, на его решение податься в чужие края повлияла и склонность к путешествиям.

К тому времени в Дальнем уже обосновались его родственники, их дела шли весьма успешно, и энергичный Александр Бородин подумал, что здесь он найдет лучшее применение своим деловым качествам. Родной брат Александра, Даниил Бородин, успешно занимался лесопильным производством в Никольске-Уссурийском – когда началось строительство Китайско-Восточной железной дороги, Даниил Андреевич стал поставлять туда лесоматериалы, предприятие его процветало.

В 1896 году отправилась в Харбин жена Александра Андреевича, Пелагея Ефимовна. Она ехала с годовалым сыном Владимиром. КВЖД еще не существовало, поэтому Пелагее Ефимовне пришлось долго плыть на пароходе, обогнуть всю Азию. Путешествие было таким трудным, таким необычным, что запомнилось на всю жизнь. Она часто рассказывала своим детям об этой поездке, но, как все юные, они были не слишком любопытны, и в памяти у них ничего не осталось…

Там, в Харбине, у Бородиных родились сыновья Яков и Илья, дочь Мария. Александр Андреевич Бородин завел мельницу. Дела его шли успешно, сыновей, всех троих, он определил в восьмиклассное коммерческое училище в Сестрорецке, под Петербургом. Видимо, огромное расстояние не казалось Бородину препятствием ни в материальном, ни в моральном плане – сыновья должны были получить крепкое образование, которое помогло бы им в будущем.

Знал ли, чувствовал ли Александр Андреевич, что жизни ему отпущено немного? Лишь старший сын, Владимир, смог закончить образование в коммерческом училище и за отличные успехи получил возможность продолжить его за казенный счет в Петербургском горном институте, а затем в Праге, на химическом факультете Политехнического института. Владимир Александрович Бородин основал в Шанхае в 1932 году лабораторию по производству красок, которая впоследствии выросла в крупный завод «Олма кемикалс». Именно здесь, в Шанхае, встретил Владимир Александрович свою будущую жену Зинаиду Бланкман, а в 1954 году вернулся в Россию и поселился в подмосковном Пушкине с семьей – женой Зинаидой Яковлевной, ее матерью Натальей Николаевной, сыном Алексеем, дочерьми Наталией, Татьяной, Марией. А младшая сестра Зинаиды Яковлевны, Лидия, вышла замуж за шотландца и не вернулась в Россию…

Младшие сыновья Александра Бородина, Яков и Илья, возвратились в Харбин, потому что Пелагее Ефимовне нечем было платить за их образование. Она поехала за ними в Петербург, проделала долгое-долгое путешествие туда и обратно. Впрочем, Илья все же закончил сестрорецкое училище – старший брат Владимир смог подработать и оплатить его обучение, а когда началась революция, Илья Бородин с частями царской армии оказался на Дальнем Востоке, в Маньчжурии.

«Там ему пришлось служить под началом японцев, – пишет в своем очерке из «Семейных хроник» талантливая писательница, Мария Бородина, младшая дочь Владимира Александровича. – И вот однажды… он арестовал какую-то японку по подозрению в контрабанде. Но японские власти предъявили обвинение не японке, а Илье, заподозрив его в антияпонской деятельности. Илью казнили. По слухам, сожгли в паровозной топке… Добрый, отзывчивый, умный, он был любимцем в семье».

Двоюродный брат Александра и Даниила, Иван Бородин, владел маслобойней в Харбине, одним из первых начал добывать масло из сои. В его дело и вступил молодой химик Владимир Бородин, вернувшийся из Праги. Но вместе они работали не очень долго, Владимир Александрович уехал в Шанхай, где и соединил свою судьбу с Зинаидой Бланкман…

Сын Александра Андреевича от первого брака, Михаил, стал одним из крупнейших дальневосточных предпринимателей, владел спиртовым заводом в Харбине. В 1919–1922 годах у Интендантского разъезда близ Харбина под руководством Бородина был построен завод Акционерной компании «Бородин и Таката» (совместно с одной из старейших японских фирм). Это первое в Маньчжурии крупное предприятие по производству вина и водки славится до сей поры.

Имя Михаила Александровича Бородина упоминается в ряде изданий, посвященных экономическому развитию Дальнего Востока и Маньчжурии. В период строительства КВЖД, в 1901–1903 годах, Михаил Александрович начал экспортировать дальневосточный лес в Порт-Артур и Харбин для нужд строительства. Из Уссурийского района он отправлял лес морем в Порт-Артур, а в Харбин – из Благовещенска по Сунгари. Обратно пароходы возвращались с грузом пшеницы. Построив в Харбине мельницу, Михаил Бородин заложил в Маньчжурии основу мукомольной промышленности.

С приходом в Харбин японцев в 1932 году все круто изменилось, Бородин лишился своего завода и вынужден был уехать в Шанхай.

Спустя десятилетия, в 1940 году, Михаил Александрович Бородин напишет автобиографию с подробнейшим анализом всех причин своих успехов и неудач. В 1947 году, когда его сын Юрий в числе первых будет возвращаться на историческую родину, в Советский Союз, Михаил Александрович отдаст ему эту биографию с надписью: «Внимательно прочти теперь и загляни сюда же этак лет через 20–30. Многое будет тебе понятнее. Записку береги. – Твой папа. 30.08.1947. Шанхай».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю