Текст книги "Серафим Саровский"

Автор книги: Наталья Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Пророчество объяснилось в 1927 году, когда на Рождество Богородицы монастырь закрыли, а монахинь выгнали. Но теперь монастырь вновь возрождается, приобретая былую красоту и славу. Ждут, по неложному слову святого старца, ждут в обители прославления трех монахинь: схимонахини Александры (Агафьи Семеновны Мельгуновой, основательницы Дивеевской общины), схимонахини Марфы (Марии Семеновны Мелюковой), монахини Елены (Мантуровой). Они и лежат все вместе – около Казанской церкви. Христиане теперь могут поклониться этим святым могилам.

Рядом с ними есть еще одна могила – Николая Александровича Мотовилова, «служки Серафимова», человека, с чьим именем связано пророческое слово святого старца к последнему российскому императору.

«Служка Серафимов»

Рассказ о Мотовилове начнем с необычного предсказания одной девочке. Одну из трех дочерей Ивана Семеновича Мелюкова звали Елена. С шестилетнего возраста она жила у своей тетки Прасковьи Семеновны в Дивееве и изредка бывала у батюшки Серафима, который любил заниматься с ней, играл и пророчески говорил, что она будет «великая госпожа», благодетельница Дивеева. Приходившим с ней сестрам отец Серафим приказывал кланяться малютке и благодарить за будущие благодеяния…

Николенька Мотовилов тоже в раннем детстве увидел отца Серафима в первый раз. Мать его, молодая вдова, приезжала к старцу за утешением. Это было в 1816 году. Старец только что отворил двери своей затворнической кельи для посетителей, и вдова богатого помещика Мотовилова с сыном были одними из первых посетителей. Обстановка кельи поразила мальчика настолько, что он и много лет спустя помнил ее во всех подробностях. Особенно запомнилось ему обилие горящих свечей в семи больших подсвечниках перед иконой Божией Матери. Смысла бесед своей матери со старцем мальчик не понимал и заскучал, начал бегать по келье, насколько позволяла теснота. Мать стала упрекать сына, но отец Серафим остановил родительницу:

– С малюткой ангел Божий играет, матушка! Как можно ребенка останавливать в его беспечных играх… Играй, играй, деточка! Христос с тобою!

Достигнув определенного возраста, Мотовилов поступил в Казанский университет. Но в 1826 году умерла мать, оставив Николая семнадцатилетним «действительным студентом», наследником имений в Нижегородской, Симбирской и Ярославской губерниях и попечителем своей пятнадцатилетней сестры.

В те времена дворянская честь требовала обязательной службы государству. Молодой человек, закончив обучение, должен был определиться на службу, уклонение от которой считалось таким позором, что ни одна девушка из порядочного семейства не пошла бы замуж за того, кто не прослужил в военной или гражданской службе царю и отечеству.

А сердце Николая уже было охвачено «страстью нежной» к Катеньке Языковой из старинного рода дворян, живших по соседству с симбирскими деревнями Мотовиловых. Еще двенадцатилетней девочкой приметил он Катеньку, сироту без отца, преданно ухаживающую за своей больной матерью. Нравился ли ей Мотовилов – неизвестно, но надежда видеть любимую девушку своей женой не покидала Николая Александровича долгие годы.

«Чтобы получить руку Языковой, надо служить», – так думал Мотовилов. Через подругу своей покойной матушки Н. И. Саврасову семнадцатилетний молодой человек познакомился с симбирским губернским предводителем князем Баратаевым и вскоре так с ним сблизился, что тот открыл Мотовилову, что он – гранметр ложи Симбирской и великий мастер Иллюминатской Петербургской ложи, иными словами, масон. Вот слова самого Мотовилова:…Он пригласил меня вступить в число масонов, уверяя, что если я хочу иметь какой-либо успех в государственной службе, то, не будучи масоном, не могу того достигнуть ни под каким видом. Я отвечал, что батюшка, родитель мой, запретил мне вступать в масонство, потому что это есть истинное антихристианство, да и сам я, будучи в университете и найдя книгу о масонах, в этом совершенно удостоверился и даже видел необыкновенные видения, предсказавшие судьбу всей жизни моей и возвестившие, что мне идти против масонства, франкмасонства, иллюминатства, якобинства, карбонарства и всего с ними тождественного и противящегося заповедям Господним. Это так разозлило и еще больше – мое простодушно открытое намерение ехать в С.-Петербург для определения на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию, что он поклялся мне, что я никогда и ни в чем не буду иметь успеха, потому что сетями масонских связей опутана не только Россия, но и весь мир.

Вскоре после этого вышел закон, чтобы молодые люди, хоть и окончившие курс учения, не имели бы права отправляться на службу в столицу, а должны были бы послужить три года в губернии для ознакомления с процедурой провинциальной службы».

Уверенность князя Баратаева, что Мотовилову за его отказ вступить в члены масонской ложи ни в чем не будет успеха, оправдалась вскоре на деле. На открывшуюся вакансию почетного смотрителя Корсунского уездного училища Мотовиловым была выставлена своя кандидатура. Но когда ему дали знать от совета Казанского университета, что он избран на эту должность, Баратаев вызвал его к себе и сказал:

– Этой должности вам не видать как своих ушей. И не только этой должности вы не получите, но и не попадете ни в какую другую государственную должность, ибо Мусин-Пушкин (тогдашний попечитель Казанского учебного округа. – Н. Г.)и министр князь Ливен – подчиненные мне масоны. Мое приказание – им закон!

С этого момента началась травля Мотовилова, со временем превратившаяся в гонение, которое довело его в конце концов до такого нервного расстройства, что он был прикован к постели и в тяжких страданиях промучился более трех лет. Распространяли слухи, что он сумасшедший, и тем помешали браку с Языковой. Во времена губернатора Загряжского его ухитрились даже подвергнуть личному задержанию по обвинению в государственной измене. От ареста он избавился только после вмешательства министра юстиции Д. В. Дашкова.

Тяжелая болезнь, не поддававшаяся никаким врачам, продолжалась у Мотовилова с девятнадцати до двадцати двух лет. Измучив его тело, она укрепила дух. За исцелением он поехал к отцу Серафиму. Вот как он сам описывает случившееся.

«За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных, великих ревматических и других болезней, с расслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших и язвами пролежней на спине и боках, коими я страдал неисцельно более трех лет.

9 сентября 1831 года батюшка отец Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих. Велел я везти себя, тяжко больного из своего нижегородского имения к батюшке отцу Серафиму.

5 сентября я был привезен в Саровскую пустынь, 7-го и 8-го – в день Рождества Богородицы, удостоился я иметь две первые беседы с батюшкой в монастырской келье его, но исцеления еще не получал. А когда на другой день, 9 сентября, привезен был я к нему в ближнюю его пустыньку близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживающий мне голову, принесли меня к нему, находившемуся в беседе с народом, и посадили около очень толстой сосны. На просьбу мою исцелить меня он сказал:

– Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь.

Я подробно рассказал ему бедствия мои и что я все три главные способы лечения испытал, а именно: аллопатией лечился у знаменитых в Казани докторов, гидропатией – на Сергиевских минеральных серных водах Самарской губернии, взял полный курс лечения гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганнемана через ученика его, пензенского доктора Питерсона. Но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих и теперь ни в чем уже не полагаю спасения, кроме только лишь благодатию Божией.

И он сделал мне вопрос:

– А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божью Матерь, что Она есть Приснодева?

– Верую, – отвечал я.

– А веруешь ли, что Господь, как прежде, исцелял мгновенно и одним словом Своим, и прикосновением Своим все недуги, бывшие на людях, так и ныне так же легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к Нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему ходатайству Господь Иисус Христос и ныне также мгновенно и одним словом может исцелить вас?

Я отвечал, что истинно всему этому всей душой моей и сердцем верую и, если б не веровал, не велел бы везти себя к нему в Саров.

– А если веруете, так вы уже и здоровы.

– Как здоров? – спросил я. – Люди мои и вы держите меня на руках.

– Нет, вы совершенно всем телом вашим теперь уже здравы вконец. – И он приказал державшим меня на своих руках людям отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал: – Крепче стойте, тверже утверждайтесь ногами на земле… вот так! Не робейте! Вы совершенно здравы теперь! – и потом прибавил, радостно глядя на меня: – Вот видите, как вы хорошо теперь стоите.

– Поневоле хорошо стою, потому что вы крепко держите меня.

И он, отняв руки свои от меня, сказал:

– Ну вот я уже теперь и не держу вас, а вы и без меня крепко стоите, идите же смело, батюшка мой. Господь исцелил вас!

Взяв меня за руку и подталкивая, повел меня отец Серафим по траве, по неровной земле, говоря:

– Вот, ваше боголюбие, как вы хорошо пошли.

– Да это потому, что вы меня вести изволите, – отвечал я.

– Нет! – сказал он, отняв от меня свою руку. – Не ушибетесь, твердо пойдете. Что, теперь удостоверились ли вы, что Господь исцелил во всем совершенно? Отъял Господь беззакония ваши и грехи ваши очистил? Веруйте же всегда несомненно в Него, всем сердцем возлюбите и прилепитесь к Нему всей душой вашей и всегда крепко надейтесь на него и благодарите Царицу Небесную за Ее к вам великие милости. Но, так как трехлетнее страдание тяжко изнурило вас, то вы теперь не вдруг много ходите, а постепенно и берегите здоровье, как драгоценный дар Божий.

И довольно еще побеседовав со мной, отец Серафим отпустил меня в гостиницу совершенно здоровым. Люди мои пошли одни из леса, я же сел безо всякой поддержки в экипаж и возвратился в гостиницу. А так как многие богомольцы были со мной при исцелении моем, то прежде меня возвратились в монастырь, всем возвещая о великом чуде этом. Лишь только приехал я, игумен Нифонт с 24 старцами иеромонахами саровскими встретили меня на крыльце гостиницы, поздравляя меня с милостью Божией через великого старца Серафима мне во дни их дарованную. И сим благодатным здоровьем пользовался я восемь месяцев настолько, что никогда такого здоровья и силы не имел во всю мою жизнь. Часто в течение этого времени и подолгу бывал я в Сарове и неоднократно беседовал с сим великим старцем Серафимом и в одну из бесед [7]7
  Речь идет об известной, записанной Мотовиловым, беседе старца о цели христианской жизни.


[Закрыть]его в конце ноября 1831 года имел счастье видеть его светлее солнца в благодатном состоянии наития Святого Духа, а потом слушать многие тайны о будущем состоянии России».

Совершившееся чудо произвело на Мотовилова потрясающее впечатление и определило всю его дальнейшую деятельность на Божьей ниве. Мир между тем все же врывался в его душу, не уставая в борьбе с устремлениями духа, увлекая своими соблазнительными приманками. Из самых обольстительных призраков была возгоревшаяся любовь к Языковой. Истерзанная душа Мотовилова в ней и только в ней стала искать полноты земного счастья. Эта тайная душевная борьба не могла утаиться от прозорливости старца, и когда она стала величайшей сердечной мукой, он спросил, почему Мотовилов все как будто хочет спросить, но как будто не смеет…

«Я сказал, – писал в своих записках Мотови-лов, – что я чрезвычайно люблю одну девицу дворянку и хотел бы, чтобы батюшка Серафим помолился о ней, чтобы Господь нарек мне ее в невесты.

– А разве она так хороша собой, – спросил он, – что вы ее так усердно и крепко любите, ваше боголюбие?

Я отвечал, что она хоть и не красавица в полном смысле этого слова, но очень миловидна. Но более всего меня в ней прельщает что-то благодатное, что просвечивается в лице ее.

– А почему же не красавица? – спросил меня отец Серафим. – По вашему описанию она должна быть таковою!

– Потому, что для полноты типичной красоты надо иметь большой рост, стройность корпуса, царственность взгляда и многое другое, чего она не имеет. Но в замену того у нее есть нечто столь затрагивающее душу человека, чего и многие красавицы не имеют.

– Да что же это такое?

– Это то, что она как монастырка воспитана.

– Как? – переспросил старец. – Как монастырка? Я не вник хорошенько в ответ ваш!

– Я вот что разумею под этим. Отец рано оставил ее сиротой – пяти или шести лет, и она росла в уединении при больной своей матери, как в монастыре, всегда читывала ей утренние и вечерние молитвы, а так как ее мать была очень религиозна и богомольна, то у одра ее часто бывали и молебны, и всенощные. Воспитываясь более десяти лет при такой боголюбивой матери, и сама она стала как монастырка. Вот это мне в ней более всего и нравится.

– Что же, ваше боголюбие, разве монастырки лучше воспитаны, чем светские девушки?

– Конечно! В большем страхе Божием, с большей любовью и благоговением, чем мы, мирские!

Великий старец глубоко внимательно слушал мой ответ и как бы в забытьи спросил меня:

– А много ли лет вашей преднареченной невесте?

– Думаю, что ей теперь не больше 16–17, – ответил я.

– Что вы, ваше боголюбие! Нет! Вашей, от Бога вам тгреднареченной невесте теперь 8 лет и несколько месяцев,а ведь по новому постановлению Синода мужчине моложе 18 лет, а девушке – 16-ти нельзя вступать в брак. Так не подождать ли вам вашей преднареченной Богом невесты этак лет 8 или 10? Никак нельзя – молода еще очень.

– Да помилуйте, батюшка отец Серафим! Как же молода. Ведь и по новому закону мне на ней жениться можно!

– Да о ком вы говорите мне, убогому Серафиму?

– О Языковой, Екатерине Михайловне.

– А! О Языковой… Ну, я не о ней говорю вам. А я, убогий Серафим, о преднареченной вам от Бога невесте говорю, а ей, ваше боголюбие, уверяю вас, не больше 8 лет!

Помолчав немного, батюшка продолжал:

– Ведь иное, ваше боголюбие, просить Бога, чтоб Он преднарек кому невесту, о чем вы сейчас просите меня, убогого Серафима, а иное, когда Господь уже Сам кому какую невесту преднаречь соизволил, как вот, например, для вашего боголюбия. Невесте вашей теперь не более 8 лет и 5 месяцев. Уж это, поверьте, в точности верно. А о судьбах Божиих и непостижимой их неисповедимости я, убогий Серафим, вам вот что сказать имею. Известны вам из Библии Товит и сын его Товия? Вот сын Товита и молился, бывало, чтоб Господь ему такую-то именно невесту дал. А Сарра, дочь Рагуила, в то же время, бывало, также молится Богу, чтоб Он ей такого-то жениха дал. А ангелы-то их молитвы обоих и возносят к престолу Бога Вседержителя… Вот Господь, видевши, что оба они одного просят у Него, и решил по Своей благости соединить их обоих узами святого брака. А ведь между ними было несколько сот верст и они друг друга не знали. Но Совет Божий столь тверд был в соединении их, что Господь даже бесу попустил быть около Сарры, который убивал всякого другого жениха, кроме Товии, который дерзнул бы прикоснуться к ней. Хотя она была и за семерых женихов отдаваема, но все семь были поражены смертью, ибо не им она была уготована от Бога. Когда же Провидению Божьему благоугодно было соединить Товию и Сарру, то Товии Господь послал в спутники архангела Рафаила, и он на пути к селению Рагуилову поймал в реке Тигр рыбу и велел Товии изъять из нее желчь, как потом оказалось, для прогнания духа злобы от Сарры. Вот, ваше боголюбие, каковы-то судьбы Божии! Кто бы мог подумать, чтобы разделенные таким дальним расстоянием Товия и Сарра вступили между собой в брак! Но невозможное человеку возможно Богу!

Тут батюшка отец Серафим приостановился и как бы задумался и, вдруг свернув речь на другое, внезапно спросил:

– А что, ваше боголюбие, вы сделали с девушкой вашего дворового человека, что у вас жила?

Я обмер, испугавшись прозорливости старца. Вместе с тем он как бы не стал бранить меня за мой грех. Но старец, не дождавшись моего ответа, стал продолжать:

– Святая церковь в своих соборных правилах так узаконивает, что, если кто возьмет свободную девушку и живет с нею, тот обязан на ней жениться после, и это долг требует. Если же девица не пожелает того, то устроить ее жизнь настолько безбедно, чтобы она уже потом, по одной тяготе бедности, не могла впасть в новые грехи и всегда благодарила бы Господа.

– Я так и сделал! – сказал я батюшке.

– Ну очень хорошо, что вы так сделали, и да благословит вас Господь Бог. А были ли у вас от нее дети?

– Были: сын и дочь.

– Живы ли они?

– Нет.

– Ну, если нет, то да упокоит их Господь во Царствии Своем. А если живы были бы, то надлежало вам воспитать их в страхе Божьем, ибо, ваше боголюбие, не надобно презирать и незаконных детей – они не виноваты в своем появлении на свет, да и родителей их лучше не осуждать, ибо неосуждение есть половина спасения».

Несколько раз еще отец Серафим просил Мотовилова жениться на преднареченной ему от Бога невесте и кланялся в ноги, а когда услышал от него, что просьбу эту исполнит, старец сказал:

«– Благодарю вас! Не забудьте же эту девушку! А она, скажу вам я, убогий Серафим, как ангел Божий по душе, и по плоти… Но, может быть, вы смутитесь, когда я вам скажу ее звание! Она простая крестьянка, но не смущайтесь сим, ваше боголюбие!»

Во время этой беседы в октябре 1831 года Мо-товилов не имел еще никакого понятия ни о Дивееве, ни о той роли, которую он впоследствии должен сыграть в судьбах Серафимовой обители.

Восьмилетняя в то время девочка Елена Мелю-кова (дочь Ивана Семеновича и племянница Прасковьи Семеновны и Марии Семеновны, в схиме Марфы) тогда не могла представить себе, что когда-нибудь выйдет замуж, да еще за богатого дворянина, который в будущем не постоит ни перед чем, чтобы исполнить заветы своего батюшки и в мирском облике станет настоящим «служкой Серафимовым». Девочка Елена, воспитываемая в общине двумя монахинями-тетками, готовилась на всю жизнь остаться в монастыре.

Но настало время и исполнению пророчества о сочетании браком святым двух любимцев отца Серафима. В хлопотах о Дивееве, часто его посещая уже после смерти великого старца, Мотовилов в одну из своих поездок заболел и вынужден был больше года пролежать в своем доме вблизи монастыря. Во время этой болезни он и узнал свою невесту – семнадцатилетнюю красавицу Елену Ивановну Мелюкову, которая жила в монастыре, носила «черненькое», но обетов иноческих не принимала.

Не трудно догадаться, на какой почве произошло это сближение: любовь к почившему старцу, любовь к Дивееву, общие интересы стали основой счастливого благословенного брака, который состоялся в 1840 году при обстоятельствах, во всем согласных с предсказаниями Серафима, Саровского чудотворца. Желание Мотовилова было за его послушание вознаграждено сполна: Елена Ивановна являлась в полном смысле «монастыркой» и при этом «ангел Божий по душе и по плоти». У супругов было шестеро детей. Это тоже предсказал отец Серафим.

Елена Ивановна рассказывала: «Привели меня к батюшке в его пустыньку, что стояла в Саровском лесу. Я еще тогда совсем маленькая была и только начинала учиться грамоте. Батюшка взял меня на руки, поставил меня на стол в своей келье и дал мне шесть азбучек (букварей. – Н. Г.).

– На тебе эти азбучки, по времени они тебе пригодятся!

Были у меня в то время брат и сестра, стало быть – трое. Для кого же, думали мы тогда, еще три? А вышла замуж за своего Мотовилова, и было у меня ровно шесть детей, которых всех по этим азбучкам-то и выучила.

«Служка Серафимов» – это высокое и чрезвычайное звание, не доступное для простого смертного, не могло быть дано человеку без особых испытаний. Обилие чудес и знамений, свидетелем которых оказался Мотовилов, близкое общение с великим светочем православия – такое близкое, что можно назвать сотаинничеством, наконец, величие возложенной на него отцом Серафимом миссии – потребовало от этого человека мужества необычайного.

Старец заповедал Мотовилову не искать больше руки Языковой. Но, приехав в свое имение, он решился сделать предложение и получил отказ. Это было в мае 1832 года. Языкову уже просватали за известного философа и поэта Хомякова. Наказание Божие не замедлило постигнуть Мотовилова за нарушение обета: у него вновь отнялись ноги.

Прострадав более четырех месяцев, он услышал об открытии в Воронеже мощей святителя Митрофана и по совету родных решился ехать туда. По дороге Мотовилов заехал в Саров, помня о первом своем исцелении молитвами отца Серафима. Он встретил больного участливо, сказал:

– Помолимся, чтоб Господь возвестил нам, мне ли по-прежнему исцелить вас или отпустить в Воронеж.

На следующий день старец произнес свой приговор. Он сказал, что ночью ему было открыто все о жизни Мотовилова от рождения и до самого успения, но об этом не велено было извещать болящего, чтобы он не соблазнился. Отец Серафим только намекнул, что «вся вашего боголюбия жизнь будет исполнена таких принуд и странностей,но это оттого, что у вас светское так тесно соединено с духовным, а духовное со светским, что отделить их нельзя!.. В самом конце беседы старец сказал: «Грядите с миром в Воронеж – там исцелитесь!»

Это была последняя беседа старца с Мотовиловым, в которой он заповедал ему служение Божией Матери через служение Дивеевской обители. Призвав двух сестер – Евдокию и Ирину, в свидетельницы, отец Серафим сказал им, чтобы после смерти его все насельницы общины подробно рассказывали бы Мотовилову обо всем происходящем, ничего бы не скрывали от него и слушались бы его советов мирских, потому что Богородице угодно назначить Мотовилова питателем обители. Обратясь же к Мотовилову, старец приказал ему, чтобы в свое время он бы стал свидетелем всего, что делалось в Дивееве при «убогом Серафиме». И теперь, если мы и знаем тщательное и подробное житие преподобного, то этим православие более всего обязано Николаю Александровичу Мотовилову.

«И давши мне заповедь о служении своим дивеевским сиротам, – записал он, – батюшка отпустил меня с миром в Воронеж, куда я и прибыл 19 сентября 1832 года, а потом в ночь на 1 октября, на праздник Покрова Богородицы, получил я от этой вторичной болезни совершенное и скорое исцеление молитвами Антония, епископа Воронежского и Задонского».

Дни Серафимовы близились к закату. Завет, данный им Мотовилову, уже указывал на то, что и счет этим дням был известен великому старцу, и старец, предвидя угрозы будущего, нависшие над головой своего служки, как бы передавал его из своих рук в руки другого благодатного покровителя и духовного советника – архиепископа Воронежского Антония.

После своего исцеления в Воронеже Мотовилов был задержан на некоторое время. В покоях архиепископа, полюбившего его и принявшего в его судьбе сердечное участие, Мотовилов занялся собиранием материалов для составления жития и описания чудес новопрославленного святителя Митрофана, Воронежского чудотворца.

К концу декабря 1832 года Мотовилова охватила сильная тревога, и он сказал епископу Антонию, что хочет ехать к батюшке Серафиму. Провидя, что Мотовилов уже не застанет его в живых, и опасаясь потрясения еще не вполне окрепшего организма, епископ Антоний задержал его на время. Рано утром 2 января 1833 года, в день кончины преподобного, томимый предчувствием, Мотовилов вбежал к Антонию во внутренние покои и услышал сам пророчество о смерти отца Серафима. В тот же день епископ отслужил по почившему панихиду. 4 января Мотовилов выехал из Воронежа и 11-го прибыл в Саровскую пустынь, увидев свеженасыпанную могилу дорогого батюшки.

Мотовилов тогда же купил «дальнюю пустыньку» отца Серафима и вместе с «ближней», которую Саров уступил Дивееву, перевез к истинно осиротевшим сестрам. При его посредстве большая часть вещей преподобного была собрана и передана в собственность Дивеевской общины, сохранилась для потомков.

После этого Мотовилов возвратился в Воронеж просить благословения епископа Антония на поездку в Курск для сбора сведений о начале жизни батюшки Серафима. Но епископ долго отговаривал его от поездки, прозревая страшную беду, грозящую Мотовилову… Однако пылкий и скорый на решения «служка Серафимов» не хотел и слышать об отсрочке. Нехотя владыка благословил его.

На обратной дороге из Курска на одной из почтовых станций пришлось заночевать. Перед сном он разбирал бумаги и наткнулся на запись об исцелении при мощах святителя Митрофана бесноватой девицы из дворян. И тут Мотовилов допустил дерзкую мысль:

«Вздор, этого не может быть! Посмотрел бы я, как в меня вселился бы бес, если я часто причащаюсь»… И в это самое мгновение страшное, холодное, зловонное облако окружило его и стало входить в судорожно стиснутые уста. Руки были точно парализованы и не могли сотворить крестного знамения.

Отвратительно ужасное совершилось, и для Мотовилова начался период тягчайших мучений. В этих страданиях он вернулся в Воронеж: «Продолжались эти муки в течение трех суток, так что я чувствовал, что весь внутри сожигался, но не сгорал». Утихли адские муки только после исповеди и причащения Мотовилова. По всем сорока семи воронежским церквам и монастырям были заказаны заздравные молебны. Епископ Антоний молился сугубо.

Вскоре после этого страшного и недоступного для обыкновенного человека испытания Мотовилов имел видение своего покровителя преподобного Серафима, который утешил страдальца обещанием, что ему дано будет полное исцеление при открытии мощей святителя Тихона Воронежского и что до того времени вселившийся в него бес уже не будет его так жестоко мучить.

Только через тридцать с лишним лет состоялось долгожданное торжество открытия мощей святителя Тихона Задонского, Воронежского чудотворца. В самый день праздника, за литургией, Мотовилов стоял в алтаре, молился и горько плакал о том, что Господь не посылает ему того исцеления, которого, по обещанию Серафима Саровского, ждала его измученная душа. Во время пения Херувимской он взглянул на горнее место и увидел на нем святителя Тихона, который благословил плачущего Мотовилова и стал невидим. Мотовилов в одно мгновение почувствовал себя исцеленным.

Богатый, благочестивый, но болящий муж достался Елене Мелюковой. И нужно было быть истинной «монастыркой», чтобы суметь вытерпеть тяжелые приступы его болезни. Прозорливый старец несомненно провидел будущее и знал, что эта пара соединена на небесах.

Приступы болезни Мотовилова выражались в жестокой по временам, неотвязной тоске, которая грызла его душу и отступала, бывало, только после причащения Святых Тайн и в паломнических поездках в дальние и ближние монастыри Киева, Воронежа, Задонска, Сарова, Дивеева. Он жил в тесном общении со всеми истинными столпами православия своего времени.

Мир не принял Мотовилова, ославил его сумасшедшим за то, что он пытался донести до людей грозные пророчества старца о судьбах России. Теперь святость Серафима Саровского ему, Мотовилову, защита, но в то время ему суждено было испить чашу горечи до дна, и он ее бестрепетно выпил, ни разу не поступившись своей верой и убеждениями.

Последние годы жизни Мотовилов окончательно предался странничеству. По всему простору Руси видели его красную шубу. Его так и звали: «барин в красной шубке». В марте 1878 года рассказывал он жене Елене Ивановне свой сон:

– Видел я сегодня во сне Царицу Небесную. Милостиво она так на меня взглянула, да и говорит мне: напиши-ка в Задонск к Зосиме (наместнику Задонского монастыря в семидесятых годах прошлого века. – Н. Г.),чтобы он выслал тебе точную копию моей иконы, которая служит там запрестольным образом. Когда ты ее получишь, то я поведу тебя по таким святым местам, которых ты еще не видел, и покажу тебе таких угодников Божиих, о которых ты и не слышал… Вот, матушка, не написать ли мне Зосиме, пусть вышлет мне эту икону.

– Куда ж ты ее денешь? Ведь у нас вся образная увешана иконами, – ответила Елена Ивановна.

– Куда-нибудь да денем.

В Задонск написали, и на это письмо наместник Зосима ответил так: «Знаю я, что у тебя места в образной уже нет. Образ большой, Прости, выслать тебе его не могу».

Не прошло и недели, как Мотовиловы получают новое письмо от Зосимы, в котором он просит прощения за отказ, потому что после первого письма явилась ему во сне Богородица, с угрозой ему выговаривающая, как он посмел не исполнить мотовиловской просьбы. «Икона тебе вышлется, как только мы ее напишем», – заключил второе письмо наместник.

Эту икону прислали Мотовилову в июле, место ей нашли. Елена Ивановна вспоминала: «Смотрю – начал он класть под икону ту деньги. Завернет в бумажку – и положит. Так и день, и другой, и много дней. Ну, думаю, собирается, стало быть, к святым местам, денег набирает. Так прошло с полгода, а он все никуда не ехал… И вдруг заболел мой Мотовилов, лег в постель и стал все хиреть и хиреть – доктора и болезни никакой не могли определить. А через день умер, не умер, а заснул – тихо-тихо, как ребенок. В день кончины и Тайн Святых причастился. Тут только я поняла, что это были за святые места и Божии угодники, которых обещала ему показать Богородица. За три дня до смерти застала я его утром такого радостного, веселого.

– Видел я, – говорит, – наш двор полон: все мои святые благодетели у нас на дворе собрались. Вот радость-то!

Похоронили мы его в Дивееве, и сколько собрал Мотовилов мой денег под иконой той, столько и стоили мне его похороны».

Монахиня Елизавета, келейница дивеевской игуменьи Марии, говорила так: «Николай Александрович, уезжая перед своей смертью в симбирское свое имение, был совершенно здоров. Прощаясь с нами, сказал: «Ну прощайте, матери! Бог даст, хоть бочком, да протащите меня к себе». Мы в этих словах усмотрели, что Николай Александрович говорит о жизни будущего века, про уготованные Богом Дивееву небесные обители. А вышло, что он свою смерть предрекал. Привезли его хоронить к нам, по его завещанию. Хотели внести в наш Рождественский храм, а гроб-то был большой и не мог войти в двери храма, и пришлось внести «бочком», так-таки бочком и протащили».

Окончилась многострадальная жизнь «Серафимова служки» в семьдесят лет. Блаженный он был, блаженным и умер.

«Честна пред Господом смерть преподобных Его»

Было невозможно не удивляться, сколько бодрости сохранялось в теле страшно изнуренного семидесятидвухлетнего старца Серафима, который много раньше смерти чувствовал, что физически мертв… Он так и сказал однажды: «Телом я по всему мертв, а духом только сейчас родился». Мысль о близкой смерти – близкой уже потому, что он почти дошел до обыкновенного предела человеческой жизни, вступив в восьмой десяток, приводила его в восхищение. Как-то одна монахиня, приходившая в Саров навестить его, спросила, прощаясь с ним, когда они увидятся. «Там увидимся! – сказал ей прозорливый старец и, поднимая руки к небу, воскликнул: – Там лучше, лучше, лучше!»