Текст книги "Последний старец"

Автор книги: Наталья Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

«Вера, глухонемая», – это Вера Евгеньевна Гусенкова, когда закрывалась обитель, ей не было и 50-ти лет – «умерла в доме престарелых». Еще одна глухонемая, «Орина – Сорокоум», тоже числилась на иждивении, но работала за четверых: «заведовала селъхозинвентарем, била косы, ремонтировала конскую упряжь, делала новые одры и телеги, делала молотила и грабли, насаживала и точила топоры и пилы» т. е. была мастер на все руки, за что ее и прозвали «Сорокоум», а настоящее имя этой труженицы – Ирина Ивановна Кондратьева, ей было 37 лет, когда всех разогнали. Дальнейшая судьба ее неизвестна.

Также по документам «была принята на иждивение общины» Мария Васильевна Захарова. Отец Павел пишет о ней и о других пожилых насельниках обители, что это были «глубокие старики, но прекрасные труженики»:

«Девица Мария Захарова, родом со Спаса Мяксы, она работала в молоковой. Подоят корову-то, молоко привезут в молоковую. Вот, Захаровна, и обихаживай. Дадут каких-нибудь непроких двух человек, а молока-то от 20 до 40 бидонов, вот и управься. Я ее выручал. Надо просипарироватъ, сливки скипятить, масло сбить, и все это тяжелый ручной труд. Не знаю, когда она спала, и все это работали ради послушания, ради совести, ради страха Божия»

Была взята на попечение общины также больная Екатерина Ивановна Быкова, а ее младшая сестра Наталья состояла сестрой милосердия при обители. Обе умерли в Кореле. Всего по списку членов Мологской Афанасьевской сельскохозяйственной женской трудовой артели, составленному в 1920-м году землемером Плотниковым, в обители числится 202 человека, из них 197 – женщины, 5 – мужчин. Должность председателя артели исполняет Ольга Николаевна Самойлова, а секретаря – Надежда Васильевна Степанова, обеим в ту пору было по 29 лет. Ольга родом из Рыбинского уезда, деревни Петраково Копринской волости, в обители выполняла послушание певчей (бас). Позднее на ее плечи легко нелегкое бремя возглавлять артель, вести все хозяйственные дела, составлять отчеты, договора и прочие документы, с чем она справлялась по-монастырски обстоятельно и толково. Как и игумения Августа, Ольга Самойлова умела в г. Ярославле, похоронена на кладбище Туговой горы. Надежда Степанова была в обители иконопиской, «но неважной, – как пишет о. Павел, – работала на рядовых работах. Умерла в г. Рыбинске. Оттуда и родом».

Из рясофорных о. Павел первой называет Вассу (Васса Семеновна Тимофеева, 45 лет по списку 1920 г.), она была старшей на даче, т. е. в том самом филиале монастыря в 12-ти верстах. Васса была глухая, но раньше ее никто не вставал и позднее ее никто не ложился, «в сенокос била косы, чинила грабли, ремонтировала конскую упряжь, а во время посевной пахала от зари до зари. Трех лошадей сменят, а она одна. Помяни её, Господи».

В обители было 35 певчих, которые участвовали также во всех полевых работах. Одна из самых талантливых – Анна Ивановна Усанова, землячка о. Павла, уроженка деревни Большой Борок, главная белошвейка и лучшая певчая и чтица на правом клиросе. Вышивала гладью, делала всевозможные искусственные цветы из шелка и шерсти для украшения икон и храмов. Когда громили обитель в 1930-м году, то многие иконы увезли, а многие просто разбили о железную узорчатую решетку, ограждавшую, по словам очевидцев, амвон внутри храма (в соборе Св. Духа железными решетками были ограждены также два столпа, стоявшие посреди храма, украшенные живописью и резным позлащенным иконостасом). И эти цветочки из шелка и шерсти, разноцветные, очень красивые, а также и восковые, были разбросаны на полу вместе с обломками икон. Девочки-школьницы из Мологи и кулигских деревень специально заходили в разгромленный храм, собирали эти цветы («Мама, ну ведь красиво, правда?»). Анна Усанова после разгрома обители и затопления Мологи уехала в Ленинград, пережила блокаду, там и умерла.

Певчей правого клироса была и Екатерина Ивановна Манькова, альт, а также «лучшая живописка и рукодельница». В Ярославле в Крестобогородицкой церкви на потолке ею написано изображение Святой Троицы. Последние годы жила в Тутаеве, где исполняла должность псаломщика при Воскресенском соборе, там померла и похоронена.

Лучшей певчей считал о. Павел Елену Ивановну Смирнову – «дискант и регентша, учила живописи, но писала неважно. Зато пела хорошо» Из певчих перечисляет о. Павел следующие имена:

«Анна Бурова, главная регентша, откуда родом и где померла? Не ведаю.

Екатерина Осипова, певчая – альт. Живописка, но неважная. Умерла где-то в Мукачеве, приняла постриг в схиму с именем Сергии.

Александра Пашнова.

Елизавета (Елиз. Ермиловна Ковалъкова2), родом из Кулиги, деревня Новоселка, певчая – альт. Померла где-то в костромских пределах.

Ольга Кокушкина. Певчая – тенор и лучшая белошвейка и цветочница, померла в г. Рыбинске.

Екатерина Крушкова. Певчая – тенор и рукодельница. Похоронена в г. Рыбинске у Покрова, где исполняла должность псаломщика.

Евдокия (Евд. Даниловна Евстафьева3), родом от Красного Холма, певчая.

Анна Поснова, певчая, родом с Дубровы от Веретеи.

Анна Сенова, певчая – тенор, умерла в Рыбинске.

Евдокия (Евд. Михайловна Орлова4) – баритон, родом из деревни Сосновицы, Станово.

Екатерина Гаврилова, певчая, ходила в очках, родом с Кулиги.

Анисия (Анисия Алексеевна Лаврова5) – певчая. Умерла в Ленинграде.

Ольга (Ольга Александровна Горбунова6) – певчая. Умерла в селе Диево-Городище.

Анна Маринина. Умерла в селе Чамарово.

Мария Суходаева. Умерла в г. Рыбинске.

Мария Болонкина. Где померла? Не знаю.

Мария Кузнецова. Родом с Сити. Похоронена в Рыбинске.

Надежда Горохова. Убита ворами в 1933 году.

Анна Голубева. Певчая и белошвейка».

Две «штатные» иконописки, или по-новому, как значится в документах артели – художницы, также участвовавшие во всех сельскохозяйственных работах – это молодая тетка о. Павла Ольга Ивановна Груздева и Александра Александровна Масленикова, которая была родом с Мологи (впоследствии умерла в Рыбинске). Новая пролетарская власть художества в обители не поощряла, поэтому уже 1 апреля 1920 года в Афанасьевскую общину приходит приказ:

«Отделение Обобществления сел. хоз. Мологского Уземотдела предлагает Вам все принадлежности художественной мастерской (иконописной, находящейся в вашем распоряжении), както: бюсты, кисти, краски и все прочее передать в ведение Молог-ского Пролеткульта. Означенные материалы благоволительно сдать по описи члену правления Пролеткульта Ф. Ф. Дьяконову.

Зав. Отобсельхозом Я. Новиков».

Ольгу Ивановну Груздеву определили в помощницы завхоза детского дома им. Калинина. Этот детдом с 1920 года занял на территории монастыря бывший главный административный южный корпус. Позднее Ольга заведовала молочным хозяйством, вместе с другими насельниками монастыря ездила на пароходе в Ярославль, на Толгу. Отец Павел частенько рассказывал об этих поездках:

«Молочный цех какой был, что ты! Полученную готовую продукцию сдавали, а часть ее на обмен возили, продавали в других районах, а как жить-то? Ведь нам никто ничего. Ездили чаще всего в Ярославль, на Толгу. От Мологи до Толги как ехать? Четыре часа на пароходе Tap-шин», тук-тук-тук, видный был колесный пароход. Что везли с собой? Масло, сметану, молоко, яйца, творог… С товаром ехало нас человек пять насельников артели, была среди них моя тетка Оля, она заведовала молочным хозяйством, председательница – Ольга Самойлова, еще кто-то, теперь уж я не припомню. На Толге нас встретят с радостью. Отец Григорий, был такой иеромонах, проводит нас на колокольню, места там много было у них, каморок всяких они понастроили для хранения… И так тихо, заботливо скажет нам: «Спите здеся!» Ведь места-то на колокольне много. Пуховики даст нам укрыться… у-ух! Я таких сроду не видывал. Да Господи! Пошли им всем Царствия Твоего Небесного, ведь какие хорошие, какие чистые люди были-то! Аух, теперя нету…

Наутро встанут, мы им продукты, они нам «агча» – деньги, значит. Так, родные мои, было, и было до той поры, пока не кончилось.

Ольга Ивановна Груздева умерла в молодом возрасте, всего сорока двух лет, в 2 часа ночи 4 сентября 1926 года. Время «пролеткульта» явно ей не подходило. Не случайно отец Павел с особенной нежностью относился к Ольге…

Мельничиха Параскева – Параскева Ефимовна Скобелева, 44-х лет по списку 1920 года – значится как «заведующая ветряной мельницей». «Прекрасно работала топором, – пишет о ней отец Павел, – была прекрасный столяр, сама ковала мельничные жернова, обладала огромной физической силой. Умерла в блокаду Ленинграда». У Параскевы на мельнице была помощница, звали ее Анна.

Еще одна Анна, по фамилии (или прозвищу) Богорадка – «маляр, стекольщик, трубочист и жестянщица, ремонтировала крыши и ковала лошадей, причем подковы делала сама. Но вот горе – не было у нее молотобойца».

Не зря уважали в округе мологских монахинь – это действительно были мастера на все руки, владели не одним ремеслом, «прекрасные труженики, безупречно честные». И лошадей ковали, и крыши чинили, и молебны служили – из разных людей и судеб складывается тот могучий соборный характер монашествующего на Руси, который – словно соль земли русской («если соль перестанет быть соленой, то что сделает ее соленой?»). Начало этому характеру положил еще на заре христианства на Руси Илья Муромец, принявший постриг и схиму в Киево-Печерской Лавре. Поэтому и двинулись большевистские антихристовы полчища на монастыри, словно на главные крепости русские. Ведь те же мологские монашки – на 99 процентов самого пролетарского происхождения, выходцы из крестьянского сословия, реже – мещанского, единственный случай (Маргарита Введенская) – из мелкопоместного дворянства. Но вглядываясь в далекие лики и могучую внутреннюю стать тружениц Афанасьевской общины, невольно вспоминаешь некрасовское: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» Кстати, о горящей избе. В 1921 году по неосторожности сестры Анисий Левашовой, которая была келейницей у игуменьи Августы, а в артели выполняла обязанности рядовой рабочей, случился большой пожар, так что сгорел весь западный корпус, в котором располагались сестринские кельи. «Монастырь горел 30 июня 1921 года в 10 часов дня в среду, загорелось на подволоке у Онисьи игуменской», – сделана запись в дневнике о. Павла. Корпус был вскоре заново отремонтирован руками сестер, а со времен пожара осталась память об одном удивительном случае, связанном с иконой Почаевской Божьей Матери.

Эту икону привезла из Почаева монахиня Елизавета Иевлева, родная сестра мологского купца Александра Павловича Иевлева, у которого в мясной лавке служил еще до своего призыва в армию, т. е. до 1914 года, отец Павла Груздева – Александр Иванович. Матушка Елизавета, монастырский врач, хранила Почаевскую икону у себя в келье, и чудесным образом, когда выгорел полностью весь корпус, келья с иконой из Почаева осталась невредимой. Эту икону монахиня Елизавета передала потом Павлу Груздеву со словами: «Храни ее как зеницу ока». Отец Павел каждый раз в празднование иконы Почаевской Божией Матери, которое совпадает с Рождеством Богородицы, служил водосвятный молебен перед этой иконой.

«Непроходимыя врата, тайно запечатствованныя, Благословенная Богородице Дево, приими моления наша и принеси Твоему Сыну и Богу, да спасет Тобою души наша».

При пении тропаря Почаевскую икону погружают в воду, так делалось с 1918-го, и хоть бы одна трещина на иконе появилась! Отец Павел завещал эту икону своему воспитаннику, священнику, сейчас Почаевская икона из Мологи хранится у него, так же празднуется, так же погружается в водосвятную чашу с пением тропаря: «Пред святою Твоею иконою, Владычице, молящиеся исцелений сподобляются, веры истинный познание приемлют, и агарянския нашествия отражают. Тем же и нам, к Тебе припадающим, грехов оставление испроси, помыслами благочестия сердца наша просвети, и К Сыну Твоему молитву вознеси о спасении душ наших»

Качественный ремонт, сделанный сестрами монастыря после пожара в 1921 году, был отмечен даже в документах комиссии Уземотдела, проводившей акт обследования Афанасьевской с/х артели 16 октября 1923 года. «Хищнического способа ведения хозяйства нет, – пишут члены комиссии, – наоборот, артель после пожара в 1921 году успешно отремонтировала главный корпус и несколько хозяйственных построек, указанных в прилагаемых описях». Продуманное, обстоятельное ведение хозяйства, трудолюбие и бережливость помогали сестрам обители не только выживать, но даже созидать во времена всеобщей разрухи.

Несмотря на притеснения – например, осенью того же 1920 года насельницам обители приказано в срочном порядке «приступить к ликвидации домовой церкви, находящейся в северном корпусе (т. е. Успенской. – Авт.), промедление будет рассматриваться как непризнание Советской власти», – сестры монастыря не только делают все возможное, чтобы сохранить обитель и богослужения в ней, не только обеспечивают своим трудом пропитание себе и находящимся на территории монастыря богадельне и Дому ребенка, но посылают пожертвования на фронт, как вполне заправские коммунарки.

«15 сентября 1920 г.

Сопровождается при сем от Афанасьевской с/х трудовой артели Сбор пожертвований в пользу Западного фронта, собранных от членов артели:

200 аршин холста, 5 пудов ячменя и тысячу рублей денег (1000 р.)

Председательница о. Самойлова» На новой советской печати теперь серп и молот в колосьях, «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и надпись по кругу: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Мологская Афанасьевская Женская Трудовая община».

В 1920-м году в Афанасьевской артели организуются швейная и трикотажная мастерские, монахини шьют белье для красноармейцев и детских домов:

«Удостоверение

Земельный отдел

29 января 1921 г.

№ 187

Дано сие членам Афанасьевской и Михайловской с/х артелей в том, что с ними препровождается до г. Ярославля сшитое в мастерских белье для Красной Армии для сдачи такового в Губсоюз. Из г. Ярославля до Мологи тоже будет препровождено с ними белье в количестве 3.000 шт. Всего направляется 5 подвод.

Всех лиц и учреждения просим оказывать содействие и не чинить препятствий в провозе вышеуказанного».

Несмотря на то, что по заключению Уземотдела, «все члены артели являются безусловными пролетариями», попытки ликвидации Афанасьевской трудовой артели предпринимаются неоднократно.

11-го августа 1921 года Президиум Мологского уездного исполкома выносит решение «о необходимости использования помещений монастыря для нужд Наробраза»:

«Постановили:

Организовать Комиссию из представителей Уисполкома, Укома РКП, Р.Кр. Инспекции, Наробраза, Здравотдела, Коммунотдела, Уземотдела, Женотдела и Коммола для обследования помещений Афанасьевского монастыря на предмет использования их для детских учреждений и выяснения порядка и формы ликвидации артели, после чего весь материал по сему представить на Пленум Уисполкома для окончательного его разрешения» Девять различных комитетов и общественных организаций обследовали Афанасьевскую обитель, но что они там нашли?

Мологский Коммунотдел и Наробраз еще в 1920 году опустошили монастырские кельи, как написано в документах «был изъят мертвый инвентарь, состоящий из домашней обстановки». Без заключения договора корпус, в котором прежде жила игумения, был занят детским домом им. Калинина, причем вся «ответственность за хозяйственную сторону» была возложена на сестер обители, о чем свидетельствует Протокол № 14 от 12 января 1921 г. общего собрания Афанасьевской с/х трудовой артели:

«Присутствовали все члены артели и члены совета артели. Председательствует О. Н. Самойлова при секретаре Степановой.

Слушали:

Постановление Чрезвычайной Комиссии по реорганизации детского дома имени Калинина, о заменении служебного персонала членами артели.

Постановили:

Немедленно приступить к приведению в надлежащий вид помещения детского дома, а также срочно принять энергичные меры к лечению и обиходу детей и шитью белья как постельного, так и для детей».

Заведующей хозяйственной частью была назначена Любовь Сергеевна Аксенова, помощницей Ольга Ивановна Груздева. В экономки определили Екатерину Каленову, в няни бывшую иконописку Александру Масленикову, а также Любовь Медведеву, Марию Тихомирову, «на должность стряпухи» пошла Мария Самсоновна Серова, были определены из сестер обители прачки и «по обиходу дома» (А. Лебедева, А. Соболева, К. Воробьева, Евлампия Богданова), вязать и штопать чулки для ребятишек досталось пожилой певчей Александре Васильевне Пашновой. Помимо забот о сиротах и беспризорных, ни плечи сестер Афанасьевской обители легла обязанность быть сиделками в Мологской городской больнице, которая вскоре перебазировалась на территорию монастыря, причем монашкам поручили самое опасное заразное отделение. Сиделками, или, как говорили раньше, сестрами милосердия, стали Мария Коршьева, Анисия Сироткина, Павла Чернова.

Слаженное хозяйство Афанасьевской общины тоже было выгодно для города. «Скотины у нас было много, вспоминает о. Павел, коровки, бычки, лошадки, да и всякой другой животины: кур, индюков. Свиней не держали в монастыре. Пасека пчелиная, молочный цех, своя мельница… Как же все это оставить, бросить! На кого?»

Комиссия из девяти представителей различных ведомств ушла ни с чем, но обитель в покое не оставили. Через два года, в октябре 1923-го, был составлен очередной акт по обследованию Афанасьевской с/х трудовой артели, в котором представители Мологского Уездного Земельного Управления вполне мирно описывают будни обители:

«Артель вела хозяйство по трехпольной системе, получая в среднем 156 пудов ржи с 1 десятины, тщательно обрабатывая поле. С нынешнего года артель начинает высевать клевер, переходит к рациональному использованию почвы, вводя восьмиполье по указаниям уездного агроперсонала.

Артель отличается особенной трудоспособностью и усердием, аккуратно выплачивая все повинности. Способы производства труда, распределение и хранение продуктов вполне коллективные и полностью обобществлены».

В заключение председатель Ярославского Губ. Зем. Управления А.С. Шторх дает некий субъективный постскриптум, этакое резюме в весьма доверительном духе, непонятно кому адресованное. Перед кем мог отчитываться глава Земельного Управления губернского масштаба? В этом резюме дается уже не хозяйственная, а партийно-идеологическая оценка членов Афанасьевской общины:

«Сильный недостаток артели это ее внутренняя спайка, основанная на религиозных чувствах и подчинении старшим по старому духу духу рабства, крепостного помещику, послушниц игумений. Артель это старая традиционная община религиозных монашек с ее общими кладовыми и полным господством председательницы. В стенах артели имеется здание храма, к которому артель не касается.

Все-таки должен отметить, что в стене религиозного дурмана членов артели монашек пробита сильная брешь местными партийными товарищами. Уже нет старой религиозности, строгих порядков монастыря, заводятся отчетные книги, бывают общие собрания, есть ревизионная комиссия, наблюдается большое общение со всеми окружающими гражданами селений и города. Проникают даже идеи социализма в некоторые головы.

16.Х. 23 г.

А. Шторх»».

Этого «резюме» оказалось вполне достаточно для того, чтобы в скором времени в Афанасьевскую обитель нагрянула новая комиссия, дополненная и усиленная представителями Мологского уездного исполкома, ВИКа, Укома РКП(б) и даже помощником Губернского прокурора по Мологскому уезду. Дело затевалось нешуточное. Выводы комиссии на десяти листах громили Афанасьевскую общину как отсталую, религиозную и в сельском хозяйстве непродуктивную. Претензий у представителей комиссии к членам Афанасьевской артели набралось выше головы:

«В число членов артели были включены исключительно монашествующие данного монастыря (…).

В состав артели хотя и не входят, но находятся на иждивении группа в 18 человек в возрасте большей частью свыше 60 лет. В эту группу входят вместе с другими игумения и другие руководители монастыря. Правление артели все время состоит из одних и тех же лиц и введение в правление новых лиц не удавалось провести, несмотря на все принимаемые Заведующим Уземуправлением и Председателем Волисполкома меры.

(…) Церкви монастыря обращены в приходские церкви, причем в жизни последних, как члены артели, так и лица, находящиеся на иждивении, принимают активное участие, обслуживая, как и прежде, все потребности церкви, а игумения и другие лица, кроме того, руководят жизнью артели».

Возмущению членов комиссии не было предела. А как же председатель Яр. Губ. Зем. Управления А. С. Шторх, докладывавший, что к храму «артель не касается»? Видимо, к оплошавшему председателю были приняты крутые административные меры, во всяком случае, имя его в дальнейших документах не фигурирует.

Члены инспектирующей комиссии отметили как вопиющий факт то, что «обстановка по сравнению с дореволюционным периодом совершенно не изменилась – лучшие комнаты находятся по-прежнему в пользовании лиц, не столь нужных для артели, а также занимаются лицами, не имеющими никакого отношения к артели (находящиеся на иждивении и проч.)». Под лицами, «не имеющими никакого отношения к артели», конечно, прямо подразумевается игуменья Августа, казначея Поплия и другие мантийные монахини, в основном пожилого возраста.

«Прием новых членов производится только из монашествующих других монастырей, например, из бывшего Рыбинского Софийского монастыря, продолжала свое обвинение представительная комиссия. – Постановлений общих собраний артели о приеме новых членов не имеется и прием, как возможно предполагать, производится с разрешения игуменьи монастыря.

Указанное число членов артели далеко не все принимают участие в работах с/х артели (так в оригинале Авт.), фактически работающих членов артели 30 40 человек, а остальные числятся лишь номинально и выполняют больше обряды по церкви. Число членов 150 чел. артели по сравнению с земельной площадью является далеко излишним и ослабляющим силы артели, влияя также и на уменьшение размеров сельхозналога».

Если в предыдущем акте обследования Афанасьевской с/х артели от 16 октября 1923 г. на первом месте стояла производственная деятельность общины, а идейно-политические аспекты обрисовывались в последнюю очередь, как не столь необходимое, но вынужденное P.S., то в докладе комиссии из представителей уездного и волостного исполкомов, комитета РКП (б) и губернской прокуратуры главное обвинение носило идеологический характер:

«Организация артели имела своей целью сохранение существовавшего женского монастыря со всеми его обрядовыми сторонами, что и было достигнуто сохранением института прежних руководителей монастыря и участием членов артели в обслуживании всех потребностей монастыря в ущерб основному делу – работе по сельскому хозяйству».

Комиссия «не заметила» ни того, что Афанасьевская община обеспечивает продовольствием не только себя, но богодельню и Дом ребенка, а также продает продукцию в другие организации, ни того, что артель в короткое время отремонтировала сгоревший западный корпус, а также общую баню под железной крышей на каменном фундаменте, построенную еще в 1896 году, была обшита тесом ветряная мельница в том же 1921 г., произведен ремонт общей прачечной на средства артели, капитальный ремонт каретника и амбара у мельницы, частично отремонтированы малая деревянная прачечная под деревянной крышей с пристройкой для зимовки пчел, два харчевых амбара – один каменный с подвалом, покрытый железом, другой деревянный, дом для скотины хотя сам скотный двор, которому было уже полвека, требовал ремонта (обнесенный с наружной стороны каменной стеной, он стоял на каменных столбах, под железной крышей, здесь находились стойла для коров, конюшни, каменная водогрейка) но средств и рабочих рук не хватало, латали, где что могли. Но комиссия утверждает, что «ремонта построек с 1918 года произведено не было, некоторые крыши зданий не покрашены и приходят в разрушение. Мертвый сельхозинвентарь ремонтируется не в полной мере, например, имеются неисправные машины, несмотря на потребности в них в настоящее время».

Далее следуют обвинения по пунктам агрономическим и животноводческим.

Выводы комиссии были безапеляционны:

«На основании изложенного комиссия полагает: 1. Ввиду того, что с/х артель состоит из лиц, лишенных избирательных прав, согласно п. Г ст. 65 Конституции РСФСР, а также нарушение пп. 2,3,6,16,19,22,24,25,31 и 32 нормального устава с/х трудовых артелей и на основании ст. 35 того же устава Афанасьевскую женскую сельскохозяйственную артель ликвидировать».

Акт был составлен 16 августа 1924 года. Всего полтора месяца давалось насельникам обители, чтобы собраться с пожитками. Да и какие пожитки? Кровать, стол, два стула да смена белья, как немощным старикам, которым идти некуда, кроме как в дом престарелых? Дети-сироты «передавались в распоряжение» Мологского УОно. Всем остальным «предоставлялось право» работать в другой сельхозартели, но ведь «право» это еще не гарантия.

Каким-то чудом – именно чудом, заступничеством Тихвинской Богоматери, усердными молитвами сестер – вместо ожидаемой ликвидации Афанасьевская трудовая артель сумела заключить долгосрочный – на три года – договор с Мологским Уземуправлением: «Мологское Уездное Земельное Управление, именуемое далее УЗУ в лице заведующего тов. Круглякова Дмитрия Алексеевича, имеющего юридический адрес: г. Молога, Республиканская улица, дом 77, с одной стороны, и Мологская с/х трудовая артель, именуемая далее – Артель, в лице представителей: Самойловой Ольги Николаевны и Борисовой Анны Ивановны, имеющих юридический адрес: местечко Афанасьеве, Мологской волости и уезда – с другой стороны, заключили настоящий договор в нижеследующем:

1. УЗУ сдало артели в аренду на срок 3 (три) года с первого апреля тысяча девятьсот двадцать пятого года (1925 г.) по первое (1) апреля тысяча девятьсот двадцать восьмого (1928) года дом каменный двухэтажный с трех сторон западной, северной, южной и к ним примыкает каменный корпус одноэтажный с восточной стороны…»

Далее следует описание других монастырских построек, т. е. артель, которая по договору даже не именуется Афанасьевскою (должно быть, из осторожности, вне связи с бывшим Афанасьевским монастырем) арендует бывшую Афанасьевскую обитель у Земельного Управления. Вообще надо отметить, что Уземуправление, как новый хозяин обители с 1918 года, на протяжении целого десятилетия, как могло, оберегало Афанасьевскую общину от многих покушений со стороны Наробраза, Исполкома, представительных комиссий и т. д. Видимо, и заведующий Д. А. Кругляков с пониманием относился к артельщицам-монахиням, во всяком случае, обитель на три года оставили в покое. Способствовал этому и другой заведующий Мологским УЗУ Иван Петрович Бакушев, сменивший Круглякова на этом посту.

Обвиненные в уклонении «от участия в общественном строительстве», сестры обители, как могли, старались участвовать в новой советской жизни, выполнять все постановления.

Отец Павел рассказывал: «Как-то раз приходят, говорят нам: – Есть Постановление! Необходимо выбрать судебных заседателей из числа членов Афанасьевской трудовой артели.

От монастыря, значит.

– Хорошо, – соглашаемся мы. – А кого выбирать в заседатели?

– А кого хотите, того и выбирайте.

Выбрали меня, Груздева Павла Александровича. Надо еще кого-то. Кого? Ольгу-председательницу, у нее одной были башмаки на высоких каблуках. Без того в заседатели не ходи. Мне-то ладно, кроме подрясника и лаптей, ничего. Но как избранному заседателю купили рубаху хорошую, сумасшедшую рубаху с отложным воротником. Ой-й! зараза, и галстук! Неделю примеривал, как на суд завязать?

Словом, стал я судебным заседателем. Идем, город Молога, Народный суд. На суде объявляют: «Судебные заседатели Самойлова и Груздев, займите свои места». Первым вошел в зал заседания я, за мной Ольга. Батюшки! Родные мои, красным сукном стол покрыт, графин с водой… Я перекрестился. Ольга Самойлова меня в бок толкает и шепчет мне на ухо:

– Ты, зараза, хоть не крестися, ведь заседатель!

– Так ведь не бес, – ответил я ей.

Хорошо! Объявляют приговор, слушаю я, слушаю… Нет, не то! Погодите, погодите! Не помню, судили за что – украл он что-то, муки ли пуд или еще что? «Нет, – говорю, – слушай-ка, ты, парень – судья! Ведь пойми, его нужда заставила украсть-то. Может, дети у него голодные!»

Да во всю-то мощь говорю, без оглядки. Смотрят все на меня и тихо так стало…

Пишут отношение в монастырь: «Больше дураков в заседатели не присылайте». Меня, значит», – уточнил батюшка и засмеялся. Случай этот произошел уже незадолго до закрытия монастыря – году в 1928-м, Павлу Груздеву шел восемнадцатый год. Вернувшись на родину из Саратовской губернии, семья Груздевых долгое время бедствовала: «Тятя ночь караулил деревню– ночной сторож, день плел лапти, а мама ходила по деревням и продавала, этим кормились».

«Нищие и голодные, – вспоминал отец Павел, – а всё равно 3 марта 1921 года родился брат Алексей». Постепенно, многими трудами, дела Груздевых стали выправляться – летом 1921 года «хлеба намолотили, картошки накопали и сена накосили да ощо стог продали и в деревне Новоселки у Миши Клопика купили телушечку».

«Тятя напилил в лесу бревен, как вывезли – не помню, дали ободворину, стали строить свой дом. Тятя устроился по специальности в мясной магазин продавцом. На Покров 1926 года перешли в свою хату. За этот период народились и в детстве померли Борис 19 июля, а Вера 15 августа, в каком году – запамятовал». Сам Павел все время своего отрочества жил в монастыре, домой приходил на побывку, в родной деревне его дразнили «попом». Отец Александр Иванович, будучи очень верующим человеком, поддерживал сына, мать частенько ворчала – она смотрела на жизнь здравым крестьянским взглядом, раз уж пошли такие времена, что Церковь не в чести, чего уж лоб разбивать. Живи себе по труду, по совести – не обязательно ведь в монастыре. «Не ходи, Павло, в монахи, – уговаривала Александра Николаевна сына. – Я тебе гармонь куплю».

Дома Павлушу всегда ждали из монастыря. Мать, бывало, устанет, отец ей: «Ты бы приготовила чего-нибудь». «Вот придет кулинар из святой обители, он сделает». С детства любил о. Павел приготовить что-нибудь повкуснее своими руками, накормить всех. Недаром старухи в Верхне-Никульском рассказывают, как мама звала его «дрыбаник». Руками все делал, руками и подавал. Вот, иные говорят, что благодать была у него в руках – а благодать-то эта от природы, от любви к жизни, оттого, что не брезговал никаким трудом. «Все время говорил, что «я люблю навоз брать руками», – вспоминает его духовный сын.