Текст книги "В двух шагах от края"

Автор книги: Наталья Антарес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

В чем-то мое невнятное состояние определенно сыграло мне на руку. Во всяком случае, я была временно избавлена от расспросов и допросов по поводу причин моего нахождения в несколько не подходящем для ночных прогулок месте. Меня аккуратно вытащили в чью-то сверкающую дорогим кафелем кухню, осторожно погрузили на носилки и вкололи обезболивающий укол, после чего меня совсем развезло, и очнулась я уже на больничной койке ближе к полудню.

Сквозь неплотно задернутые шторы настойчиво пробивались ослепительно яркие лучи солнечного света. А вот лицо склонившегося надо мной доктора напоминало Луну – идеально круглое, испещренное причудливыми неровностями глубоких морщин. Слегка диссонировали с лунным рельефом густые кустистые брови и неровно подстриженные усы, заметно тронутые сединой.

– Как вы себя чувствуете, Ида?– участливо поинтересовался луноликий эскулап, – хотите пить?

Я отрицательно помотала головой. В качестве ответной реакции голова мерзостно закружилась, но ярко выраженных болевых симптомов я практически не ощутила. Зато мой взгляд упал на перебинтованные, словно у мумифицированного египетского фараона руки, и настроение моментально покатилось под откос. И как я с таким «декором» пойду на похороны Эрика, хотелось бы мне знать?

– Что, плохо? – врач отнес мою недовольную гримасу на счет физических страданий и решительно потянулся за одноразовым шприцем, – сейчас я вам еще укол поставлю, потерпите, пожалуйста!

– Все чудесно, – бодро сообщила я и демонстративно приняла сидячее положение. Доктор заботливо подоткнул мне под спину подушку и подозрительно всмотрелся в мое напряженное лицо. Да смотри, сколько душе угодно, только уколами меня пичкать не надо!

– У меня ничего не болит, готовьте выписку, – я тоскливо обозрела белоснежные, как арктическая пустыня, бинты и печально добавила, – на перевязку обещаю приходить по графику.

– Ида, давайте не будем торопиться с выпиской. Я все понимаю, у вас свадьба сорвалась… Но ваш жених тут с раннего утра под дверями дежурит, сейчас я его позову, одну секундочку!

Я кровожадно облизнулась. Макс! Пусть чертова вентиляция обломала мне кайф от публичного провозглашения собственной свободы от предрассудков и условностей, но я, в принципе, совсем не против отправить его в пеший эротический тур прямо здесь и сейчас. Врач опять не понял, с чего вдруг я снова начала корчить устрашающие рожи, но, вероятно, в очередной раз списал мое неадекватное поведение на последствия полученных травм.

Макс ворвался в мою одноместную палату, будто ураганный порыв в распахнутое окно, одним прыжком преодолел расстояние от двери до моей кровати и замер в неподвижности, испугавшись моего испепеляющего взгляда. Смотри, смотри, дорогой, а я ведь еще даже рта в твоем присутствии не открывала!

Внушительным размерам посвященного Максиму Терлееву фанатского сообщества позавидовали бы и голливудские звезды. Также я имею все основания полагать, что женская половина американской Фабрики грез не избежала бы приступа зависти по отношению к избраннице главной надежды футбольной сборной нашей страны. Бурно развивающийся роман Иды Линкс и Макса Терлеева уже год как не сходил с первых полос газет и с экранов телевизоров. Наши отношения обсуждались в прайм-тайме, наши фотографии украшали обложки журналов, на нашу свадьбу съехалось столько гостей, что нам стоило немалого труда подыскать для проведения торжества достаточной вместительности ресторан. Мое свадебное платье, обошедшееся в баснословную сумму, шил тандем знаменитых дизайнеров, а обручальное кольцо было по индивидуальному заказу изготовлено одним из ювелирных домов Европы. Кстати, медовый месяц мы планировали провести в Париже, где Макс специально зарезервировал номер для новобрачных.

Макс, бесспорно, был талантлив в своей сфере. Целеустремленный, напористый, работоспособный и весьма интеллектуально развитый для футболиста, он все делал добротно и основательно. Он жил по плану, тренировался по плану, забивал по плану и жениться на мне он собирался, скорее всего, тоже по плану. Для меня Макс был чужероден почти до омерзения, но он идеально вписывался в мой тщательно культивируемый имидж. Внешне мы казались прекрасным дополнением друг друга, нас называли самой гармоничной парой, и, готова поспорить, Макс и сам в это верил. Здоровая жена была необходима ему, в первую очередь, для продолжения рода («ах, моя мама так мечтает о внуках!»), красивая жена была нужна для поддержания мужского самомнения («ах, никому в нашей команде и не снилась такая девушка»), а обладать умом и строить карьеру жене следовало, в основном, для того, чтобы в период между бесконечными сборами ее не тянуло налево от скуки и безделья («ах, жена Семенова каждую ночь зависает по клубам и неизвестно еще, чем она там занимается!»). Стоит ли отдельно упоминать, что я устраивала Макса по всем параметрам?

А еще у Макса были друзья тире одноклубники, с которыми мы совместно проводили выходные и праздники. Вот кого я ненавидела до глубины души! Меня перекореживало от одного вида этих мощных, тренированных самцов, чья умственная активность сводилась лишь к трем основополагающим пунктам: футбол, обустройство быта и семья. Да-да, именно в такой последовательности. А их жены? Они были как раз такими, какой хотел видеть меня Макс: здоровыми, красивыми самками с университетскими дипломами в кармане. Еще у многих имелись дети, и счастливые родители посвящали львиную долю разговоров обсуждению их светлого будущего. А родственники самого Макса? Можно вывезти человека из деревни, но нельзя вывести деревню из человека, и этим все сказано. Мама пекла ванильные булочки (с тех пор я не переношу запах ванили), а любимым занятием папы являлось лузганье семечек перед телевизором. И я должна была стать частью этого уютного мирка, вызывавшего у меня странную смесь ненависти и презрения. Но самое ужасное заключалось в другом: я постоянно чувствовала себя виноватой за то, что не могу все это полюбить. И чем глубже укоренялось во мне это гнетущее чувство вины, тем искусней становилась моя актерская игра и тем прочнее прирастала к моему лицу маска.

Но сегодня с масками будет покончено. Я не обязана никого любить, как и никто не обязан любить меня. Спасибо тебе, Эрик! Спасибо тебе за полчаса, перевернувшие мою жизнь. Спасибо тебе за то, что ты был.

– Ида! –видимо, известие о моем падении в вентиляцию застало Макса почивающим в своей постели, и он абсолютно не ожидал подобного финала последней холостяцкой ночи. По плану у него с семи утра предполагались физкультурно-оздоровительные мероприятия, затем следовало посещение парикмахерской, подготовка к наитупейшему обряду выкупа невесты и прочая предсвадебная лабуда. Что ж, несмотря на то, что мои похороны откладываются на неопределенный срок, у тебе все равно будет веселый день, любимый!

– Ида! –почти испуганно повторил Макс, еще до конца не сумевший правильно истолковать равнодушно-насмешливое выражение моего лица, но уже явно заподозривший неладное, – Ида, как хорошо, что все обошлось, мы все так переволновались! Знаешь, там к тебе снаружи ломится следователь из полиции, я его чуть ли не силой удерживал. Милая, скажи мне, кто это с тобой сделал? Тебя хотели похитить накануне свадьбы и потребовать с меня выкуп, да? Или они хотели убить тебя? Неужели это связано с твоими статьями? Я всегда говорил, что у тебя опасная работа….

По-моему, обычно немногословный Макс нес этот неудобоваримый бред, чтобы успокоить самого себя. Его прагматичной натуре срочно требовалось рациональное объяснение случившегося, и он на ходу выдвигал одну дурацкую версию за другой. Я его почти не слышала, меня гораздо в большей степени занимали свои собственные мысли, которые уже давно пора озвучить вслух.

– Макс– с фальшивой нежностью пропела я и хотела было взять экс-жениха за руку, но в бинтах, как оказалось, сильно не разгуляешься, – ты только не волнуйся, а то у тебя Чемпионат Европы впереди. На крышу я залезла по собственной воле для того, чтобы покончить с собой, но в темноте оступилась, угодила в вентиляцию, и в итоге самоубийство как-то не задалось. Короче, у меня было много времени пересмотреть свою жизнь, и умирать я раздумала. Но с сегодняшнего дня каждый из нас пойдет своей дорогой. В частности, ты, Макс, пошел на хрен!

ГЛАВА IV

Несмотря на то, что заключительная фраза вышла у меня смачной и прочувствованной, затянувшееся до неприличия молчание Макса заставило меня начать вспоминать, не головой ли был забит его решающий гол в финале кубка страны. Трудоемкий мыслительный процесс отражался на широком лице моего отвергнутого возлюбленного такой сложной гаммой разнообразной мимики, что попадись он сейчас на глаза режиссерам времен немого кино, те обязательно передрались бы за право снимать у себя столь выразительный типаж. Мне же Макс больше всего напоминал былинного богатыря, в тяжелых раздумьях застывшего у развилки трех дорог. Ну, помните, «направо пойдешь…», и далее по тексту.

– Ида, ты сошла с ума! – судя по убийственной прямолинейности сделанного звездой футбола вывода, наш «Добрыня Никитич» в результате долгих размышлений выбрал направление строго по центру. И в этом весь Максим Терлеев. Не зря же тренер вечно журит его за слабую комбинационную игру.

Я обворожительно улыбнулась и, ласково заглядывая в наполненные неподдельной тревогой глаза Макса, проникновенно сообщила:

– Признаюсь тебе честно, с ума я чуть не сошла, когда представила, как вступаю с тобой в законный брак, и твоя мамаша самозабвенно учит меня печь ватрушки, а папаша в десятый раз пересказывает мне эпохальную историю про выпавший из багажника мешок картошки, случившуюся с ним, по-моему, еще в прошлом веке. В-общем, иди передай всем пламенный привет и отмени эту чертову свадьбу. В принципе, я не возражаю, если ты свалишь все на меня и выставишь себя невинной жертвой обстоятельств. И не делай ты, пожалуйста, такой кислый вид, во всем нужно видеть позитив. Например, ты теперь можешь два года по полю пешком ходить, а популярность у тебя все равно будет, как у Пеле и Марадоны вместе взятых!

После моей язвительной тирады Макс совсем растерялся. Он запустил пятерню в свои русые волосы, модно подстриженные длинными мелированными перьями, и отчаянно взъерошил вставшую торчком шевелюру. По ходу дела, Макс даже разозлиться на меня толком не мог: слишком уж неестественно и странно выглядели невероятные метаморфозы, за одну ночь превратившие кроткую и любящую невесту в дикую кошку с нереально горящими глазами. Ему однозначно было проще априори признать наличие психического расстройства, чем перестать, наконец, смотреть сквозь меня. Он и продолжал смотреть – стоял рядом с моей кроватью и пялился на меня, словно на заспиртованный экспонат кунсткамеры, да еще и с таким оскорбленным выражением, будто собирался вызвать этот самый экспонат на дуэль. Смешной ты, Макс, и глупый притом. И доходит до тебя, как до страдающего слабоумием жирафа.

– Макс, тебе повторить схему маршрута, или ты сам дойдешь? – мало того, что я откровенно устала наблюдать за душевными терзаниями своего футбольного гения, так еще и дел у меня помимо сего непроизводительного занятия было невпроворот. А одно, самое важное дело, и вовсе не терпело отлагательства.

– Ида, я сейчас доктора позову, пусть он тебя осмотрит, – Макс тем временем принял единственное верное, на его взгляд, решение и медленно попятился к выходу. Я проводила его чарующей улыбкой и даже послала вслед воздушный поцелуй. Вот только нужен мне не доктор, а представитель правоохранительных органов, который, если верить словам моего непутевого женишка, жаждет допросить меня прямо на больничной койке.

Тем не менее, первым ко мне все-таки пожаловал луноликий врач, и сходу нарвался на мое высказанное в ультимативной форме требование удалить Максима Терлеева из поля зрения. К чести эскулапа, он сразу согласился, и экс-жених был мягко выдворен в коридор. Зато врач, оставшись со мной наедине, тут же вооружился шприцем.

– Не надо мне ничего колоть, иначе я на вас в администрацию нажалуюсь, -превентивный удар я нанесла наудачу, но вроде сработало, – у меня все в порядке. Покажите мне медицинскую литературу, где подробно описано заболевание под названием «Не хочу выходить замуж за нелюбимого человека?» Нет такого, вот и прекрасно, значит, незачем меня всякой дрянью пичкать, я все равно уже не передумаю.

Возможно, если бы доктор получил образование психиатра, он бы отреагировал на мои спорные высказывания совершенно по-другому, и всенепременно усмотрел бы в моих словах ярко выраженные признаки какого-нибудь маниакально-депрессивного психоза, но передо мной стоял рядовой травматолог и с подобным поведением своих пациентов он, похоже, доселе не сталкивался. Таким образом конструктивного общения у нас упорно не получалось, и я начинала понемногу испытывать серьезные опасения относительно перепоручению меня специалисту в области душевных болезней.

Неизвестно, во что бы вылился наш зарождающийся конфликт, но тут у доктора в кармане халата пронзительно запиликал радиотелефон.

– Ида, это ваша мама, – врач протянул мне трубку и с неприкрытым осуждением поинтересовался, – или ее вы тоже пошлете, как Максима?

– Не пошлю, -клятвенно пообещала я, прижимая трубку плечом, – зачем вы меня так забинтовали, доктор? У меня же вроде не перелом. Или это такая разновидность смирительной рубашки? Да, мам, привет!

Мама звонила из Германии и, как бы не кощунственно это звучало, я была чрезвычайно счастлива, что Стефан приболел, и мама не смогла приехать на мою свадьбу. Стефаном звали маминого мужа. В перечне ее супругов он числился под номером четыре, но стал первым, кто осуществил мечту моей родительницы и вывез ее за границу. Более того, общий стаж семейной жизни со Стефаном у мамы давно превысил совокупную продолжительность всех ее предыдущих браков. И это учитывая, что Стефан был старше ее лет на двадцать, возглавлял кафедру философии в Берлинском Университете, и внешне походил на бородатого гнома с кожаным портфельчиком вместо кирки и отбойного молотка. Свою первую, и я так думаю, последнюю жену, Стефан нашел через сайт знакомств, и уже через полгода мама получила статус фрау Рихтер и навсегда помахала своей родине украшенной обручальным кольцом ручкой.

На тот момент мне почти исполнилось двадцать, и я как раз заканчивала журфак. Игру в «дочки-матери» мы затевать не стали, и когда мама в лоб спросила, хочу ли я ехать с ней, я без колебаний предпочла остаться. Мамины мужья с детства засели у меня в печенках, и хотя все они как один, были исключительно хорошими людьми, даже после развода преданно обожавшими мою мать, успели мне основательно осточертеть. В общем, мы с мамой расстались с родственной теплотой, пожелали друг-другу всяческих успехов, и устремились в самостоятельное плавание. Мы никогда не теряли связи и каждый вечер обменивались по телефону дежурными фразами о погоде и природе, мне даже показалось, что на расстоянии мы стали гораздо ближе. Моя мама родила меня в шестнадцать, и, потратив всю свою молодость на мое вполне достойное воспитание, имела полное право устроить свою собственную жизнь.

Мама принадлежала к числу тех женщин, о которых обычно говорят «self-made», она сделала себя сама, и я ею восхищалась. Она начинала с уборщицы, окончила техникум и «поднялась» до кассирши, а через несколько лет дослужилась до главбуха. И все это одна, с маленьким ребенком на руках. Неудивительно, что к такой сильной личности тянулись добрые, но слабые мужчины, не выдерживающие в итоге маминого превосходства. Думаю, секрет прочности брака со Стефаном, заключался как раз в том, что он себя отлично чувствовал на вторых ролях, почитывал себе лекции и попивал пивко в ближайшем кабачке.

Наши с мамой взаимоотношения можно было назвать скорее «нейтральными». Она родила меня слишком рано, чтобы в ней успел развиться материнский инстинкт, но в то же время она всегда обладала гипертрофированным чувством ответственности, и если уж мне суждено было появиться на свет, следовательно, ее святой долг – заботиться обо мне до достижения совершеннолетия. Да, может быть, мне порой не хватало нежности, может быть, иногда мне хотелось прижаться к маминой груди, но зато никто не лез мне в душу.

Не делала мама этого и сейчас. Не допытывалась, зачем, почему, для чего. Просто спросила, нужна ли мне помощь и посоветовала побольше соблюдать осторожность. А еще, как ни в чем не бывало, рассказала мне об улучшении состояния здоровья Стефана и слегка неискренне посокрушалась по поводу сорвавшейся свадьбы. Вот так и поговорили. Чудесная у меня мама, как ни крути!

Доктор, не покидавший палату на протяжении всего разговора, вероятно, ожидал от меня горючих слез в трубку, и был несколько ошарашен моим олимпийским спокойствием. А я нагло воспользовалась его смятением и ничтоже сумняшеся выдвинула следующее требование.

– Позовите следователя! – безапелляционным тоном приказала я, – человек при исполнении, проявите уважение к закону. Сколько можно его под дверью мариновать?

Врач лишь безнадежно махнул рукой, видимо, решив, что гораздо проще выполнить нехитрую просьбу умалишенной, чем потом испытывать на себе проявления ее буйства.

Следователь мне почему-то сразу понравился. Кругленький, лысоватый дядька с умными проницательными глазами внушил мне симпатию уже только одним своим профессионально-деловым подходом. Пододвинул стул к моей кровати, сунул мне под нос красную корочку служебного удостоверения и без лишних сантиментов приступил к опросу потерпевшей стороны.

Так как у «потерпевшей стороны» к милейшему Владимиру Михайловичу имелся и свой животрепещущий вопрос, я постаралась вызвать у следователя максимальную степень доверия и изложила хронику событий прошлой ночи с впечатляющей детализацией. В глубинные причины своего желания расстаться с жизнью я не посчитала нужным вдаваться, зато подробно описала, как заранее подсмотрела комбинацию на кодовом замке, как пробралась на открытый чердак, и как, оступившись в темноте на ровном месте, провалилась в вентиляционную шахту. Следователь четкость и логичность моих показаний оценил по достоинству, и в качестве ответного жеста поставил меня в известность, что владелец кухни с ошибочно разобранной кладкой уже готовит на меня исковое заявление в суд. Далее мы дружно посмеялись над наивностью юридически безграмотного гражданина, а Владимир Михайлович посетовал на халатность коммунальщиков, пожелал мне жить долго и счастливо без попыток суицида, и после получения моей подписи на протоколе уже собирался было ретироваться. Но не тут-то было!

– Послушайте, для меня это очень важно, – я вплотную приблизила губы к уху следователя (а вдруг там Макс в замочную скважину подглядывает, а некоторые подробности ему знать совсем не обязательно), – того парня, Эрика, его уже опознали? Мне очень нужно встретиться с его родственниками, прошу вас, дайте мне их контакты, или хотя бы телефон того, кто ведет это дело.

– Какого Эрика? – совершенно натурально удивился Владимир Михайлович, – простите, Ида, я вас не понимаю.

– Разве вы не в курсе, что со мной на крыше был еще один человек, он представился мне Эриком. Он бросился вниз за минуту до того, как я упала в шахту…, – взгляд следователя меня явно насторожил. Еще недавно он смотрел на меня почти с дружеским пониманием, а сейчас надулся, будто мышь на крупу. Я же у него не военную тайну выведать пытаюсь!

– Владимир Михайлович, если вы не хотите брать на себя ответственность, хотя бы просто скажите мне фамилию Эрика, я сама найду его семью и узнаю о времени и месте похорон. Да что с вами такое, черт возьми?

Следователь задумчиво повертел в руках исписанный мелким убористым почерком лист бумаги и вдруг принялся методично разрыв ать протокол на мелкие кусочки.

– Доктор Логинов прав, вам нужно предварительное медицинское освидетельствование. Отдыхайте, Ида, я приду к вам, когда вы поправитесь.

– Я здорова! – все еще ничего не понимая, я соскользнула с кровати и раздраженно топнула перебинтованной ногой. Малоубедительное зрелище, если принять во внимание, что одета я была в некое подобие ночной рубашки, а тапочки мне выдать пока не удосужились, и пол я вынуждена была топтать голыми пятками. Но даже отсутствие жизненно необходимых предметов гардероба не помешало мне воинственно взмахнуть руками и угрожающе двинуться на следователя, будто фашистский танк на Прохоровку.

– Что происходит? – шипела я, как разъяренная рысь, – я не оставлю вас в покое до тех пор, пока вы мне все не объясните. И я…на вас в прокуратуру нажалуюсь!

Жаль, что в отличие от луноликого врача Владимир Михайлович оказался менее восприимчив к моему грозному предостережению. Думаю, следователь меня больше пожалел, чем испугался.

– Ида, успокойтесь, – с отеческими интонациями в голосе попросил он, – лучше ложитесь, не надо нервничать. Вы перенесли сильный шок, вот и померещилось всякое. Я вам могу на данный момент официально заявить, что даже если какой-то парень на крыше и был, то вниз он точно не прыгал. Никакого тела в том районе не обнаружено, сигналов о случае самоубийства также не поступало, следы крови и прочие доказательства отсутствуют, так что скорее это всего лишь плод вашего воображения. Я уверен, после окончания лечения, вам станет легче.

– Конечно, станет, -миролюбиво подтвердила я и устало опустилась на постель, – только без всякого лечения. Время –лучший лекарь, Владимир Михайлович. Знаете, зря вы протокол порвали, предлагаю его заново переписать и закрыть дело за неимением состава преступления. А про мой вопрос вы лучше забудьте, и, главное, никому о нем не рассказывайте.

Отыграла я идеально. Способность к лицедейству за долгие годы ношения масок у меня находилась на виртуозном уровне. Тут вам и смущение, и вина, и страх – получите, распишитесь, что называется. Я и расписалась, в протоколе, по второму разу. Следователь, конечно, не переставал на меня подозрительно коситься, но стремление поскорее сдать дело в архив перевесило профессиональную интуицию. Попрощался Владимир Михайлович со мной довольно сухо, неприятный осадок остался у нас обоих. А у меня в довершение ко всему остался все тот же вопрос, на который я так и не получила ответа.

ГЛАВА V

Так как до последнего времени бог миловал меня от попадания в стационар, я по неопытности полагала, что больница является наилучшим местом для всесторонней реабилитации пациента главным образом за счет изоляции от общественного внимания. К сожалению, в своем предположении я ошибалась не менее жестоко, чем конструкторы НАСА при проектировании Аполлона-13. Не успел скрыться за дверью следователь, как народ повалил в мою палату, будто прибывшие из глуши колхозники на выставку достижений народного хозяйства. Наверняка, не последнюю роль в бесконечном наплыве посетителей сыграла тайная месть доктора Логинова: мол, раз не ты не хочешь принимать лекарства и вся такая здоровая, то покой тебе в ближайшее время будет только сниться.

Надо сказать, беседа с Владимиром Михайловичем существенно выбила меня из колеи, и бардак в моей голове принял просто угрожающие масштабы, а тут еще всякие «доброжелатели» перлись ко мне нескончаемым потоком, мешая привести разрозненные мысли в относительный порядок. Нет ничего удивительно в том, что вежливости в моем поведении в итоге осталось примерно столько же, сколько полезных веществ в сладкой газировке, и число визитеров резко поубавилось. Самым стойким вроде неугомонного Макса, его визгливой мамаши и несостоявшейся подружки невесты Райки, чуть ли не в голос рыдавшей от невозможности блистать в своем новом платье на грандиозном торжестве, было доходчиво объяснено, что если они в течение тридцати секунд не очистят помещение, я за себя не отвечаю, и вполне вероятно, начну метко швыряться в них стульями и прочими подходящими для воздушной атаки предметами. Наглядной демонстрации серьезности озвученных мною намерений, к счастью, не понадобилось, зато, наконец полностью осознавший степень моей непоколебимой уверенности не связывать себя узами Гименея Макс перед уходом мстительно поведал о десятке моих коллег из желтой прессы, которые только и дожидаются шанса проникнуть ко мне в палату.

Я приняла к сведению полученную информацию и даже обдумала дежурный вариант отхода через пожарный выход, но основное препятствие, как выяснилось, заключалось далеко не в гипотетических папарацци, изнемогающих от страстного желания поместить на первую полосу мою фотографию в бинтах. Лицо моего лечащего врача к вечеру походило скорее на непропеченный блин, чем на Луну, доктор Логинов дергался и нервничал, но гнул свою линию с непрошибаемым упорством. В соответствии с писаными и утвержденными не иначе как клиническим идиотом правилами внутреннего распорядка, выписка больных осуществлялась исключительно в утренние часы.

Провести ночь в этой белой клетке для меня было все равно, что добровольно сдаться в руки торговцев человеческими органами. Я написала отказ от госпитализации, поставила на нем свою размашистую подпись и с пакостной ухмылкой ткнула этой бумажкой в Логинова. Эскулап для приличия формально повздыхал, но так как несовместимых с жизнью травм у меня не обнаружилось, вынужден был после недолгих препирательств отдать распоряжение о выдаче моей одежды. А вот через черный ход выпускать меня категорически отказался.

– Линкс! Что произошло с вами на крыше? Вы там…

– Почему вы отменили свадьбу, Линкс?

– Линкс, вы видели преступников в лицо?

– Вы планируете собрать пресс-конференцию?

– Как вы себя чувствуете, Ида?

Папарацци набросились на меня, словно голодные пираньи. Нацеленные мне в лицо объективы фотокамер, слепящие глаза вспышки, сплошной неразборчивый гомон бесчисленных вопросов… Меня хватали за рукава, совали в лицо микрофоны, зажимали в толпе и снимали, снимали, снимали. Ну и к черту, я как никто умею правильно разговаривать с этой братией!

– Фарух! – я выцепила его смуглое лицо с восточным разрезом глаз практически сразу, уж кто-кто, а мой старый знакомый выделялся в любой клаке, -забери меня отсюда, а по пути я дам тебе интервью!

Надо отдать Фаруху должное, отреагировал он с ураганной скоростью: локтями распихал всех конкурентов, пребольно ухватил меня за перебинтованную руку и на буксире потащил в свою машину. Быстро завел двигатель и с места газанул подальше от этого столпотворения. Вот за что мне нравится Фарух – он, конечно, за горячую сенсацию и маму родную три раза перепродаст, но чутье на жареные факты у него феноменальное и в подобных ситуациях он действует на автопилоте. Не зря же заполучить в штат убежденного фрилансера Фаруха Кемаля мечтают все до единого периодические издания, начиная от «Столичной штучки» и заканчивая «Сельскохозяйственным вестником», потому как Фарух способен с легкостью обнаружить информационную бомбу даже в стогу прошлогоднего сена.

– Рассказывай! – сходу потребовал мой спаситель, параллельно поглядывая в зеркало заднего обзора. Боится преследования, что ли? – все с самого начала, Линкс, как и обещала!

Фарух родился и вырос здесь, а на своей исторической Родине в Афганистане он не бывал даже в командировках, и совокупность этих двух фактов заставляла меня обоснованно подозревать, что его неистребимый акцент является лишь пикантным дополнением к экзотическому облику. Вероятно, аналогичная цель преследовалась Фарухом и при круглогодичном ношении традиционной шапочки-«пуштунки», а также при старательном перебирании четок с деланно-рассеянным видом. А еще Фарух, как и большая часть восточных мужчин, предпочитал силиконовых блондинок, благодаря чему наше довольно тесное общение никогда не сопровождалось даже намеком на сексуальные домогательства. Я иногда сливала ему полученную по служебным каналам информацию, а Фарух, в свою очередь, снабжал меня теми самыми изюминками, которыми так выгодно отличались мои публикации.

Не сомневаюсь, сегодня я устроила Фаруху настоящий праздник. Всю дорогу до дома я тараторила, не переставая, и даже несколько удивилась, что на языке у меня до сих пор не образовалась внушительных размеров трудовая мозоль. Я эмоционально и художественно расписала свою неудачную попытку расстаться с жизнью, походя кинула парочку увесистых булыжников в огород Макса Терлеева ( поверьте, речь шла далеко не футболе) и бессовестно раскрыла все тайны свадебного переполоха, в том числе точно назвав потраченную вхолостую сумму. Фарух млел от блаженства, будто растянувшийся на солнышке кот, и ненавязчиво щелкал затвором, но когда он спросил меня о дальнейших планах, я резко замолчала, волевым усилием заставила репортера выключить камеру и драматическим шепотом поведала, что сие мне еще самой неведомо, но как только, так сразу, и эксклюзивный материал у него в любом случае в кармане.

В других обстоятельствах Фарух, быть может, и повел бы себя гораздо более настойчиво, но сейчас ему надо было срочно монтировать репортаж, и он готов был согласиться на что угодно. Так что распрощались мы на дружеской волне, а когда Фарух увидел у моего подъезда скопление откровенно опоздавших к раздаче папарацци, так и вовсе раздулся от гордости и спеси. Я же оперативно сделала из увиденного правильные выводы, воспользовалась охватившей Фаруха эйфорией, и уболтала его помочь мне просочиться в подъезд незамеченной через сквозную пристройку расположенного на первом этаже парикмахерского салона.

Дома было здорово. Темно, спокойно, тихо. Жаль, конечно, что перед тем, как отправиться в последний путь на крышу, я планомерно опустошила холодильник – есть хотелось до рези в желудке, причем вернувшийся к активной жизни организм требовал ни какого-нибудь там диетического питания, а солидный кусок мяса, например. На текущий момент из продуктов в наличии оказался только кофе, и за неимением лучшего, мне пришлось в ожидании доставки пиццы коротать время за чашечкой свежесваренной арабики.

Я до краев наполнила чашку ароматным напитком, два раза проверила, закрыла ли я газ (не то чтобы соседей жалко, но я и сама на тот свет больше не собираюсь), подошла к окну и осторожно отодвинула плотную ткань портьеры. Кирпичная девятиэтажка возвышалась напротив мрачным памятником той страшной ночи. Вот по этой тропинке я торопливо пробиралась навстречу гибели, спешила на свидание со смертью, а обрела свободу, которую я никогда ранее не имела. Вот на этом месте мне чуть не упал на голову синтезатор… Черт, а почему я не спросила у следователя про синтезатор, нашли его или нет? Ведь если не было Эрика, значит, не было и клавиш. Логично? Еще как логично!